Бог тебе судья

– Мне нужно посмотреть на эту картину, тогда, возможно, будет что сказать ее автору.

– Значит, завтра с утра встречаемся в СИЗО, я раздобуду фотографии. Теперь давай изучим фактуру, у меня много вопросов…

Мы занялись привычным делом. Я записывал вопросы и сразу накидывал план по их устранению. Мероприятия эти, кстати, больная тема адвокатов. Если у следствия есть все ресурсы и резервы для сбора улик, то у адвокатов с этим совсем туго. Нам приходится самостоятельно осваивать те или иные навыки, находить специалистов, консультантов, нужных людей, искать свидетелей, разговаривать с ними, уговаривать их… В общем, работа адвоката похожа на попрошайничество, в то время как следователи откровенно жируют, раздавая распоряжения и вынося постановления. На их стороне не только огромное количество разнообразных экспертов, но и власть. Вызывая свидетелей повесткой, они срывают граждан даже с работы, а адвокаты только и могут что упрашивать, давить на совесть или жалость.

В деле Смирнова действительно было много такого, от чего волосы на голове становились дыбом. Протокол осмотра места происшествия Рождественский читал монотонным голосом, то и дело прерываясь на дачу комментариев для меня.

Заинтересовало его многое.

Начнем с того, что место происшествия по эпизоду с тройным убийством – автомобиль. Экспертиза установила, что именно в салоне автомобиля жертвы были задушены. Сделать это оказалось просто – дети были пристегнуты к креслам на заднем сиденье, а мать была за рулем. Задушить человека нелегко, но дело упрощается, если человек без сознания. Судя по заключению эксперта, с Елизаровой Елизаветой Владимировной убийца именно так и поступил – сначала лишил сознания, а потом задушил, лишив жизни. Затем были дети. Впрочем, последовательность могла быть иной: сначала дети, а потом мать. Но тогда усложняется процесс, мать должна была оказать сопротивление, позвать на помощь… Но точно сказать невозможно: неизвестно место убийства, то есть где именно находился автомобиль, в котором убили мать и ее детей. Одно дело, если во дворе спального района, тогда да, женщина была бы первой жертвой, а если дело было на отшибе?.. Так или иначе, следствие решило, что первая жертва – мать.

Труп Елизаветы Елизаровой и двоих ее детей убийца сложил в багажник и вывез в лес, где разделал и употребил в пищу. Как сказал Рождественский, не полностью, а фрагментарно. Трупы детей пострадали сильнее всего, что бы это ни значило.

Тело женщины было разделено на несколько частей и аккуратно упаковано в четыре черных пластиковых мешка, изуродованные тела детей лежали в одном.

И самое непонятное – у всех троих странная форма зубов. Четыре верхних и четыре нижних зуба как будто заточены. При этом у женщины были с собой накладные клипсы, которыми маскировались заостренные зубы, а у детей ничего подобного не наблюдалось.

Из протокола допроса Елизарова Дениса Альбертовича, мужа убитой Елизаветы и отца ее детей, узнать удалось немного. С Елизаветой он познакомился восемь лет назад, она практически сразу забеременела, сыграли свадьбу и жили счастливо до дня, пока его семью не убили. Больше никакой информации в протоколе не было – далее по тексту шла ссылка на статью 51-ю Конституции РФ, которая позволяла не свидетельствовать супругу против себя и своих близких.

– Если я все правильно понимаю, то муж должен был стать подозреваемым номер один, – сказал я.

– Верно понимаешь, – ответил Рождественский. – Именно так и думает Валюша. Она не верит, что этот Смирнов мог убить здоровую, сильную женщину. Он ведь хилый совсем. А вот муж жертвы, Денис Альбертович, идеально подходит под описание убийцы – больше ста двадцати килограммов, рост под два метра, сильные руки. Но экспертиза в пух и прах это все развеяла – жертву лишили сознания ударом в сонную артерию, а дальше справится даже такой дохляк, как Смирнов.

– Но ее нужно было до багажника дотащить, – возразил я. – И судя по описанию трупа, никаких следов волочения по земле на теле жертвы обнаружено не было.

– Значит, перенес на себе. Убитая Елизарова просто выглядит очень большой, а Смирнов – очень маленьким. На самом деле все не так уж и неправдоподобно. В ней веса меньше, чем в Смирнове, килограмм на пяток, я думаю. Кроме того, его силу никто не измерял.

– А алиби у мужа есть?

– Нет, никакого алиби. Он отказался давать показания. Следствие выясняет.

– Может быть, дождаться результатов этих проверок? Сейчас по базовым станциям сотовых операторов проверят, где он был во время убийства, и все.

– Ну пусть жена, а дети?

– Чужая семья – потемки, – ответил я. – Дадите руку на отсечение, что нет на свете людей, которые ненавидят своих детей настолько, что готовы убить их?

– Не дам, – ответил босс. – И нам стоит проверить их отношения. У Валюши мало что есть на Елизарова, в основном клинья под Смирнова подбиваются.

– Смирнов мог быть наемником.

– Новый сорт наемников – киллеры-людоеды? Смешно пошутил!

– А я и не шутил, – проговорил я. – Идеальный способ спрятать тело – съесть его.

– Перестань, – сморщился Рождественский. – Мы же не гипотетическое дело рассматриваем, а реальное. И тут речь о детях. А ты о таких предположениях… Есть логика в твоих словах, но хромая. Кости-то не съешь.

– Если хорошо проварить…

– Так, все, прекращай! Записывай в планы встретиться с мужем жертвы, прямо завтра, и поговорить с ним. Надо выяснить, какие у них с женой были отношения. И какого черта его жена себе и своим детям заточила зубы, как будто они вампиры какие-то…

Вот уж и правда, чужая семья – потемки. Если Роберт Смирнов, обвиняемый в тройном убийстве, всего лишь наемник, то кандидатура мужа должна рассматриваться следствием в первую очередь. Но был ли у Елизарова мотив убивать жену и детей? Практика говорит: да, мог такой мотив быть. Чаще всего, конечно, дело касается супруги, дети – реже, но и такое случается.

Следователь Валентина Семеновна Ховенко – дама ответственная, просто так человека не обвинит. Но и не отпустит. Если у нее есть подозрения, что Елизаров заказал убийство своей семьи, то она уже давно все разрыла под ним и вокруг и нашла дохлую собаку. Если же муж ни в чем не виновен, то почему не ответил на вопросы следователя, почему сослался на 51-ю? Не просто так он пытается что-то скрыть. Но Елизаров на свободе, а это значит, что мертвого животного в земле вокруг не было. Но проверить все же стоит. Вдруг следователь все же нашла что-то на Елизарова, но доказательств достаточных нет? По закону она не может ничего утаивать и обязательно должна истолковать в пользу обвиняемого, то есть Роберта Смирнова. Но кто же себе будет могилу рыть? Человека обвинили, под стражу заключили, а виновен, может быть, совсем другой! Так не делается.

На месте преступления были обнаружены отпечатки пальцев Роберта Смирнова, на телах жертв их было в избытке. Но самое главное доказательство, которое убедило правоохранительные органы в том, что Роберт Смирнов должен предстать перед судом, – в квартире, которую снимал Смирнов, нашли фрагменты тел жертв в морозильной камере и кровь – в сосудах рядом с мольбертом. Экспертиза установила, что в составе красок, которыми написано полотно на мольберте, содержится не только кровь жертв, но и измельченные фрагменты их тел.

Описание самой картины было скупым: «Два темно-бордовых круга на черном фоне, в центре каждого круга ярко-красная точка, размер полотна 90 х 90 см». Больше в квартире не было ни единой картины, ни набросков, ни каких-либо следов присутствия других рисунков. Что довольно странно.

Я помню, как меня поразила тяга к написанию картин. У меня была совершенно определенная идея – я хотел запечатлеть неземной красоты девушку и решил написать ее портрет. Меня так захватил азарт творчества, что я и не заметил, как моя комната превратилась в свинарник – кисточки, краски, палитра, мольберт, наброски, черновые варианты – все валялось по углам, на кровати, в кресле, было составлено за дверь, запихнуто под стол. Гора мусора росла в астрономических масштабах, а дело не двигалось – на полотне было всего пара набросков. Пока я решал, какой поворот головы сделать, какую одежду написать, какой фон, – прошло три месяца, улетело пятьдесят тысяч рублей, и квартира захламилась. Все очевидно: один набросок на черновике порождает три-четыре новые мысли, которые тут же пачкают новую бумагу, в расход идут палитры, кисти и краски – упаковки и тюбики улетают только так. А решения все нет и нет. В итоге я сдался и вывез из квартиры три мешка мусора.

Возможно, такое захламление характерно только для меня, но вспомните, как показывают художников в фильмах. Это всегда ополоумевший творец в трусах и грязной майке, в окружении коробок из-под пиццы, пустых бутылок из-за пива и завалов какого-то тряпья, картин, банок и склянок. Очень странно, что ничего подобного в однокомнатном жилье Смирнова не наблюдалось. На фотографиях квартиры мольберт стоит картиной к стене в чистом углу. Рядом с картиной обычный табурет, на котором банка с мутно-розовой водой, тряпочка, несколько пузырьков с красной краской (как утверждают эксперты – с добавлением крови), испачканная палитра, все. На остальных фотографиях запечатлен холодильник и находка в нем.

Вся одежда Смирнова была исследована на предмет обнаружения следов крови, и их нашли только на той одежде, которая была на подозреваемом.

Я понимаю, какую линию защиты выберет Рождественский. Все улики указывают только на то, что Роберт Смирнов использовал фрагменты тел и крови жертв, но доказательств убийства у следствия нет. Конечно, как он добыл материалы для своих целей, большой вопрос, но положить этот вопрос в основу обвинительного приговора нельзя, ни один адвокат этого не допустит.

– Свидетелей нет? – спросил я у босса, который в задумчивости читал материалы дела, пока я разглядывал фотографии.

– Есть несколько свидетелей, они и сдали Смирнова, но это соседи. Они видели, как Смирнов заходил домой в перепачканной чем-то красным одежде, в руках нес пакет, с которого такое же красное капало. Он всегда казался соседям странным, поэтому они сначала не обратили особого внимания на это, а потом тревога кого-то все же доела, и вызвали полицию.

– Полиция приехала, и Смирнова арестовали?

– Да, и он показал, где спрятал тела. Отвел их в лес.

– Сам?

– Да, представь себе.

– Я не вижу протокола допроса подозреваемого и обвиняемого… Его не допрашивали, что ли?

– Посмотри внимательно, там на одном листе все. Он отказался давать показания. Все показал, все рассказал, а протоколы подписать отказался.

Рождественский полистал дело, нашел нужный протокол и показал мне. Действительно, протокол допроса подозреваемого с отсутствием сведений, лишь указание, что Смирнов отказался давать показания. То же самое с протоколом допроса в качестве обвиняемого – один в один.

Дознания по настоящему уголовному делу не было, но оно и понятно. Дознание проводится по уголовным делам небольшой и средней тяжести, когда известен субъект преступления, то есть преступник, и нужно лишь собрать и оформить доказательства. Когда дело касается преступлений тяжких и особо тяжких – проводится предварительное расследование, полноценное процессуальное действо, где результатом является обвинительное заключение, которое затем отправляется в суд.

По факту убийства матери и ее двоих детей было возбуждено уголовное дело и инициировано предварительное расследование. То есть преступление особо тяжкое, в форме дознания его не расследуешь.

Тела были обнаружены поздно вечером 27 мая, и сразу же было возбуждено уголовное дело. А утром 28 мая Роберт Смирнов был задержан и допрошен в присутствии дежурного адвоката. Собственно, этот адвокат и дальше должен был участвовать в уголовном деле, вплоть до суда, но у него лопнула аневризма в ночь на первое июня, он жив, но состояние тяжелое, а других свободных адвокатов в палате не оказалось, и его дела передали нам.

Адвокат Самойлов Петр Степанович был древний старик. Я видел его несколько раз в суде – ему лет сто, не меньше. Он говорил очень тихо, двигался очень медленно и так же медленно соображал. Его жена, Степанида Иннокентьевна Самойлова, также адвокат, того же возраста, но они – небо и земля. Степанида Иннокентьевна живая, быстрая, острая на язык и суждения, но практикует гражданское право и в уголовных делах практически не участвует, кроме того, состоит в другой палате, не в той, что ее муж, поэтому дело к ней не перешло.

Но это все – лирика. Да, Рождественскому против шерсти работать государственным защитником, он потеряет кучу времени на всем этом и не заработает тучу денег. И если бы дело того не стоило, он бы потратил не один коммерческий час, чтобы свалить Роберта Смирнова на кого-нибудь другого. Но дело серьезное, страшное и резонансное. На нем будет легко повысить паблисити, а что может быть приятнее дорогостоящему адвокату? Рождественский может позволить себе взять это дело pro bono, то есть бесплатно, и добавить очков в переполненную корзину. За последние полгода он лишь трижды попадал в прессу, а в «Российской газете» его имя уже давным-давно, то есть с прошлого года, не публиковалось. В общем, звезды сошлись.

Не стану говорить, что мне это дело неинтересно. Нет, это будет ложью. Я люблю сложные дела. Но интуиция не давала мне покоя: я чувствовал, что это дело сулит нам неприятности.

Оглядываясь назад, я признаю: надо было к себе прислушаться. Надо было взять на себя труд подумать: зачем мне все это нужно? Я уже смело могу идти сдавать экзамены и становиться самостоятельным адвокатом, начинать свою практику в арбитражном и гражданском процессах. В общем, там, где жизнь людей оценивается не в годах заключения, а в валютных единицах.

Надо было, но я втянулся в это дело, в связи с чем у меня вопрос к моему ангелу-хранителю: на чьей ты стороне, а?

* * *

Еще стоит сказать, что в тот момент я был не совсем в себе из-за моей личной жизненной ситуации. Я не знаю, чем думал Рождественский (скорее всего, тем самым органом, который отвечает за PR), а я не мог соображать трезво.

Для меня работа в тот летний месяц была единственной возможностью не думать о событиях, которые разыгрались в моей семье.

Женился я очень рано – в восемнадцать лет. Нас с Жанной познакомила тяга к искусству. Мы учились в одном университете – МГУ, я на факультете юриспруденции, а она на искусствоведческом. Вырос я в обеспеченной семье, как и она, и поэтому учебой занимался с полным погружением в процесс. В университет приезжал к половине восьмого утра и уезжал около десяти вечера, все пять лет я провел либо в помещениях вуза, либо в его окрестностях. То же самое можно сказать и про Жанну.

Когда я поступал в университет, то метался между искусством и юрфаком, но в конце концов выбрал юридический, посчитав, что искусствоведом много не заработаешь. А тяга к независимости у меня впиталась с молоком матери. Я жил на полном финансовом обеспечении родителей до самого окончания университета, но тщательно записывал каждую сотню полученных рублей и после выпуска два года отдавал долг. Родители противились деньгам, но потом поняли мое стремление и молча принимали платежи. Не сказать, что наши отношения из-за этого расстроились, но менее теплыми они, конечно, стали. Но я не об этом. Я о Жанне.

Жанна была звездой факультета. Она устраивала выставки, искала художников-самородков и публиковала их работы. Она на первом же году учебы стала редактором отдела искусства вузовской газеты и тянула эту лямку до самого выпуска. Она занималась тем, что ей действительно нравилось.

Я не мог пройти мимо, потому что живопись меня интересовала как таковая. И это не осталось незамеченным со стороны Жанны. Я ходил на каждую ее выставку, покупал картины и альбомы с репродукциями, которые выпускало издательство ее газеты, писал отзывы о каждом организованном ею мероприятии. И естественно, я был совершенно из другой вселенной – юрист-первокурсник, потенциально состоятельный человек, интересующийся искусством. Видите, да? Есть общее увлечение, но при этом профессионалом в этом будет только она. Плюс я не какой-то там нищий художник (ведь художники сытыми не бывают), а перспективный студент. Я звездой на потоке не был, но учился отлично. То есть я был выдающимся студентом, но не медийной личностью – про меня не писали в нашей газете, я не выступал с публичными докладами, не выпендривался на семинарах со знаменитостями. Я просто был отличником.

Плюс я очень симпатичный: мужественное лицо с волевым подбородком, густые черные волосы, без залысин и редеющих областей, стройная фигура (хоть и моей заслуги здесь ноль, просто хороший обмен веществ) и ровные белые зубы. В общем, внешность привлекательная. И речь грамотная, манеры.

Жанна же создание небесное. Невесомая как пушинка, миниатюрная, сияющая. Вокруг нее как будто ореол свободы и чистоты, а в ее присутствии даже материться неудобно, словно это может оскорбить чувства верующих. У нее маленькое упругое тело, я до сих пор уверен – без единого недостатка. Грудь, бедра – как с обложки журнала MAXIM, а лицо так и просится на большой экран. Огромные голубые глаза, смотрящие на мир с наивным вызовом, шикарные светло-русые волосы, ниспадающие ниже плеч каскадом упругих волн… Если вы завладели ее вниманием, то оно будет всецело посвящено вам. Она будет говорить так, словно больше никого на свете и не существует, никогда не перебьет, никогда не отвлечется. Все вокруг становится тихим и размеренным, мир замирает, и не важно, о чем беседа – о погоде или об очередной картине, которую она обнаружила и желает показать всем. Жанна Бунина очень комфортный человек, рядом с ней нет спешки и нервозности. Оплот спокойствия и красоты. И пахнет она потрясающе.

Мы поженились в конце первого учебного года, в апреле. Ее и мои родители помогли не только сыграть свадьбу, но и обеспечили нас жильем – однокомнатной квартирой возле Ботанического сада. Жанна придерживалась моего мнения – деньги родителям нужно отдать. Но здесь родители были непреклонны: это подарок на свадьбу. Но мы все равно твердо пообещали себе отдать деньги.

Хотя я не представляю, как это сделать сейчас.

Четыре года учебы пролетели незаметно. Мы проводили много времени вместе – встречались между парами и в свободное время, когда каждый занимался своей научной деятельностью в университете. Я по-прежнему ходил на все выставки, и мне это доставляло огромное наслаждение. Я был не просто гостем, я был мужем девушки, которая была центром внимания всей этой богемной тусовки.

В армию меня не взяли, но я не скажу почему, эта причина личная и не очень благозвучная, останется тайной. После университета я начал работать у Рождественского, а Жанна ждала ребенка. Она забеременела на пятом курсе, и мы ждали малыша к Новому году. Но не сложилось, у Жанны случился выкидыш.

С огромным трудом, но мы это пережили. Нам помогали друзья и родители. Я боялся не только за здоровье Жанны, но и за наш брак. Я любил ее и люблю до сих пор, и сама мысль, что что-то нас может разлучить, для меня мучительна.

То страшное для нашей семьи событие осталось в прошлом. Нельзя сказать, что все хорошо – ведь ребенка мы потеряли, но здоровье Жанны постепенно восстановилось. Хотя о ребенке мы разговора больше не заводили.

Жанна начала строить свою карьеру. Она сразу отвергла мысль работать на кого-то и не захотела стать сотрудницей музея, хотя ее звали и в Третьяковскую галерею, и в Лувр, где она работала несколько летних месяцев волонтером.

Жанна решила организовать свой бизнес, стать арт-дилером. И мы вдвоем погрузились в это дело. Ей требовалась помощь в оформлении документов и юридическом сопровождении сложного вида деятельности, связанного с интеллектуальной собственностью. В то время только-только приняли новый закон – четвертую часть Гражданского кодекса, и многое было непонятным. Кроме того, Жанна сразу решила отказаться от «серой» деятельности, полностью выбелив бизнес, который a priori белым не был. Мне пришлось вникнуть в сам бизнес, чтобы понять, как сделать его «белым». Я это сделал, и Жанна в сентябре 2012 года открыла свою компанию Bunina Art Incorporation, которую мы зарегистрировали на Виргинских островах с представительством в России.

Это вполне легально – на Виргинских островах нет НДС, нет налога на прибыль и доходы физических лиц, очень низкая плата за создание компании и ее поддержку, а регистрация занимает один день. Там есть ежегодная пошлина, которая тоже настолько низкая, что даже в расходы ее ставить стыдно. Конечно, в России пришлось уплатить изрядную часть налогов и зарегистрировать постоянное представительство, но это все равно вышло дешевле и менее трудоемко, чем открывать российское юридическое лицо.

С момента открытия своей компании Жанна не совершила ни одной сделки в России. Все ее клиенты оказались зарубежными ценителями искусства, и так получилось, что она стала ориентироваться на европейский и американский рынки. В первый же год она сделала два десятка продаж, которые принесли ей десять тысяч долларов чистого дохода! Я был поражен и очень рад за нее. Жанна буквально влилась в работу, это стало для нее большим, чем просто способ добывания денег.

Она стала часто летать в командировки – Лондон, Париж, Нью-Йорк, Люксембург. Бывала там не больше двух-трех дней и возвращалась счастливая, с новыми планами и идеями. За два года она обросла постоянными клиентами, которые приносили ей хороший, стабильный доход.

В прошлом году она открыла две галереи в Европе – в Париже и Лондоне. Французскую галерею она назвала своим именем – Bunina Art Gallery, а британскую именем совладелицы и делового партнера – Полины Морозовой – Morozova Art Gallery.

Открытие галереи в Париже стоило нам двух месяцев разлуки.

И понимания, что я без Жанны не могу, а она без меня может.

Я долго пытался исправить ситуацию, как-то повлиять на жену, но безуспешно. Осознав, что я больше не являюсь для нее человеком, без которого она не может, Жанна стала отдаляться. Она не стремилась домой, перестала сама мне звонить и писать, отвечая только на мои звонки и сообщения. Она все чаще уезжала в командировки, и все чаще в Париж, и меня с собой не звала. А когда все только начиналось, у нас доходило до скандалов – она требовала, чтобы я был рядом, а я не всегда мог взять отпуск. Но о разводе речи не шло. Как и о ребенке.

Началом конца стал тот день, когда я понял, что с Жанной что-то не так.

Она стала рассеянной, это сразу бросилось в глаза, но масштабов я не осознавал долгое время.

Она никогда не забывала ключи, зонт, сумку и прочие важные мелочи. У нее никогда не было «синдрома несобранности», когда не знаешь, куда положил кошелек и где взять носки. У нее все всегда было строго разложено по полочкам, даже мои вещи. Жанна всегда точно знала, что дома лежит в холодильнике, а что нужно докупить для ужина. Она не пропускала важных событий в нашей жизни – дней рождений, годовщины знакомства, годовщины нашей свадьбы. За ней такого не водилось отродясь.

И вот в апреле Жанна забыла, что у нас десять лет со дня свадьбы. Я подготовил для нее шикарный подарок – платиновое кольцо и сережки в тон, выполненные из тонкого металла с изящным кружевом и россыпью бриллиантов. Я долго ждал вечера, чтобы отпраздновать это событие, заказал столик в ресторане, пригласил ее на семь вечера. Она пришла, опоздав на час, не отвечая на мои сообщения. Просто села напротив меня и раскрыла меню. Я подумал, что это игра, и подыграл ей. А когда в конце вечера вручил ей подарок, она разрыдалась. Сказала, что забыла, что вылетело из головы, что много работы. Долго извинялась.

А утром на следующий день она сказала мне, что нам нужно подумать о том, как мы будем праздновать нашу годовщину. Я смутился, ответил, что это вовсе не обязательно и всякое случается. И Жанна очень удивилась, сказав, что не ожидала от меня такой реакции и не понимает, почему для меня этот день не является событием, достойным празднования. Я долго не мог понять, что она забыла про вчерашний вечер, а когда понял, похолодел. Я все ей рассказал, и Жанна снова заплакала. Она сверилась с календарем, долго рассматривала подаренный мной ювелирный набор и не переставала плакать.

И призналась, что у нее проблемы не только с памятью.

Она начала путаться в рассуждениях, у нее стало сложно с логикой. Она видит кошмары, которые кажутся ей такими явными, что она еще полдня после пробуждения боится. У нее вылетает информация о сделках и договоренностях, и записи не помогают: она как будто видит их впервые и не может понять, что ей нужно сделать.

– Я пишу: «Встреча с Дешерье, в двенадцать», но когда наступает время встречи, я читаю запись и не понимаю, кто такой Дешерье, где встреча и по какому поводу! А если пишу очень подробно, то все равно не могу вспомнить – зачем я должна встретиться и что должна сделать! Как будто эти записи делал кто-то для себя, а достались они мне! – рассказывала Жанна.