Выбор оружия

– Ну ты сам не видишь? Болото от берега начинается, от воды. Там оно должно быть более топкое, нет? Дальше – суше становиться. А тут что? Наоборот…

– Вправду, – согласился он, сообразив наконец, о чем я говорю. – Странное дело.

Если поначалу земля под нами просто прогибалась, то теперь остающиеся позади следы тут же заполнялись грязной жижей. Дойдя до бетонных плит, уложенных «лесенкой» почти в человеческий рост высотой, мы остановились. Впереди высилась башня необычной формы, на верхушке виднелась радарная тарелка; по сторонам были угрюмые строения, не то бараки, не то склады армейские, между ними росли черные безлистые деревья. И все это – посреди натурального болота, не чета тому, по которому мы сейчас шли, – с тинистыми заводями между кочек и бочажков, с низкой осокой, растущей прямо из воды, с островками блеклой зелени.

– Ух… – Пригоршня поежился, оглядывая все это. – Тускло как, а? Пожрать нам, что ли?

– А у тебя есть?! – обрадовался я.

– А то!

– Так что ж ты молчишь?

– Да где тут расположиться? И потом, Медведь близко…

– Поесть все равно надо. Давай наверх залезем и спрячемся там, – предложил я. – Поедим быстро, а заодно местность осмотрим.

С этими словами я стал взбираться на неровно уложенные плиты, шагая по ним, как по ступеням, и Никита полез следом. Мы улеглись на животы, чтоб не маячить, так что снизу нас было не разглядеть. Напарник расстегнул куртку – я увидел небольшой контейнер на его ремне справа и сумочку-кенгуру слева. Дзинькнув «молнией», он достал запаянный в пленку «малый спецпаек ограниченного миротворческого контингента».

– Вот что у меня вместо боеприпасов, – пояснил он, по привычке ножом вскрывая пакет, хотя я его учил, что там сбоку есть специальная полоска серебристая, которую надорвать надо.

Это был европейский сухой паек: аккуратно нарезанный хлеб, брикетики спрессованной мясной стружки, крабовые палочки, четыре пакета фруктового желе, пара банок саморазогревающегося куриного бульона, что-то еще в цветастых обертках и упаковка жвачки. Я аж губами причмокнул: хорошо! В Зону чаще попадали украинские наборы, которые были гораздо хуже, – то хлеб в них заплесневелый, то сушеная рыба позеленела от старости. А такое, как Пригоршня достал, выдавали солдатам ооновских войск. Вообще украинских военных на Кордоне было немного, все больше российские да европейские, хотя последние никуда старались не лезть, сидели по своим базам и лагерям, обнесенным, будто тюрьма, колючей проволокой и оградой с пулеметными гнездами через каждые двадцать метров. Пригоршня позже меня в эти места попал, и когда я ему объяснял, что здесь по периметру в основном западные да еще российские вояки, удивлялся очень. Спросил:

– А чё, украинцев совсем нет?

– Почти. Откуда им взяться? – ответил я тогда. – Ну какая тут армия? Три генерала да рядовой, который им дачи строит? Потому тут наши все больше…

– «Наши», – передразнил он. – Москаль хренов. Тут теперь все – «наше» и все мы – «наши».

Я отрезал:

– А ты молчи, хохол, от тебя вообще пользы никакой, только сало на печи жрать умеешь.

Но в действительности у нас с ним на национальной почве трений не возникало, потому что Никита тогда правду сказал: Зона иначе равняет, по твоим истинным достоинствам и недостаткам, а не по тому, какого ты роду-племени. Тем паче обычно и не разберешь, кто украинец, а кто нет, потому что все на русском говорят одинаково, разве что у местных иногда легкий акцент бывает, «шокают» они и «гыкают».

В общем, хорошо, что у него заграничный паек оказался. Съели мы его быстро, после чего напарник открыл упаковку жвачки.

– Слушай, Химик, а ты разглядел, что это тогда из башни поперло? – спросил он.

– Нет.

– Но хоть думаешь что-нибудь?

– Думаю, это аномалия была, – сказал я.

– Чего? Какая аномалия, ты что несешь? Она ж двигалась и нас преследовала.

– Откуда знаешь, что преследовала? Может, ты ее просто включил, когда ту дверь открыл, и она сработала, расширяться стала, а после назад втянулась? Ну или проснулась… Ну, живая она.

Он застыл, не донеся до рта пакетик с желе.

– Да как же – «живая»? Аномалии не живые! Они… это…

Я насмешливо глядел на него.

– Они такие…

– Какие?

– Ну, такой феномен, – неопределенно закончил Пригоршня.

– Ага. И вдруг та, что в башне пряталась, – живой феномен? Такой энергетический организм.

– Разумная аномалия? – не поверил он.

– Не обязательно разумная. Амебы, если в микроскоп смотреть, тоже разумными кажутся. Может, что-то вроде псевдоплоти…

Во время еды мы по очереди приподнимались, глядели по сторонам, но никакого движения ни разу не засекли, лишь вдалеке птицы иногда перелетали с дерева на дерево. Стояла тишина, только ворона каркала где-то – равномерно, тоскливо. Утро, а солнца не видно, свинцовая пелена затянула небо. За строениями висел густой пепельный туман. Зябко, влажно; дух от болота шел тяжелый и какой-то осенний, холодный.

Доев, я взял весло и полез вниз, но на середине остановился и спросил:

– Посмотри еще раз, ничего интересного не видно?

Он достал бинокль, осмотрелся и тоже стал спускаться, глянув на ПДА.

– Не. Тихо, как тогда, возле башни. Давай радар обойдем и посмотрим в бараках? И за ними? Отсюда я не вижу, что там дальше. Может, конец этой базы, а может, и еще у них что-то построено. Надо Медведя наконец найти.

– Надо, – согласился я.

* * *

Обойдя башню, мы встали под ней.

– Не, не радар это, – объявил напарник.

– Ясное дело.

– Ты глянь, тут их четыре, тарелки эти, в разные стороны направлены. И потом, они ж решетчатые вон, на радарах не такие. Странная какая-то штука, я таких никогда не видел. И ты послушай – она ж работает!

Вслед за ним я прижался ухом к железной стенке башни и различил гудение: возможно, где-то в глубине постройки работал трансформатор. Я предположил:

– От кабелей каких-то подпитано подземных.

– Ну и что это, Химик? Ты ж ученый у нас, вот и объясняй.

Я пожал плечами.

– Понятия не имею. Хотя постройка интересная, конечно. Ладно, идем.

Дальше тянулось настоящее болото, и я решил, что пойду первым, поскольку у меня было весло, которым можно тыкать перед собой, чтоб не уйти ненароком в трясину по уши.

Через некоторое время я сказал:

– Слушай, куда мы вообще после этого дела собирались? К Курильщику назад, так? А ну посмотри, в каком он отсюда направлении.

Часы Пригоршни, в отличие от моих, остались целы, а там кроме обычного циферблата со стрелками еще и компас. Он поглядел и нахмурился.

– О! Это еще что за чертовщина?

– Что там? – спросил я, делая шаг к нему. Напарник показал часы. Слева на циферблате был небольшой ободок с тонкой стрелкой компаса, и она равномерно кружилась, будто кто-то медленно водил вокруг запястья магнитом.

– Так… – Это мне окончательно не понравилось, и я замер, прислушиваясь к ощущениям, но не чувствуя ничего особенного: ни холодка под ложечкой или мелкой внутренней дрожи, ни озноба, испарины, ничего, что обычно сопровождало приближение аномалии или начало каких-то бурных событий. Этой способностью меня, как я думаю, наградил отец. Он сам из Вологды, потом попал в этот район, женился на местной, живущей неподалеку от Кордона (с другой стороны, конечно, но все равно – в довольно опасном районе, когда-то попавшем под радиоактивное заражение), и вскоре после этого я родился. Матери почти совсем не помню, она рано очень умерла, а была, по словам отца, женщиной странной, молчаливой и отрешенной. Я не совсем уверен, может, это мне привиделось по малолетству, а может, и правда, но с детства в памяти осталась одна картина: мать, еще совсем молодая, почти девчонка, коротко стриженная и с запавшими глазами, сидит на стуле перед столом без клеенки, уставившись на стакан, который стоит на середине столешницы. Не моргая глядит на него – и вдруг он начинает ползти, медленно, чуть дрожа, сдвигается сам собой, пока не доползает до края, и тогда падает, разбивается, а мать сидит в той же позе, будто ничего этого не замечая. Когда она умерла, за мной приглядывала старуха-соседка, а отец то появлялся, то вновь надолго исчезал в Зоне. С детства меня окружали «разряженные» артефакты… Может, отсюда мои способности? Или от матери? В конце концов меня в интернат сдали, а после отец оплатил учебу в институте, потому что у меня интерес к химии проснулся. Ну а потом сгинул он, я тогда на последнем курсе учился. Выбирай жизнь. Выбирай будущее. Выбирай карьеру. Выбирай семью, стиральную машину, удобный диван и друзей. Я выбрал другое – Зону. Узнав, что произошло, институт бросил и пришел сюда. Собирался его найти, хотя мне и говорили, что нереально это, но главная причина в другом была: тянула меня Зона к себе, звала – неслышно, но настойчиво.

– И как тебе это? – спросил Пригоршня.

– Как… Хреново до невозможности, что компас ничего не показывает. Блин, куда же мы забрели, а?

– Не знаю. Что-то мне не по себе, – откликнулся он, поежившись.

С кроны дерева, растущего между бараками, шумно взлетела ворона и каркнула – громко, пронзительно, будто выругалась в сердцах. Никита наклонился, схватил камень и швырнул в нее, но, естественно, недобросил.

– Чеши отсюда! – выкрикнул он.

– Ты не психуй, – посоветовал я. – В Зоне это до добра никого еще не доводило.

Он покачал головой, насупленно глядя перед собой, потом сказал:

– Ладно, идем дальше. Может, в бараках оружием разживемся каким? А то с этим… – Напарник помахал разряженным пистолетом. – Я не чувствовал себя таким голым с тех пор, как в последний раз мылся.

Я пошел, цевьем весла проверяя путь, широко шагая с кочек на травяные островки и опять на кочки. Пригоршня, тихо сопя, топал сзади. Он чуть не налетел на меня, когда я резко остановился.

– Ты чего?

– Гляди… – Я присел на корточки.

Впереди было подобие кратера, конус с бетонными стенками, метров на двадцать утопленный в землю. Вода здесь становилась прозрачней, и я видел уходящую в глубину лестницу, тоже бетонную, – поначалу вполне отчетливо, а дальше она исчезала из виду, скрытая островками пены, неподвижной взвесью крупных грязевых хлопьев и какими-то желто-зелеными травянистыми сгустками, висящими в тоще воды на разной глубине. Примерно в десятке шагов под ногами на широкой ступени лежало тело в военной форме, рядом – каска. Лица мы не разглядели, но заметили чуть ниже оружие, которое мертвец держал за ремешок. Не то ружье, не то автомат, мне такое не встречалось. А дальше, едва различимая в наполнявшей нижнюю часть амфитеатра полутьме, просматривалась лежащая на боку массивная прямоугольная платформа с узкими гусеницами, необычной формы башней, откуда торчал короткий ствол.

– Слушай, да это же пушка! – сказал Пригоршня. – Ну точно! Пушка на гусеницах. Самоходная.

– Никогда раньше такого оружия не видел.

– А солдатика того, может, Медведь и завалил? – предположил напарник.

– Может быть. Надо это дело обойти как-то.

Но мы продолжали стоять, глядя в бетонный амфитеатр. Вода была неподвижна, тело внизу тоже. Травяные комья висели, будто странные дохлые рыбы, ступени уходили во мрак… Картина эта завораживала, казалось, что в застывшей болотной глубине помимо пушки и мертвеца притаилось что-то еще, какая-то сокровенная тайна Зоны.

– Неужто Медведь таки высмотрел здесь где-то поле артефактов? – пробормотал Никита. – Это ж какие деньжищи? Надо, надо если не Медведя найти, то поле это – обязательно, правда? Вездеход себе броневой оборудуем, с радаром, да с пушечкой, да с электроникой всякой. И большой, чтоб в нем спать можно было. Борода мне говорил, что может систему обнаружения такую смонтировать, что никакая сука втихаря не подберется, если мы не захотим ее подпустить. Слышь, Андрюха? Это ж песня, а не машина будет, только деньги нужны на это на все немалые…

Я бы тоже не отказался от подобной машины, но для Пригоршни «универсальный вездеход-броневичок» был особой страстью, голубой мечтой, ради которой он и жил все последние месяцы, после того как я однажды рассказал, что было бы неплохо заделать себе такую штуковину. Он сразу загорелся, стал расспрашивать, что я имею в виду, и в результате впечатлился этой идеей куда больше меня, ее автора.

– Идем, – решил я наконец. – А то будем до вечера туда пялиться да мечтать. Хотя… чувствуешь, тут вроде как время не двигается.

Внимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не оступиться и не соскользнуть вдоль бетонного откоса, я стал огибать препятствие, и поспешивший следом напарник спросил:

– Что это ты про время? Как «не двигается», что это значит?

– А ты помнишь, сколько мы уже здесь?

Он помолчал, соображая.

– Больше часа, наверное.

– А освещение, видишь, такое же, как было. – Я махнул рукой вверх. – Светлее не становится, хотя мы ранним утром катер бросили.

– Ну так что? Осень ведь сейчас. Осенью так бывает, что целый день – будто сумерки. Пасмурно, потому что и солнца не видно.

– Это само собой, но меня такое ощущение не оставляет, будто тут все замерло. И время тоже, понимаешь?

Я не видел, но ясно понял, что за моей спиной Пригоршня пожал плечами.

– Не, – решительно сказал он. – Этого не понимаю.

Но все же мои слова заронили в его душу сомнение, потому что когда мы, оскальзываясь и переступая по кочкам, миновали уже половину кратера, напарник объявил:

– Ну вот, врешь ты. Я сейчас на стрелки глядел – идут себе, как всегда. Почти две минуты мы уже вокруг этой фигни бредем, ясно тебе?

Настала моя очередь пожать плечами.

– Это не показатель, Никита. Часы могут и тикать, а время остановилось. Хотя ты прав, вру я, конечно. Время не может встать, просто атмосфера тут такая. А ПДА твой как?

Он посмотрел и сказал:

– Нет, пусто. Слушай, а помнишь историю про потерянный взвод?

– Это ты всякие сказки зоновские собираешь по барам да лагерям, а я не очень-то ими интересуюсь.

– Ну так я расскажу! Вот слушай…

– Не надо, – перебил я. – Не хочу я твои бредни слушать.

– А ты все-таки послушай, – настаивал Пригоршня. – Очень мне эта история нравится. Однажды из НАТО прибыла делегация во главе с каким-то очень важным генералом, чуть не самым главным там у них. Тут, конечно, подсуетились, сталкеров-бродяг поразгоняли, чтоб на глаза не лезли, скупщиков втихаря предупредили: никаких, мол, крупных партий товаров из Зоны наружу не пытаться в это время вывезти, а то накроется медным тазом весь ваш бизнес. Подмели все, розы красной краской покрасили… Ну вот, проехалась, значит, эта делегация вдоль периметра, по Кордону прошлась, а потом главному буржуинному генералу взбрело в его генеральскую голову дальше углубиться, чтобы, значит, заценить обстановку по полной программе. И он об этом своем желании всех оповестил. Тут, конечно, мельтешение началось, потому что очень ведь важная персона… И отрядили ооновцы свой взвод самых опытных вояк: пятнадцать автоматчиков, да трех пулеметчиков, да двух гранатометчиков, да одного связиста с самой мощной, навороченной рацией, и еще интенданта с бочкой варенья и корзиной печенья. В делегации, конечно, у всех мобильники имелись, но ты ж знаешь – здесь они почти нигде не работают. Сели они в вездеходы-броневики и поехали. Экскурсия всего день должна была продлиться, собирались вдоль Кордона по внешней стороне прошвырнуться, вглубь немного заехать – но немного совсем – и назад.

– И не вернулись? – предположил я.

– Ну! – сказал Пригоршня. – Откуда знал?

– Так история твоя как называется?

– А, ну да. В общем, пропал взвод вместе с главным генералом. Они связь с Кордоном чуть не постоянно поддерживали. А потом вдруг как отрезало. Замолкли и на вызов не отвечают. Но перед тем на какую-то странную дорогу выехали. Потому что у вояк проводник был, сталкер по имени Злой, который тогда считался лучшим специалистом по тому району Зоны, каждую тропку в нем знал, каждое деревце. На него вояки как-то вышли и заплатить ему пообещали очень прилично, он и подписался сопроводить их. Но, конечно, не как сталкер, его для этого дела обрядили в военную форму, и перед лицом высокого начальства он должен был сержанта изображать. Так вот он в рацию сказал, что, мол, экспедиция ихняя на какую-то странную дорогу выехала. Говорит, сколько лет тут брожу, а дороги такой не видел ни разу! Нет здесь этой дороги, не может ее быть, потому что раньше не было, – а вот же, есть! Широкая, земляная, прямая, посреди леса тянется, и деревья срубленные по краям лежат, аккуратно так. Но давно срублены, потому что уже сухие совсем. Очень, говорили, у Злого голос изумленный был. И он испугался – сказал воякам, что надо с той дороги линять. Но генерал, должно быть, устал по ухабам трястись и захотел дорогу проинспектировать. И приказал по ней ехать. И поехали. Последние слова Злого были: дорога ровная, едем, что впереди – не видно, потому что солнце яркое и там туман такой желтый клубится. И все, потом – тишина.

Пригоршня замолчал. Я перепрыгнул на земляной островок, торчащий из жижи, потыкал веслом перед собой, шагнул дальше и сказал:

– Что, и все? Дрянная история, без морали и без финала.

– Морали в ней нет, – согласился напарник. – А финал еще будет, погоди, я не дорассказал. В общем, шум поднялся неимоверный: слыханное ли дело, такое начальство сгинуло! Полковника, который был ответственен за организацию экспедиции, – под трибунал, а еще буржуины два спецвзвода молниеносно прислали на супервертолетах. Те полетали-полетали над районом, где Злой в последний раз на связь выходил, – тихо, нет никого. И, главное, дороги широкой земляной тоже никакой нет! Они тогда сели, лес прочесали, окрестности – пусто. Ни тебе следов побоища, ни трупов, ничего. Делать нечего, пришлось им возвращаться. Ну и потихоньку улеглось все, забылось это дело, мало ли в Зоне странных вещей приключается. Как вдруг в лагерь к Толстому прибегает взволнованный сталкер Бажан, который со Злым дружил, и говорит: Злой на связь вышел, я с ним разговаривал! Тут такие рации, которые могут в этих местах работать, не у многих есть, но вот у Бажана была, потому что он здоровый лось и мог ее за собой таскать. Но, говорит, Злого слышно, только если возле домика лесника покойного стать в третьем юго-восточном квадрате, а чуть отойдешь – помехи, и он замолкает. Бажану, конечно, не поверили, но он заложился на тыщу евро, что правду говорит, и тогда подручный Толстого и еще двое сталкеров пошли вместе с ним. Возвращаются на следующий день в лагерь, затылки чешут. Говорят: да, как встали возле той сторожки, покрутил Бажан настройку – и голос Злого прорезался. Он так монотонно повторял: Бажан, где ты, это Злой, выходи на связь, эй, ну где же ты… Мы с ним заговорили, так он чуть с ума не сошел от радости, принялся кричать, смеяться, плакать… Мы спрашиваем: где вы находитесь, гражданин Злой? Он говорит: тут долина какая-то между гор. Дорога нас сюда привела, а дальше – нет ходу. Мы назад, а она пропала уже куда-то, не можем ее среди скал найти. Здесь водопадик, речка, два озерца и рощицы. Остатки колхоза еще. Звери всякие. А в горах живут… Тут шипение пошло, вой, треск в эфире. Злой кричит: выведите меня отсюда, братцы! Найдите меня, заберите, помогите… И все, и тишина.

Потом уже Злой ни с кем не разговаривал, не слышал, когда ему пытались отвечать, – хотя иногда отдельные сталкеры или вояки его слышали, в разных местах вдруг голос в рациях, а то и в радиоприемниках всплывал. Он, должно быть, со скуки или в надежде, что запеленгуют его и вытащить смогут, рассказывал, как там оно у них, что здесь и другие люди живут, и как военные с ними сцепились, да как экспедицию в горы отрядили… Последнее вроде бы от него сообщение было про то, что они «на небо залезли». Ну, это так… иносказательно. То есть они до вершин добрались, а потом он выкрикнул: братцы, оно бесконечное! Шар это, наверное, без конца и края! – и все, больше уже не слыхал никто Злого, наверное, рация сломалась.

– А, так вот откуда у легенды про пузыри ноги растут, – кивнул я.

– А ты в них не веришь, значит?

– Нет, конечно. В Зоне много необычного, но пространственные искривления – это уже физика, понимаешь?

Пригоршня помотал головой.

– Не понимаю.

– Это нарушение физических законов.

– Та ну, а аномалии, карусель, к примеру, – это тебе не нарушение, что ли?

– Это локальный феномен гравитационный, а пространственные пузыри всякие… Слишком что-то глобальное, не бывает такого. Ладно, стоп, пришли мы.

Нет, болото не закончилось, но мы наконец добрались до первого барака – длинного, приземистого здания с покатой рифленой крышей и дверью в торце.

– Давай внутрь, что ли? – предложил напарник. – Надоело мне по этой топи прыгать.

Я налег плечом на дверь, открыл, увидел стоящего прямо передо мной мужчину и ударил его веслом по голове.

* * *

Никита сипло крякнул от неожиданности. Незнакомец – босой, в порванном камуфляжном комбезе прямо на голое тело, в синем берете – качнулся. С плеч его свисали ремни; справа было необычное ружье с очень тонким стволом, слева – «ингрэм», легкий пистолет-пулемет, который я не сразу узнал, потому что это была редкая «карабинная» модель с удлиненным стволом и выдвижным прикладом. Висел он там без кобуры, петля из более узкого ремешка продета прямо в предохранительную скобу.

Я врезал ему лопастью по голове; нормальный человек от такого удара свалился бы и вырубился минимум на минуту, но этот лишь упал на колени, схватившись за ружье. Цевье весла после удара сломалось. Как в замедленной съемке, видел я движения незнакомца: вот правый локоть ушел назад и вверх, будто у ковбоя, выхватывающего револьвер, вот пальцы сомкнулись на рукояти, напряглась обнаженная рука, поднимая тонкий ствол, из которого сейчас вырвется и вопьется в мое тело смерть… Никита что-то орал сзади, но я не слышал, вернее, не понимал, о чем он, потому что во все глаза смотрел на то, как странное ружье поворачивается и ствол нацеливается в меня…

Под мышкой у меня просунулась рука. Она вцепилась в пистолет-пулемет на левом боку незнакомца и рывком провернула его так, что ствол обратился назад. Безымянный палец, согнувшись крючком, лег на курок и нажал.

«Ингрэм» выстрелил – пули впились в бок мужчины, вошли ему под ребра. Ремень скрипнул, отдача качнула оружие, но Пригоршня, тяжело дышавший над самым моим ухом, еще сильнее подался вперед и разжал пальцы лишь после того, как левый бок мужчины стал напоминать кашу, а сам он повалился на спину.

– Темный! – выкрикнул Никита, и я оглох, потому что его рот все еще находился в непосредственной близости от моего уха. – Это один из них, слышишь, Химик!

– Слышу, слышу, не ори!

Оказывается, еще только замахиваясь веслом, я затаил дыхание и лишь теперь ощутил это: в груди начало жечь. Я выдохнул, вдохнул опять, присев, стал поспешно расстегивать ремни, краем глаз видя койки вдоль стен, большой железный ящик в конце прохода между ними, двери…

– Вон, сюда бегут!

– Кто бежит?

Не оборачиваясь, я сунул ружье ему в руки, схватил пистолет-пулемет и сорвал с пояса мужчины небольшую сумку.

– Темные! Они услышали… Андрюха, эта база под темной группировкой! Здесь бродяги, слышишь, психи из центра Зоны…

– Так запри двери, быстро! – велел я, наконец поворачиваясь с автоматом на изготовку.

Глава 6

Изнутри на двери и стене рядом с ней были железные «ушки», но засов отсутствовал. Напарник схватил брошенное мною весло и вставил в них.

– Сломают быстро! – крикнул я уже на бегу.

– Больше нечем!

В помещении было полутемно. Слева неподвижно лежал еще один человек в комбезе, лицом кверху и с глубокой раной на груди, а рядом, сжимая большой нож, – сталкер Горбун, весь в крови. Вдоль стен тянулись двухэтажные койки, между ними стояли тумбочки; возле противоположного конца барака виднелся большой металлический ящик, напоминающий старинный сундук с покатой крышкой. Мы успели пересечь бо́льшую часть помещения, когда позади лязгнуло, – я и Пригоршня как по команде упали, откатившись в разные стороны, он за койку, я за сундук. Тот стоял в конце прохода между двумя рядами коек. Напарник оказался ближе к двери, от которой мы бежали; встав на колени, я увидел его сгорбленную спину впереди справа. Боком я положил пистолет-пулемет на железную крышку, направив ствол на дверь. Наклонил голову к левому плечу, чтобы точным выстрелом мне не снесли макушку, вновь приподнялся, выглядывая одним глазом. По сторонам от двери было два узких окошка, и как только в одном из них мелькнула чья-то голова, я выстрелил. «Ингрэмы» легкие, поэтому разброс у них сильный, хотя этот, длинноствольный, бил точнее. Первые пули попали в стену рядом, но потом стекло в окне взорвалось. Одновременно что-то мелькнуло во втором окошке, и тут же Никита, улегшись плашмя на койку и уперев локти в ее край, выстрелил из своего диковинного ружья.