Калейдоскоп иллюзий. Сборник рассказов

Он с большим удовольствием вёл записи – и официальные, которые уже сделали файл пациентки симпатично пухленьким, и личные, для себя, настоящие, где он описывал абсолютно всё, что касалось женщины. И эти записи были для него интереснее и увлекательнее любого детектива – он считал, что до такого ни один, даже самый талантливый, писатель никогда не додумался бы. Никто не мог быть так же гениален, как он сам.

*

Знаешь, что его подвело в итоге? Я тебе отвечу. Нетерпение. Или он просто не смог совладать с собой. Хотя наши спецы-мозгоправы говорят, что он сам хотел, чтобы его поймали. Может, и правы они, чёрт его знает. Но то, что он поспешил, – факт.

Я всё ещё вяленько ковырялся в этом деле, где не было ничего, кроме растрёпанных чувств приятеля и моего желания сделать для него хоть что-нибудь. Что там найдёшь? Мои подозрения? Неверие брата в слабость сестры? Ну, навёл справки про этого мужика, поспрашивал людей. Ну, нашёл случаи суицида среди его пациентов. Но ведь это не преступление. Значит, у людей серьёзные проблемы были, не помогли им походы к психологу, бывает…

Только вот моё внимание к его делам сыграло нам на руку. Пару месяцев спустя ещё одна из его клиенток погибла. И её смерть тоже оказалась связана с водой. Поехала с мужем отдыхать и утонула в бассейне. Крику, конечно, поднялось, шуму, визгу. Но состава преступления опять не нашли – списали на несчастный случай. Плавала плохо, ну и не справилась. Никто ж её насильно не топил.

Знаешь, что меня в этой смерти ещё больше насторожило? Типаж. Она была такой же невысокой шатенкой за тридцать с карими глазами и проблемами в личной жизни, как и предыдущая. Они и с мужем-то на отдых поехали, чтобы побыть вдвоём и попытаться всё наладить. И опять гибель в воде. Что говоришь? Подозрительно? Вот и я так подумал.

Ну, и начал копать.

*

Последний визит Ирины был распланирован до мелочей. Она уже не владела собой. За эти месяцы их общения она стала не человеком – марионеткой в его руках. Она уже готова была выполнить всё, абсолютно всё, что он приказал бы ей. Но он действовал по-прежнему тонко, изящно, получая удовольствие от каждого хода в этой страшной и прекрасной игре.

Анатолий Маркович смотрел на исхудавшую бледную женщину, сидящую в уютном кожаном кресле, и видел в её карих глазах близкую смерть. Большего наслаждения сложно было представить, разве что находиться рядом, когда она сведёт счёты с жизнью. Но это нельзя – слишком опасно. Как бы ни была прекрасна смерть жертвы, рисковать из-за неё собственной жизнью он не был готов.

– Спасибо Вам, Анатолий Маркович, – заученно произнесла она, поднимаясь. – Будьте здоровы.

– — Прощайте, Ирина, – холодно сказал он, движением руки отпуская её и замирая в предвкушении, словно жених у брачного ложа.

Когда в местных новостях рассказали о прыгнувшей с моста женщине и даже показали запись с чьего-то мобильного телефона, волна удовольствия пронзила его с головы до ног.

– Хорошая девочка, – пробормотал он, вытирая слёзы, выступившие на глазах. – Послушная девочка.

*

Столько интересного мы с коллегами нарыли на этого психолога, что сами уже были не рады. Знаешь, сколько всего находится, если знать, где искать, куда смотреть? А потом оглядываешься и думаешь: ну как можно быть таким слепым? Оно же всё практически на поверхности лежало, только руку протяни и бери.

Психолог-то наш прекрасный оказался маньяком. Самым натуральным. Только среди его пациентов мы насчитали двенадцать эпизодов серии. Оно и понятно: пара суицидов в год среди пациентов уважаемого специалиста, через кабинет которого проходят десятки человек, а потом и сотни, – разве это статистика? Кто на это внимание обратит?

Вот и не обращали. А между тем с собой кончали почему-то только кареглазые шатенки за тридцать, которые приходили к нему с проблемами в личной жизни. И умирали все только через воду.

Жуть? Вот и я говорю – жуть жуткая. Мужик-то профессионал оказался, каких поискать. Тоненько так, постепенно мозги промывал клиенткам. Доводил до суицида профессионально, стопроцентно. Тебе такой гарантии ни одна бабка на приворот не даст, а этот на смерть давал, гад. Таких бы профессионалов в тыл врага забрасывать – и открытой войны не надо. Всех бы довёл до ручки, мать его ети…

Кстати, про мать. Угадай, откуда ноги росли, как оказалось? Ага, именно оттуда. Покопались мы в его личном деле – и всё на свои места встало. Он когда совсем пацаном был, от них отец ушёл. И ладно бы просто ушёл, так удрал с какой-то молодухой, даже не попрощался. Оставил мальца с матерью. А мать очень тяжело всё переживала, истерила всё время, на пацана орала, била, когда плакал… Потом обнимала, прощения просила. А когда накатывало – опять истерики, крики. Пить начала. Ну а ты знаешь, как оно бывает, когда баба пьёт…

А потом утонула пьяная в ванне. Пацана в детский дом. Там много чего прошёл, конечно, – никому такого не пожелаешь.

Да, ты правильно понимаешь. Не сама мать утонула. Он помог. И все эти годы помогал – то одной, то другой. Оттуда и типаж его жертв. Каждый раз в их лице маманю топил. Псих, чтоб его.

Интересно, что с ним дальше случилось? Ничего хорошего. Экспертиза признала вменяемым, так что в дурке отсидеться не вышло.

*

Сокамерники подняли тревогу только поутру, когда тело уже окончательно остыло. Анатолий Маркович лежал на полу в неестественной позе, выдающей боль и мучения. Рубашка на груди была влажной. Позже судмедэксперт констатировал смерть от утопления. Кружки оказалось достаточно. Говорят, при нужной сноровке утонуть можно даже в ложке.

*

Так что вот. Закрыли тогда это дело за смертью обвиняемого. А я тебе так скажу: не верю я этим мозгоправам. Раньше не верил, а после того дела так и вовсе перестал. И если сделают нам, как грозятся, обязательными ежемесячные походы к психологам, я лучше рапорт напишу и на пенсию, чем позволю кому-то у себя в голове копаться. Я ж не баба с проблемами в личной жизни, верно?

Атлант

«Так больше не может продолжаться. Это нужно прекратить. Раз и навсегда», – думала она, сидя рядом с ним на корточках в мерцающей полутьме городской ночи. Он был совсем рядом, только руку протяни, – привычный, знакомый каждой своей черточкой, каждой линией, каждой тенью и звуком. Такой знакомый, что она даже с закрытыми глазами и в полной мгле нашла бы дорогу к нему – казалось, к нему ведут все дороги мира.

Любила ли она его? Скорее нет, чем да. Её чувство было чем-то иным, не любовью. Нечто пахнувшее зависимостью и болезнью, сиявшее неоновыми сполохами порока. Нечто вязкое и тягучее, затягивающее и опутывающее сотней гибких щупалец. Нет, не любовь. Даже и близко не любовь. Но она погрязла в этих отношениях, провалилась по самую шею, и сейчас чувствовала, как ее засасывает ещё глубже – туда, откуда вырваться уже будет невозможно.

Любил ли он её? Точно нет. С его стороны это было… А что это было с его стороны? Он никогда бы не признался, даже если бы она спросила. Она и не спрашивала его, но в последнее время всё чаще задавала этот вопрос самой себе. Наверное, это было в его природе – тянуть к себе таких, как она. Он, казалось, был создан именно для этого. Именно таким девушкам он был желаннее всего, милее, притягательнее. Такой безупречный тандем: искуситель и жертва. Он зовёт, она не может ускользнуть. Он просто не мог быть другим. Он был собой и этим медленно, сладострастно и тягуче убивал её.

И она это понимала.

Это понимание не возникло сразу, в одно мгновение. Оно росло, и крепло, и занимало всё больше места в её сознании. «Так больше нельзя. Это зашло слишком далеко. С этим нужно что-то делать», – без конца пульсировало в её мыслях вот уже несколько недель. Но он был всё таким же притягательным, таким же желанным. Он так манил, что она не могла, просто не могла отказаться от ещё одного свидания, уговаривая себя, что оно последнее, и больше такого не будет. Никогда. Ни за что. Ни-ни. В конце концов, хозяйка она своему слову или нет?

Но потом было ещё одно, и ещё, и ещё…

Она запуталась в чувствах, эмоциях, страстях. Она запуталась в себе. Её разрывало на части от желания снова быть с ним и от страха, что он окончательно погубит её. Она страдала и тянулась. Она мечтала и винила себя за это. Она считала часы и минуты до новой встречи…

«Но больше так нельзя. Нет. Хватит. С меня довольно», – решила она наконец.

Он не произносил ни слова, только в темноте было едва слышно его тихое ровное дыхание.

– С меня хватит, – уверенно сказала она и встала. – Этому нужно положить конец. Я решила. Я начинаю новую жизнь. Слышишь? Ты больше не соблазнишь меня. С этой ночи я сама себе хозяйка и ты мне не указ.

Решительным шагом она направилась к выходу. Он остался позади – шикарный двухметровый блондин, плечистый, внушительный. Красавец. Атлант.

Она оглянулась и шумно выдохнула, глядя, как в полутьме ровно горят светодиодные индикаторы на его верхней панели.

– Больше никаких ночных походов к холодильнику, понял ты меня? – ещё раз проговорила она вслух и вышла из кухни с твердым намерением на это раз сдержать данное себе обещание.

Лето было не за горами.

(НЕ) любовь в Городе

Этот Город стал тесен для нас двоих.

С тех пор, как ты ушёл, я задыхаюсь. Мне не хватает воздуха, словно, уходя, ты забрал с собой не только моё сердце, но ещё и часть объёма лёгких прихватил. Что, в общем, неудивительно – в школе ты учился еле-еле, и с анатомией у тебя неважно.

Я не могу прийти в себя с той минуты, как ты бросил мне самые страшные слова в моей жизни. «Ты надоела мне. Больше здесь делать нечего. Разбирайся сама».

Вот и разбираюсь теперь. Со своей жизнью. Со своей болью. Со своей любовью-нелюбовью. Ношу в груди тянущую пустоту на том месте, где когда-то билось любящее сердце.

Мне сказали, время лечит. Чёрта с два! Куда ни пойду, вижу влюблённые пары, голубков, сердечки, цветочки. Даже памятники любят друг друга, обнимаются, держатся за руки. Даже росписи на стенах – о любви.

А я умираю от ненависти к тебе и от тоски по твоим рукам. Жажду для тебя такой же боли, как та, что ты причинил мне, и возвращения наших чувств и нашего счастья – того самого, что улетело от нас, растворилось, словно утренний туман.

Я сумасшедшая? Вполне возможно. Покажи мне женщину, которая бы сохранила рассудок в таких условиях!

Я хочу зажмуриться и не видеть, как всё кругом кричит о любви и напоминает о тебе. Я хочу перестать чувствовать – не будет любви, но не будет и боли. Я хочу снова стать здоровой.

Но мысль о том, что ты ходишь по одним улицам со мной, видишь те же самые картинки, дышишь тем же воздухом, заживо сжигает меня…

Каким богам молиться, чтобы прекратить эту пытку? На какой край земли убежать от навязчивости чужого счастья? Как разорвать оковы этого – ставшего таким злым и тесным – Города?

От себя-то не убежишь…

Под землёй

Ей повезло, она работала под землёй, а не на поверхности. Наконец-то. После стольких долгих лет в свете софитов она ушла в тень и теперь искренне этим наслаждалась. Наслаждалась неприметной ролью, тишиной, безлюдьем и спокойным, неторопливым течением жизни.

Кто бы мог подумать, что она пойдёт на это? Кого угодно спроси ещё пару лет назад – никто бы и в страшном сне не увидел её на теперешнем месте. Даже она сама. Всё же вроде было прекрасно. Вообще сама жизнь была прекрасной, от и до. Каждый шаг, каждое действие – всё было отлично. Никаких тебе встрясок, никаких по-настоящему серьёзных трудностей, бед. Казалось бы, живи и радуйся.

Она и радовалась. С самого детства всегда на людях, в перекрестье глаз – любующихся, восторженных, откровенно восхищающихся и даже ненавидящих… Но и ненависть – это тоже было внимание, и она купалась в нём. Пела в вокальной студии, участвовала в драмкружке, играла в лапту за школьную команду, ездила на олимпиады и занимала призовые места…

Потом был вуз, в который она поступила, выбрав специальность собственным решением, а не по советам родителей или педагогов. И там снова всё легко давалось. Специальность была интересной, интересно было погружаться в знания, искать новое и находить, пробовать себя и искать границы собственных возможностей… А ещё она снова пела, участвовала в конкурсах, играла в КВН, даже самого завидного парня на курсе отхватила себе в бойфренды. Чего ещё желать?

После выпуска осталась на кафедре, преподавала, ушла в науку ещё глубже. Аспирантура, научные конференции, статьи, исследования. И тоже вроде всё хорошо, гладко… А что научный руководитель подкатывал и делал неприличные предложения – так это факультетские байки, не более того. Разве ж может такой умный и ответственный дядька позволить себе подобное в отношении перспективного кадра?

Защита кандидатской. Замужество. Ребёнок. Работа в декрете, благо современная жизнь богата на возможности. Новые исследования, статьи, конференции, слёты… И всё так хорошо, так гладко, так красиво…

Когда она пропала, не сразу хватились. Никто даже не поверил, что она может пропасть. Позвонили мужу – он удивился. Как это – не ходит на работу? Как это – не отвечает на звонки? Вон же она, дома. Она и была дома – занималась ребёнком, что-то там делала, но за дверь выходить отказалась категорически. До криков, истерики, обмороков и попыток разбить собственную голову о стену.

Муж упрятал её в клинику неврозов, на работе подробности скрыли: зачем же портить репутацию факультета и кафедры сошедшей с ума сотрудницей, тем более уже добившейся определённых успехов в научной и преподавательской области? Пришлось уволить – с уклончивой формулировкой «по соглашению сторон».

Не сразу после выписки смогла она рассказать о том, что произошло. Слушая «исповедь», муж покрывался холодным потом и мысленно всё задавал и задавал себе один и тот же вопрос: «С кем я, чёрт побери, вообще живу?!» Сам бы он никогда не подумал, что такое возможно.

Отбитый на всю голову интроверт, всю жизнь выдававший себя за экстраверта. Человек, которому вбили в голову, каким правильно быть, – и пришлось следовать установке. Она была абсолютно и непререкаемо уверена в том, что нужна людям только такой – лёгкой, успешной, всё знающей и всё успевающей, крутящейся в гуще народа и событий, генерирующей эти события и сияющей. Только такой она имела право на жизнь.

Дурацкая детская установка. Теперь уже сложно было понять, как именно её умудрились в этом убедить, но ведь убедили же. И она жила всю жизнь именно так – показать всем, какая хорошая, чтобы иметь право жить в этом мире.

Но в детстве никто не рассказал, что у славы и внимания бывают оборотные стороны. Что будут люди, которые захотят сделать её своей, и с этим не всегда просто будет справиться. Что постоянно ломать себя, чтобы заслужить право на существование, окажется не так просто. Что привычка быть на людях выработается, но неотделимым от неё окажется уже привычный страх и отторжение.

«Я должна нравиться всем – но меня так это достало!»

И в один «прекрасный» день цунами накрыло. И чёртов научрук с его приставаниями и наглостью в профессиональной сфере. И постоянная суета. И вечная необходимость ломать себя. И детский страх, что если не будешь такой, «как надо», никто не подарит любви и тепла. И ощущение, что с каждым днём теряешь и теряешь себя, становишься всё меньше, исчезаешь, а твоё место уверенно занимает двойник – тот самый, который и поёт, и танцует, и в лапту, и кандидатскую, и на конференции… Захотелось только одного – уйти куда-нибудь далеко под землю, закопаться, и чтобы никто не трогал, не подходил, не заговаривал и вообще на время забыл о её существовании.

Так люди и попадают в психушку.

Впрочем, закончилось всё относительно благополучно. Ей повезло. Муж оказался сильнее, чем сам о себе думал. И любил её, как выяснилось, совсем не за то, за что её принято было любить. Он помог ей устроиться в архив, где она тихо и спокойно работала теперь в хранилище среди пыльных томов, подшивок газет и документов, в неярком свете и тихом шорохе систем кондиционирования. На то, чтобы снова найти себя, собрать по кусочкам и решить, как жить дальше, ей нужно было время. И ещё спокойствие. И муж подарил ей это всё.

Ей определённо повезло.

Что таится в темноте

Ночь. Тишина. Город погружается в сон. В одном из домов светится неярким светом окно. За окном – мама и малыш.

– Мамочка, не выключай свет, пусть горит!

– Малыш, но уже пора спать.

– Я буду спать, свет пускай горит. Я боюсь спать в темноте.

– Не нужно бояться. Ты просто будешь спать, а темнота – охранять твой сон.

– Мама, а вдруг там кто-то есть, в темноте? Вдруг кто-то сидит там и смотрит на меня, пока я сплю? Вдруг там страшные монстры? Или инопланетяне? Или волчок пришёл из лесу кусать меня за бочок? А может, там Бабай? Или Баба Яга?

– Там никого нет, малыш. В темноте нет ничего такого, чего не было бы при свете.

– Правда?

– Правда.

– А если есть?

– Нет. Правда нет. Темнота не страшная, малыш. Она уютная. Она как мама – обнимает, качает, убаюкивает, чтобы ты сладко спал до самого утра. А детки растут во сне. И ты встанешь утром сильным, бодрым и весёлым.

– Правда?

– Конечно.

Тёплая улыбка матери топит лёд страха, и малыш закрывает глаза, улыбаясь в ответ.

Ночь. Тишина. Малыш смотрит на тихо догорающие звездочки на потолке. Внезапно из коридора раздаётся громкий мяв, потом звук падения чего-то тяжёлого и сдавленный крик: «Пшла вон, зараза!» Он вскакивает и бежит на звук, забыв о том, что боится темноты.

– Мамочка! Мама! Что случилось?

– Ничего, малыш.

– А почему ты на полу и что за звуки это были?

Мать со смехом обнимает малыша и прижимает к себе, поглаживая ему спинку.

– Помнишь, я говорила тебе, что в темноте нет ничего страшного?

– Помню.

– Так вот, я была не совсем права. Кое-что там всё-таки есть.

– Что?

– Самое страшное в темноте – это твоя мама. Особенно когда она случайно наступает на кошку. Всё остальное – так, мелочи. Тебе совсем нечего бояться, малыш.

Серебристый смех малыша сливается со смехом матери. И даже кошка приходит к ним на руки. И во тьме засыпающего Города не остаётся больше ничего страшного.

Так ждать…

Пройти по краю. Измождённая, с сухими потрескавшимися губами. С волосами, в которых переплелись огонь и пепел. С худыми жилистыми руками, привыкшими сдерживать порывы, прятать вспыхивающие искры в сплетениях длинных пальцев, украшенных кольцами с непропорционально крупными для них камнями.

Остановиться. Посмотреть на заходящее солнце зоркими глазами, с каждым днём выцветающими, теряющими ту колдовскую, пугающую синеву, что он так любил когда-то. Сморгнуть набегающую слезу, мотнуть упрямой головой. Сжать зубы – до скрежета, до боли. Встретить наступающую тьму с высоко поднятой головой.

День, казавшийся непроходимым в лучах зарождающегося рассвета, прошёл. И ты выжила. Теряя кусочки неверной памяти в борьбе за каждое мгновение, ты выжила. И дождалась последнего луча ушедшего дня.

Но не дождалась того, чего так хотела дождаться.

И всё равно…

Завтра снова будет ещё один долгий день, который обязательно покажется вечностью. И снова не будет надежды на то, что ты сможешь пережить его. Но переживёшь.

Вздрагивая от каждого звука знакомого имени, которым зовут другого. Выдавливая по капле улыбку в ответ на улыбки знакомых. Сдерживая чувства привычными холодными пальцами. Не смотрясь в зеркало. Не плача. Не стеная.

Пугаясь того, что, возможно, уже сама не человек, а только тень.

Но переживёшь.

Ожидая. Зовя. Веря.

Кто знает, на что способна твоя вера и любовь? Может, в далёкой ледяной пустыне, куда тебе нет дороги, он почувствует твоё горячее дыхание? Как жаль, что ты все равно об этом не узнаешь…

Миром правит…

Михаил всегда знал, что не свободен и никогда не будет. Все эти разговоры о том, что нужно стремиться к свободе от предрассудков общества, от мнения окружающих, от собственных убеждений и страхов, от сценариев, заложенных в голову в детстве или вообще до рождения, он считал глупостью, потому что точно и определённо знал: даже самый высокопоставленный человек, обладающий огромной властью, зависим от чего-то, что им управляет.

Или кто.

Вот этот – ставленник определённой группы людей, пекущийся о её интересах, и он сделает всё, что ему велят покровители: украдёт, подставит, обманет, убьёт, устроит кризис или развяжет войну.

Этот выглядит здоровым и цветущим, но на самом деле страдает от бессонницы и панических атак, а потому вся его жизнь завязана на таблетках, которые он ест на завтрак, обед и ужин, без которых просто не сможет функционировать.

Вот эта красавица вызывает зависть у представительниц своего пола и огненное желание – у представителей пола противоположного, но и она не хозяйка себе. Она панически боится хода времени, а потому всё делает и делает пластические операции, которые скрывают возраст. Впрочем, и это не спасёт её, потому что время не обмануть.

Этот зависим от денег, этот – от славы, этот – от наркотиков. А эта милейшая и нежнейшая девушка – от любви и одобрения близких.

Михаил знал: все зависимы и все управляемы. Нужно только правильно определить, за какую ниточку дёрнуть. И это было его работой. Он зарабатывал на жизнь тем, что проводил частные расследования, досконально изучал жизнь своих подопечных и находил ту слабость, ту «несвободу», которую его клиенты потом использовали в своих интересах. Честная, но вместе с тем грязная профессия, сродни ремеслу патологоанатома: вскрыть, разобрать на детали, изучить и поставить диагноз. Работа, которую он делал точно и качественно. Работа, в которой он был профи.

Сегодня днём Михаил закрыл очередной контракт. Все материалы по делу, как обычно, передал клиенту в приватной обстановке – большую кучу компромата на известную женщину-политика, в последнее время получившую большую популярность у народа и обещавшую стать серьёзной головной болью для определённых кругов. Расследование показало, что навертела деятельная мадам прилично дел, но главной её несвободой оказалась, просто и банально, проблемная дочь, блудное дитя, наркоманка и преступница. Имея под рукой чудную девицу, мамочкой мог управлять кто и как угодно, вертеть во все стороны, как дешёвую проститутку, готовую на всё ради пары монет. Даже скучно.

Сколько таких историй было в его послужном списке, сколько болевых точек, ниточек управления! Он столько всего видел, что уже почти ничему не удивлялся. И даже тому, что им тоже пытались управлять, искать пути влияния, не удивлялся – таковы были издержки профессии. Однако эти попытки остались в прошлом, а он всё ещё у дел. И будет у дел, пока людьми можно будет управлять, – а значит, всегда. Всю жизнь.

Да и вряд ли кто-то сможет влиять на него напрямую, даже если действительно узнает его слабое место.

Михаил открыл запотевшую бутылку пива, только что извлечённую из холодильника, отрезал большой ломоть свежего бородинского хлеба и щедро намазал его майонезом. Деньги, которые принесла ему работа, открыли мужчине массу различных удовольствий, какие только можно было купить в этом мире, но не смогли стереть из его головы воспоминания о полуголодном существовании его трудного детства. Всегда и до сих пор им управлял только один страх – остаться голодным. Ну, и ещё майонез, конечно: именно он казался изысканнейшим лакомством в те далёкие времена и остался им по сей день.

Мужчина откусил от бутерброда внушительный кусок и с наслаждением откинулся в кресле, жуя и запивая пивом. Нет свободы и быть не может. Миром правит майонез. Определённо.

Тьма не вечна

Ночь темна. Ты смотришь вперёд – там только мрак и тени. Оглядываешься назад – тьма подступает, давит, словно гонит тебя. Туда, прочь, к краю. Тьма кругом, только жёлтый разбитый фонарь луны, тусклый и унылый, равнодушно смотрит с неба. Ему всё равно, пропадёшь ты в этой тьме или выживешь.

Иногда кажется, вокруг тебя только ночь и одиночество, и люди, оказывающиеся рядом, – лишь бездушные двойники этой грязно-жёлтой луны. Им всё равно, кто ты такой и что с тобой происходит. Ты протягиваешь руку во мрак – и ловишь только пустоту. Нет теплой руки в ответ. Ты зовёшь – а отзывается только эхо, такое же измученное одиночеством, как и ты. Ты пытаешься наощупь найти путь, который вывел бы туда, где сияет день, но нащупываешь только густой и плотный мрак. И пути нет.

Такое бывает.

В такие минуты, часы, дни всё не так и не то. И ты – будто вовсе не ты. И сил не хватает. И весь тот свет, что сиял в глубине твоего сердца, словно гаснет, задавленный страшной и хищной тьмой. И ты почти сдаёшься. Ты уже готов шагнуть в эту тьму и раствориться в ней.