Старосветские убийцы

Князь Северский чувствовал себя не в своей тарелке. Почти не ел, лишь задумчиво ковырял десерты вилочкой, на вопросы жены отвечал невпопад. Почувствовав его настроение, она деликатно оставила мужа в покое и принялась мило беседовать с Веригиным, чему Павел Павлович был очень рад. Проявившая же геройскую безрассудность Настенька была оживлена, по обыкновению стреляла глазками. Изредка кидала быстрые взгляды и на Северского, но тот был столь задумчив, что не замечал этого.

Угаров, обнаружив любимое варенье из крыжовника, уничтожал блюдечко за блюдечком, совсем позабыв о Лидочке. А потом вспомнил Вареньку Тучину, с которой вместе вырос, и загрустил. До поры до времени считал ее просто другом, но в поездке начал сильно скучать, писал длинные письма, считал дни до встречи. Денис гнал мысли о любви, тем более о браке, но только смыкал глаза, сразу видел Варю: вот она пьет чай на террасе и мило улыбается, вот в «Акулину» с друзьями дуется и так хороша, когда проиграет и платок наденет…

За окном стемнело. Седой дворецкий с белой салфеткой на руке известил, что для фейерверка все готово. Очнувшийся князь пригласил всех в парк, добавив, что после огненного представления десерт продолжится, но уже в столовой. Гости намек поняли, мол, пора и по домам. Страшно расстроились барышни Растоцкие – надеялись, что свадебное торжество закончится балом, благо и оркестр имелся.

Фейерверки смотрели у пруда. Северский сам командовал запуском разноцветных ракет, ярко освещавших ночной парк.

– Вам очень повезло, господин этнограф! Фейерверк – типично русская забава, выдумана Петром Первым, – пояснил предводитель Мухин американцу.

Этнограф удивился:

– А я думал, их китайцы придумали!

– Китайцы у нас подсмотрели и выкрали секрет, – попытался вывернуться Мухин.

– Да, – поддержала его Суховская, – все здесь кишмя кишит китайскими шпионами.

Ольга Митрофановна даже за руку Терлецкого схватила, чтоб тот скорей перевел, и на секунду выпустила Тоннера, который резво юркнул в темноту, попутно удивившись, что русская забава называется немецким словом.

Терлецкий, по долгу службы как раз шпионов ловивший, переводить не стал, а Растоцкая вновь пристыдила подругу:

– Ты, Оленька, китайцев себе представляешь? Они глазами косые! Федор Максимович их мигом бы пере-ловил!

Суховская изумилась:

– Мой Емеля-косой, он что, китаец?

Тоннер, забираясь по парку подальше от Ольги Митрофановны, наткнулся на шептавшихся Тучина с Машенькой. Очередная вспышка на миг выхватила из темноты спрятавшегося неподалеку Митеньку. Он безнадежно смотрел на счастливую парочку и тихо шевелил губами.

Поплутав в поисках укрытия, Тоннер нашел большое дерево и обрадовался: Суховской придется здорово потрудиться, чтобы его обнаружить. Спасен! А завтра – в Петербург, домой!

Но не только доктор искал укромный уголок! К дереву, за которым спрятался Тоннер, подошли с другой стороны. Доктор растерялся и поневоле стал свидетелем немало изу-мившего его разговора.

– Потрудись объяснить, что ты здесь делаешь? – грозно кого-то спросила княгиня Элизабет.

– Генерал же все объяснил! «Провидению было угодно, чтобы восемь путников попали к вам на свадьбу», – Шулявский удачно передразнил Веригина.

– Если провидение спалило мост, мне кажется, я с ним знакома!

– Лиза, ты так хороша в подвенечном платье! Я не мог пропустить это зрелище!

– У тебя был шанс увидеть его гораздо раньше!

– Да, – рассмеялся Шулявский, – а я так бездарно его упустил!

– Лучше поблагодари Господа! Если бы я узнала о твоих занятиях после свадьбы, разрядила бы тебе в голову пистолет.

– Северского ждет та же участь?

– Ты пьян?

– Трезв, как стекло! Но ставлю все деньги, что князь недолго проживет!

– Откуда у тебя деньги? Снова кого-то ограбил?

– Пока никого, но собираюсь. Тебя!

– Меня? Зря я тогда не сдала тебя в полицию!

– Все из-за любви, дорогая.

– Да, я любила тебя, Анджей, а ты…

Тоннеру стало дурно. Никогда в жизни он не подслушивал, но покинуть без позора место разговора двух бывших влюбленных было совершенно невозможно.

Шулявский продолжал:

– Знаешь, узнав о тебе больше, я почувствовал, что тоже люблю тебя. Как много ты перенесла, как страдала…

– Что ты узнал?

– Все, Лиза, абсолютно все! Заканчивай поскорее с князем, и едем в Америку!

– Ты таки пьян! Никуда я с тобой не поеду!

– Как угодно! Молодых девок много, хотя бы ваша Настя! Знаешь, как надоели старухи? Вечно стремятся надуть!

– А мне надоел ты! Немедленно убирайся вон, не порть мне свадьбу!

– Ну же нет! Тебе надо было выслушать меня в предыдущий приезд, пару месяцев назад. И обошлось бы дешевле, и веселилась бы сейчас на славу!

– Я не учла, что, если вытолкать тебя в дверь, ты влезешь в окно!

– А теперь ты вышла за Северского, и все тузы у меня в рукаве.

– Что еще за тузы?! – воскликнула княгиня.

Ответ Тоннер узнал лишь через день. В свете очередной ракеты Суховская наконец нашла спрятавшегося доктора.

– Ах, вот вы где! В темноте так легко потеряться!

Сконфуженный Тоннер вылез из-за широкого дерева и обреченно двинулся навстречу преследовательнице. В свете еще одной вспышки доктор увидел недовольное лицо Шулявского. Его возмущение Тоннер полностью разделял и попытался виновато улыбнуться. Мол, не хотел, случайно вышло. Княгиня же появлению Ильи Андреевича обрадовалась:

– Вы ведь доктор из Петербурга?

– Да, Тоннер Илья Андреевич, – напомнил он.

– Я хотела вас попросить перед отъездом осмотреть мою свекровь.

– Всегда к вашим услугам, ваше сиятельство. – Тоннеру и самому было интересно, какой микстурой потчуют сумасшедшую старуху. – А мост когда починят?

– К утру будет готов.

– Лизочка, – Суховская добралась до злополучного дерева, – спасибо! Так было вкусно! Счастья тебе! – На радостях помещица полезла целоваться.

Шулявский переминался с ноги на ногу, в нетерпении покусывая ногти. Расцеловав, Суховская выпустила Элизабет из объятий и поволокла Тоннера обратно к пруду.

– Вот о чем я хотела с вами поговорить, дорогой Илья Андреевич… – От многочисленных физических нагрузок, выпавших на ее долю за день, помещица тяжело дышала. – В последнее время стала хуже себя чувствовать. Матушка моя, дай ей Бог здоровья, считает, что я неправильно питаюсь. Вот и решила посоветоваться.

– Расскажите поподробнее, Ольга Митрофановна, во сколько встаете, что кушаете в течение дня, – постарался придать заинтересованность своему голосу Тоннер.

– Встаю раненько. Часов этак в семь. Сразу за молитву.

– В кровать еды не подают?

– Ну как не подают? Я и молиться не смогу. Урчать будет в животе. Но кружечка молочка топленого разве еда? И булочек тарелочка… Помолюсь с часок, затем умоюсь – и закусить перед завтраком.

– Перед завтраком? – удивился Тоннер.

– А как аппетит расшевелить? Обязательно надо. Ветчинка, грибочки соленые, сырку фунтик. Всего по чуть-чуть. Потом завтрак. Сначала яичница на сале. Прямо на сковороде, чтоб вся дюжина шкварчала!

– Дюжина? – с ужасом переспросил Тоннер.

– Когда очень голодна, могу и из пятнадцати яиц. И квасом все запиваю. У меня всегда в ледничке, холодненький. Будете довольны! Очень для пищеварения полезен. Если квасу не пить, только клизмою спастись можно. Потом мяско постненькое или холодец, кашки. Гречневую страсть как люблю, и чтоб рассыпчатая, да туда масла… и свининки копченой. Пальцы не то что облизать, сгрызть после такой вкусноты хочется.

Суховская еще крепче вцепилась в руку Тоннера.

– Под конец молока кислого выкушаю. И все. Делами пора заниматься! У меня такое хозяйство! Сама не понимаю, как справляюсь. Перво-наперво управляющего допрошу, шельмеца. Битый час антихриста пытаю. Если кофий со сливками в сей момент не испить, могу гаду голову откусить. А так пирожок с брусничкой или визигой, и успокоюсь. Прощу дурака никчемного – и начинаю объезд владений! Скоренько так бульон с расстегайчиком выкушаю, закутаюсь потеплее, в бричку – и полетела!

– В дороге ничего не едите? – опасливо осведомился Тоннер.

– Ничего. Только фрукты. Яблочки там, груши. Сливы, когда уродятся. В этом году такие, что ведро съешь – не заметишь. А зимой мешочек сухофруктов. Для зубов полезно, чтоб не стерлись. Поезжу, с холопами поговорю, на полях все осмотрю – и домой! Приезжаю всегда такая голодная! Вся дворня в это время меня боится. Закусочки прямо к крыльцу выносят!

– Что закусываете? – поинтересовался Тоннер.

– Вы про спиртное? Рюмочку настойки завсегда пропускаю. Но за обедом! А так – ни-ни. Закушу холодненьким язычком, капусточкой квашеной, огурчик малосольный непременно, и жду обеда.

– Поздно обедаете?

– Да через полчаса после возвращения. Щец или борща как наверну! А потом – гуся с груздями или цыпленка табака. И обязательно, чтоб на столе колбаска кровяная или паштетик печеночный и два соусника каши на крепком бульоне. Все с белым хлебцем ем, от черного изжога. Компота напьюсь и вздремнуть иду. После обеда такой сон сладкий. И сны хорошие! Вот давеча снилось, будто Элизабетушка наша паштетика мне прислала из гусиной печени с трюфелями. Очень он вкусный, только дорогой. А тут целое ведро в подарок! Такая счастливая проснулась! Противень пирогов с капустой на полдник одолела. Обычно только половинку!

Фейерверк закончился, местные помещики потихоньку разъезжались, прощаясь с гостеприимными Северскими и их неожиданными гостями. На ночь в усадьбе решил остаться исправник Киросиров. Жил он далеко и домой, желая принять участие в обещанной охоте, ехать не захотел. Пантелей Худяков отправился ночевать в село к своей родне.

– В пять пополудни у меня всегда «Фуфайка клок», – продолжала Суховская.

– Что, простите? – Доктор с нетерпением ждал, когда Гаргантюа в юбке отправится восвояси.

– Ну, так Вера Алексеевна чаепитие на аглицкий манер называет.

– А-а, – понял Тоннер.

– Ватрушечку всегда заказываю к чаю. Ну, само собой, меренги, конфекты, варенья сортов десять с булочкой. Иногда пирожные прошу сделать или кекс. Часок, а там и ужин готов! Уха с пирожками, блины, вареники. Люблю, чтоб со сметаной и медом. Лучше всяких соусов заморских, сами попробуете! Затем котлетки мясные, а под конец картофельные с начинкой. Снова молочка – и на боковую.

Тоннер поежился:

– И давно такой образ жизни ведете?

– Полтора десятка лет! Как муж преставился, царство небесное. Но последний год что-то чувствовать себя хуже стала.

– Неудивительно, Ольга Митрофановна. С таким питанием… Удивляюсь, что вы еще живы!

– Так и мать моя говорит, – всхлипнула Суховская. – Моришь себя, Оленька, голодом. Придется завтра ко всему прочему еще рубца заказать, голову телячью, сырников горшочек, а на ужин поросенка. Спасибо, доктор, за совет, а то вся извелась.

Суховской подали бричку, пора было прощаться.

– Может, поедем ко мне? – с надеждой спросила помещица. – Как раз к ужину поспеем.

У Тоннера после разговора с Суховской одна мысль о еде вызывала тошноту; он вежливо отказался, сославшись на усталость после тяжелого дня и бессонной ночи. Глаза помещицы увлажнились. Доктор так мил! Как могли бы они быть счастливы! Видно, не судьба! Когда уже залезла в бричку, подошел Роос. В руках держал букет темно-синих астр (под покровом темноты этнограф нарвал цветов с княжеской клумбы). Знак внимания побудил Ольгу Митрофановну по-новому взглянуть на тщедушного американца. Она кокетливо протянула ему пухленькую ручку, а он, прежде чем поцеловать, долго ее сжимал.

– До свиданья, – проговорил Роос. – Буду ли иметь честь лицезреть вас завтра на охоте?

Еще до перевода Суховская каким-то образом поняла смысл вопроса и торопливо ответила: «Да», – хотя до сего момента ни на какую охоту не собиралась.

Бричка вздрогнула, покатилась и почти сразу исчезла в ночи. Следом уехали и Растоцкие. Маша перед неизбежным расставанием с Тучиным была грустна. Саша, получив приглашение от Веры Алексеевны завтра посетить их поместье, на прощанье подмигнул девушке, а она ему нежно улыбнулась. Денис огорчился: завтрашний визит задерживал нескорую встречу с Варенькой еще на один день. И так не домой едут, сначала в Петербург, повидать тучинского кузена Владимира Лаевского.

Глава шестая

– Самая любимая моя комната, – сообщил князь. – Нарочно приказал чай сюда подать! Только посмотрите, какая красота!

Гости уютно расположились на оттоманках в «трофейной» комнате. Вечера в сентябре прохладны, согреться горячим крепким чаем никто не отказался.

– У брата здесь библиотека была, но французы книжки сожгли, а я по-своему устроил.

Несмотря на большие размеры, в комнате было тесновато: повсюду стояли чучела убитых Северским животных.

– Никодим, егерь мой, дока в таксидермии, – пояснил Василий Васильевич.

Про каждый трофей князь готов был рассказать подробнейшим образом: в какое время года застрелил да из какого ружья! Ружья висели здесь же, на задрапированных шкурами стенах.

Все вежливо слушали. Кроме застрявших из-за моста путников, в «трофейной» чаевничали Митенька, доктор Глазьев, господин Рухнов и капитан-исправник Киросиров.

– А эта дверь куда ведет? – поинтересовался ге-нерал.

– В мои покои! – сообщил Северский. – Флигеля по бокам дома заметили?

– А как же! – пыхтя трубочкой, подтвердил Веригин.

– В правом мои покои, в левом – матушкины.

– В таком случае разрешите откланяться! – вскочил с места генерал.

– Ничем не помешаете! – поняв причину замешательства, остановил Веригина рукою князь. – В столовой на стульях сидеть неудобно, здесь же вы спокойно отдохнете. Не беспокойтесь, в моей спальне никакой шум не слышен! Вон того волка…

Кроме генерала, искренний интерес к охотничьим достижениям князя проявлял лишь этнограф. Тоннер заметил шахматный столик, перемигнулся с Митенькой, и они сели за партийку. После десятка быстрых ходов юноша надолго задумался. Столь сильные соперники ему еще не попадались. Тоннер же, игравший любимый дебют, заскучал.

Из покоев со свадебным платьем в руках вышла горничная Елизаветы Северской Мари. Залихватски подкрутив усы, князь поклонился было гостям, но Мари сказала по-французски:

– Мадам просила сперва зайти мсье Рухнова, а потом – обоих управляющих.

Михаил Ильич удивился, развел руками, обращаясь к князю. Тот, покусывая усы, последовал за ним.

Роос подошел с кожаными томиками в руках к скучавшему у окна Шулявскому.

– Сколько хотите? – не тратя времени на пустые разговоры, поинтересовался поляк.

– Лучшему стрелку, так и быть, – сорок рублей.

– По двадцать за том? – удивился Шулявский.

– Кожаный переплет, ручная работа…

– А неплохой бизнес, как говорят у вас в Америке! И что самое главное, законный! Жизнь моя была бурной, приключений на собрание сочинений хватит! Не начать ли, по вашему примеру, книжки писать?

Американец, не понимая, куда гнет покупатель, достал очередное перо:

– Из головного убора американского индейца…

– А Америка велика?

– О да! Два океана ее омывают…

– Отлично! Значит, есть где затеряться! Нате ваши сорок рублей!

Роос протянул книжки, подозревая, что продешевил, но Шулявский энергично замотал головой:

– А фолианты оставьте себе – сорок рублей я заплатил не за них, а за отличную идею – как закончу дела, перееду в Новый Свет. Сяду на берегу океана и начну книжки писать!

– Что? Россия не нравится? Покинуть желаете? – по-своему истолковал слова поляка Терлецкий.

– Рыба, Федор Максимович, ищет, где глубже, – с достоинством ответил Шулявский, – а человек, где лучше!

– Скатертью дорога, – сверля Шулявского немигающими серыми глазами, процедил презиравший ляхов Терлецкий

Дверь в покои князя снова отворилась. Оттуда вышел задумчивый Рухнов; вместо него зашли оба вызванных управляющих.

– Сашь, глянь, не Боровиковский ли? – В глубине комнаты Угаров обнаружил портрет и поднес к нему свечу, чтобы лучше рассмотреть.

Тучин привстал с оттоманки.

– Почему так решил? – удивился он.

Молодые люди принялись вместе разглядывать парадный портрет черноволосой женщины. Сев вполуоборот к художнику, одетая в пурпурное атласное платье прелестница заставила мастера подчеркнуть и соблазнительность небольшой груди, и утонченность длинной шеи, подсвеченной отблесками алмазного ожерелья. Бриллианты блестели и в тяжелых сережках, украшавших маленькие ушки красавицы. Но ярче всего сверкали карие глаза, смотревшие на зрителя ласково и печально. Матово-бледные руки нежно гладили развалившуюся на коленях болонку.

– Манера очень похожа! Впрочем, в атрибуции я не силен, – сознался Угаров.

– Может, и Боровиковский, – внимательно рассмотрев портрет, согласился Тучин. – Сейчас у князя уточним.

Северский вылетел из покоев, шумно хлопнув за собой дверью.

– Ваше сиятельство! Чей это портрет?

– Какой, к дьяволу, портрет? – грубо бросил раздосадованный Северский.

– Здесь вроде один, – внимательно оглядев еще раз «зоологический музей», протянул Тучин.

– А-а! Этот? Ольги Юсуфовой, жены брата.

– Осмелюсь спросить, ваше сиятельство, чьей кисти работа?

– Не знаю, – раздраженно ответил князь. – Какая мне разница? Я сей портрет продать хотел, благо и желающие были – брат этой красавицы готов был дать любую цену, чуть не на коленях ползал. Мать запретила, дура старая! Пришлось князю Юсуфову художника нанимать, копию делать.

– Бриллианты хороши! – заметил Шулявский. Желая прекратить пикировку с Терлецким, он тоже переместился ближе к портрету.

– Очень хороши! – согласился Северский. – Екатерина Вторая подарила! Ольга Юсуфова была ее фрейлиной, и императрица на свадьбу ей это имение презентовала и в придачу ожерелье с сережками!

– Царский подарок! – восхитился Веригин.

– Только брат все профукал!

– Неужто проиграл? – удивился генерал.

– Кабы проиграл, не так обидно! Закопал! От французов драгоценности пытался спрятать. А где именно, сказал только Кате, племяннице. Брат погиб, а эта дура с колокольни выкинулась…

– Я слышал эту прискорбную историю, – посочувствовал Роос. – Мои соболезнования…

– Соседи насплетничали? – спросил Северский. – Кабы не Элизабета, – князь сжал кулаки, – я бы этих вертопрахов на свадьбу ни за что не пригласил! А драгоценности жаль, очень бы пригодились. Я их несколько лет искал, весь парк перекопал, да без толку.

– Могу, конечно, ошибаться, – сообщил Роос, – но, кажется, ваши сережки я недавно видел!

– Где? – опешил князь.

– В Париже! Меня пригласил на бал маркиз д’Ариньи. Очень образованный человек, купил три экземпляра моих книг! И жена его прелестна! Мы долго беседовали! Очень умная женщина, прекрасно разбирается в истории…

– Мои сережки тут при чем? – перебил его Северский.

– Как раз в ушах маркизы они и сверкали!

– Вот черт! Значит, французы-мародеры клад вы-копали! – топнул ногой князь. – Зря только братец прятал!

– Не расстраивайтесь, князь! Поезжайте в Париж с портретом! – посоветовал генерал. – Я знаком с д’Ариньи. Порядочнейший человек! Покажите портрет, и он непременно вернет ваши сережки!

– Не вернет! – безапелляционно заявил Роос. – После бала их украли! Маркиза в спальне сняла на ночь сережки и положила в футляр с пистолетами. В Париже много грабителей, потому все держат оружие под рукой. Но преступник уже прятался за шторами и все видел. Не успела маркиза лечь в кровать, как он выбежал из укрытия, схватил футляр и выпрыгнул в окно!

– Так и надо маркизу, – обрадовался Северский. – Небось этот «порядочнейший человек» сам здесь и мародерствовал! Бог с ним, пойду-ка я мать навещу. А то женушка никак дела закончить не может!

В анфиладе князь больно стукнул кулаком лакея Гришку, недостаточно почтительно, по мнению Северского, отвесившего ему поклон.

– Чай здесь вкусный, – похвалил генерал, допив третью чашку, – не то что в Калмыкии! Знаешь, как там заваривают? – спросил он адъютанта.

– Никак нет, ваше превосходительство, – заверил командира Николай.

– Тогда слушай! Калмыцкие степи похожи на воронежские, но ни единого деревца там за сотню верст не встретишь. Трава густая в человеческий рост.

Этнограф достал свой блокнот и подсел поближе.

– А сами калмыки – кочевники, – продолжил генерал. – Ездят по степи в кибитках и живут в них же!

– Да что вы говорите, ваше превосходительство! – вскочил с места Николай. Хоть и слушал генеральские байки по сотому разу, к удовольствию командира, демонстрировал живой интерес.

– А что такое кибитка, знаешь? – спросил Веригин.

– Никак нет!

– Это такой плетень. Натягивают его на повозку, обтягивают войлоком. И все. Дом готов.

Из покоев выскочил управляющий имением Северских Петушков. Его трясло, словно в лихорадке, и доктор Глазьев, искавший, с кем выпить, тут же подскочил к нему, щелкнув по горлу пальцем. Петушков отмахнулся, его вечно бегающие глаза наполнились слезами, ни с кем не попрощавшись, он взбежал по лестнице на второй этаж.

Чуть погодя покои покинул и управляющий Елизаветы Берг Павел Игнатьевич. Доктор Глазьев мигнул и тому, но снова безрезультатно:

– Спешу! Спешу! Много поручений дала! Спокойной ночи, господа!

Все вежливо кивнули.

– Вижу, в степи кибитка стоит. Приказал остановить. Дай, думаю, посмотрю, как люди живут. – Веригин рассказывал смачно, размахивая руками, и собрал вокруг себя почти всю компанию. Только капитан-исправник Киросиров дремал в сторонке да доктор с Митей играли в шахматы. Почувствовав силу соперника, юноша стал предельно осторожен, в атаку не лез, и доктор, любивший игру обоюдоострую, злился, подбирая ключи к искусно выстроенным редутам на королевском фланге.

Страждущий Глазьев обратился к Рухнову, который и генерала вполуха слушал, и за партией издалека наблюдал.

– Французской водочки не желаете? – шепотом поинтересовался местный лекарь.

– Французской? Можно…

– Расстроены? – осведомился, разливая по рюмкам, Глазьев.

– Что? Нет, просто задумался!

– Откинул полог, заглядываю, – продолжал генерал. – А там девица! Очень недурная, должен сказать. Сидит, что-то шьет, трубку курит.

– Да что вы говорите? – снова делано изумился Николай.

– Моя индейская жена тоже курила, – вспомнил этнограф.

– Я зашел и сел. Девица тут же предложила мне свою трубку. Я отказываться не стал, затянулся, а сам поближе придвинулся. Спрашиваю: «Как звать-то тебя?» Что ответила, сразу забыл. Имена такие, что записывать надо. Я следующий вопрос: «А лет тебе сколько?»

– Вот чудеса, калмычка по-французски понимает! – не унимался адъютант.

– А моя жена не понимала. Может, курила слишком много? – огорчился этнограф.

– Я по-русски спрашивал, – пояснил генерал и окликнул вернувшегося в «трофейную» князя: – Василий Васильевич! Как здоровье матушки?

– Спасибо, лучше! – У Северского явно поднялось настроение, он довольно улыбался. – Прощения у Кати просит!

– У какой Кати? – изумился генерал.

– Как всех сумасшедших, мою матушку посещает призрак.

– Такое часто бывает! – подтвердил Веригин.

– Родительница вбила себе в голову, что виновна в смерти моей племянницы, той, что с колокольни сиганула. И когда «призрак» ее посещает, просит у Кати прощения!

– Не дай, как говорится, Бог сойти с ума, – расстроился Веригин.

– А для вас у меня хорошая новость! – перевел разговор Северский. – Никодим в лесу вепря встретил! Загоним его завтра вместо зайцев?

– Отличная мысль! – вскочил Веригин.

– Охота будет славная! Ну, мне пора! – улыбнулся князь. – Спокойной ночи, господа!

– И сколько было лет вашей степной Цирцее? – уточнил у генерала Терлецкий, предлагая продолжить прерванный рассказ.

– Ах да! Подумала она немного и отвечает: «Десять и девять», а сама улыбается мне ласково-ласково. Лица у калмыков и так широкие, а в улыбке рот просто до ушей. Я еще ближе придвинулся. Она, не вставая с места, сушеной кобылятинки подала, мол, угощайтесь, что калмыцкий Бог послал. Такая соленая, ужас, но для приличия стал жевать. Тоже улыбаюсь и дистанцию сокращаю до минимума. Спрашиваю: «Запить-то есть чем?» Девица в ответ: «Чая». Ну, чая так чая. А в моем рту уже можно селедок солить! «Наливай поскорей», – говорю. А посередине той кибитки костерок горит и на нем котел.

– Удивительно! – не преминул встрять адъютант. – А дым-то куда уходит?

– Отверстие вверху кибитки проделано. Калмычка моя подошла к котлу, налила в чашечку и подала с поклоном. А сама предо мной села. Я решил: время боле не тянуть, хлебну, утолю жажду – и в атаку, другую жажду утолять. Делаю глоток и…

Генерал выдержал паузу.

– И выбегаю из той кибитки. Чай калмыки варят с бараньим жиром, опять же с солью, но это я только потом узнал. Вкус, доложу вам, омерзительный! Ну, само собой, плотское желание испарилось. Приказал гнать подальше от той кибитки. До сих пор, как вспомню, хочется выпить.