По правде говоря, в этом примере Смерть не выступает в роли существ иного мира. Смерть, увидя немощного старика, недоуменно спрашивает: «Почто покликал?» Если бы не было некоторой условности (Смерть, услышав своё имя, тут же появляется), можно было бы рассматривать ситуацию как конфликт между умным, расторопным человеком и бестолковым, простофилей. Поэтому мифологические образы, заменившие когда-то в дуалистических мифах растяпу-брата, по мере развития жанра снова легко вытесняются образами людей.

Следовательно, по содержанию мэзэк от волшебной сказки нетрудно отличить. Но есть ещё бытовые сказки, которые по своему реальному содержанию, по идее, тематике очень близки к мэзэкам, и чтобы различать их, следует обратить внимание на их структуру, особенности композиции. «Бытовая сатирическая сказка и анекдот по специфике изображения действительности принципиально не отличаются друг от друга, – говорит В. И. Чичеров. – Их отличие можно видеть скорее всего в том, что анекдот повествует в сжатой лаконичной форме только об одном каком-либо случае (содержит один эпизод), тогда как бытовая сатирическая сказка включает ряд в сюжетном отношении нередко самостоятельных эпизодов, связанных одним персонажем и общей идеей… Приём троекратности (обычно троичности лиц и троичности действий) часто встречается в сказках этого рода, но в анекдотах этот приём отсутствует»[32]. Как мы уже видели, В. Е. Гусев также указал на то, что анекдот – произведение, построенное на одном эпизоде. Ф. Хатипов считает эту композиционную особенность присущей и татарским шуткам[33].

Касаясь взаимоотношений анекдота и бытовой сказки, Е. Турсунов говорит о необходимости включить в состав жанра анекдота и древние комические сюжеты, восходящие к мифам. Основанием для этого он берёт однособытийность в их построении и неожиданность ситуации. Первоначальное механическое объединение двух или более самостоятельных эпизодов и последующее дополнение их сходными по характеру деталями и эпизодами – так рождается сложная структура многоплановой бытовой сказки[34].

Анекдоты могут включать и несколько эпизодов. Часто встречаются примеры образования их на основе двух событий. Герой шутки попадает в две ситуации. Обычно эти ситуации внешне схожи, но тем не менее существенно отличаются друг от друга. Герой или сознательно, или вследствие своей бестолковости использует итог первой ситуации (формально он имеет на то право, поскольку ситуации сходны) во второй ситуации, тем самым оставляя своих врагов в дураках или же оказываясь сам в комическом положении. Приведём примеры для обоих случаев.

1. Один богач даёт работнику деньги и велит купить на базаре две разные вещи. Чтобы купить их, работник ходит на базар дважды, возвращается только ночью. Богач бьёт его, наставляя: «Исполни в один выход два поручения».

В другой раз богач заболевает и посылает работника за врачом (как и в первом эпизоде, работнику даётся поручение). Работник приводит с собой врача и ещё одного человека. Богач спрашивает: «Зачем этого человека привёл?» Работник отвечает: «Тогда, помнишь, ты побил меня, сказав, чтобы я за один раз выполнил сразу два поручения. Так вот тебе врач. А коль умрёшь – вот тебе могильщик. Два раза меня не гоняй!»

2. Мэнди отправляется с отцом на базар покупать корову. Отец торгуется, чтобы корова была стельная. Мэнди приходит к выводу, что стельная – это хорошо.

В другой раз Мэнди сватают девушку (внешнее сходство с первым событием – торг). Держа в уме итог первого события, Мэнди торгуется со свахой: «Мне чтоб и девушка была, чтоб и на сносях была!»

Есть шутки, включающие даже три события. Примеры можно найти в анекдотах о Ходже Насретдине. В одном древнем тексте три монаха, каждый по отдельности, то есть в отдельном эпизоде, задают Ходже три вопроса: «Где центр мира? Сколько звёзд на небе? Сколько волосинок в моей бороде?» Или в другом анекдоте Ходжа три раза подходит к кафедре и обращается к собравшимся: «Эй, правоверные, знаете ли вы, о чём я вам сейчас расскажу?»

И сказки, в свою очередь, не всегда сохраняют в сюжете трёхсобытийность. Встречаются короткие бытовые сказки, вобравшие в себя лишь одно событие. Здесь приходится считаться не столько с количеством событий, а с тем, как рассказывается о них. Как писал Г. Баширов, «в любой сказке события излагаются подробно, там основное внимание сосредоточивается на самом событии, на его содержании. А в шутке – по-иному… Основа, то, что делает шуткой, – умное, толковое слово, а в некоторых – искусное, остроумное, достойное стать афоризмом»[35].

Совершенно правильное наблюдение. В самом процессе рассказывания сказки слушатель испытывает эстетическое наслаждение. А вся соль, весь вкус шутки – в её концовке. Здесь недостаточно говорить только о поучительном, остроумном слове, потому что и сказки иногда заканчиваются такими же выражениями. Вся премудрость шутки – в неожиданности концовки. Такое условие совершенно не случайно, поскольку, как показано в теоретических трудах, неожиданность – один из общих законов комизма. «Во всех приведённых нами случаях открытие недостатков окружающих нас людей и другие подобные же открытия только тогда приводят к смеху, когда они неожиданны», – говорит известный советский фольклорист В. Я. Пропп. «Анекдот, – продолжает он, – вызывает у нас смех своим неожиданным остроумным концом. Но тот же анекдот, услышанный во второй или в третий или в четвёртый раз, смеха не вызывает, так как неожиданности уже нет»[36]. На то, что «в неожиданном повороте мысли заключается комизм анекдотов и шуток», указывает и польский учёный Б. Дземидок[37].

При первом знакомстве слушатели до последних слов не знают, чем закончится шутка, потому что итог, ожидаемый по логике рассказа, оказывается совсем не таким, каким его ожидали. Если же соль шутки будет известна заранее, тогда она потеряет свой смысл. Приведём примеры.

«Один человек, отправившийся в лес воровать дрова, услышал посвист и, полагая, что его обнаружил лесник, убежал домой. Вернувшись домой, прислушался – свистят пуще прежнего.

Человек сказал своей жене:

– Запри ворота, не впускай лесника!

Сам быстренько полез в подпол. Свистящий звук всё не прекращался».

Здесь произведение подошло к пику развязки. Кажется, вот сейчас лесник прикажет отпереть ворота, выволочит порубщика из подпола и накажет. Шутка же заканчивается по-другому: нет никакого лесника, его и не было вовсе, а свистит… собственный нос бедняги.

Поскольку неожиданная концовка является необходимым условием шуток, то в поэтике жанра должны быть обеспечивающие это условие специальные средства и приёмы. Один из них – алогизм. То есть между заявленной в произведении ситуацией и поведением героя шутки возникает несоответствие. Алогизм особенно присущ шуткам о дураковатых людях. Такие не могут постичь суть и подлинные причины жизненных явлений и делают неправильные, абсурдные выводы. Поэтому их слова или поступки оказываются для слушателей совершенно неожиданными.

«…У человека по имени Хайрулла волк задрал козу. Хайрулла едет в Арск на базар покупать новую козу. Но животное не пускают в вагон, и Хайрулла привязывает его к вагону сзади. На ближайшей остановке Хайрулла слез посмотреть – только голова козья на верёвке болтается. Хайрулла вне себя:

– Проклятый волк! За поездом бежал, догнал всё-таки!»

Сходных примеров много в шутках о Мэнди, Мокыте. Мэнди, проспавший обоз, весь гнев излил на петуха: «Без петушиного крика рассвет не наступает, петух криком вызвал рассвет». А другой герой, Мокыт, когда жене настало время рожать, отправляет повитуху от порога обратно: «И в тот раз из-за тебя родилась дочь. Мне нужен мальчик, пусть другая повитуха придёт».

Алогизм может возникнуть и через аналогичное мышление[38] героев шутки. Скажем, у одного человека в пути устала лошадь. Он и бьёт её, и уговаривает – лошадь ни с места. Тогда, рассердясь, человек думает наказать лошадь. Исходя из того, что ему самому пешком идти трудно, он распрягает лошадь, привязывает за уздечку к задку телеги, сам впрягается в тележку: «Попробуй-ка, лошадка, теперь пошагай пешком, узнаешь, каково!»

Иногда алогизм возникает благодаря сокращению части эпизода, раскрывающей причины и следствия в поступках героя. «Укороченный» ответ (или поступок) не подходит к поставленному вопросу, воспринимается как несоответствующий. Когда некто явился в больницу, жалуясь на боль в животе, врач, невзирая на его охи, начал ему капать в глаз лекарство… Безграмотный человек просит другого человека написать для него письмо. Тот отговаривается: «Не могу написать, что-то ноги в последнее время приболели». Анализируя последний пример, Ф. Хатипов пишет: «Этот ответ ставит перед слушателем и читателем загадку. Какое имеет отношение к писанию письма болезнь ног? Ведь пишут не ногой, а рукой. Где же тут логика? Но только поначалу всё кажется нелогичным. Потому что выпало посредническое звено – объяснение. Если восстановим его, появится логика мысли.

«…Этот человек удивился:

– При чём тут ноги? Ты, чать, не ногой будешь писать.

Тот человек сказал:

– В том-то и закавыка: письмо, которое я напишу, никто, кроме меня, не сумеет прочитать. А у меня болят ноги, чтобы идти по адресу».

Таким образом, понятие в двух плоскостях (писание письма и болезнь ног) вошло в одну связь, в результате чего возникла шутка»[39].

Можно к этому интересному наблюдению Ф. Хатипова добавить: чтобы с помощью указанного примера создать шутку, нужно, чтобы у её героя был какой-то изъян, какое-то несоответствующее норме качество. Но вначале в произведении нет на это намёка, слушатель думает, будто речь идёт о нормальных людях. Скажем, мы не знаем заранее, что у человека, к которому обратились за помощью, скверный почерк, который он сам только и различит. Человек, явившийся к врачу с жалобой на боль в животе, оказывается, ел заплесневелый хлеб. Следовательно, он «слепой» (в значении скупой, неразборчивый). Врач, капая ему лекарство в глаз, тем самым намекает на этот его недостаток.

Как многократно указывали исследователи теории комического, «стремление чего-либо выдать себя не за то, что он есть на самом деле, создаёт возможность для возникновения смеха»[40]. Такой приём возбуждения смеха широко используется и в татарских мэзэках. Их герои (разумеется, отрицательные) стараются показать себя или храбрыми, или знающими, или правдивыми, или обладающими другими привлекательными качествами. Но впоследствии в них обнаруживаются совсем противоположные качества (трусость, невежество, лживость и т. п.). Иногда какой-то второстепенный персонаж разоблачает отрицательных героев своими меткими репликами. Или же эти «герои» сами, не умея отличить хорошее от плохого, разоблачают себя своими поступками или словами.

Для создания комической ситуации в шутках нередко используются и языковые средства. В их основе – превратное понимание (или же как будто превратное понимание) героем какого-либо слова или выражения. В результате он даёт совершенно неожиданный ответ на заданный ему вопрос или вместо требуемого выполняет совсем другое задание и т. д.

Из языковых средств в мэзэке особенно часто встречается каламбур. Он строится на явлениях омонимии (одинаковое произношение различных по смыслу слов) и полисемии (многозначность слова).

Зять по имени Янгир (видимо, искажённое имя от Джигангир), обжора, пришёл в гости к тестю, спрятался под крыльцом и уплетает принесённые из дома продукты. В это время пошёл ливень. Тесть и тёща вышли на крыльцо и воскликнули: «Хвала Аллаху, как яңгыр (дождь) хлещет!» Зять, что под крыльцом хоронится, кричит им в ответ: «Ну и что, уплетает ведь своё!»

Здесь использовано почти одинаковое произношение слов «Янгир» (имя зятя) и «яңгыр» (дождь), а также многозначность слова «ишү» (хлестать; уплетать), то есть налицо и омонимия, и полисемия.

В некоторых шутках, построенных на неправильном понимании слова, герой не знает иностранного языка и, воспринимая какое-то чужеземное слово как татарское, попадает в комическое положение.

Часто герои шутки попадают впросак, понимая слова с переносным значением (например, фразеологизмы) в прямом смысле. Один парень, претворяя в жизнь наставление родителей: «Говори только закруглёнными1 словами», при встрече с девушкой начинает нанизывать такие слова, как «миска», «тарелка», «луна».

Возможность понимания вопроса или поручения в узком, прямом смысле слова часто служит героям шутки для того, чтобы с честью выходить из неудобного положения, опровергнуть доводы оппонента.

«– Эй, малай! Ты принёс мне пиво, положив в него окурок!

– А ты думал, что за десять копеек тебе положат целую папиросу?!»

Здесь официанту предъявляются претензии за загрязнение пива. А тот, притворяясь, что понял упрёк в смысле «почему положил (только!) окурок папиросы?», легко отметает от себя обвинение.

Среди шуток, основанных на двояком понимании слова, есть и тексты в форме ожидания ответа на загадки или коварные вопросы, близкие к загадкам. Сама загадка не бывает трудной, кстати, и ответ прозрачен. Однако ищущий ответы, идя по прямой линии, даёт бессмысленный ответ. Например, Ходже Насретдину задали загадку: «Снаружи белое, внутри жёлтое. Если угадаешь, что это такое, угощу тебя яичницей». Ясно, что речь идёт о яйце. Но ответ Ходжи другой: «Знаю, знаю, выдолбили репу и наполнили семенами шафрана».

Иногда сам загадывающий загадку попадает впросак. Вместе с заданной загадкой он нечаянно подсказывает и ответ, и когда другой человек даёт правильный ответ, удивляется. «В прежние времена заспорили двое нищих. Один говорит: «Если отгадаешь, сколько в моём мешке пирожков, оба отдам тебе». Другой, конечно, отвечает: «Два!» Первый, поразившись догадливости товарища, отдаёт ему оба пирожка».

Таким образом, загадка в мэзэке служит лёгкому юмору, объектом которого являются люди не очень догадливые, тугомыслящие. В этом отношении она резко отличается от загадок, встречающихся в сказках, обычно загадка в сказке бывает связана с каким-нибудь обычаем, отгадавший женится на царской дочери, садится на престол и т. д. Правда, в некоторых случаях и в мэзэке ставятся вопросы, имеющие отношение к обычаю, но ответ на них даётся в реальном плане.

Один из приёмов, служащих возникновению комической ситуации вследствие непонимания во время диалога одним из участников другого, – высказывание с намёком. Есть различные формы иносказания. Скажем, герой мэзэка совершил неправое дело и сам же признаётся в этом. Но речь его внешне гладкая, часто с ритмом и рифмами, в текст вводятся слова, опровергающие смысл друг друга (часто антонимы). В результате второй участник диалога, поддавшись внешнему эффекту, не в состоянии постичь суть речи первого. Так, одна женщина, отправившись на жатву, целый день проспала в поле. Вернувшись, на вопрос мужа: «Сколько сжала?» – отвечает:

– Жать не жала, журавлей на небе не считала, по три снопа в каждой три кучи снопов сжала!

Мужу показалось это очень много, и он похвалил жену. Здесь предстаёт в смешном виде не столько лентяйка, сколько доверчивый и простоватый муж. Таким же приёмом часто пользуются и положительные герои.

Как было уже отмечено, заключительная часть шуток часто выполняет в жизни роль пословицы, афоризма, то есть из шутки рождается пословица. Но этот процесс двусторонний. В некоторых случаях сами шутки придумываются, чтобы глубже раскрыть содержание какой-нибудь пословицы, иллюстрировать её смысл. Интересная, смешная сторона таких шуток вот в чём: текст пословицы, отдельно взятый, используется в образном, переносном смысле. Когда пословицу «развёртывают» в шутку, событие в ней опирается на прямой смысл текста. В результате герой попадает в странную, комедийную ситуацию. Например, есть пословица «На воре шапка горит». Её применяют к тому случаю, когда кто-то невольным движением или словом обнаруживает свою виновность. В мэзэке эта ситуация изображается как на самом деле случившееся в жизни событие.

«На базаре у дядьки украли деньги. Но народу много. Как узнать, кто украл? Тогда дядьке пришла в голову мысль. Он неожиданно крикнул:

– На воре шапка горит!

Смотрят: один человек судорожно схватился за свою шапку. Оказывается, он и украл деньги».

С целью усилить комическую остроту произведения (особенно финальной части) широко используются такие средства художественной выразительности, как параллелизм, сравнение, ирония, гипербола, а также частушки, прибаутки, пословицы, поговорки.

* * *

Как принято в фольклористике многих народов, татарские мэзэки можно сгруппировать по двум основаниям.

Первое – группирование произведений согласно популярным персонажам народных шуток на отдельные циклы. В татарском фольклоре есть более или менее крупные циклы: о придурковатых Мокыте, Мэнди, Муджипе, Габди; о лентяях Ашти и Машти; о смышлёной снохе Ульмяс Сылу; о ленивой снохе Парихе; о Джиран-чичене*; об острослове Рахми Толмаче; о Ходже Насретдине[41].

Хотя Ходжа Насретдин, Джиран-чичен (дословно: рыжий акын, народный поэт) и не являются плодом фантазии татарского народа, они прочно прижились в фольклоре, стали национальными персонажами. Особенно популярен у татар Ходжа Насретдин. Мы уже писали о многочисленных сборниках анекдотов о нём, изданных в дооктябрьский период. Что касается советского периода, прежде всего хочется отметить плодотворную деятельность, проявленную писателем Абдуллой Ахметом в собирании, обработке и опубликовании анекдотов о Ходже Насретдине.

Разумеется, татарский народ принял эти анекдоты, переработав их творчески. М. Васильев пишет об этом: «Переработка турецкой редакции в наших текстах сказалась прежде всего: 1) в приурочении обстановки, в которой развёртывается действие, применительно к условиям местного быта; 2) в смягчении грубости смеха и резкости действий и опрощении героя; 3) во внесении элемента иронии в отношении к религии»[42].

На наш взгляд, в приведённой цитате достойны внимания 1-й и 2-й пункты. Приближение анекдотов к местным условиям, изменение этнографических деталей, реалий часто встречаются в этом цикле. Как писал Г. Баширов, «в некоторых анекдотах Ходжу ссаживают с традиционного ишака и согласно нашему обычаю усаживают на коня». Или же осёл, которого Ходжа ведёт на базар продавать, в татарском варианте заменяется коровой. В турецких версиях таких анекдотов, как «Ходжа прокукарекал как петух», «Куры Ходжи», местами действия указаны города Акшехир, Сиврихисар. У нас, естественно, эти названия опускаются.

Укоренение анекдотов о Ходже Насретдине в татарском фольклоре засвидетельствовалось и другими фактами. Например, многие мэзэки, в которых «прописан» Ходжа, рассказываются у нас с включением других персонажей. И наоборот, в некоторых исконно татарских мэзэках прежние герои заменяются Насретдином. Рождение новых мэзэков о Ходже можно подтвердить материалами более позднего времени (например, цикл «Ходжа Насретдин на фронте» и пр.).

Второе – классификация мэзэков по идейно-тематическому принципу. В этом случае можно поделить их на две основные группы: 1) мэзэки социального содержания; 2) мэзэки на темы быта, семьи, морали.

Произведения, входящие в первую группу, разоблачают деспотизм, несправедливость, алчность, тупость, аморальность отдельных властелинов и представителей правящей верхушки (ханы, цари, визири, беки, баи, кадии и др.). В мэзэках социального содержания часто фигурируют образы-антиподы, находящиеся в постоянном противоборстве: Ходжа Насретдин и Хромой Тимур, Рахми Толмач и миллионер Длинный Ибрай, работник и богач и т. д. В отличие от большинства сказок, в таких мэзэках отрицательные герои не подвергаются физической расправе. Основное оружие положительного героя – остроумное слово. С его помощью он срамит своих недругов. Красноречивые примеры можно найти среди мэзэков о Ходже Насретдине, Рахми Толмаче.

Вторая тематическая группа мэзэков, как сказано, поднимает вопросы нравственности, общечеловеческой морали. Эти произведения высмеивают различные недостатки[43] и отрицательные качества (лень, глупость, ротозейство, скупость, неопрятность, враньё, незнание правил хорошего тона и поведения), встречающиеся в быту, характерах, поступках отдельных людей. Собственно, высмеивание бестолковости, невежества, скупости имеет место и в мэзэках с социальным содержанием. Однако над одним и тем же качеством можно смеяться по-разному (или зло, или с лёгким юмором). Идейная направленность мэзэков меняется в зависимости от персонажа. Скажем, во многих из них решительно осуждается воровство, обман. А вот в мэзэках, построенных на социальных противоречиях, дело обстоит иначе. Народ с явной симпатией изображает тех ловких воров или хитрых работников, которые «учат» богачей «уму-разуму».

И в анекдотах о Ходже Насретдине наблюдается нечто подобное.

В бытовых ситуациях, в семейной жизни Ходжа нередко сам служит объектом смеха, сам остаётся в дураках (вспомним, как он подрубает сук, на котором сидит; как стреляет из лука в свою рубашку, как отрубает хвост своему ослу и т. п.). Но стоит только появиться в анекдотах ханам, визирям, кадиям, тут же Ходжа превращается в самого хитрого и умного человека.

Даже внутри самих бытовых мэзэков степень смеха может изменяться в зависимости от того, кем является герой. Народ, высмеивая неряшливость, считает её наибольшим недостатком для молодых снох. Примеры более едкого осмеяния бестолковости в речи, неумения держать себя в гостях можно найти среди шyток о зятьях.

Мэзэк, хотя и служит критике различных пороков, никогда не занимается морализированием. В поисках его отличия от таких жанров, как притча, басня, должно обращать внимание и на эту сторону. Притча, то есть поучительный рассказ, как и пословица, всегда используется применительно к какому-нибудь случаю, событию в жизни и указывает, как должен слушатель держаться в этой ситуации. В басне, как правило, из события выводится определённая мораль, для анекдота совершенно не нужны такие пояснения, выводы, поскольку они не могут органично войти в текст. Просветитель конца XIX века Таип Яхин попробовал добавить мораль ко многим напечатанным им мэзэкам. Но получилось это искусственно. Например, в мэзэке «Торговец» читаем такие добавленные от издателя строки: «В этом рассказе много намёков. Один из них: не радуйся, не хвались, что обманул ближнего, обманут и тебя самого. Хотя тебе покажется, что ты выиграл, обманув кого-то, в загробном мире будет большой урон».

Бесспорно, обман – большая провинность, поступок очень плохой. Но когда знакомишься с текстом мэзэка, это понятно само собой, без комментария: один торговец хвалится тем, что сбыл попорченное сукно. Но, оказывается, покупатель тоже объегорил продавца, дав ему фальшивые деньги. Осмеяние продавца-обманщика само по себе является средством разоблачения указанного выше дурного поступка.

Отрицательный герой в шутках обычно показан в каком-то одном своём качестве (или он страшно ленив, или ужасно скуп, или отъявленный враль, или беспросветный невежда, или неописуемый хвастун). Для выпуклого показа этого качества часто используется гипербола.

К примеру, лентяй ленится даже кушать; враль за всю жизнь ни одного правдивого слова не молвил; нахал, увидя дым из трубы дома соседа, предвкушает сытный ужин за счёт этого соседа… Таким образом, в мэзэках действуют комические характеры, воплощающие определённое качество. Часто само имя героя указывает на основную черту его характера. Так, в татарском языке есть слово «мокыт», включающее в себя смысловые оттенки «глупый, непонятливый, несообразительный, бестолковый, безмозглый, тупой»[44]. Популярный герой татарских мэзэков Мокыт является типом именно такого рода.

Хотя в бытовых анекдотах и не отражаются антагонистические противоречия, тем не менее в них широко используется приём противопоставления героев друг другу (старательный – нерадивый, знающий – невежда, щедрый – скупой и т. д.). Во многих шутках о Мокыте участвует его жена Джамиля тути*. Глупость, наивность Мокыта как бы подчёркнуты расторопностью, находчивостью Джамили.

В одной и той же шутке можно встретить не только образы-антиподы, но и образы, тяготеющие к одному типу, близкие друг к другу, взаимодополняющие. Таковы мэзэки о двух знаменитых ленивцах Ашти и Машти, Мэнди и его матери Гуляп джинги* и др.

* * *

Итак, мэзэк – это жанр, возникший в древние времена и продолжающий свою активную жизнь и в настоящее время. В мэзэках, созданных в советский период, бросается в глаза некоторое изменение состава персонажей и тематики жанра. Если в старых мэзэках часто встречающимися персонажами были ханы, цари, визири, богачи, кадии, муллы и противостоящие им находчивые мужики, хитрые работники или такой популярный герой фольклора, как Ходжа Насретдин, то в новых появляются образы колхозников, агрономов, студентов и школьников и др. В новых шутках-мэзэках большое место занимает хозяйственно-бытовая тематика, учёба, отношения в семье, в них разоблачаются такие пороки, как безответственное отношение к делу, равнодушие, нерадивость, пьянство. В настоящее время идейно-эстетическая ценность жанра мэзэка в значительной степени определяется его ролью в морально-нравственном воспитании.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

2 из 5