Али и Разум

Умар, с которым Али поддерживал телефонную связь,был в порядке – два дня он пролежал на даче, а на третий день попросил Алихана отвезти его домой. Раненный в живот Тимур был отвезен в больницу, рекомендованную доктором. В приемной сразу же доложили в районный отдел полиции. Алихан, как и было велено, тут же уехал, как только врачи приняли у него Тимура .Вечером того же дня, после операции, органы власти допросили Тимура прямо в палате интенсивной терапии и в ответ получили, что кто-то где-то его подстрелил, и кто-то из проезжающих мимо его подвез, и что более ничего он, к сожалению, сказать не может. Вскоре к прибывшему в больницу отцу Тимура у полиции было больше вопросов, чем к больному. В итоге из-за отсутствия доводов, опровергающих слова Тимура, а еще из-за того, что пострадавших, кроме него, не было и заявления на него никто не подавал, – по причине всех этих пунктов полиция после соблюдения некоторых формальностей решила оставить Тимура в покое. Но самым сильным доводом в пользу Тимура была, конечно же, та наличка, скрытно переданная отцом пострадавшего прибывшим сотрудникам полиции, чтобы они тут же замяли это дело.

Две недели спустя Тимур был выписан из больницы.

13

На третий день после того случая Али с тростью в руке приковылял в университет. Людмила Васильевна, встретив его в таком виде в коридоре, удивленно спросила:

– Господи! Ну теперь-то что с тобой случилось?

– Да так, ногу подвернул.

– Ай-яй-яй, надо быть поосторожнее.

– Да, конечно, – сказал он, и пошел дальше.

Обязательный недельно-двухразовый поход к Исмаилу он решил оттянуть к двум последним дням недели, чтобы рана успела хоть немного зажить. И вот на шестой день своего ранения, вечером, взяв трость, он вышел из квартиры и направился к дяде на ужин. Войдя в подъезд, он прислонил трость к стене у входа слева, под лестничным пролетом, и, хромая, добрался до лифта. Как только ему открыли дверь, Али вошел и передвигался в квартире как абсолютно здоровый – терпел, чтобы не выдавать рану. И как только пару часов спустя он вышел и за ним закрыли дверь, Али, компенсируя терпеливую выдержку мимики и походки, сильно хромая, пыхтя и давая боли распоряжаться своим лицом, чтобы оно имело ей, боли, угодный вид, устремился к выходу и домой.

На следующий день, когда он, таким же образом войдя к дяде и, через некоторое время, выйдя, направился к себе, Разум спросил его:

– Не сильно беспокоит?

– Терпимо.

– Терпимо? – удивленно спросил Разум.

– Ну да, терпимо, – с тем же удивлением ответил Али.

– Браток, удовольствие не нуждается в терпении.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ну как что? Ты вот идешь прихрамывая, опираешься на эту свою трость. То обстоятельство, что эта рана получена в сражении – пусть и не на военном, но все же был риск смерти,– это обстоятельство внушает тебе удовольствие от ковыляющей поступи, от сознания раны и даже от самой боли.

– Это вполне себе заслуженная благодарность от благородного поступка, – шутливо ответил Али.

– Самодовольство разве не является предосудительным состоянием? Или же ты пересмотрел свои ценностные ориентиры, делая исключение для дурного состояния только потому, что состояние это является следствием «благородного поступка»?

– Во-первых, слабость человеческой натуры никто не оспаривал и тем более не отменял. Во-вторых же, чувство смиренной радости в груди и благоденствие души являются наградой и признаком благого дела. И это радостное ощущение от совершения хорошего и благородного поступка не стоит путать с заносчивым чванством и высоким самомнением перед остальными, в результате чего человек меняет свое отношение к окружающим из-за совершенного поступка, считая себя выше других.

Разум, слегка улыбаясь, лишь молча, как бы соглашаясь, покачал головой.

На другой день к семи вечера в дверь Али кто-то позвонил. Это был доктор, который еще вчера сообщил Али по телефону, что придет в это время, чтобы, как он выразился, «посмотреть, как у него дела». Пришел же он для обработки и перевязки раны. Витя сказал, что рана хорошо выглядит, «без гноя, чисто». Спросил, не ходит ли он много. «Если хочешь, – посоветовал он ему, – чтобы рана скорее зажила, не вставай без сильной необходимости». Затем задал несколько вопросов насчет самочувствия, дал еще пару советов и, закончив, начал уходить, сказав в сенях перед выходом, надевая куртку, что придет еще раз через несколько дней.

Когда доктор ушел, Али встал, прихрамывая подошел к стулу, стоящему рядом с письменным столом, взял его за спинку и потащил к большому кожаному креслу. Поставив стул напротив кресла, он прошел еще на шаг вперед, развернулся и тяжело плюхнулся в кресло. Пыхтя, поднял руками раненую ногу и бережно опустил на приволоченный стул. Журнальный столик для этого был слишком низок. Затем он откинулся на спинку кресла, запрокинул голову так, что, когда смотрел прямо перед собой, его взор упирался в то место, где противоположная стена стыкуется с потолком. За окном глухо шумели двигатели густых потоков автомобилей, управляемых людьми, устремленных домой после тяжелого рабочего дня. А ведь вечером, когда направляешься домой после работы, любой рабочий день кажется тяжелым. Секундная стрелка тоже тикала так, будто куда-то шла. «Да, – подумал Али,– эта маленькая стрелочка, так безобидно и зачастую в суете жизни незаметно тикая, уходит, постоянно уходит, унося с собой жизни всех живых существ этого мира… Какая нежная и безобидная жестокость в ней сокрыта». И в его сознании мелькнули два слова – «жизнь» и «время». А когда человек начинает задумываться о жизни и времени, то он всегда применяет эти понятия к себе. О будущем думать он не может, потому что оно неизвестно, как неизвестно и то, наступит ли вообще это будущее. О нем лишь иногда можно мечтать, придавая будущему тебе угодный вид. Но другое дело прошлое. Это уже проторенная тропа жизни, пережитых страданий и радостей, добрых дел и ошибок, приобретенного опыта и упущенных возможностей. Человек время от времени любит листать в памяти свое прошлое так же, как и альбом своих детских и молодых фотографий. Так и Али, глубоко сидя в кресле с вытянутой больной ногой, покоящейся на стуле, мысленно полетел назад, к прошлому.

Перед ним замелькали палатки палаточного городка «Спутник», расположенного на территории соседней с Чечней республики, куда он попал в период Второй войны, и события тех времен; затем потянулись и другие картины– те, что предшествовали той палаточной жизни: взрывы, лица раненых, мертвых, развалины городов и сел.

14

После окончания Первой войны, на исходе которой Али потерял своих родителей, его к себе забрал дядя Идрис. Три года спокойной жизни и безмятежного детства в суверенной Чечне – Ичкерии прошли насыщенно, но быстро. В конце лета 1999 года, когда Али, окончив третий класс, должен был пойти в пятый (четвертого класса тогда не было во многих городских школах), началась Вторая российско-чеченская война. Российская авиация вновь начала обрабатывать ракетами города и села, и ее так же, как и несколькими годами ранее, начали обстреливать с земли ополченцы. После трехлетнего антракта, театр войны возобновил свой смертоносный спектакль боевых действий, в котором все мирное население Чечни выступало не в качестве его зрителя, а, напротив, непосредственным участником поневоле. Но на этот раз у чеченцев уже был горький опыт, и, не теша себя надеждами, как в начале Первой войны, что обойдется без полномасштабной войны и жертв, многие стали быстро собираться и покидать свои дома, села и города. Но не всем было куда податься. В начале войны нигде еще не были оборудованы специальные пункты для приема беженцев. И большинство мирного населения устремлялось в тот уголок маленькой Чечни, куда еще бомбы не падали или падали менее других мест. В этом океане войны все тонули одинаково, а спасение утопающих, как говорится, дело рук самих утопающих, и в хаосе войны все пытались выжить кто как мог. Вся Чечня, как небольшое судно, на котором плыл весь народ, терпела крушение. Только из уже утонувшей части «корабля», люди перебирались к другой части, которая еще оставалась на поверхности относительного мира, но и она мерно уходила в бездну гибели. Грозному в начале войны, как столице, доставалось больше всех остальных населенных пунктов Чечни, и поэтому первым делом нужно было покинуть его пределы. Али в составе новой семьи своего дяди поехал к родственникам в предгорное селение Урус-Мартан. Они поселились в доме у замужней тети Али – Зулихан. Но и это было не лучшим решением, ибо Урус-Мартан был местом значительного средоточия чеченских военных структур– джамаатов, и вскоре самолеты начали бомбить и его.

Опять Али вместе с остальными мог наблюдать, как самолеты-истребители, пикируя, выпускают свои смертоносные ракеты. До боли знакомый рокот и грохот освежили недалекую память. Стояла холодная осенняя сырость, которая придавала войне еще более дурной, смертоносный оттенок. Вновь началась полуподвальная жизнь. День не был похож на день, а ночь – на ночь. Все смешалось и превратилось в одно единое бремя кошмара, траура, ожидания и надежд. Много раз Али видел, как взрослые с напряженно-тревожными лицами выбегали на улицу и устремлялись куда-то… Это бывало в те нередкие минуты, когда приходила весть, что кто-то из близких или знакомых, попав бод обстрел или бомбежку, погибал или бывал ранен. Иногда он и сам ходил за ними и часто видел, как открывались задние дверцы наскоро подъехавшей машины, как тут же ее обступала кучка людей, которые суетливо, но бережно доставляли убитого человека: мужчину, женщину или ребенка. Или же как таким же образом клали в машину того, который бывал осколками или пулями ранен на другой улице или где-то в пути, и машина с визгом колес мчалась в больницу, где все еще находились дежурные врачи-добровольцы. Али, видя этих людей: детей и взрослых, раненых и мертвых, в грязи испачканных и окровавленных, страдающих от боли или боль уже не чувствующих, – видя их, он снова ощущал ту память и боль дня, когда несколько лет назад, выбежав из подвала, подошел к развалинам собственного дома, где копошились какие-то люди, которые действовали так же – бережно и суетливо.

Когда ракетно-бомбовые удары прекращались, люди осторожно выходили на улицу, чтобы посмотреть, чей дом разрушен, кто пострадал. Погибших часто приходилось хоронить затемно на родовом кладбище покойника.

И вот однажды наступило очередное затишье. Грохот бомбежек доносился издалека – бомбили горы и соседние села. Люди начали понемножку выходить, осматриваться и, как обычно в таких случаях, обмениваться своими мнениями, рассуждениями, интересоваться, кто пострадал, кто умер.

Странное дело, большая часть разговоров взрослых в ту пору, как помнил Али, была посвящена слухам. Пожалуй, война – это единственное явление, когда количество и сила слухов неимоверно возрастают и когда мужчины предаются им больше, чем женщины сплетням в мирное время. На войне слухи – в которых всегда сокрыты надежды или опасения – так значимы потому, что с одинаковой силой веришь в дурное и надеешься на хорошее. Именно надежда и страх и порождают слухи и придают им силу воздействия– даже при наличии точной информации, их опровергающей. Особенно это выражается тогда, когда ты уже убедился, что на войне может быть и бывает все что угодно – случается предсказанное слухами, оказывается ложным то, что преподносилось как точная информация.

Так вот, в одну из таких мирных пауз, когда народ понемножку начал выходить и осматриваться, над селением на низкой высоте, взбудораживая людей и оглушая воздух, пару раз пролетел истребитель и исчез, и абсолютное затишье вновь вернулось к воздуху Урус-Мартана. Али тем временем пошел навестить своих родственников, живущих в другом квартале. Посидев у них около одного часа, он вышел и пошел обратно. Когда он дошел до середины пути, появился знакомый шум реактивного двигателя, который очень быстро усиливался. Али понял, что это «тот самый» самолет. За тот час, что он сидел у родственников, этот истребитель дважды, на очень низкой высоте, пролетал над Урус-Мартаном, оглушая все селение. И вот он сейчас собирается в очередной раз проделать этот маневр. Али поднял глаза к небу и через мгновение увидел самолет, который устремился вниз чуть ли не под острым углом. Ему показалось, что он идет прямо на него и вот-вот в него врежется, отчего Али даже слегка пригнулся. Но самолет совсем близко от земли притормозил, как бы зависая в воздухе, потом приподнял носовую часть и вновь взмыл в небо, уходя в «горку». Али еще никогда не доводилось так близко видеть истребитель и слышать оглушительный шум его реактивного двигателя. Он смог разглядеть все опознавательные знаки на самолете, в том числе и звезду на фюзеляже. Ему даже показалось, что он отчетливо увидел голову пилота. Но как только истребитель начал набирать высоту, с центрального района селения отрядами обороны был выпущен самонаводящийся снаряд американского переносного зенитно-ракетного комплекса «Стингер». Али, выпрямляясь, ясно увидел ярко-красный снаряд, устремленный с центра селения к набирающему высоту самолету. В какой-то миг показалось, что снаряд пролетит мимо, но в последнюю секунду он повернул за уходящим слегка в сторону самолетом и врезался ему в заднюю часть. Произошел хлопок, и истребитель, дымя, наискось полетел обратно вниз, в район горно-лесистого массива. Везде гремели крики ликования «Аллаху Акбар!». Оседлав мотоциклы и машины, военные и некоторые из мирных устремились в район падания самолета, все с различными целями: захватить летчика (говорили, что он катапультировался, но Али этого не заметил), взять военный трофей, снять с самолета драгоценный металл или просто удовлетворить любопытство, посмотрев на сбитый самолет, который стольким людям внушал страх и опасения.

Вскоре бомбежка усилилась. Российские войска готовились захватить Урус-Мартан, а перед наземной операцией они, как правило, основательно обрабатывали населенный пункт авиацией и артиллерией. Авианалеты же встречались на земле отрядами ополчения выстрелами из всех имеющихся у них орудий: начиная от автоматов и пулеметов Калашникова, кончая пулеметом ДШК и зенитной установкой ЗУ-23(«Зушкой») – спаренная зенитная установка, устанавливаемая, как правило, на борту грузовика; и, реже, переносных зенитно-ракетных комплексов (ПЗРК) – как отечественного производства, «Стрела», так и западного – «Стингер». В случае же применения российского ПЗРК специалисту приходилось перепрограммировать «Стрелу» со «свой» на «чужой», чтобы она сработала по цели.

Мирное население, как местное, так и прибывшее из других районов, готовилось покинуть Урус-Мартан.

Многие, в том числе и дядя Али с семьей, направились в небольшое селение Гойты, что находится в десяти километрах к северо-востоку от Урус-Мартана, которое было объявлено «мирным», или «договорным», как и Урус-Мартан в период Первой войны.

Посреди сотрясаемого взрывными волнами воздуха Али вместе с дядиной семьей покинул одно селение и въехал в другое. Тетя же его, задержавшаяся в Урус-Мартане после их отъезда еще на два дня, тоже, вслед за ними, приехала в это селение и поселилась неподалеку от них.

Население Гойты в те дни увеличилось в несколько раз. На улице уже начало моросить, приближалась зима. Для отопления домов и приготовления пищи использовалась древесина, для добычи которой люди срубали деревья в лесном массиве на окраине села. В каждом доме жили по несколько семей. Кругом, совсем рядом, шли бои. Нередко бомбы и артиллерийские снаряды падали и на само село: оно временами расстреливалось (говорили, что по пьянке или ошибке наводчика) солдатами из военной части, расположенной неподалеку. Также изредка подвергалось авианалетам. Доступ к продовольствию был крайне ограничен, и еда в своем скромном однообразии подавалась в минимальных порциях.

Семья Али поселилась в небольшом доме дальнего родственника, где уже нашла прибежище одна женщина со своими детьми, которой хозяин дома – проживавший за пределами Чечни – также приходился родственником. Им досталась одна холодная комната с раскладными диваном и креслами возле стены напротив. В этой мерзлой пока еще комнате предстояло жить шестерым людям. Но как только они приехали, та женщина с детьми, которую еще можно было назвать молодой, приоткрыла дверцу своей комнаты, чтобы поделиться с ними теплом. Она занимала комнату по другую сторону от кухни, а кухня была устроена посередине и использовалась как нейтральное общеупотребительное помещение. Войдя в дом и пройдя прихожую, человек сразу же попадал на кухню.

– Эта комната пустовала, и мы, экономя тепло, вернее, – улыбнулась она, – дрова, которые мне трудно раздобыть, держали эту дверь запертой. Нам говорили, что сюда еще кто-то должен приехать, но не сказали, когда именно. Если бы я знала, то заранее обогрела бы вам помещение.

– Ничего страшного, – отвечала ей Айша, жена Идриса, – мы с собой привезли печь и немножко дров. Сейчас супруг все мигом устроит. Одна комната должна быстро разогреться.

Пока Идрис занялся установкой железной буржуйки и обустройством комнаты, Хава, так звали эту приятную женщину, угостила Айшу и детей на кухне горячим чаем и имеющейся у нее скудной едой. После чего повела их к себе. Али же, отказавшись от чая, сразу же принялся помогать дяде в установке печи и обустройстве комнаты.

Хава со своими тремя мальчиками в возрасте четырех, семи и девяти лет приехала сюда две недели назад. Муж у нее ушел на войну.

Спустя два часа вся семья Али была в своей новой и уже довольно теплой комнате.

Днем позже, рано утром, Али проснулся от какого-то осторожного шороха: дядя Идрис одевался.

– Что, сынок, разбудил я тебя? Я пытался вести себя тихо, видимо, не получилось, – сказал он, надевая теплый тулуп.

– А куда ты идешь? – спросил Али, присев на разложенном кресле и протирая глаза руками.

– За дровами.

– А можно мне с тобой?

– Конечно! Только поторопись, мы уже выезжаем. И оденься потеплее.

Али вскочил с места на ноги и начал одеваться. Айша принесла ему выцветший свитер, теплые потрепанные штаны и обшарпанную теплую куртку.

– Давай-давай, надевай! – сказала она, заметив его озадаченный вид. – Не на свадьбу идешь, а за дровами, да еще и посреди войны. Здоровье важнее щегольства.

Она принялась наряжать его в эти лохмотья.

– И еще,– говорила Айша, помогая ему одеваться, – девочек там не будет! Вот когда подрастешь и будешь готовиться к свадьбе, мы подберем тебе самый шикарный костюм! Даже невестку затмишь.

Айша была доброй и заботливой женщиной, а строгость она проявляла лишь в те редкие минуты заботливого отношения, когда, к примеру, велела, как сейчас, тепло одеваться при холоде, пить лекарство при болезни или покушать, когда у Али пропадал аппетит. И она никогда не дала ему почувствовать себя ущемленным и обделенным вниманием перед ее родными детьми.

Одевшись и быстро позавтракав, Али мигом выбежал из дома и присоединился к небольшой группе мужчин, собирающихся отправиться в лес за дровами. Возле пыхтящего трактора стояли его дядя, тетин муж – Муса, одетый в черную болоньевую куртку, валенки и утепленные желтые штаны; один соседний мужчина, владелец трактора, тоже беженец, на котором были надеты два свитера, незастегнутая (видимо, молния была сломана) серая куртка и вязаная черная шапка на голове; справа от него стоял его тринадцатилетний сын, одетый чуть получше Али. На последнее обстоятельство Али обратил особое внимание.

Муса стоял, вытянув двуручную пилу перед собой, как целящийся в ружье, и, стрельнув глазом вдоль линии зубьев, сказал:

– Развод, я смотрю, хороший.

Второй, наряженный двумя свитерами, держал перед собой топор и, щелкая большим пальцем набок от его лезвия, проверял остроту топора. У мальчика через плечо был надет моток веревки.

–Ну, седлай свой трактор, – сказал Муса, обращаясь к мужчине в серой куртке. – Мы пойдем следом за тобой.

– А далеко нам идти? – спросил у тракториста Идрис.

– Да нет, это тут рядом.

Трактор, несколько раз рявкнув, выбросил в атмосферу пару клубков черного дыма и, кряхтя и покачиваясь, медленно тронулся с места. Остальные пешком последовали за ним. Через полчаса пути охотники за дровами достигли окраины селения, и перед глазами Али предстала следующая картина. Огромное количество людей вдоль линии лесной опушки были заняты повалом деревьев. Густой шум пиления, бензопил, удары топоров и хруст деревьев в момент поваливания, в неугомонном сопровождении людских голосов: «Быстрее!», «Осторожно!», «Отойди!», «Вот так, тяни сильнее!», и дальние звуки взрывных волн вкупе со слабой автоматно-пулеметной трескотней, доносящиеся кругом отовсюду. Поверженное посреди всего этого хаоса дерево на месте очищалось от тоненьких веток и сучьев, после чего ствол прикреплялся к задней части трактора или лошади и волоком уносился прочь.

Заняв свободный участок, они приступили к делу. Тот мальчик с веревкой по команде своего отца ловко забрался на обозначенное дерево, прикрепил один конец к стволу где-то выше середины и потом так же быстро слез. Идрис взял топор и подошел к дереву. Легким ударом он сделал отметку на стволе чуть выше от земли, затем уже более сильными ударами сделал небольшую прорубку. После чего двое других взрослых приступили к пилению, взявшись за рукоятки двуручной пилы напротив друг друга. По мере углубления, когда пила начинала застревать, пильщики вынимали ее и Идрис своим топором расширял спиленную область. Сменяя друг друга, они спилили до середины. После этого Али, другой мальчик и один из троих смененных взрослых потягивали за веревку в противоположную сторону, тем самым раскрывая спиленный прорез и облегчая пилящим их работу. Дерево понемножку стало клониться в сторону потягивающих и под конец с треском рухнуло на землю. Очистив ствол от ветвей и сучьев, его привязали позади трактора и потащили в дом Идриса. Таким образом, вся эта процедура была проделана еще два раза, пока каждому из участников не срубили и не притащили домой по одному стволу.

После этой процедуры Али с дядей приступили к непосредственной заготовке дров. Притащенный ствол, расположенный на задах, они распиливали в поперечном направлении на равномерные чурбаки и уже потом спиленные части ставили на пень для колки дров, топором раскалывали на поленья и складывали под навесом про запас для себя и той женщины с детьми, Хавы, сроком на две недели. Когда же заготовка иссякала, все повторялось заново, пока ствол не приближался к концу. После чего снова, позади трактора, с веревкой, пилой и топором, все отправлялись к опушке леса.

С тех пор Али и тот тринадцатилетний мальчик, которого звали Адам, подружились, и они стали вместе гулять, ходить по всем углам селения и играть.

Однажды днем Адам спросил Али, бывал ли он когда-нибудь в кинотеатре, на что Али ответил:

– Нет, никогда.

– Здесь недалеко есть один кинотеатр, вход стоит пять рублей. Может, сходим? – предложил ему Адам и тут же добавил: – Если у тебя нет денег, то ничего страшного, я заплачу за нас двоих.

– Да нет, деньги у меня есть. Когда пойдем?

– Вечером, часов в шесть, – был ответ.

– Хорошо.

Когда в обозначенное время они встретились и пошли в кинотеатр, то «кинотеатром» оказался простой частный дом, в котором одна небольшая, с низким потолком, удушливая и прокуренная комната (судя по всему, после окончания киносеансов занимаемая хозяевами или беженцами) была определена в качестве кинозала. Посадочные места здесь были разные: и табуреты, и стулья с поврежденными спинками, и низкие стульчики, и длинные скамеечки – разноцветные, цельные и поломанные. Многие зрители стояли на ногах – не хватало ни стульев, ни места, куда их поставить. А в качестве экрана служил простой телевизор, к которому была присоединена старая кассетная видеоприставка.

Али и Адам заняли позицию стоя возле двери. Наконец начался фильм, в главной роли с Джеки Чаном. Во время смешных сцен многие хохотали в голос, обсуждали отдельные моменты, критиковали отдельные сцены (особенно когда применялось оружие) за нереалистичность. Али и Адам с трудом досмотрели фильм до конца, а потом пошли домой, решив, что зря потратили 10 рублей и что больше они в этот «кинотеатр» не пойдут.

Однажды, вместе гуляя по рынку, они заметили одну девочку лет одиннадцати-двенадцати, которая шла домой и за которой волочилась группа из трех ребят. Один, самый старший из них -по виду– ровесник Адама и, судя по всему, самый главный, проявлял особое рвение в попытках завести с девочкой знакомство, а двое других пытались поспособствовать его успеху. Девочка не обращала на них никакого внимания и быстрыми шагами шла домой.

Али с Адамом последовали за ними.

Увидев, что девчонка упорно игнорирует потуги главного познакомиться, те двое «подчиненных», смеясь, как бы в шутку, стали кидать в нее снежинки. Два раза они попали ей в голову, и снег застревал в ее темных волосах. Но девочка молча и быстро продолжала идти. Это ее поведение особенно тронуло Али и Адама. Если бы она проявила агрессию, может, они и не стали бы за нее заступаться, посчитав, что она и сама в состоянии за себя постоять. Но ее смиренность, скромность и беззащитность вызвали в них радость и жалость одновременно. Ведь заступаться за слабого человека приятнее, чем за сильного. А если этим слабым человеком является красивая девочка, то это приятнее вдвойне.