Психолингвистика. Учебник для вузов

В этом споре принимали участие такие философы, как Протагор, Эпикур и др. Что же касается Платона, то, изложив устами своих героев – Кратила и Гермогена – обе точки зрения, он, от имени выведенного в диалоге Сократа, занимает среднюю линию. С одной стороны, слово далеко не всегда отражает сущность предмета; с другой – полная случайность связи между словом и предметом сделала бы невозможным человеческое общение. Подлинно правильный язык может существовать только в идее, вначале между звуками и обозначаемыми понятиями должна была существовать внутренняя связь; однако затем от «правильных» первоначальных слов было образовано такое множество других, что внутренняя связь между звуком и значением уже затемнилась и закреплена она благодаря сложившейся традиции.

С названной проблемой был связан и сильно интересовавший многих мыслителей античной Греции вопрос о происхождении языка. Античные философы выдвинули по существу все те идеи, которые значительно позднее (уже к восемнадцатому столетию) оформились как различные теории происхождения языка. Так, представители стоической школы Хрисиппа (280–206 до н. э.) придерживались теории звукоподражания, согласно которой язык возник благодаря тому, что человек имитировал звуки природы при помощи своего речевого аппарата. Последователи Эпикура (341–270 до н. э.) склонялись к мысли, что более правильной следует признать теорию междометий, согласно которой первоначальными элементами языка были непроизвольные выкрики, сопровождавшие те или иные человеческие эмоции. Отдельные же мысли Демокрита, нашедшие отражение в упомянутом выше диалоге Платона «Кратил», впоследствии составили основу теории социального договора, считавшей язык продуктом соглашения между людьми.

Одним из важных аспектов древнегреческой философии языка стала попытка осуществить классификацию слов на логической основе, которая впоследствии легла в основу традиционной схемы частей речи, сохранившейся с некоторыми изменениями вплоть до наших дней. Начало ее связано с именем Платона, который выделял в языке, или речи, две части – имя и глагол. К первому относятся слова, о которых что-либо утверждается (т. е. выступающие в функции подлежащих), ко второму – слова, показывающие, что именно утверждается об именах (т. е. выполняющие функцию сказуемых). Однако подлинная разработка логической системы частей речи связана с именем крупнейшего мыслителя античной Греции – Аристотеля (384–322 до н. э.).

Считая, что «природных» имен не существует и последние получают условное значение, когда становятся символами, Аристотель в своем труде «Поэтика» выделял следующие части речи: элемент, слог, союз, имя, глагол, член (т. е. артикль), падеж, предложение. Важнейшим среди них являются имя и глагол; различие между ними состоит в том, что значение первого лишено оттенка времени, а второе им обладает. Как имена, так и глаголы могут иметь падежи – косвенные формы и формы множественного числа.

После Аристотеля значительный вклад в изучение языка внесли представители стоической школы, которые, собственно, и перенесли логический термин «часть речи» в изучение языка. Уточнив понятие падежа и указав, что оно может применяться только по отношению к именам, они разделили падежи на прямой (именительный) и косвенные и дали последним названия (родительный, дательный и т. п.), которые в дальнейшем закрепились и в греческой, и – с добавлением отложительного падежа, аблятива – в латинской грамматике, перейдя впоследствии и в грамматики других языков. Представителям стоической школы обязан своим использованием и термин «синтаксис».

Будучи сторонниками концепции «фюсей» и считая, что слова изначально истинны и отражают действительную природу обозначаемых ими вещей, стоики поставили задачу: исследуя слова, вскрыть их истинную природу – этимон (по-гречески – «истина»). Поэтому с ними связывают зарождение этимологии – науки об истинном значении слова (хотя следует оговорить, что этимологическими рассуждениями занимался еще Платон). Однако с точки зрения сравнительно-исторического языкознания этимологические изыскания стоиков (как, впрочем, и других античных, средневековых и позднейших авторов вплоть до девятнадцатого века) являлись в своем большинстве ненаучными, что, впрочем, не умаляет их значения с философско-психологической точки зрения.

Наконец, говоря о древнегреческой философии языка, отмечают, что ее представители занимались и такой дисциплиной, как фонетика, хотя при этом отождествляли звуки и буквы.

После походов Александра Македонского и последовавшего вслед за смертью великого завоевателя распада его державы на ряд эллинистических государств (т. е. государств, в которых преобладали греческий язык и греческая культура, которые, однако, в определенной степени взаимодействовали с местными цивилизациями) начинается формирование нового этапа развития греческой лингвистической мысли, который часто называют грамматическим. Центром последнего становится эллинистический Египет, где в третьем-втором веках до н. э. сформировалась так называемая Александрийская школа грамматики, представленная именами Аристарха Самофракийского, Дионисия Фракийского, Дионисия Галикарнасского, Асклепиада из Мирлеи, Деметрия Хлора и др., создавших собственные, но близкие друг другу грамматические системы. Наиболее известной стала грамматика Дионисия Фракийского (170–90 до н. э.), содержание одной части которой составляет описание звуков речи, а другой – классификация слов и их форм.

Во втором веке до н. э. появляется сочинение Аполлония Дискола «О синтаксисе», причем сам термин толкуется в нем в широком смысле – как обозначение связи речевых элементов в их последовательности (слов в предложении, частей слов при словосложении, букв и слогов в слове и др.).

В рамках Александрийской школы создается и лексикографическая традиция, у истоков которой стояли Зенодот из Эфеса, Аристофан Византийский, Аполлодор Афинский и др. Типы создававшихся ими словарей были разнообразны: глоссарии (толкования непонятных слов и выражений), этимологические (пытавшиеся установить происхождение слов), диалектологические (где отражались особенности греческих диалектов), идеографические (группирующие слова по общности выражаемых ими понятий) и др.

Вне поля внимания александрийских ученых не оставались и философско-психологические аспекты языка. И здесь, в первую очередь, объектом изучения стал вопрос о том, существует ли в языке какая-либо закономерность (аналогия) или же все зависит от «капризов употребления», часто не совпадающих с общими правилами (аномалия).

Поднявшие эту проблему представители стоической философии утверждали, что господствует в языке именно закрепленная употреблением аномалия.

Представители же Александрийской школы, признанным главой которой считается упоминавшийся выше Аристарх Самофракийский (215–143 до н. э.), напротив, считали, что язык обладает регулярным характером и, описывая его слова и формы, необходимо, исходя из соответствующих принципов, указывать на случаи их неправильного употребления. Вероятно, отмеченное обстоятельство предопределило тот факт, что именно с александрийской традицией оказалось связанным создание систематических грамматик, о которых говорилось выше (хотя рядом с регулярными правилами – «аналогиями» в них отмечались и всякого рода отклонения от них – «аномалии»)[3].

Что касается древних римлян, то принято считать, что их знакомство с греческой традицией относится к 167 году до н. э., когда в Рим прибыл с посольством глава пергамской школы Кратес из Малоса. Характеризуя вклад римских ученых в изучение языка, часто подчеркивают, что он, по сравнению с трудами их греческих предшественников, был относительно незначителен, поскольку занимались они, главным образом, приложением александрийской системы к латинскому языку. Однако нельзя не обратить внимание на то бесспорное обстоятельство, что многие идеи, выдвинутые греческими авторами, были продолжены в рассуждениях их римских коллег. Наиболее полное отражение они (как, впрочем, и другие аспекты изучения языка) нашли в деятельности крупного римского ученого Марка Теренция Варрона (116–27 до н. э.), отличавшегося исключительной широтой интересов и писавшего по самым разнообразным проблемам, включая сельское хозяйство (многие взгляды греческих авторов известны именно благодаря его передаче).

Своеобразным итогом развития античной традиции стали два труда «Ars grammatica» («Грамматическое искусство») Элия Доната и «Institutionum grammaticarum» («Об основах грамматики») Присциана. Первая была создана в третьем-четвертом веках нашей эры и представляла собой относительно сжатый свод правил латинской грамматики. Вторая, появившаяся в Константинополе в шестом веке н. э. (т. е., строго говоря, уже после традиционно понимаемого «конца античности»)[4], состояла из 18 книг, представляя собой самую полную из античных грамматик. Именно она стала основной базой, на которую опирались в своих грамматических изысканиях средневековые авторы.

Таким образом, античные мыслители охватили в своих трудах большинство тех проблем, разработкой которых занимались ученые последующих веков. Поиск античных ученых имел смешанный характер: с одной стороны, усилия направлялись на описание изучаемого явления, что выражалось в грамматических разработках. Это – лингвистическая линия исследований. С другой стороны, ученые стремились понять глубинные основания слова; выясняли, возникает ли язык по уговору или «по природе». Эту сторону следует квалифицировать как психологическую. Таким образом, можно констатировать признаки психолингвистического подхода в теориях античных ученых.

2.1.3. Божественное происхождение языка

Одна из известных теорий происхождения языка говорила о его божественном начале. Она излагается в Библии как история о том, что Бог наделил Адама правом именовать все творения, созданные на земле. Адам, давая существам имена, вкладывал в них Божественную душу, вводил в мир Бога. Тогда имя становилось важнейшей составной частью называемого объекта и обожествлялось. Требовалось в этом случае объяснить, почему на земле много языков. Этому отвечала легенда о Вавилонской башне. Люди, поселившись в мире, обольстились мыслью о своем могуществе и решили, построив огромную башню высотой до неба, достигнуть Бога. Чтобы помешать их планам, Бог лишил их общего языка. Сделалось вавилонское столпотворение, работа по строительству башни не могла продолжаться, и люди рассеялись по земле каждый со своим языком.

Вавилонская башня. Гравюра М. Эшера. 1928 г.

Много позднее идея божественной сущности языка нашла свое проявление в так называемом имяславском движении в религиозно-философских разработках. Имяславие (по-гречески – ономатодоксия) в буквальном переводе означает прославление имени. Как философская тема оно зародилось в начале XX века в Афонском монастыре, возглавлявшемся тогда иеромонахом Антонием, и получило довольно широкое распространение в церковной среде, хотя и было поначалу осуждено церковной администрацией. Многие видные отечественные религиозные философы – П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков и особенно А. Ф. Лосев – поддерживали и разрабатывали идеи имяславия. Лосев считал их сущностью православного христианства, он рассматривал эту тему в двух своих крупных произведениях: Философия имени и Вещь и имя (Лосев. Бытие…, 1993).

Теория Лосева трактует природу языка в связи с деятельностью Первосущности, т. е. христианской Абсолютной Личности, Творца. Сущность сама себя облекает в язык, семантическую форму, которая соответствует цели самопонимания. Именование – это высший принцип самопроявления Сущности, на его основе через истечение энергии из Первосущности происходят первичные имена. Имя становится «энергийной скрепой» между первосущностью и бытием, внутренним стержнем бытия. В первичном имени содержится основа всех семантических процессов, протекающих в языковой деятельности человека.

Человеческое слово имеет ту же энергийную основу, что и первичные имена, поскольку личность владеет доступной ей степенью сущностной энергии. В человеческом слове происходит общение энергии первичного имени с энергией субъекта. Полное воссоединение с Сущностью в человеческом слове невозможно, но возможно частичное, опосредованное использование символа, несущего на себе энергию Сущности. «В этой вечной и чудесной смысловой игре абсолютного с самим собою и со всем инобытием и заключается последняя тайна именования», – завершает ученый свою вторую книгу Вещь и имя (там же, с. 880).

Идея божественности языка нашла свое проявление не только в науке и философии, но также в литературе, искусстве. Дух этой идеи содержится во многих поэтических произведениях Пушкина, Ахматовой. Очень ясно он выражен в стихотворении Н. Гумилева 1919 года Слово, сокращенный вариант которого приводится ниже.

В оный день, когда над миром новымБог склонял лицо Свое, тогдаСолнце останавливали словом,Словом разрушали города.И орел не взмахивал крылами,Звезды жались в ужасе к луне,Если, словно розовое пламя,Слово проплывало в вышине.Но забыли мы, что осиянноТолько слово средь земных тревог,И в Евангелии от ИоаннаСказано, что слово это Бог.

Представление о высокой значимости речи и языка выражается и в изобразительном искусстве. Известна фреска Боттичелли XV века, где изображена сцена представления Венерой юноши семи свободным искусствам. Эти искусства: Грамматика (слово, язык), Риторика, Логика, Арифметика, Астрономия, Геометрия, Музыка. Каждое искусство в виде аллегорической женской фигуры имеет в своих руках символ своего дела. Примечательно, что в руках Грамматики лук – символ посыла, направляемого в цель, а ее фигура возвышается надо всеми другими, символизируя ее власть.

Фреска Боттичелли.

В представленных здесь идеях трудно рассмотреть признаки психолингвистической ориентации. Однако для нашего анализа оказывается привлекательной обращенность к глубинным основаниям слова в мироустройстве. Мифологичность и налет мистицизма в приведенных суждениях не должны заслонить этого.

2.1.4. Идея рациональности языка. «Грамматика Пор-Рояля»

XVII век принес с собой идею рациональности в понимании природы языка. Эта идея восходила к философу Рене Декарту (1596–1650), который в своей работе «Рассуждения о методе для хорошего направления разума и отыскания истины в науках» утверждал, что в основе нашего мышления лежат рациональные врожденные идеи: числа, фигур, логические и математические понятия. Из этих идей возникает язык. Хорошо развитое мышление порождает ясный и логичный язык. Логика мысли отражается в логике языка. Каждому акту мысли есть соответствие в языке.

Монастырь Пор-Рояль.

Рациональное отношение к речи и языку отразилось в примечательном произведении, вышедшем в 1660 году в Париже. Это была относительно небольшая книга с длинным по обычаю того времени заглавием: «Грамматика общая и рациональная, содержащая основы искусства речи, изложенные ясным и естественным образом, толкование общего в языках и главные различия между ними, а также – многочисленные новые замечания о французском языке». Ее авторами (кстати, в первом издании их имена указаны не были) являлись двое французских ученых – логик и философ Антуан Арно (1612–1694) и крупный педагог, знаток классических и новых языков Клод Лансло (1615–1695).

Названной работе суждено было стать значительным явлением в истории науки о языке. Отношение к ней в разные эпохи было полярно противоположным – от восторженного признания до почти полного отрицания, но игнорировать этот труд оказалось невозможным.

В истории языкознания он известен под разными именами. Наиболее часто его называли «рациональной грамматикой», подчеркивая (опять-таки с различной оценкой) присущий названному сочинению логический характер. Встречаются также связанные с предыдущим термины «универсальная» и «всеобщая» грамматика (поскольку логическая основа является общей для всех языков). После работ Н. Хомского получило распространение словосочетание «картезианская лингвистика», выделяющая связь представленной в названном сочинении концепции с философской системой Рене Декарта[5]. Называли ее и «философской грамматикой». Наконец, по тому месту, где она была создана – знаменитому женскому монастырю Пор-Рояль под Парижем, вокруг которого существовал кружок ученых, в состав которого входили и авторы грамматики, она известна как «Грамматика Пор-Рояля».

При всей оригинальности и научном новаторстве создателей «Грамматики Пор-Рояля», ее появление имело своих научных предшественников. Во Франции выделяют в этой связи деятельность Пьера де ля Раме (латинизированная форма – Рамус) (1515–1572), трагически погибшего в Варфоломеевскую ночь. Им были созданы грамматики греческого, латинского и французского языков, в которых, помимо орфографических и морфологических наблюдений, завершается создание синтаксической терминологии и принимает окончательный вид сохранившаяся до наших дней система членов предложения. Еще более важную роль сыграла написанная по-латыни книга испанского ученого Франсиско Санчеса (латинизированная форма – Санкциус) (1523–1601) «Минерва, или о причинах латинского языка», вышедшая в свет в 1587 году. Ее теоретические основания оказываются близки логическому базису «Грамматики Пор-Рояля».

Философской основой концепции авторов «Грамматики Пор-Рояля», как уже отмечалось, стала рационалистическая система Декарта, хотя сам Арно и полемизировал со своим великим современником по некоторым вопросам. Основную задачу своей работы авторы видели в создании такой системы, которая позволила бы разумно объяснить явления, либо общие для всех языков, либо присущие хотя бы некоторым из них. Вместе с тем они не отказывались и от решения нормативных задач: сама грамматика определяется как «искусство речи» и в ряде случаев указывается, какие обороты следует «рекомендовать к употреблению». В качестве фактического материала использовались, помимо французского, данные традиционных классических (древнегреческого, латинского, древнееврейского), а также в определенной степени, других языков, прежде всего романских.

Выделяются следующие моменты в основных положениях «Грамматики Пор-Рояля»:

– Существует общая логическая основа для всех языков, от которой, однако, отдельные конкретные языки отклоняются в большей или меньшей степени. Грамматика теснейшим образом связана с логикой, призвана ее выражать и базируется на ней. Отсюда следует, что грамматический разбор самым тесным и непосредственным образом связан с логическим.

– Вместе с тем между грамматикой и логикой нет однозначного соответствия. Так, логически сложные понятия могут выражаться в простых словах, а простые понятия – в сложных терминах.

– В каждом языке можно выделить «ясные» и «сложные» значения. Первые логически упорядочены и доступны логическому анализу, по существу и воплощая мысль, которая выражается в языке; вторые представляют собой языковые выражения, логически не упорядоченные, противоречивые, управляемые только обычаем, подверженные моде и капризам вкуса отдельных людей.

– Между двумя слоями языка – рациональным и обиходным – существуют достаточно сложные отношения. «Обиход» не всегда согласуется с «разумом»: например, собственные имена, обозначая вещь единичную и определенную, не нуждаются в артикле, однако последний в греческом часто ставится даже с именами людей, а в итальянском такое употребление стало обычным. Аналогичными «причудами обихода» можно объяснить и родовую принадлежность тех существительных, у которых она не мотивирована: скажем, латинское arbor («дерево») женского рода, а французское arbre – мужского.

– Предложение определялось в «Грамматике» как высказанное нами суждение об окружающих предметах и говорилось, что каждое предложение имеет обязательно два члена: субъект, о котором что-то утверждается, и атрибут – то, что утверждается. Авторы «Грамматики Пор-Рояля» обращают внимание на те случаи, когда одно предложение может заключать в себе несколько суждений. Например, в предложении «Невидимый Бог создал видимый мир» наличествуют три суждения: 1) Бог невидим; 2) Он создал мир; 3) Мир видим. Главным здесь является второе предложение, тогда как первое и третье представляют собой придаточные, входящие в главное как его собственные части.

– В отличие от философов последующего – восемнадцатого столетия Арно и Лансло не говорят прямо о происхождении языка. Однако используемые ими выражения типа «люди изобрели», «люди придумали» и т. п. позволили исследователям прийти к выводу, что они склонялись к идее, согласно которой язык можно рассматривать как продукт соглашения между людьми и тем самым в какой-то степени их можно признать предшественниками теории «общественного договора».

Дальнейшая судьба «Грамматики Пор-Рояля» оказалась сложной. В течение последующих десятилетий появился, прежде всего в самой Франции, ряд трудов, исходивших из ее основных положений, но вместе с тем модифицирующих и уточняющих их. Особую роль сыграли примечания к ней выполненные почти столетие спустя (в 1754 году) королевским историографом Шарлем Пино Дюкло (1704–1772), который рассматривал важный для нормативной грамматики вопрос о соотношении между «разумом» и «обиходом» и возможности сознательного «исправления» языка.

Воздействие «Грамматики Пор-Рояля» не ограничивалось пределами Франции. Будучи переведенной на ряд европейских языков, она послужила толчком для создания ряда аналогичных исследований, среди которых выделяют труд английского ученого Джеймса Харриса (1709–1786) «Гермес, или философское исследование о языке и универсальной грамматике», вышедший в 1751 году. Сам же принцип логического подхода к описанию языка продолжал сохраняться еще во многих лингвистических трудах XIX века, найдя свое воплощение в трудах немецкого ученого Карла Беккера (1775–1848).

Однако с возникновением сравнительно-исторического языкознания «Грамматика Пор-Рояля», попавшая в «донаучный» период изучения языка, стала объектом ожесточенной критики, прежде всего за то, что в ней отсутствовала идея исторического развития языка, а сами языковые факты «втискивались» в логические схемы. И лишь ХХ столетие, в свою очередь, пересмотревшее претензии компаративистики на исключительную «научность», вновь «реабилитировало» труд Арно и Лансло, в чем Ноам Хомский сыграл активную роль.

В заключение раздела отметим выраженность психолингвистической ориентации «Грамматики Пор-Рояля». Основной вектор анализа в книге – последовательное проведение сопоставления логических мыслительных операций, совершаемых по ходу речевой деятельности человеком, со способом выражения этих операций в лингвистических (грамматических) формах.

Проблема выражения в речи мыслительного содержания сохраняет свое значение и в науке сегодняшнего дня. Передача мысли – одна из основных функций языка. Однако передача эта не может происходить непосредственно как некоторого рода «отражение» мысли в речи говорящего. Это «отражение» составляет глубокую научную проблему, частично разрабатываемую в рамках темы «речевая семантика».

2.1.5. Значение внешних воздействий или внутренних способностей к языку. Лейбниц против Локка

Один из активно обсуждаемых вопросов современной психолингвистики обращен к теме зависимости языка от внешних или внутренних условий. Этот вопрос рассматривается сейчас преимущественно в аспекте онтогенеза: в какой мере речь младенца развивается как усвоение речи окружающих или же основное значение имеют заложенные от рождения психические способности. Эта альтернатива расколола научные позиции. В XX веке преобладала так называемая «социологическая модель», согласно которой «речевое развитие» идет как «вращивание» данного извне языкового материала в психику младенца. Прогресс психогенетики и более пристальное изучение речевого онтогенеза накопили убедительные данные о первостепенной значимости «внутренних», психологических способностей. Альтернатива продолжает сохранять актуальность.

Обращение к истории обнаруживает предшественников сегодняшней проблемы еще в XVII–XVIII веках. Здесь в первую очередь следует назвать имена англичанина Джона Локка (1632–1704), отстаивавшего идею первенства внешних воздействий в усвоении языка, и немецкого ученого Готфрида Лейбница (1646–1716), подчеркнувшего значение внутренних психологических способностей.