Династия Романовых

Всю его биографию можно было уместить в несколько строк. Родившийся 12 июля 1596 года мальчик был четвертым ребенком в семье Федора Никитича Романова, которому было суждено рано покинуть родительское гнездо. Ведь, как мы уже знаем, при царе Борисе Годунове все романовское семейство попало в опалу, цель которой, по мнению автора «Нового летописца», состояла в том, чтобы «извести царское последнее сродство». Романовых разлучили: Федор Никитич был пострижен в монахи и сослан в далекий Антониево-Сийский монастырь, его жену Ксению Ивановну (в девичестве Шестову) также постригли в монахини под именем Марфы и отправили в Заонежские погосты, а четырехлетнего Михаила с сестрой Татьяной сослали в заточение на Белоозеро. Чуть позже Годунов разрешил детям вместе с матерью поселиться в селе Клин Юрьевского уезда, в родовом имении Романовых.

Участь маленького Миши счастливо переменилась с появлением Лжедмитрия I: возвращая всех, кто попал в опалу при Годунове, не забыл он и о прежнем своем господине и его семействе, приблизив их к себе. Остался 12-летний Михаил при дворе и после воцарения Василия Шуйского. Как единственный представитель старейшей ветви рода, он даже получил должность стольника.

Когда Москва оказалась в руках поляков, Михаил Романов с матерью жил в Кремле. Он пережил все ужасы осадного положения и голод, видел, как поляки устроили резню в Китай-городе, лишив жизни 7 тысяч москвичей. А после освобождения столицы вместе с матерью отправился в северную вотчину Романовых – село Домнино Костромского уезда. Но и там им пришлось скрываться от бежавших из Москвы поляков, которые по-прежнему считали, что русский престол должен принадлежать Владиславу, а всех его конкурентов следует уничтожить или изолировать. Вот почему в марте 1613 года большой польский отряд был отправлен в Домнино на поиски Михаила Романова. Но к тому времени тот уже находился в Костроме, в Ипатьевском монастыре. Как известно, местный крестьянин Иван Сусанин согласившийся показать полякам туда дорогу, намеренно завел поляков в дремучий лес, где и погиб от их сабель, отдав свою жизнь за юного царя. Подвиг Сусанина ни у кого не вызывает сомнения, а вот вопрос о том, почему именно к нему обратились за помощью шляхтичи, не дает покоя многим историкам и поныне. И надо сказать, что ответы на него некоторыми из них даются прелюбопытные.

По одной из версий, самой распространенной, поляки случайно набрели в селе на первого встречного мужика, которым оказался Сусанин. Согласно другой, он был не простым крестьянином, а управляющим романовским имением в Домнино. Однажды, привезя в Ипатьевский монастырь Марфе и ее сыну очередной обоз с продуктами, Сусанин убедил их в том, что оставаться в монастыре опасно и лучше им было бы спрятаться в Домнино. Поляки, узнав о переезде молодого царя, нагрянули в дом управляющего. Сусанин сказал им, что Михаил отправился в лес поохотиться и согласился отвести незваных гостей на его поиски. Дальнейшее известно.

Совершенно иную версию этого события выдвигает автор книги «Первые Романовы. Загадки и мифы династии», петербургский писатель и исследователь Н. М. Коняев. Он предполагает, что имя Сусанина мог назвать полякам… сам Филарет. В подтверждение тому Николай Михайлович приводит разговор Филарета, который в то время находился в Польше с прибывшим из Москвы посольством. Узнав от посланников об избрании «без его ведома» царем своего сына Михаила, Филарет, посланный якобы из России в Польшу для приглашения королевича Владислава на Московское государство, попадает в двусмысленное положение. Чтобы выйти из него, поляки будто бы предложили следующее: «На весну пойдет к Москве королевич Владислав, а с ним мы все пойдем Посполитою Речью. Владислав королевич учинит вашего митрополита патриархом, а сына его – боярином». Исходя из этого, Коняев делает такое предположение: «Мог ли Филарет пойти с поляками на сговор в организации похищения своего сына Михаила? Бог знает… И вопросы личной безопасности стояли перед ним, и боязнь, что без него Михаил все равно не удержится на царском престоле… Ну, а кроме того, как мы знаем, Романовы долго еще оставались “прусаками”; и многие из них, как, например, император Петр Третий, почитали чин полковника прусской армии выше звания русского императора… И сейчас для Филарета могло показаться, что лучше уж выбирать патриаршество для себя и боярство для сына. Лучше, как говорится, синица в руке, а не журавль в небе. Но удержать синицу Филарету Романову не дал никому не ведомый крестьянин Иван Сусанин».

Как бы то ни было, но Михаил Романов остался жив и невредим, и сразу после его избрания царем по всей стране стали приводить население к присяге ему. Между тем, сам монарх… пока еще не знал о возложенной на него великой чести. Поэтому Собор организовал из бояр и представителей духовенства, дворянства и казачества посольство во главе с рязанским архиепископом Феодоритом и боярином Ф. М. Шереметевым, которое должно было найти царя и сообщить ему о своем решении. 14 марта оно прибыло в Ипатьевский монастырь. За святыми воротами их встретили сам новоизбранный царь и его мать, которым архиепископ Феодорит вручил писание Священного Собора. Но вместо радости посланники услышали, по словам Авраамия Палицына, «плач с великим гневом». Избранник категорически отказался стать царем. Поддерживала его в этом решении и его мать, инокиня Марфа, которая поясняла, что «у сына и в мыслях нет на таких великих преславных государствах быть государем… Он не в совершенных лет, а Московского государства всяких чинов люди по грехам измалодушествовались». Помимо этих причин, Марфа указала на тяжелое положение в стране, с которым вряд ли сможет справиться ее юный сын: «Московское государство от польских и литовских людей разорилось до конца, прежние сокровища, из давних лет собранные, литовские люди вывезли, дворцовые села, черные волости, пригородки и посады розданы в поместья дворянам, детям боярским и всяким служилым людям и запустошены. А служилые люди бедны, и кому повелит Бог быть царем, то чем ему служилых жаловать, свои государевы обиходы полнить и против своих недругов стоять?»

Уговоры посланников подействовали только тогда, когда они убедили Михаила, что его отказ приведет к новым распрям и кровопролитию. Но, учитывая сложную ситуацию в государстве, молодой царь не стал спешить в Москву. Кроме того, ему надо было освоиться с новой для себя ролью государя «всея Руси», изучить сложившееся положение в стране. Да и что греха таить: и Михаил, и его мать опасались того, что могут стать заложниками, как у воевод-освободителей, так и у просто враждебных Романовым отрядов ополченцев, которых было достаточно в столице. А поскольку собственного войска он не имел, то приходилось формировать вокруг себя круг верных людей, которые могли бы в случае необходимости его защитить.

С учетом всех этих факторов первое царское путешествие в столицу продлилось полтора месяца. За это время Михаил послал немало грамот боярам и правительству, касающихся тех или иных вопросов развития страны. Так, в грамоте от 8 апреля он выговаривал правительство за беспорядки и повсеместное разорение и строго вопрошал: «Чем нам ратных людей жаловать, свои обиходы полнить, бедных служилых людей чем кормить и поить, ружечникам и оброчникам всякие запасы откуда брать?» А еще царь указал боярам на недопустимость распоряжения землей без его ведома, предупредив, что они не в праве ни у кого отнимать поместья и отдавать в раздачу без сыску.

По пути в столицу к молодому царю присоединилось множество людей, в том числе и служилых. 25 апреля он устроил смотр всем своим приближенным: дворянам, стольникам, стряпчим и прочим. Общее число их оказалось столь велико, что в официальных грамотах их стали называть собором, т. е. собранием людей с широким сословным представительством. Тогда же Михаил создал приказ Большого дворца, который стал заведовать дворцовыми и монастырскими селами и землями, собирать в них «корм» для государя и его свиты. Видное место в нем занял Борис Салтыков, родственник царя по матери.

2 мая 1613 года наконец-то состоялся торжественный въезд в Москву новоизбранного царя, которого на всем пути до Кремля люди встречали «во мнозе радости в весели со кресты и с честными иконами». Как водится, сначала он посетил главные кремлевские храмы: Успенский и Архангельский соборы, где отстоял торжественный молебен и побывал в усыпальницах прежних царей, считающихся его сродниками. А накануне дня рождения Михаила, 11 июля, состоялось торжественное венчание его на царство. Необходимо отметить, что в проведении этой церемонии появилось два новшества. Первое состояло в том, что во время обряда миропомазания царь передал атрибуты власти приближенным: царский венец – дяде И. Н. Романову, скипетр – Д. Т. Трубецкому, державу – Д. М. Пожарскому (по другим данным, князь Трубецкой «за платьем ходил», а державу нес В. П. Морозов). Тем самым он хотел примирить всех и оказать им честь, подчеркнуть, что в своем правлении будет опираться на представителей разных кругов общества: как он доверяет им атрибуты царской власти, так будет и советоваться с ними по важнейшим вопросам. Вторым нововведением стало то, что Михаил распорядился во время церемонии венчания всем придворным чинам быть «без мест», т. е. без зафиксированной в разрядах должности. Это должно было предупредить возникновение местнических тяжб между присутствующими на торжестве. Так в истории России появился третий выборный царь, которому суждено было стать первым венценосцем новой царской династии.

«Благоверен, зело кроток же и милостив»

Многие историки, особенно прошлых веков, утверждали, что власть Михаила Романова так же, как и Василия Шуйского, изначально была ограничена. В частности, Григорий Котошихин писал, что «царь Михаил Федорович, хотя самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делати ничего». А В. Н. Татищев вообще считал, что царь отдал все управление боярам, чтобы самому жить в покое. По словам же Котошихина, с Михаила были взяты даже определенные обязательства: «быть нежестоким и непальчивым, без суда и без вины никого не казнить ни за что и мыслить о всяких делах с боярами и думными людьми сопча, а без их ведома тайной явно никаких дел не делать». И действительно, если судить по последующей характеристике, которую давали царю современники, ни жестокостью, ни вспыльчивостью он вроде бы не отличался: «Сей убо благочестия рачитель присно восхваляемый благоверный и христолюбивый царь и великий князь Михаил Федорович, всея Руси самодержец, бысть благоверен, зело кроток же и милостив».

Чуть ли ни слово в слово повторяет эту характеристику известный историк XIX века С. М. Соловьев: «Наконец, должно заметить, что личность царя Михаила как нельзя более способствовала укреплению его власти: мягкость, доброта и чистота этого государя производила на народ самое выгодное для верховной власти впечатление». Однако эту мягкость и кротость вряд ли можно расценивать как проявление зависимости от боярской власти. Скорее они присутствовали у него всегда и были обусловлены либо его личными чертами характера (достоверными сведениями на этот счет историки, увы, не обладают), либо политической целесообразностью – ведь недаром даже уже в зрелом возрасте более тридцати лет правившего страной Михаила по-прежнему называли «благоверным, зело кротким».

В отличие от предшественников, большинство исследователей XX века на основе переписки молодого царя с боярами сомневаются в том, что он получил ограниченную власть. Взять хотя бы аргументы, приводимые в связи с этим С. Ф. Платоновым: «Избрав царя не от королей и князей, а от бояр, Собор стал охранять его, как своего избранника, готовый в нем защищать свое единство и свой восстановленный земский порядок. Со своей стороны, избранный Собором государь не видел возможности без содействия Собора править страной и унять “всемирный мятеж” и даже не желал принимать власть и идти к Москве, пока Собор не достигнет прочного успокоения государства. Выходило так, что носитель власти и народное собрание не только не спорили за первенство своего авторитета, но крепко держались друг за друга… Сознание общей пользы и взаимной зависимости приводило власть и ее земский совет к полной солидарности».

Хотя нарисованная Платоновым картина выглядит несколько идеализированной и подслащенной, думается, она все же была недалека от реальности. Автор книги о первом Романове Л. Е. Морозова справедливо отмечает: «В послесмутное время было уже невозможно управлять страной в одиночку. Если раньше, особенно при Иване Грозном, московские люди осознавали себя холопами, слугами царя, то Смута показала роль народа в государстве… В таких условиях авторитарная власть была обречена на провал. Выросло самосознание различных слоев населения и накал страстей в обществе. Управлять страной надо было иначе. Поэтому активное привлечение царем Михаилом Боярской думы и Земских соборов в самом широком составе нельзя считать проявлением слабости его власти… В новом способе управления страной отразилось понимание Михаилом и его окружением ситуации в стране».

А вот с другим, не менее распространенным мнением о том, что вначале правления Михаил принимал решения под влиянием матери, отца и ближайшего окружения родственников, нельзя не согласиться. Что касается инокини Марфы, то С. Платонов полагал, что в годы правления Михаила она не вмешивалась в государственные дела, а лишь управляла «своим родом». Но если учесть, что именно из представителей этого рода по женской линии и состояли тогда двор и правительство, то, значит, она фактически принимала участие в управлении государством. Еще большую роль в упрочении царской власти сыграл отец Михаила, прибывший в Россию в 1619 году (некоторые исследователи полагают, что это произошло еще в 1616-м) и ставший патриархом.

Филарет смог вернуться из Польши лишь на шестой год правления сына, после того, как предпринятый польским королевичем Владиславом осенью 1618 года очередной поход на Москву провалился. Благодаря сокрушительной победе, одержанной над поляками русским войском во главе с Дмитрием Пожарским, 1 декабря того же года было подписано с Речью Посполитой Деулинское перемирие на 14,5 года. По его условиям в 1619 году был произведен размен пленных. Как указывал Н. М. Коняев, «для покоя христианского» поляки согласились написать «отпуск митрополита Филарета Никитича и князя Василия Васильевича Голицына с товарищами, полоняникам размену и городам очищение и отдачу на один срок, на 15 февраля по вашим святцам, а по нашему римскому календарю февраля 25». Обмен состоялся 1 июня на большой Дорогобужской дороге. Для этого через речушку Поляновка было сделано два моста: по одному должен был ехать Филарет с московскими людьми, по другому – Струсь с литовскими пленниками. А 14 июня сам царь встречал отца неподалеку от Можайска. И уже через десять дней в Успенском соборе Филарет во второй раз был посвящен в патриархи.

История с возведением в сан Филарета, по мнению Н. М. Коняева, не так уж проста и очевидна, как это может показаться на первый взгляд. Для выбора главы автокефальной Русской православной церкви было достаточно решения Собора русских иерархов. Однако Михаил, видимо, не был уверен в том, что патриархом изберут человека, запятнанного связью с самозванцем, и потому пригласил в Москву иерусалимского патриарха Феофана. Это вряд ли отвечало церковным канонам. Дальше – еще интереснее. Оказывается, что грамоты, данные Феофаном при этом избрании, а также Собором русских архиереев в 1619 году, не сохранились. По официальной версии, они сгорели во время пожара в 1626-м. Филарет попросил у иерусалимского владыки новую грамоту, взамен сгоревшей, и тот за небольшое вознаграждение исполнил его просьбу. Но документ этот оказался покороче первого и не содержал всей истории избрания. Тогда Филарет обратился к Собору русских архиереев, и они дали ему то, что нужно.

Как бы то ни было, но после избрания патриарх Филарет, по мнению историков, «стал фактическим правителем России». Одним из свидетельств тому служат строки из «Истории Русской церкви», написанной митрополитом Макарием, в которых речь идет о государственной деятельности Филарета: «Сделавшись патриархом и великим государем, он был твердою опорою для своего юного сына, опытным советником и мудрым руководителем во всем, обуздал своеволие бояр, проявившееся в первые годы царствования Михаила Федоровича, укротил “сильников” земли, укрепил и возвысил царскую власть». Митрополит подробно рассказывает о настоящем «соправлении» Михаила и Филарета: «Подданные писали и подавали свои челобитные не одному царю, но вместе и великому государю святейшему патриарху, бояре делали свои доклады о государственных делах перед царем и патриархом, многие указы издавал царь, многие грамоты жаловал не от своего только имени, но и от имени своего отца, великого государя и патриарха. Иностранные послы представлялись царю и патриарху вместе в царских палатах, а если патриарх почему-либо там не присутствовал, то представлялись ему особо в патриарших палатах с теми же самыми церемониями, как прежде представлялись царю. Из переписки, какую вели царь и патриарх, когда один из них отлучался из Москвы на богомолье, видно, что они извещали тогда друг друга о текущих государственных делах и спрашивали друг у друга совета, что царь охотно принимал советы своего отца и иногда отдавал на его волю поступить, как признает нужным, и патриарх действительно распоряжался иногда по своему личному усмотрению без указаний от царя».

Как старший в семье Романовых, Филарет помог сыну в усмирении и обуздании не в меру распустившихся родственников, которые все больше и больше злоупотребляли своей властью. Многие из них были отправлены в ссылку, откуда вернулись только после смерти владыки. Такое «соправление» отца и сына продлилось 14 лет, до самой кончины Филарета 7 октября 1633 года.

А что же сам Михаил Федорович? Таким ли уж «пустым местом» он был? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит обратиться к событиям, происходившим в первые годы правления молодого царя. За период с 1613 по 1618 год, т. е. до возвращения в Россию своего фактического соправителя Филарета царь активно занимался организацией органов управления, решением вопросов, направленных на выведение страны из тяжелого экономического положения после долгих лет Смуты, защиту ее от иноземных посягательств, упрочение царской власти. Авторы книги «Первые Романовы на российском престоле» обращают внимание на то, что в первые годы правления Михаила не было ни одной опалы, ни одного удаления от должности за “прежние измены”. Даже вопрос о расхитителе царской казны Ф. Андронове и ярых сторонниках короля Сигизмунда и королевича Владислава был оставлен на усмотрение народа: “Как всяких чинов и черные люди об них приговорят”. Такая политика способствовала росту популярности молодого царя среди всех слоев населения». Абсолютным диссонансом всему этому стал факт жестокой расправы над Мариной Мнишек и ее малолетним сыном Иваном. Рассматривая его, Ф. И. Гримберг пишет: «По распоряжению Михаила было осуществлено публичное, при большом стечении “скликанных” людей, повешение четырехлетнего Ивана, сына Марины Мнишек. С этой беспрецедентной, именно вследствие своей публичности, казни мальчика фактически началось правление Романовых».

Такое же мнение высказал и Н. М. Коняев, назвав эту казнь «знаковым событием начала правления Михаила», в котором «сказался весь характер прорвавшейся к власти династии». Вот как он описывает страшные подробности убийства малыша, названного в царском указе «злым сорняком вражеских смут»: «Четырехлетнего мальчика, имевшего несчастье стать конкурентом Михаила Романова, по его приказу повесили возле посаженного на кол атамана Ивана Мартыновича Заруцкого… Ему было четыре года, и телу его не хватало веса, чтобы затянуть петлю. Несколько часов ребенок висел так, еще живой, и никто не знает, задохнулся он или – была зима, метель – замерз в петле. Во всяком случае, оба они, и ребенок, и взрослый, долго еще были живы, и мучения другого дополняли собственные мучения. Воистину перед этой первой казнью, устроенной Романовыми, блекли зверства Иоанна Грозного».

Еще одним нелицеприятным фактом стала расправа Михаила с освободителем Москвы князем Дмитрием Пожарским. Когда Б. М. Салтыков, состоявший в родстве с Романовыми, учинил против полководца иск о бесчестье, царь решительно указал Пожарскому на его место и выдал его своему родственнику. Стражники отвели защитника Отечества от царского дворца к крыльцу его обидчика. По этому поводу романовский апологет Н. Г. Устрялов писал: «Суд нелицеприятный, кротость без слабости, твердость без жестокости приобрели Михаилу всеобщую любовь высших сословий. Низшим угодить было нетрудно: народ благословлял небо, даровавшее отечеству царя православного, царской крови, спасителя веры, прав, нравов и обычаев, более ничего не требовали». Что тут еще добавить? Сам того не подозревая, историк точно сформулировал натуру первого Романова: «кротость без слабости, твердость без жестокости». Вот только с жестокостью чуток ошибся. Да и о кротости Михаил забывал, когда дело касалось его личных интересов. И впервые это случилось при выборе царской невесты.

Царская женитьба – дело государственное

Испокон веку для каждой венценосной особы заключение брака было не столько личным, сколько государственным делом. На Руси долгое время в личной жизни монарха строго торжествовало византийское имперское начало, выражавшееся в браке по смотринам, введенном Софьей, супругой Ивана III. Хотя наряду с этим уже при Иване Грозном наблюдались попытки возродить традицию династического брака. И Романовы были бы не против установить родственные отношения с королевскими династиями Европы, но те не спешили с ними породниться.

Еще до возвращения в Россию Филарета мать Михаила стала хлопотать о женитьбе сына. Ему уже исполнилось 20 лет, и пора было позаботиться о наследнике престола. Выбор старицы Марфы пал на Марию Хлопову из семейства, не принадлежавшего к особо знатному роду. Объяснение тому простое: Романовы, не уверенные в прочности своей власти, опасались того, что брак с представительницей одного из видных княжеских или боярских родов может привести к подножию трона ее знатных родственников, а те могут вполне закономерно отстранить впоследствии их от престола. Но чтобы еще раз напомнить всем о связи Романовых с династией Рюриковичей, юной нареченной царя по старинному византийскому обычаю дали новое, «царское» имя – Анастасия и поселили ее во дворце «для обиранья его государевой радости». Но с заключением брака решено было повременить до приезда Филарета.

Тем временем ближайшие родственники Хлоповой были включены в число придворных, что, видимо, пришлось не по нраву другим именитым семействам, которые сами были не прочь породниться с царем. В результате вокруг избранницы стал свиваться клубок интриг. Вскоре у нее вдруг обнаружилась странная и опасная болезнь, проявляющаяся в частой рвоте, которая якобы препятствует деторождению. Эти сведения сообщили царю его окольничие Борис и Михаил Салтыковы (племянники старицы Марфы), которым и было поручено выдавать Марии лекарства, назначенные лекарями. Однако, несмотря на лечение, состояние девушки не улучшалось. В связи с этим был срочно созван Собор, который постановил лишить Хлопову звания царской невесты и сослать ее со всей родней сначала в Тобольск, а затем в Нижний Новгород. Но думается, что решающим в судьбе девушки стали не только козни знатных бояр, а и брачные планы относительно сына, вынашиваемые Филаретом. Ведь еще до ее ссылки он предпринимал несколько попыток поискать ему невесту в иностранных правящих домах: писал и посылал послов к датскому королю Христиану, чтобы получить его согласие на брак Михаила с его племянницей Доротеей Августой, через шведского короля Густава Адольфа пытался высватать ему сестру бранденбургского курфюрста Екатерину. Однако ничего из этого не вышло: датский монарх в то время болел и оставил обращения Филарета без ответа, а бранденбургская принцесса отказалась менять свое католическое вероисповедание на православное.

После этих неудач снова вспомнили о бедной Хлоповой. В 1623 году девушку вернули в Москву и дело о ее «болезни» пересмотрели. Оказалось, что она вполне здорова, а «супостаты» Салтыковы возвели на нее напраслину. Теперь уже их обвинили в том, что они «государевой радости и живота учинили посмешку», и выслали из Москвы. Но, несмотря на это, царской женой Мария-Анастасия так и не стала: видимо, тому воспротивилась мать Михаила, обидевшаяся за ссылку племянников.

Между тем Михаилу исполнилось уже 27 лет, а он все еще оставался холостым. Исправить положение взялся Филарет: по его инициативе 19 сентября 1624 года царь женился на боярыне Марии Владимировне Долгорукой. Но опять незадача… Уже на следующий день молодая царица заболела и через три с половиной месяца умерла. Очевидно, что и на этот раз не обошлось без происков «супостатов», но кто стоял за ее безвременной кончиной, за неимением достаточных сведений вряд ли станет известно…