Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

На листе допроса Жеребцова Левашевым, состоявшегося в первые дни после 14 декабря (не позднее 21 декабря), имеется помета К. Ф. Толя: «По прочтении сих допросных пунктов государю его величество изволил простить Жеребцова». Здесь же другая помета: «Спросить, принадлежал ли и с какого времени к обществу и кем был принят», которая, видимо, не имела никаких последствий[106]. Таким образом, акт «высочайшего» прощения оказал определяющее влияние на то, что Жеребцов более не привлекался к следствию. Кроме того, прощение стало причиной неполного учета обвинительного материала в итоговых документах следствия.

Офицеры гвардейской Конной артиллерии А. Г. Вилламов, А. И. Гагарин, К. Д. Лукин, И. П. Коновницын и А. В. Малиновский приняли непосредственное участие в событиях 14 декабря 1825 г.: ранним утром этого дня они осуществили первую попытку сорвать присягу в гвардейской части. Попытка лишь частично увенчалась успехом: присяга была сорвана, однако присоединить конно-артиллерийскую роту к мятежным частям заговорщикам не удалось. Все офицеры, участвовавшие в сопротивлении присяге в Конной артиллерии, были арестованы при возвращении в свои казармы и содержались в последующие дни в казармах 1-й артиллерийской бригады[107]. Для следствия наиболее важным являлся вопрос о степени их причастности к заговору: участвовали ли они в тайном обществе, располагали ли сведениями о цели готовящегося выступления? Выяснение этого вопроса должно было составить главный предмет расследования. Однако в этот момент в распоряжении следователей еще не было данных о связях конноартиллеристов с руководителями заговора. Тем не менее, спустя два дня, 16 декабря, артиллерийские офицеры были прощены Николаем I[108]. В тексте справок «Алфавита» были отражены слова императора, сказанные, очевидно, при решении их участи: «что не желает знать и имен сих шалунов»[109]. Только один офицер-конноартиллерист был допрошен Левашевым, после чего также получил «высочайшее прощение»: более всех виновный в «беспорядках» Иван Коновницын, младший брат преданного суду П. П. Коновницына. По словам Г. И. Вилламова, отца одного из прощенных офицеров, И. Коновницын получил прощение только «ради заслуг покойного отца», героя 1812 г.[110]

Связи конноартиллеристов с заговорщиками открылись при дальнейшем расследовании. Следствие располагало показаниями о том, что конноартиллеристы соглашались принять участие в заговоре и военном выступлении. Эти обещания были даны И. Коновницыным и А. Малиновским Оболенскому и И. Пущину. Из показаний В. И. Штейнгейля выяснилось также, что днем 14 декабря, после организованных беспорядков, Лукин и Гагарин приезжали к И. Пущину и спрашивали о дальнейших действиях[111].

Акт прощения конноартиллеристов отмечен одной особенностью: на поздней стадии следствия И. Коновницын и А. Малиновский вновь были привлечены к ответственности и получили административное наказание[112]. Это тот редкий случай, когда прощение императора фактически оказалось отменено – правда, последовавшее наказание не отличалось строгостью. В числе первоначально прощенных были и те, кто позднее вновь привлекался к следствию, в итоге получил то или иное наказание или даже был предан суду (Ф. Н. Глинка, П. Х. Граббе, М. А. Назимов, Д. И. Завалишин)[113]. Данный факт говорит о том, что прощение, в случае открытия новых серьезно обвиняющих обстоятельств, теряло свою силу.

Прочие офицеры-участники событий 14 декабря – Артемий Григорьевич Вилламов, Александр Иванович Гагарин и Константин Дмитриевич Лукин к следствию больше не привлекались. В своих объяснениях причиной своего «проступка» они выставили желание получить у начальства обоснованные доказательства новой присяги[114]. Участие конноартиллеристов в беспорядках 14 декабря оказалось «снятым» «высочайшим прощением»; других обвиняющих показаний следствие не получило.

Немаловажным в этой связи представляется то обстоятельство, что прощенные офицеры принадлежали к влиятельным семействам, близким к императору, входившим в его окружение. Так, И. Коновницын был сыном недавно умершего военного министра П. П. Коновницына, А. И. Гагарин – обер-шталмейстера сенатора И. А. Гагарина, близкого к новой императрице Александре Федоровне, А. Г. Вилламов – секретаря императрицы-матери Марии Федоровны Г. И. Вилламова, занявшего вскоре должность управляющего IV Отделением Собственной канцелярии.

Отметим главное: значительная часть лиц, освобожденных от наказания в первые дни расследования, была прощена самим императором, в присутствии которого проходили допросы. Таким образом, роль императора в первые дни следствия была весьма значительной. Следует констатировать отсутствие каких-либо разысканий в отношении подавляющего большинства прощенных «по высочайшему повелению» в самом начале формального расследования.

2. Освобожденные с «оправдательными аттестатами» в ходе следствия и по его итогам

В ходе процесса и при его окончании были освобождены члены тайного общества, арестованные в начале следствия. Освобождение от ответственности осуществлялось с санкции императора и, как уже отмечалось, сопровождалось выдачей специального оправдательного документа – «аттестата».

Первым из числа выявленных участников тайных обществ получил «аттестат» командир Клястицкого гусарского полка полковник Федор Федорович Гагарин. Он был арестован на основе списка членов общества, представленного С. П. Трубецким 26 декабря 1825 г. Как было установлено следствием, в 1817 г. Гагарин вступил в Военное общество, существовавшее короткое время перед учреждением Союза благоденствия в Москве. В своих показаниях Гагарин подтвердил свое участие в этом обществе, настаивая на том, что вскоре «отстал» от него. Он сообщил, что на собраниях упомянутого общества говорили о «представительном правлении», однако отрицал знание политической цели тайного общества[115]. Оказавшиеся в распоряжении следствия показания других лиц (Е. П. Оболенского, В. А. Перовского, А. З. Муравьева) не добавили к факту участия Гагарина в тайном обществе ничего нового. Таким образом, Гагарин, как не принявший участия в обществе после 1821 г. и не знавший о политической цели, по степени причастности к делу уравнивался с не привлекавшимися к следствию членами Союза благоденствия. 2 февраля Комитет решил «представить» императору об освобождении Гагарина. Последовала резолюция: «Выпустить». 15 февраля ему первому был выдан «аттестат» новой формы для освобожденных членов тайного общества[116].

Одновременно был освобожден участник Союза благоденствия старший адъютант штаба Гвардейского корпуса штабс-капитан Николай Иванович Кутузов, публицист, автор статей, опубликованных на страницах журнала «Сын Отечества», и записок по проблемам социального и экономического положения России, обращенных на имя императора[117]. Имя Кутузова значилось в обширном перечне членов тайного общества, составленном Оболенским 21 января 1826 г., – правда, среди отошедших от конспиративных связей до 1821 г.[118] На первом допросе у Левашева, состоявшемся 25 января, Кутузов полностью отрицал свое участие в тайном обществе, однако на допросе в присутствии Следственного комитета признал свое участие в Союзе благоденствия, имевшем целью «распространение просвещения». Одновременно Кутузов настаивал на том, что не знал никаких политических намерений конспираторов. Других сведений следствие, обратившееся с вопросными пунктами о Кутузове к руководящим участникам Северного общества, не обнаружило. Оно пришло к выводу, что Кутузов состоял в Союзе благоденствия с начала его существования, но затем «отстал» от тайного общества. Итогом стало представление Комитета об освобождении Кутузова (2 февраля) и резолюция императора о своем согласии. После этого Кутузова неоднократно называли как участника двух тайных обществ, связанных с Союзом благоденствия: общества Ф. Н. Глинки и Измайловских офицеров, имевших целью введение «представительного правления». В обоих случаях в показаниях некоторых из участников этих обществ Кутузов фигурировал в качестве «начальствующего» члена; эти свидетельства стали причиной вызова Кутузова к допросам 7 и 8 мая 1826 г. – с санкции императора и не арестованным. В новых своих показаниях он полностью отрицал свое участие в указанных тайных обществах. Сведения об этой стороне деятельности Кутузова не нашли отражения в справке о нем в «Алфавите» Боровкова[119]. Таким образом, осведомленность Кутузова о политической цели тайного общества осталась неучтенной на следствии. Он был освобожден от наказания без учета показаний об этой осведомленности.

Кроме Гагарина и Кутузова, в ходе процесса были освобождены с «оправдательным аттестатом» еще несколько выявленных участников тайных обществ до 1821 г., по данным следствия не состоявших в более поздних обществах. «Высочайшая воля» о «скорейшем разрешении» участи 9 членов Союза благоденствия, находившихся под арестом, была оглашена на заседании Комитета еще 23 февраля, итоговые «записки» о них составлены к 9 марта, решение «дела» состоялось 18 марта. Все они получили административные наказания, и только двое, И. М. Юмин и Ф. Г. Кальм, совсем освобождались от ответственности[120].

Майор 12-го егерского полка Иван Матвеевич Юмин был арестован вследствие показаний Н. И. Комарова, раскрывшего круг известных ему участников Союза благоденствия, от 27 декабря 1825 г.[121] Знало ли петербургское следствие о роли Юмина – доносчика в «деле» М.Ф. Орлова-В.Ф. Раевского, вынося решение об аресте? Как известно, в ходе предварительного расследования по указанному «делу», еще в 1822 г., Юмин представил начальству записку, в которой сообщил о своем вступлении в Союз благоденствия. Тогда же, при допросах, он раскрыл детали приема, содержание «Зеленой книги», требования, предъявляемые к членам общества, указал на принявшего его А. Г. Непенина; Юмин фактически открыл существование Союза. Все эти обстоятельства, как можно уверенно считать, первоначально не были известны петербургскому следствию. В противном случае оно бы действовало так же, как в случае с М. К. Грибовским (который к следствию не привлекался) или с А. И. Майбородой и А. К. Бошняком (игравших роль «свидетелей обвинения»: будучи привезенными в Петербург, они не привлекались к допросам, хотя и дали дополнительные показания по делу). В отношении Юмина поступили иначе: его арестовали, отправив на гауптвахту Главного штаба, где содержались другие подследственные, главным образом арестованные участники Союза благоденствия. Нет сомнения, что его рассматривали как одного из мало замешанных членов тайного общества. Вскоре, при допросах Юмина, его роль в деле Орлова-Раевского вполне обнаружилась: сам подследственный был крайне заинтересован в этом, надеясь на скорейшее освобождение из-под ареста. Однако, что любопытно, данная информация не вызвала немедленного освобождения Юмина. Решение его участи не было отделено от решений по делам группы участников Союза благоденствия, находившихся под следствием и подвергнувшихся несудебному наказанию.

Собранный при расследовании материал о Юмине не выходил за пределы его принадлежности к тайному обществу до 1821 г.; сам Юмин отрицал знание политической цели общества. Сведения о доносе, сделанном им в 1822 г., были включены в «записку» о Юмине; резолюция императора на ней гласила: «Выпустить»[122].

Причины, по которым сначала не было обращено внимание на «донос» Юмина 1822 г., вероятнее всего, заключались в том, что сюжет о расследовании «дела» Раевского для петербургского следствия являлся периферийным. В этом случае значение сообщения Юмина о Союзе благоденствия 1822 г., которое не привело к своевременному открытию тайного общества, для расследования 1826 г. фактически сводилось к нулю. Тем не менее, император принял во внимание эти обстоятельства, что способствовало безоговорочному и полному освобождению Юмина от ответственности.

Генерал-майор Федор Григорьевич Кальм принадлежал к числу участников Тульчинской управы Союза благоденствия, о чем стало известно из доноса А. И. Майбороды и показаний С. П. Трубецкого от 23 декабря 1825 г. Эти сведения и послужили причиной ареста. Многие из привлеченных к следствию лиц утверждали, что Кальм отошел от тайного общества после 1821 г. Вместе с тем, имелись показания (Н. И. Комарова, П. И. Пестеля, С. Г. Волконского, И. Н. Хотяинцева), которые ясно говорили о том, что Кальм знал о существовании Южного общества, не отказывался от участия в нем, имел контакты с его участниками вплоть до конца 1825 г. Волконский даже считал его членом тайного общества после 1821 г., только не действовавшим; Пестель утверждал, что Кальм знал о введении конституционного правления как цели тайного общества. Все эти показания сам Кальм упорно отрицал, а известной ему целью декабристского союза, по его словам, являлось просвещение и благотворение. В «записке» о Кальме были собраны обвиняющие показания Хотяинцева, Пестеля и Волконского[123]; она вместе с другими «записками» о членах Союза благоденствия, находившихся под арестом, оказалась на рассмотрении императора не ранее 14 марта. Решение о Кальме тогда было отложено, помета Николая I гласила: «Рано выпустить». Очевидно, по его мнению, нужно было окончательно выяснить степень причастности Кальма к тайному обществу после 1821 г.

Однако вскоре ситуация изменилась в благоприятном для подследственного направлении: 18 апреля последовал высочайший приказ по военному ведомству об отставке Кальма, а 29 апреля он был освобожден[124]. В данном случае отставка «с мундиром и пенсионом полного жалованья» не являлась репрессивным актом, поскольку она состоялась по собственному прошению Кальма, поданному еще до ареста. С другой стороны, хотя это не было заявлено официально, дополнительный месяц, который Кальм провел под арестом, вполне может быть приравнен к административному наказанию (в связи с недоказанной на следствии принадлежностью к Южному обществу). Причиной этому могли послужить данные об особой активности Кальма как члена Союза благоденствия (особенно в деле принятия новых членов), что заставляло подозревать его в знании политической цели Союза, однако отдельного расследования этого вопроса не проводилось.

Некоторые участники тайных обществ находились под подозрением в том, что их роль в конспиративной деятельности была более значительной в сравнении с той, что обнаруживалась в их собственных показаниях. Решение их участи было отложено императором до завершения следственного процесса. К числу освобожденных по итогам следствия принадлежал чиновник министерства финансов надворный советник Алексей Васильевич Семенов.

А. В. Семенов – один из старейших участников тайного общества, состоявший еще в «преддекабристских» дружеских кружках (артель офицеров Генерального штаба братьев Муравьевых), а затем входивший в руководство Союза благоденствия, – он возглавлял одну из петербургских управ Союза. В показаниях от 21 января 1826 г. Оболенский сообщил, что Семенов принадлежал к обществу после 1821 г. Более того, находясь в 1825 г. в Петербурге, Семенов, по словам Оболенского, был извещен им о плане заговора и намерениях заговорщиков на 14 декабря. Следствие располагало и показаниями И. И. Пущина о принадлежности Семенова к тайному обществу после 1821 г. В частности, речь шла об участии Семенова в собраниях Московской управы Северного общества, учрежденной Пущиным. Из этого следовала, в том числе, и осведомленность Семенова в планах политических преобразований. В связи с показаниями Пущина и Оболенского Семенов был арестован и привлечен к следствию. На допросах и в своих письменных показаниях он утверждал, что после 1821 г. отошел от тайного общества, политической цели которого не знал, о заговоре и выступлении 14 декабря уведомлен не был. Семенов категорически и полностью отверг все предъявленные ему обвинения, в том числе на очных ставках с Пущиным и Оболенским[125]. Он настаивал на своем отходе от тайного общества при роспуске Союза благоденствия, занятиями которого были, по его словам, «просвещение и благотворительность»[126].

В итоговой «записке» о Семенове фиксировались обвиняющие показания Пущина и Оболенского, но оба свидетельства оценивались как «неосновательные»: утверждалось, что Семенов подходит под разряд не привлекавшихся к следствию членов Союза благоденствия и потому подлежит освобождению[127]. Причиной признания следствием уличающих показаний Оболенского и Пущина неосновательными стало решительное отрицание этих показаний самим Семеновым, а также то обстоятельство, что показания Пущина о политическом характере созданного им в Москве отделения тайного общества были отвергнуты большинством его участников. Особенно опасные для Семенова показания Оболенского о знании им намерения и плана выступления 14 декабря были категорически отвергнуты подследственным, с приведением собственной версии имевшего место разговора[128].

«Записка» о Семенове была подана императору по решению Комитета 15 апреля 1826 г., но по высочайшему повелению он был оставлен «на время» под арестом. 31 мая 1826 г., когда работа следствия близилась к концу, Комитет возобновил свое ходатайство об освобождении Семенова. 2 июня последовала резолюция Николая I: «Выпустить», 9 июня он получил «аттестат»[129].

Другой человек, судьба которого решилась в конце расследования, – отставной подполковник Михаил Николаевич Муравьев, впоследствии получивший известность как жестокий усмиритель польского национального движения в Литовском крае и западных губерниях в 1863 г. (граф Виленский; «Муравьев-вешатель»). В 1817 г. М. Н. Муравьев, благодаря своему старшему брату, основателю тайного общества Александру Николаевичу, сразу вошел в число руководителей тайного общества. При создании Союза благоденствия в конце 1817 г. он играл очень заметную роль, являясь одним из авторов его устава – «Зеленой книги», о чем согласно свидетельствовали многие участники тайного общества. Сам Муравьев занял на следствии четкую и бескомпромиссную позицию, от которой не отступил до конца расследования. Описывая собственное участие в тайном обществе, Муравьев настаивал на своем кратковременном «заблуждении», утверждал, что занятия общества ограничивались распространением «добрых нравов» и просвещения, что после 1821 г. никакими сведениями о тайном обществе он не располагал и в его действиях не участвовал. Он настойчиво пытался отвести от себя всякое подозрение в радикальных и вообще каких-либо политических устремлениях.

При этом принятая им тактика защиты отличалась особой наступательностью и активностью. Так, в своем письме на имя А. Х. Бенкендорфа он прямо заявлял, что рассчитывает на высочайшее прощение[130]. А. Н. Муравьев также всеми силами стремился убедить следствие в желании своего младшего брата выйти из тайного общества, в его постоянном стремлении удалить из общества радикально настроенных лиц, стремился доказать, что брат не участвовал в обсуждении планов политических перемен. С помощью своих ответов Михаил Муравьев оказал вполне определенное воздействие на членов Комитета; этому способствовали и показания его родственников, состоявших в тайном обществе. В «журнале» Комитета отразилось резюмирующее заключение после прочтения его показаний: «Был в Союзе благоденствия, но отстал еще прежде разрушения и по показаниям почти всех главных членов всегда был защитник мер кротких и умеренных, противился всем предложениям ко введению другого порядка в Союзе, могущего дать повод к замыслам и… требовал разрушения общества»[131]. Конечно, такого рода выводы способствовали снижению «важности» роли подследственного в конспиративных связях, ослабляя в конечном счете его вину и в глазах императора. Однако Якушкин, в противоположность тому, свидетельствовал о более активном участии М. Муравьева в тайном союзе. Он утверждал, что Муравьев знал о продолжении общества после 1821 г. и, следовательно, о его политических намерениях[132]а.

Михаил Муравьев находился в числе 9 участников Союза благоденствия, участь которых предполагалось решить до завершения следствия. Однако 18 марта на «записке» о Муравьеве Николай I написал: «Подождать»[133]. Участие Михаила Муравьева в собраниях в Москве в 1817 г. и на Московском съезде 1821 г., подозрения в принадлежности к декабристскому союзу после 1821 г., а также факт участия в руководящем Коренном совете в 1818–1821 гг. – все это способствовало отсрочке решения. Вновь вопрос о Муравьеве возник уже при завершении работ следствия 31 мая; 2 июня последовала высочайшая резолюция: «Выпустить»[134].

Если учесть то обстоятельство, что целый ряд участников Союза благоденствия, оказавшихся под арестом, подверглись несудебному наказанию только за факт данной ими в 1822 г. «ложной подписки» о непринадлежности к тайному обществу, т. е. за само участие в Союзе благоденствия, формально А. В. Семенову и М. Н. Муравьеву грозило такое же административное наказание: небольшой срок крепостного заключения, освобождение под надзор начальства или полиции, статус «прикосновенного» к делу. Можно было ожидать и более строгого наказания, – принимая во внимание тот факт, что решение их участи первоначально было отложено императором. Однако они были освобождены из-под ареста без каких-либо последствий. Несомненно, на избавление обоих от наказания повлияла жесткое отрицание ими прозвучавших обвинительных показаний.

Среди освобожденных от ответственности по результатам следствия оказались и участники выступления 14 декабря 1825 г., в том числе офицеры, принявшие самое непосредственное участие в мятеже. 15 июня 1826 г., вместе с резолюциями об административных наказаниях основной массы подследственных, император вынес решения о полном освобождении от наказания офицеров Гвардейского флотского экипажа, участников выступления 14 декабря: «Гвардейского экипажа лейтенантов Лермантова, Миллера и Цебрикова освободить немедленно и отправить в Гвардейский экипаж»[135].

Дмитрий Николаевич Лермантов был арестован вместе с другими офицерами экипажа, находившимися на Сенатской площади. Он вместе с основной массой офицеров-моряков находился в рядах восставших. Следствие не установило данных об участии его в тайном обществе или заговоре декабря 1825 г. Факт участия в мятеже смягчался тем, что Лермантов вскоре покинул восставшие части, не возбуждал солдат к мятежу и не возражал начальству[136]. Петр Федорович Миллер, согласно итоговой записке и справке «Алфавита», имел такой же «состав преступления»[137]. Александр Романович Цебриков, младший брат преданного Верховному уголовному суду Н. Р. Цебрикова, находился в рядах экипажа на Сенатской площади, но покинул их до разгрома мятежа[138].

На первый взгляд, очень важным представляется следующее обстоятельство: все перечисленные офицеры убедили следствие в том, что вышли на Сенатскую площадь, в надежде вернуть к порядку нижних чинов и находиться вместе со своей командой. Однако такое же обоснование причин присутствия в рядах восставших не было принято во внимание в других случаях – офицеры того же Гвардейского экипажа были наказаны административными наказаниями, а некоторые преданы Верховному уголовному суду. Факт полного освобождения участников мятежа от наказания по итогам процесса труднообъясним. Можно предположить, что на это решение императора оказали влияние следующие обстоятельства. Во-первых, все они не являлись ротными командирами экипажа; на последних лежала дополнительная ответственность: ведь они должны были не допустить вовлечения в мятеж подчиненных нижних чинов, поэтому вина их, как участников выступления, в глазах следствия, а особенно Николая I, в значительной степени увеличивалась (не случайно едва ли не все ротные командиры экипажа, ставшие участниками выступления, были преданы суду). Во-вторых, следствие не обнаружило каких-либо конкретных данных о причастности Лермантова, Миллера и Цебрикова к тайному обществу и заговору, в его распоряжении не было сведений о знании ими политических планов. В-третьих, не были выявлены следы их активного участия в событиях 14 декабря: по данным следствия, они не участвовали в возбуждении нижних чинов, не были заметны на самой Сенатской площади. В первые недели следствия, ранее перечисленных офицеров-моряков, по этим же причинам был освобожден от наказания их однополчанин, лейтенант Николай Алексеевич Колончаков[139]. Он был, по формулировке следствия, «оставлен без внимания», что означало заочное рассмотрение дела и освобождение от ответственности, однако известно, что все офицеры Гвардейского экипажа по возвращении в казармы вечером 14 декабря были задержаны и первоначально находились под арестом[140]. Очевидно, на некоторое время был арестован и Колончаков, вскоре освобожденный от следствия.

3. Члены тайных обществ и участники выступлений 1825–1826 гг., привлекавшиеся к следствию неарестованными

Среди участников тайных обществ, привлекавшихся к следствию, имеется группа лиц, вызывавшихся к допросу Следственного комитета по особому распоряжению императора без ареста или допрошенных без вызова в Комитет.