Клад под развалинами Франшарского монастыря

Но на этот раз он был довольно грубо пробужден к действительности почти болезненно огорченным выражением на лице мальчика. Он оборвал свое пение и обратился к нему с вопросом:

– Что ты думаешь о моем пении, мальчуган? Нравится оно тебе?

Мальчик молчал. Не дождавшись ответа, он повторил еще раз довольно повелительно:

– Что ты думаешь о моем пении?

– Оно мне не нравится, – пробормотал Жан-Мари.

– Вот как! – воскликнул доктор. – Может быть, ты сам певец?

– Я пою лучше, – спокойно ответил мальчик.

Доктор смотрел на него некоторое время в недоумении. Внутренне он сознавал, что сердится, по этому случаю краснел за себя, и это заставляло его еще больше сердиться.

– Если ты так же разговариваешь и со своим хозяином, – сказал он наконец, пожав плечами и подняв руки кверху, – то могу тебя только похвалить.

– Я с ним вовсе не разговариваю, – отсевался Жан-Мари, – я его не люблю.

– Значит, меня ты любишь? – попробовал поймать его на слове доктор, и при этом в голосе его послышались необычайные живость и воодушевление.

– Не знаю, – ответил Жан-Мари.

Доктор встал – не такого он ждал ответа, и хотя он и себе в том не сознавался, но чувствовал себя как будто обиженным.

– Я пожелаю вам доброго утра, – сказал он, церемонно раскланиваясь со своим собеседником, – я вижу, что вы слишком мудры для меня. Возможно, что у вас в жилах течет кровь, а может быть, и небесный флюид, а быть может, в них не что иное, как воздух, которым мы дышим; но в одном я безусловно уверен, – это в том, что вы, сударь, не человеческое существо, говорю я вам, – добавил он, потрясая своей палкой перед носом мальчика. – Так и запишите в своей памяти: я не человеческое существо и не имею претензии быть человеческим существом; я обман, сон, ангел, загадка, иллюзия, все, что угодно, но только не человеческое существо! Итак, примите мой почтительнейший поклон, и прощайте!

С этими словами доктор удалился и слегка взволнованный зашагал вдоль улицы, а мальчик остался стоять в недоумении, глядя на то пустое место, где только что стоял доктор.

Глава III. Усыновление

Мадам Депрэ, носившая христианское имя Анастази, представляла собою весьма приятный и симпатичный тип особы женского пола. Необычайно цветущая и здоровая с виду, полная, красивая брюнетка с упругими мягкими щеками, румяными губами и приветливым, спокойным взглядом темных глаз, и ручками несравненной красоты, она была такого рода женщина, над которыми горе и невзгоды проносятся как утренние летние облачка по небу; в худшем случае она могла сдвинуть свои темные брови так, чтобы они образовали одну вертикальную линию, но всегда на одну минуту, а затем и эта мимолетная морщинка на ее лбу тотчас же сглаживалась.

В ней было очень много бесстрастного спокойствия монахинь, при почти полном отсутствии их благочестия; напротив, Анастази была женщина весьма преданная всякого рода благам мира. Она страстно любила устрицы и доброе старое вино, любила несколько смелые шутки и рассказы и была очень преданна своему мужу, но скорее ввиду своего собственного благополучия, чем ради него. Она была невозмутимо добродушна по природе, но не имела ни малейшей склонности к самоотвержению или самопожертвованию.

Жить в этом уютном старом доме, с большим тенистым зеленым садом позади и ярким, пестрым цветником перед окнами, есть и пить сладко и вволю, поболтать четверть часика с кем-нибудь из соседей, никогда не носить корсета и не одеваться, исключая тех случаев, когда она отправлялась в Фонтенбло за покупками, иметь постоянный богатый запас новостей и немудреных романов, быть к тому же женой доктора Депрэ и не иметь никаких оснований ревновать его, – этим исчерпывались все ее притязания на счастье, и чаша благ земных, по ее мнению, наполнялась этим до краев. Люди, знавшие доктора Депрэ еще холостым, когда у него было ровно столько же самых разнообразных теорий, но теорий другого рода, утверждали, что его теперешняя философия сложилась под влиянием изучения Анастази. Он рационализировал ее животное довольство и чувство полной удовлетворенности и бессознательно тщетно старался подражать ей по-своему. В кулинарном деле госпожа Депрэ была настоящей артисткой, а кофе готовила в совершенстве. Кроме того, она была помешана на чистоте и опрятности в доме, и этим заразила и мужа. Всякая вещь у них в доме была на своем месте, все сияло и блестело, начиная с медных ручек и задвижек, а пыль была совершенно изгнана из ее царства. Это было нечто такое, что совершенно не допускалось в доме доктора Депрэ. Алина, их единственная служанка, не знала другого дела, как весь день стирать пыль, чистить, скрести и подметать с раннего утра и до позднего вечера. И таким образом, доктор Депрэ в своем доме жил как теленок, которого откармливают к празднику в тепле, холе, чистоте и полном довольстве.

В полдень подавался прекрасный обед и в этот день как всегда обед был вкусный и обильный. Была и спелая ароматная дыня, и только что пойманная в реке рыба с достопамятным беарнским соусом, и откормленная пулярка в виде фрикасе, и превосходная спаржа, а затем целое блюдо самых отборных фруктов. Ко всему этому доктор Депрэ выпил полбутылки с добавкой еще одного стаканчика прекрасного семилетнего Cote-Rotie (французского вина), а госпожа Депрэ – полбутылки, без стаканчика, того же самого вина – один стаканчик из ее полбутылки переходил в качестве прибавки к порции ее мужа, в ознаменование признания за ним мужских привилегий. В заключение подали превосходнейший кофе и графинчик «Chartreuse» для мадам. Доктор не доверял всем этим декоктам и пренебрегал ими, считая их вредными для здоровья. Поставив поднос на стол, Алина удалилась и оставила супругов Депрэ вдвоем, предоставив им без помех наслаждаться послеобеденной беседой, приятными воспоминаниями и процессом правильного пищеварения.

– Право, душа моя, говорю тебе, что для нас с тобой большое счастье… – начал было доктор. – Да, могу сказать, что твой кофе превосходен! – перебил он себя, отхлебнув немного из чашки. – Так вот, я говорю, – продолжал он, – что для нас с тобой большое счастье… Ах, Анастази, умоляю тебя, не пей ты этой гадости! Не пей этой отравы, ну хоть только сегодня, ну всего только один день, и ты сама увидишь, какую это принесет тебе пользу; ты будешь чувствовать себя гораздо лучше, ручаюсь тебе за это моей репутацией!

– Но ты не сказал мне еще, в чем для нас с тобой большое счастье, – заметила Анастази, не обратив внимания на обычную мольбу и уговоры мужа не пить ликера с кофе, – мольбу, повторяющуюся регулярно каждый день.

– В том, душа моя, что у нас с тобой нет детей, красавица моя! – ответил нежный супруг. – Я все чаще и чаще об этом думаю по мере того, как идут годы, и все больше и больше благословляю Всевышнего, избавившего нас от этой страшной обузы, от стольких забот, хлопот и огорчений. Подумать только, как твое цветущее здоровье, ненаглядная моя, могло бы пострадать от этого, а мои спокойные ученые занятия, а наши вкусные обеды и всякие гастрономические деликатесы и лакомства… все, все решительно должно было бы пострадать, будь у нас дети, от всего этого пришлось бы если не совсем, то до известной степени отказаться, пожертвовать хотя бы отчасти всеми этими радостями жизни, и, спрашивается, ради чего? Ведь дети – это последний остаток человеческого несовершенства! Перед их лицом бежит цветущее здоровье женщины; они являются причиной хвори и преждевременной старости наших жен; они кричат, шумят, раздражают наши нервы, нарушают мир и спокойствие в доме; мало того, они вечно задают вам неуместные, глупые и ненужные вопросы, надоедают вам постоянными расспросами, требуют, чтобы их кормили, поили, умывали, одевали, заботились об их воспитании, обучении, чтобы им носы вытирали! Да, моя милая, вот что значат дети! А когда они подрастут, то настанет такое время, когда они с легкостью разбивают родительское сердце, как я разбиваю скорлупу этого ореха!.. Да, дорогая моя, двое таких отъявленных эгоистов, как мы с тобой, должны были бы всегда избегать произведения на свет всяких таких отпрысков, как явной измены себе и друг другу! Не правда ли?

– Да, друг мой, в этом ты действительно прав, – согласилась жена, и при этом она приятно засмеялась. – В сущности, это так на тебя похоже – хвалиться тем, что, собственно, произошло помимо твоей воли, и что вовсе не от тебя зависело.

– Дорогая моя, – возразил доктор как бы наставительно и почти торжественно, – ты забываешь, что мы могли усыновить ребенка!

– Ну уж нет! Этого я не допустила бы никогда… ни за что на свете! Слышишь ли ты, ни за что на свете! – воскликнула жена. – Что ни говори, а с моего согласия, во всяком случае, никогда! Еще если бы ребенок был моя собственная плоть и кровь, я бы, конечно, не отказалась от него, но взвалить себе на плечи последствия нескромности другой особы – нет, благодарю покорно! У меня для этого еще слишком много здравого смысла!

– Вот именно! – подтвердил доктор. – У нас обоих было слишком много здравого смысла для этого, и теперь я тем более доволен нашим благоразумием, потому что… потому что… – И он пристально взглянул на свою жену.

– Потому что… что? – спросила она со смутным предчувствием какой-то опасности.

– Потому что я нашел теперь именно того, кого следовало, – сказал доктор твердо и решительно, – и я сегодня же усыновлю его!

Анастази смотрела на мужа и видела его словно в тумане. Она положительно ничего не могла понять.

– Ты с ума сошел! – воскликнула она, и в голосе ее слышалась такая нота, которая предвещала семейную бурю.

– Нет-нет, дорогая моя, ты ошибаешься, – возразил муж, – я в здравом уме и в полном сознании, и вот тебе доказательство: вместо того чтобы стараться как-нибудь замаскировать свою непоследовательность, я, напротив, желая тебя подготовить, умышленно подчеркнул ее. Надеюсь, что ты в этом узнаешь счастливого философа, имеющего радость и блаженство называть тебя своей женой! Видишь ли, дело в том, что я до сих пор никогда не рассчитывал на необычайную случайность, с чем, в сущности, всегда следовало бы считаться; я никогда не думал, что найду когда-нибудь настоящего своего сына; но вот прошедшей ночью я нашел его! Только прошу тебя, не тревожь себя напрасно, дорогая моя: в нем, насколько я знаю, нет ни единой капельки моей крови. Он мой сын по духу, по уму, если хочешь!

– По духу! По уму! – повторила Анастази с легким смешком, в котором слышались отчасти возмущение и гнев, отчасти желание рассмеяться. – Скажите пожалуйста, его ум! Да что это такое, наконец, Анри, – идиотская шутка или же ты на самом деле с ума спятил? Он сын ему по уму! По духу! Ну, а мне-то он как приходится? Мне-то он кто по духу и по уму?

– Ты права, – сказал доктор и пожал плечами, – да, ты как раз указала на единственную загвоздку во всем этом деле. Да, признаюсь, что об этом я не подумал, но что же делать, дорогая моя! Я боюсь, что он будет тебе поразительно антипатичен, боюсь, что ты, Анастази, никогда не поймешь его, а он тебя; это потому, что ты взяла себе в мужья животную часть моего существа и моей природы, дорогая моя, и эта физическая сторона моей природы всецело в твоей власти и безраздельно принадлежит тебе, а с Жаном-Мари у меня есть духовное сходство, настолько сильное, что, скажу тебе откровенно, я и сам несколько боюсь его. Ты, конечно, прекрасно понимаешь, что я возвещаю тебе о своего рода несчастье для тебя, но только, душа моя, – и голос его зазвучал искренне озабоченно, – ради Бога, не давай воли слезами после еды – это так вредно, Анастази! Я уверен, что ты испортишь себе пищеварение.

И Анастази воздержалась.

– Ты знаешь, как охотно и с какой готовностью я всегда подчиняюсь всем твоим желаниям, – сказала она, – когда они благоразумны или резонны, но в данном случае…

– Возлюбленная моя, – перебил ее доктор, спеша предупредить отказ с ее стороны, – припомни, кто пожелал уехать из Парижа? Кто заставил меня проститься и с моей карточной партией и вместе с тем и с моей маленькой страстишкой к картам, и с оперой, и с бульварами, и с моими связями в обществе, словом, со всем тем, что составляло мою жизнь до того времени, когда я узнал тебя? Припомни все это и скажи, был ли я тебе верен? Был ли я послушен тебе? Не нес ли не только безропотно, но даже охотно свой крест? И по всей справедливости, Анастази, не имею ли я тоже права предъявить тебе какое-нибудь требование в свою очередь? Ты знаешь, что я имею на это право, и признаешь его за мной. Ну, так мое требование, это чтобы этот сын мой был принят в наш дом, как это и подобает.

Анастази поняла, что она разбита наголову и что протестовать бесполезно, а потому поспешила спустить флаг, как судно, которое сдается.

– Ты меня убьешь этим! – вздохнула она.

– Нисколько! – возразил он. – С месяц ты будешь, быть может, чувствовать некоторую горечь или досаду, точно так же, как это испытывал я, когда я впервые очутился в этой жалкой деревушке, а затем твой здравый рассудок и твой милый нрав возьмут верх, и я теперь уже вижу тебя счастливой и довольной как всегда, и при этом еще с внутренним сознанием, что ты сделала своего мужа счастливейшим из людей!

– Ты знаешь, что я не могу отказать тебе ни в чем, – сказала она, делая еще одну последнюю попытку показного сопротивления, – ни в чем, что может сделать тебя действительно счастливым. Но так ли это в данном случае? Уверен ли ты в этом, друг мой? Ты говоришь, что нашел его прошедшей ночью! Да ведь он, может быть, худший из обманщиков.

– Я не думаю, – возразил доктор, – нет, едва ли я мог ошибиться в нем. Впрочем, ты не воображай, что я так неосмотрителен и неразумен, что сейчас же сразу вздумаю усыновить его. Нет, я льщу себя мыслью, что я человек, умудренный житейским опытом, и потому мне кажется, что я все предвидел и предусмотрел, что я взвесил все возможные случайности и, имея их в виду, составил план, который, я надеюсь, оправдает все мои расчеты. Я беру мальчика пока в качестве конюха, и если он станет таскать что-нибудь или роптать и высказывать недовольство, если он захочет уйти от нас, то я пойму и увижу, что я ошибся, и не признаю его своим сыном, а прогоню его – пускай себе шатается по белу свету.

– Этого ты никогда не сделаешь, – сказала жена, – я знаю твое доброе сердце.

И она протянула ему свою руку, вздохнув при этом, а доктор улыбнулся и поднес эту милую, прекрасную ручку к своим губам и запечатлел на ней нежный поцелуй, полный благодарности. Он выиграл свое дело гораздо легче, чем он того ожидал. Уже в двадцатый раз он испытывал магическое воздействие своего неизменного аргумента – намека на возвращение в Париж. Шесть месяцев пребывания в Париже для человека со склонностями, знакомствами и связями доктора Депрэ и с его прошлым были равносильны полному разорению. Анастази удалось спасти последние остатки его былого состояния только благодаря тому, что она удерживала его безвыездно в деревне. Само слово «Париж» приводило ее в ужас. Она скорее разрешила бы своему супругу завести целый зверинец в большом саду позади дома и допустила бы даже усыновление маленького конюха, только бы муж не касался вопроса о возвращении в столицу.

Часов около четырех после полудня несчастный паяц отдал Богу душу; он так и не приходил в сознание с того момента, как впервые впал в забытье. Доктор Депрэ присутствовал при его последних минутах, и он же и объявил хозяйке и присутствующим, что комедия сыграна, что песенка паяца спета до конца, словом, что все уже кончено. После этого он взял Жана-Мари за плечо и вывел его в сад при гостинице. Здесь была удобная скамейка у самой реки. Доктор сел на эту скамейку и усадил мальчугана по левую руку от себя.

– Жан-Мари, – сказал он серьезно, – мир Божий очень, очень велик, и даже Франция, представляющая собой самую крошечную его частичку, слишком велика и обширна для такого маленького мальчугана, как ты. И хотя места в мире много всем, и во Франции тоже, но, к несчастью, всюду так много людей, от которых всем тесно, людей, которые со всеми толкаются и всем загораживают дорогу, и пробиться между ними чрезвычайно трудно. Кроме того, на свете слишком мало пекарен для всех голодных ртов. Хозяин твой умер, а ты один еще не можешь сам себе зарабатывать хлеб, а ведь воровать ты не желаешь? Не правда ли? В таком случае положение твое, как ты сам, вероятно, понимаешь, незавидное, даже, можно сказать, критическое в настоящий момент. С другой стороны, ты видишь перед собой в моем лице человека еще не старого, но уже пожилого, пользующегося всеми благами душевной молодости и здравого разума, человека образованного, развитого, живущего в достатке и довольстве, имеющего приличное положение в жизни и хороший, сытный стол, человека, которым нельзя пренебрегать ни в качестве друга, ни в качестве хозяина. И вот я предлагаю тебе стол, и одежду, и обучение разным наукам и познаниям, несравненно более целесообразным для мальчугана с твоим складом ума и способностями, чем поучение всех священников целой Европы, вместе взятых. Жалованья или какого-либо вознаграждения я тебе не предлагаю; но если ты когда-нибудь пожелаешь уйти от меня, ты в любое время найдешь дверь открытой и сможешь идти на все четыре стороны, а кроме того, я еще дам тебе сто франков, чтобы ты имел возможность начать с ними новую жизнь по своему усмотрению. А взамен того, что я тебе предлагаю, ты должен будешь в свою очередь работать на меня. У меня есть старая кобыла и тележечка, на которой я выезжаю; ты очень скоро научишься ходить за кобылой и обмывать и держать в порядке экипаж – и это будет твоим делом. Ты не спеши с ответом, а обсуди хорошенько, принять тебе или не принять мое предложение; подумай, что из двух для тебя будет лучше. Но помни, что я не сентиментальный человек, не сердобольный благотворитель, а человек, живущий исключительно для себя, и что если я делаю тебе подобное предложение, то потому, что имею при этом в виду свои цели и ясно предвижу известные выгоды для себя. Ну, а теперь подумай хорошенько и тогда скажи, как ты решил поступить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.