Младая донна, в блеске состраданья,В сиянии всех доблестей земных,Сидела там, где Смерть я звал всечасно;И, глядя в очи, полные терзанья,И внемля звукам буйных слов моих,Сама, в смятенье, зарыдала страстно.Другие донны, поспешив участноНа плач ее в покой, где я лежал,Узрев, как я страдал, –Ее услав, ко мне склонились строго.Одна рекла: «Пободрствуй же немного»,А та: «Не плачь напрасно».Когда ж мой бред рассеиваться стал,Мадонну я по имени назвал.Мой голос был исполнен так страданья,Так преломлен неистовостью слез,Что я один мог распознать то слово,Но, устыдясь невольного деянья,Бесчестия, что я Любви нанес,Я, помертвев, упал на ложе снова.Раскаяние грызло так сурово,Что, устрашившись вида моего:«Спешим спасти его!» –Друг другу донны тихо говорилиИ, наклонясь, твердили;«Как бледен ты! Что видел ты такого?»И вот чрез силу взял я слово самИ молвил: «Донны, я откроюсь вам!Я размышлял над жизнью моей бреннойИ познавал, как непрочна она,Когда Любовь на сердце потаенноЗаплакала, шепнув душе смятенной,Унынием и страхом сражена:«Наступит день, когда умрет мадонна!»И отшатнулся я изнеможенноИ в дурноте глаза свои смежил,И кровь ушла из жил,И чувства понеслись в коловращенье,И вот воображенье,Презрев рассудком, в дреме многосонной,Явило мне безумных донн черты,Взывающих: «Умрешь, умрешь и ты!..»И я узнал еще о дивном многомВ том буйном сне, который влек меня:Я пребывал в стране неизъясненной,Я видел донн, бегущих по дорогам,Простоволосых, плача и стеня,И мечущих какой-то огнь нетленный.Потом я увидал, как постепенноСвет солнца мерк, а звезд – сиял сильней;Шел плач из их очей,И на лету пернатых смерть сражала,И вся земля дрожала,И муж предстал мне, бледный и согбенный»И рек: «Что медлишь? Весть ли не дошла?Так знай же: днесь мадонна умерла!»Подняв глаза, омытые слезами,Я увидал, как улетает ввысьРой ангелов, белая словно манна;И облачко пред ними шло как знамя,И голоса вокруг него неслись,Поющие торжественно: «Осанна!»Любовь рекла: «Приблизься невозбранно, –То наша Донна в упокойном сне».И бред позволил мнеУзреть мадонны лик преображенный;И видел я, как донныЕго фатой покрыли белотканой;И подлинно был кроток вид ея,Как бы вещавший: «Мир вкусила я!»И я обрел смирение в страданье,Когда узрел те кроткие черты, –И рек: «О смерть! Как сладостна ты стала!»Я вижу лик твой в благостном сиянье,Зане, пребыв с моею Донной, тыНе лютость в ней, но милость почерпала.И вот душа теперь тебя взалкала;Да сопричтусь к слугам твоим и я, –Приди ж, зову тебя!»Так с горестным обрядом я расстался.Когда ж один остался,То молвил, глядя, как вся высь сияла:– Душа благая, счастлив, кто с тобой! –Тут вы, спасибо, бред прервали мой».

В этой канцоне две части: в первой я говорю, обращаясь к некоему лицу, о том, как я был избавлен от безумного видения некими доннами и как я обещал им поведать о нем; во второй – говорю, как я поведал им. Вторая начинается так: «Я размышлял над жизнью моей бренной…». Первая часть делится на две: в первой – говорю о том, что некие донны, и особенно одна из них, говорили и делали по причине моего бреда, до того как я вернулся к действительности; во второй – говорю о том, что эти донны сказали мне, после того как я перестал бредить; начинается же эта часть так: «Мой голос был…». Потом, говоря: «Я размышлял…» – я повествую, как рассказал им о моем видении об этом есть тоже две части; в первой – излагаю это видение по порядку, во второй, сказав о том, когда они окликнули меня, благодарю их в заключение; эта часть начинается так: «Тут вы, спасибо…».

XXV

Может случиться, что усомнится человек, достойный того, чтобы ему разъяснили любое сомнение, и усомнится он, может быть, в том, почему я говорю о Любви так, словно она существует сама по себе не только как мыслимая субстанция, но как субстанция телесная; а это, согласно истинному учению, ложно, ибо Любовь не есть субстанция, но состояние субстанции. А то, что я говорю о ней как о теле – даже как о человеке, – явствует из трех вещей, которые я говорю о ней. Я говорю, что видел, как она идет ко мне; а так как слово «идет» говорит о пространственном движении, в пространстве же движется, согласно Философу, лишь тело, то и явствует, что я полагаю, будто Любовь есть тело. Я говорю еще о ней, что она смеялась, и еще, что она говорила; эти же вещи, кажется, свойственны лишь человеку, особливо же смех; отсюда явствует, что я полагаю, будто она человек. Дабы разъяснить эту вещь, поскольку это будет теперь уместно, – надлежит прежде всего вспомнить, что в старину не было воспевателей любви на языке народном; но воспевали любовь некоторые поэты на языке латинском: я говорю, что у нас, как, может быть, и у других народов случалось и еще случается, произошло то же самое, что было в Греции: не народные, но ученые поэты занимались этими вещами. И прошло лишь немного лет с тех пор, как впервые появились эти народные поэты, ибо говорить рифмами на языке народном – это почти то же, что сочинять стихи по-латыни. [И вот доказательство тому, что прошло немного времени: если бы мы захотели поискать на языке «ос» или на языке «si», то мы не нашли бы вещей, сочиненных за сто пятьдесят лет до нашего времени. Причина же тому, что некоторые невежды снискали славу умеющих сочинять, – в том, что они были как бы первыми, которые сочиняли на языке «si»]. Первый же, кто начал сочинять как народный поэт, был побужден тем, что хотел сделать свои слова понятными донне, которой было бы затруднительно слушать стихи латинские. И это – в осуждение тем, которые слагают рифмы о чем-либо другом, кроме любви, ибо такой способ сочинять был изобретен с самого начала ради того, чтобы говорить о любви. И вот, так как поэтам дозволена большая вольность речи, нежели сочинителям прозаическим, а слагатели рифм суть не иное что, как поэты, говорящие на языке народном, то достойно и разумно, чтобы им была дозволена большая вольность речи, чем другим сочинителям на народном языке: поэтому ежели какая-либо риторическая фигура или украшение дозволены поэтам, то они дозволены и слагателям рифм. Таким образом, если мы видим, что поэты обращались к неодушевленным вещам так, словно в них есть чувство и разум, и наделяли их речью и делали это не только с вещами существующими, но и вещами несуществующими, и рассказывали о вещах, которых нет, будто те говорят, и рассказывали, что многие состояния владеют речью, как если бы они были субстанциями и людьми, то пристало и слагателям рифм делать то же, но не безо всякого разума, а настолько разумно, чтобы можно было потом разъяснить все в прозе.

XXVI

Благороднейшая Донна, о которой здесь повествовалось, снискала себе такое благоволение у народа, что, когда она проходила по улице, люди сбегались, чтобы увидеть ее, вследствие чего дивная радость охватывала меня. И когда она находилась вблизи от кого-нибудь, то столь великое почтение нисходило в его сердце, что он не дерзал ни поднять глаза, ни ответить на ее поклон; и многие, которые испытали это, смогли бы служить мне в том свидетелями перед всяким, кто не поверит этому. Так, венчанная и облаченная смирением, проходила она, ничуть не кичась тем, что она видела и слышала. Говорили многие, после того как она проходила: «Это не женщина, но один из прекраснейших ангелов неба». Другие же говорили: «Она – чудо, да будет благословен Господь, имеющий власть творить столь дивно». И казалась она, говорю я, столь благородной и исполненной столь великой прелести, что те, которые видели ее, ощущали в себе сладость такую чистую и нежную, что и выразить ее не могли; и не было никого, кто, видя ее, не вздохнул бы тотчас же поневоле. Такие и еще более дивные вещи происходили под ее благостным действием. И вот, поразмыслив об этом и желая вновь взяться за стиль, дабы хвалить ее, я решил сказать слова, в которых изъяснил бы ее дивное и превосходное действие, чтобы не только те, которые могли воочию видеть ее, но и другие узнали бы о ней то, что можно изъяснить словами. И вот я сочинил сонет, который начинается «Столь благородна…».

Столь благородна, столь скромна бываетМадонна, отвечая на поклон,Что близ нее язык молчит, смущен,И око к ней подняться не дерзает.Она идет, восторгам не внимает,И стан ее смиреньем облачен,И кажется: от неба низведенСей призрак к нам, да чудо здесь являет.Такой восторг очам она несет,Что, встретясь с ней, ты обретаешь радость,Которой непознавший не поймет,И словно бы от уст ее идетЛюбовный дух, лиющий в сердце сладость,Твердя душе: «Вздохни…» – и воздохнет.

Этот сонет столь легко понять благодаря рассказанному прежде, что нет нужды в каких-либо подразделениях, и поэтому, оставляя его, я говорю, что моя Донна снискала столь великое благоволение, что не только она была чтима и прославлена, но ради нее чтимы и прославлены были многие. И вот я, видя это и желая показать тем, кто этого не видал, решил сказать еще слова, в которых было бы это выражено; и тогда я сочинил этот второй сонет, который рассказывает, как ее благость действовала в других, – как то явствует из его разделения:

Взирает на достойнейшее тот,Кто на мадонну среди донн взирает, –В веселии за нею он течетИ Господа за милость восхваляет.Такую благость взгляд ее лиет,Что зависти никто из донн не знает,Но всех она в согласии ведетИ верой и любовью оделяет.Все перед ней смиренно клонят лик,Но не себе она тем славу множит,А каждому награду воздает;И свет ее деяний столь велик,Что лишь кому на мысль она придет,Тот о любви не воздохнуть не может.

В этом сонете три части; в первой я говорю о том, среди каких людей Донна казалась наиболее дивной; во второй – говорю о том, как благотворно было ее общество; в третьей – говорю о тех вещах, которые благостно производила она в других. Вторая часть начинается так: «В веселии за нею…»; третья так: «Такую благость…». Эта последняя часть делится на три: в первой я говорю о том, как под ее действием менялись сами донны; во второй – говорю о том, как под ее действием менялись донны на взгляд других; в третьей – говорю о том, что благостно производила она не только в доннах, но и во всех людях, и не только своим присутствием, но и памятью о себе. Вторая начинается так: «Все перед ней…»; третья так: «И свет ее деяний…».

XXVII

После этого стал я однажды размышлять о том, что сказал я о моей Донне – то есть об этих двух написанных выше сонетах; и когда я увидел в моем размышлении, что не я сказал о том, как под ее действием меняюсь я сам, то подумал я, что сказано мною слишком мало. И поэтому я решил сказать слова, в которых поведал бы, как, я приуготовлен к действиям ее, а равно о том, как действует на меня ее благость. И, не надеясь, что сумею изложить это с краткостью сонета, я начал тогда канцону, которая начинается «Так длительно…».

Так длительно Любовь меня томилаИ подчиняла властности своей,Что как в былом я трепетал пред ней,Так ныне сердце сладость полонила.Пусть гордый дух во мне она сломила,Пусть стали чувства робче и слабей, –Все ж на душе так сладостно моей,Что даже бледность мне чело покрыла.Поистине любовь так правит мной,Что вздохи повсеместно бьют тревогуИ кличут на помогуМою мадонну, щит и панцирь мой:Она спешит, и с ней – мое спасенье,И подлино чудесно то явленье.

XXX

После того как благороднейшая Госпожа отошла от века сего, остался названный город весь словно бы вдовым и лишенным всего достоинства; и вот я, все еще плача в осиротевшем этом городе, написал старейшинам страны нечто о состоянии его, взяв началом слова пророка Иеремии, которые гласят: «Quomodo sedet sola civitas…». Говорю же я это к тому, чтобы иные не удивлялись, отчего привел я его выше как вступление к новому предмету, идущему затем. Если же кто-нибудь захотел бы упрекнуть меня. В том, что я не пишу здесь слов, которые следуют за теми, уже приведенными, то оправданием мне служит то, что с самого начала моим замыслом было писать не иначе, как языком народным; вот и вышло бы, что если бы я написал слова, следующие за теми, что приведены, – все латинские, – то было бы это чуждо замыслу моему; подобного же мнения, знаю, держится и мой первый друг, которому я пишу это, то есть что писать это я должен не иначе, как на языке народном.

XXXI

После того как глаза мои несколько выплакались и были так истомлены, что не могли уже дать исход грусти моей, я задумал попытаться дать ей исход в нескольких горестных словах; и поэтому я решил сочинить канцону, в которой, печалясь, размышлял бы о Той, из-за кого стала губительницей моей души столь великая скорбь; и я начал тогда канцону, которая начинается: «Устали очи, сердцу сострадая…». А для того чтобы эта канцона, когда дочтут ее до конца, казалась одинокой, словно вдова, я дам ей подразделенья прежде, нежели напишу ее самое; и так же отныне буду делать и впредь. Я говорю, что в этой злосчастной канцоне три части: первая есть вступление; во второй я размышляю о Ней; в третьей – я нежно обращаюсь к канцоне. Вторая часть начинается так: «Сияет Беатриче…»; третья так: «Канцона моя горькая…». Первая часть делится на три; в первой – говорю о том, что влечет меня говорить; во второй – говорю, кому хочу я говорить; в третьей – говорю, о ком хочу говорить. Вторая начинается так: «Но помню я…»; третья так: «Хочу в слезах…». Потом, когда говорю: «Сияет Беатриче…» – я размышляю о ней; и этому отдаю я две части: сначала говорю о причине, по которой была она взята; затем говорю, как другие оплакивают ее уход; начинается же эта часть так: «Прекрасную покинув плоть…». Эта часть делится на три: в первой – говорю, кто не оплакивает ее; во второй – говорю, кто оплакивает ее; в третьей – говорю о моем состоянии. Вторая начинается так: «Но скорбь, и воздыханья…»; третья так: «Меня страшат…». Потом, когда говорю: «Канцона моя горькая…» – обращаюсь к этой канцоне, указывая ей, к каким доннам надлежит ей идти и пребывать с ними.

Устали очи, сердцу сострадая,Влачить тоски непоборимый гнет,Напечатлевший знак на них сурово.И, тяготу свою избыть желая,Что к смерти с каждым днем меня влечет,Хочу я вздохам предоставить слово.Но помню я, что надлежит мне снова,Как, в дни, когда мадонна между насЖила, о донны, – к вам мой стих направить,Его лишь вам представить,Чтоб низкий слух не восприял мой глас;Хочу в слезах пред вами Ту восславить,Что на небе укрыла облик свой,Любовь в тоске оставивши со мной.Сияет Беатриче в небе горнем,Где ангелы вкушают сладость дней;Она для них покинула вас, донны, –Унесена не холодом тлетворным,Не зноем, умерщвляющим людей,Но благостью своей непревзойденной.Ее души, смиреньем напоенной,Вознесся свет к высоким небесам,И возымел желание ЗиждительПризвать в свою обительТу, на кого возрадовался сам.И помысел исполнил Повелитель,Зане он видел, что юдоль сияНе постигает благости ея.Прекрасную покинув плоть, благаяЕе душа, всемилости полна,В пресветлом месте славно пребывает.Кто слез не льет, о Дивной размышляя,Тот сердцем камень, в том душа грязна,Тот благостыни никогда не знает,Тот помыслов высоких не вмещает,Пред тем сокрыт навеки лик ея.Вот отчего не видал он рыданьяНо скорбь, и воздыханья,И смерти зов, и тягость бытияИзведал тот навек влача терзаньяКому душа вещала в некий час,Кем Та была и как ушла от насМеня страшат жестокие томленья.Когда приводит мысль на тяжкий умТу, по которой сердце так страдает;И я прошу у смерти избавленьяИ чувствую такую сладость дум,Что тотчас цвет лицо мое меняет.Но лишь мечта желанное являет,Ко мне беда со всех сторон спешит,И я в смятенье мужество теряюИ облик вновь меняю,И с глаз людских меня уводит стыд;Но только лишь в сиротстве возрыдаюПред Беатриче: «Вот тебя уж нет!»Как слышу с выси ласковый ответ.Унынье слез, неистовство смятеньяТак неотступно следуют за мной,Что каждый взор судьбу мою жалеет.Какой мне стала жизнь с того мгновенья,Как отошла мадонна в мир иной,Людской язык поведать не сумеет.Вот отчего, о донны, речь немеет,Когда ищу сказать, как стражду я.Так горько жизнь меня отяготила,Так радости лишила,Что встречные сторонятся меня,Приметив бледность, что мне лик покрыла.Одна мадонна с неба клонит взор,И верю: благ мне будет приговор.Канцона моя горькая, иди жеВ слезах туда, где донны и девицы,Кому твои сестрицыВеселие привыкли приносить.Ты ж, чей удел – дитятей скорби быть,Тщись, сирая, в чужой семье ужиться.

XXXIV

В тот день, когда свершился год с той поры, как Донна стала гражданкой вечной жизни, сидел я в одном месте, где, вспоминая о ней, рисовал я ангела на неких листах; и в то время как я рисовал его, поднял я глаза и увидел возле себя людей из числа тех, кому надлежит воздавать почтение. Они же смотрели на то, что я делаю, и, как потом было сказано мне, они стояли уже некоторое время, я же не замечал этого. Когда я увидал их, я встал и, поклонившись, сказал: «Некто был только что со мной, поэтому я и задумался». И вот после их ухода вернулся я к своей работе, то есть к рисованию обликов ангела, и, когда я совершил это, пришла мне мысль сказать слова, как бы в память годовщины, и написать тем, которые пришли ко мне. И тогда сочинил я следующий сонет, который начинается: «Она предстала памяти моей…» – и в котором два начала; поэтому я подразделяю его согласно с одним и согласно с другим. Я говорю, что согласно с первым – в этом сонете три части: в первой – говорю, что Донна пребывала уже в моей памяти; во второй – говорю о том, что сделала в силу этого со мной Любовь; в третьей – говорю о действиях Любви. Вторая начинается так: «Заслышав зов…»; третья так: «Они неслись…». Эта часть делится на две: в первой я говорю, что все мои вздохи исходили, беседуя друг с другом; в другой – говорю, как иные из них говорили некие слова, отличные от других; вторая часть начинается так: «И у кого всех горестней…». Таким же образом делится он согласно со вторым началом, с той лишь разницей, что в одной первой части я говорю о том, когда Донна пришла мне так на память, в другой же об этом не говорю.

ПЕРВОЕ НАЧАЛООна предстала памяти моей,Благая Донна, призванная нынеГосподней волей к вечной благостынеНа небеса, где Приснодева с ней.ВТОРОЕ НАЧАЛООна предстала памяти моей,Та Донна, по которой плачет нынеЛюбовь, – в тот миг, когда во благостынеСмотрели вы на лик, что дал я ей.Заслышав зов среди дремы своей,Любовь в сердечной ожила пустыне,Промолвив вздохам: «Поспешим к святыне!»И, возрыдав, те понеслись быстрей.Они неслись и жаловались вслухСловами, исторгавшими не разТок слез из глаз, что скорбию объяты.И у кого всех горестней был глас.Те шли, твердя: «О благородный дух,Сегодня год, как в небо поднялся ты!»

Данте Алигьери

Божественная комедия

Перевод с итальянского М. Лозинского

Ад

Песнь первая1 Земную жизнь пройдя до половины[5],Я очутился в сумрачном лесу,Утратив правый путь во тьме долины.4 Каков он был, о, как произнесу,Тот дикий лес, дремучий и грозящий,Чей давний ужас в памяти несу!7 Так горек он, что смерть едва ль не слаще.Но, благо в нем обретши навсегда,Скажу про все, что видел в этой чаще.10 Не помню сам, как я вошел туда,Настолько сон меня опутал ложью,Когда я сбился с верного следа.13 Но, к холмному приблизившись подножью[6],Которым замыкался этот дол,Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,16 Я увидал, едва глаза возвел,Что свет планеты[7], всюду путеводной,Уже на плечи горные сошел.19 Тогда вздохнула более свободнойИ долгий страх превозмогла душа,Измученная ночью безысходной.22 И словно тот, кто, тяжело дыша,На берег выйдя из пучины пенной,Глядит назад, где волны бьют, страша,25 Так и мой дух, бегущий и смятенный,Вспять обернулся, озирая путь,Всех уводящий к смерти предреченной.28 Когда я телу дал передохнуть,Я вверх пошел, и мне была опораВ стопе, давившей на земную грудь.31 И вот, внизу крутого косогора,Проворная и вьющаяся рысь.[8]Вся в ярких пятнах пестрого узора.34 Она, кружа, мне преграждала высь,И я не раз на крутизне опаснойВозвратным следом помышлял спастись.37 Был ранний час, и солнце в тверди яснойСопровождали те же звезды вновь,Что в первый раз, когда им сонм прекрасный40 Божественная двинула Любовь.[9]Доверясь часу и поре счастливой,Уже не так сжималась в сердце кровь43 При виде зверя с шерстью прихотливой;Но, ужасом опять его стесня,Навстречу вышел лев с подъятой гривой.46 Он наступал как будто на меня,От голода рыча освирепелоИ самый воздух страхом цепеня.49 И с ним волчица, чье худое тело,Казалось, все алчбы в себе несет;Немало душ из-за нее скорбело.52 Меня сковал такой тяжелый гнетПеред ее стремящим ужас взглядом,Что я утратил чаянье высот.55 И, как скупец, копивший клад за кладом,Когда приблизится пора утрат,Скорбит и плачет по былым отрадам,58 Так был и я смятением объят,За шагом шаг волчицей неуемноТуда теснимый, где лучи молчат.61 Пока к долине я свергался темной,Какой-то муж явился предо мной.[10]От долгого безмолвья словно томный.64 Его узрев среди пустыни той,«Спаси, воззвал я голосом унылым, –Будь призрак ты, будь человек живой!»67 Он отвечал: «Не человек; я был им;Я от ломбардцев низвожу мой род,И Мантуя[11] была их краем милым.70 Рожден sub Julio, хоть в поздний год,Я в Риме жил под Августовой сенью,Когда еще кумиры чтил народ.73 Я был поэт и вверил песнопенью,[12]Как сын Анхиза отплыл на закатОт гордой Трои, преданной сожженью.76 Но что же к муке ты спешишь назад?Что не восходишь к выси озаренной,Началу и причине всех отрад?»79 «Так ты Вергилий, ты родник бездонный,Откуда песни миру потекли? –Ответил я, склоняя лик смущенный. –82 О честь и светоч всех певцов земли,Уважь любовь и труд неутомимый,Что в свиток твой мне вникнуть помогли!85 Ты мой учитель, мой пример любимый;Лишь ты один в наследье мне вручилПрекрасный слог, везде превозносимый.88 Смотри, как этот зверь меня стеснил!О вещий муж, приди мне на подмогу,Я трепещу до сокровенных жил!»91 «Ты должен выбрать новую дорогу,[13] –Он отвечал мне, увидав мой страх,И к дикому не возвращаться логу;94 Волчица, от которой ты в слезах,Всех восходящих гонит, утесняя,И убивает на своих путях;97 Она такая лютая и злаяЧто ненасытно будет голодна,Вслед за едой еще сильней алкая.100 Со всяческою тварью случена,Она премногих соблазнит, но славныйНагрянет Пес,[14] и кончится она.103 Не прах земной и не металл двусплавный,А честь, любовь и мудрость он вкусит,Меж войлоком и войлоком державный.106 Италии он будет верный щит,Той, для которой умерла Камилла,И Эвриал, и Турн, и Нис[15] убит.109 Свой бег волчища где бы ни стремила,Ее, нагнав, он заточит в Аду,Откуда зависть хищницу взманила.112 И я тебе скажу в свою чреду:Иди за мной, и в вечные селеньяИз этих мест тебя я приведу,115 И ты услышишь вопли исступленьяИ древних духов, бедствующих там,О новой смерти тщетные моленья;[16]118 Потом увидишь тех, кто чужд скорбямСреди огня, в надежде приобщитьсяКогда-нибудь к блаженным племенам.121 Но если выше ты захочешь взвиться,Тебя душа достойнейшая ждет:[17]С ней ты пойдешь, а мы должны проститься;124 Царь горних высей, возбраняя входВ свой город мне, врагу его устава,Тех не впускает, кто со мной идет.127 Он всюду царь, но там его держава;Там град его, и там его престол;Блажен, кому открыта эта слава!»130 «О мой поэт, – ему я речь повел, –Молю Творцом, чьей правды ты не ведал:Чтоб я от зла и гибели ушел,133 Яви мне путь о коем ты поведал,Дай врат Петровых[18] мне увидеть светИ тех, кто душу вечной муке предал».136 Он двинулся, и я ему вослед.Песнь третьяЯ увожу к отверженным селеньям.Я увожу сквозь вековечный стон.Я увожу к погибшим поколеньям.4 Был правдою мой зодчий вдохновлен:Я высшей силой, полнотой всезнаньяИ первою любовью сотворен.7 Древней меня лишь вечные созданьяИ с вечностью пребуду наравне.Входящие, оставьте упованья.[19]10 Я, прочитав над входом, в вышине,Такие знаки сумрачного цвета,Сказал: «Учитель, смысл их страшен мне».13 Он, прозорливый, отвечал на это:«Здесь нужно, чтоб душа была тверда;Здесь страх не должен подавать совета.16 Я обещал, что мы придем туда,Где ты увидишь, как томятся тени,Свет разума утратив навсегда».19 Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,И, обернув ко мне спокойный лик,Он ввел меня в таинственные сени.22 Там вздохи, плач и исступленный крикВо тьме беззвездной были так велики,Что поначалу я в слезах поник.25 Обрывки всех наречий, ропот дикий,Слова, в которых боль, и гнев, и страх,Плесканье рук, и жалобы, и вскрики28 Сливались в гул, без времени, в веках,Кружащийся во мгле неозаренной,Как бурным вихрем возмущенный прах.31 И я, с главою, ужасом стесненной,«Чей это крик? – едва спросить посмел. –Какой толпы, страданьем побежденной?»34 И вождь в ответ: «То горестный уделТех жалких душ, что прожили, не знаяНи славы, ни позора смертных дел37 И с ними ангелов дурная стая,Что, не восстав, была и не вернаВсевышнему, средину соблюдая.40 Их свергло небо, не терпя пятна;И пропасть Ада их не принимает,Иначе возгордилась бы вина».43 И я: «Учитель, что их так терзаетИ принуждает к жалобам таким?»А он: «Ответ недолгий подобает.46 И смертный час для них недостижим,И эта жизнь настолько нестерпима,Что все другое было б легче им.49 Их память на земле невоскресима;От них и суд, и милость отошли.Они не стоят слов: взгляни – и мимо!»52 И я, взглянув, увидел стяг вдали,Бежавший кругом, словно злая силаГнала его в крутящейся пыли;55 А вслед за ним столь длинная спешилаЧреда людей, что верилось с трудом,Ужели смерть столь многих истребила.58 Признав иных, я вслед за тем в одномУзнал того, кто от великой долиОтрекся в малодушии своем.[20]61 И понял я, что здесь вопят от болиНичтожные, которых не возьмутНи бог, ни супостаты божьей воли.64 Вовек не живший, этот жалкий людБежал нагим, кусаемый слепнямиИ осами, роившимися тут.67 Кровь, между слез, с их лиц текла струями,И мерзостные скопища червейЕе глотали тут же под ногами.70 Взглянув подальше, я толпу людейУвидел у широкого потока.«Учитель, – я сказал, – тебе ясней,73 Кто эти там и власть какого рокаИх словно гонит и теснит к волнам,Как может показаться издалека».76 И он ответил: «Ты увидишь сам,Когда мы шаг приблизим к Ахерону[21]И подойдем к печальным берегам».79 Смущенный взор склонив к земному лону,Боясь докучным быть, я шел вперед,Безмолвствуя, к береговому склону.82 И вот в ладье навстречу нам плыветСтарик, поросший древней сединою,[22]Крича: «О, горе вам, проклятый род!85 Забудьте небо, встретившись со мною!В моей ладье готовьтесь переплытьК извечной тьме, и холоду, и зною.88 А ты уйди, тебе нельзя тут быть,Живой душе, средь мертвых!» И добавил,Чтобы меня от прочих отстранить:91 «Ты не туда свои шаги направил:Челнок полегче должен ты найти,Чтобы тебя он к пристани доставил».94 А вождь ему: «Харон, гнев укроти.Того хотят – там, где исполнить властиТо, что хотят. И речи прекрати».97 Недвижен стал шерстистый лик ужасныйУ лодочника сумрачной реки.Но вкруг очей змеился пламень красный.100 Нагие души, слабы и легки,Вняв приговор, не знающий изъятьяСтуча зубами, бледны от тоски,103 Выкрикивали господу проклятья,Хулили род людской, и день, и час,И край, и семя своего зачатья.106 Потом, рыдая, двинулись заразК реке, чьи волны, в муках безутешных,Увидят все, в ком божий страх угас.109 А бес Харон сзывает стаю грешных,Вращая взор, как уголья в золе,И гонит их и бьет веслом неспешных.112 Как листья сыплются в осенней мгле,За строем строй, и ясень оголенныйСвои одежды видит на земле»115 Так сев Адама, на беду рожденный,Кидался вниз, один, за ним другой,Подобно птице, в сети приманенной.118 И вот плывут над темной глубиной;Но не успели кончить переправы,Как новый сонм собрался над рекой.121 «Мой сын, – сказал учитель величавый, –Все те, кто умер, бога прогневив,Спешат сюда, все страны и державы;124 И минуть реку всякий тороплив,Так утесненный правосудьем бога,Что самый страх преображен в призыв.127 Для добрых душ другая есть дорога;И ты поймешь, что разумел ХаронКогда с тобою говорил так строго».[23]130 Чуть он умолк, простор со всех сторонСотрясся так, что, в страхе вспоминая,Я и поныне потом орошен.133 Дохнула ветром глубина земная,Пустыня скорби вспыхнула кругом,Багровым блеском чувства ослепляя;136 И я упал, как тот, кто схвачен сном.Песнь четвертаяВорвался в глубь моей дремоты соннойТяжелый гул,[24] и я очнулся вдруг,Как человек, насильно пробужденный.4 Я отдохнувший взгляд обвел вокруг,Встав на ноги, и пристально взирая,Чтоб осмотреться в этом царстве мук.7 Мы были возле пропасти, у края,И страшный срыв гудел у наших ног,Бесчисленные крики извергая.10 Он был так темен, смутен и глубок,Что я над ним склонялся по-пустомуИ ничего в нем различить не мог.13 «Теперь мы к миру спустимся слепому, –Так начал, смертно побледнев, поэт.Мне первому идти, тебе – второму».16 И я сказал, заметив этот цвет:«Как я пойду, когда вождем и другомВладеет страх и мне опоры нет?»19 «Печаль о тех, кто скован ближним кругом, –Он отвечал, – мне на лицо легла,И состраданье ты почел испугом.22 Пора идти, дорога не мала».Так он сошел, и я за ним спустился,Вниз, в первый круг, идущий вкруг жерла.25 Сквозь тьму не плач до слуха доносился,А только вздох взлетал со всех сторонИ в вековечном воздухе струился.28 Он был безбольной скорбью порожден,Которою казалися объятыТолпы младенцев, и мужей, и жен.31 «Что ж ты не спросишь, – молвил мой вожатый, –Какие духи здесь нашли приют?Знай, прежде чем продолжить путь начатый,34 Что эти не грешили; не спасутОдни заслуги, если нет крещенья,Которым к вере истинной идут;37 Кто жил до христианского ученья,Тот бога чтил не так, как мы должны.Таков и я. За эти упущенья,40 Не за иное, мы осужденыИ здесь, по приговору высшей воли,Мы жаждем и надежды лишены».43 Стеснилась грудь моя от тяжкой болиПри вести, сколь достойные мужиВкушают в Лимбе горечь этой доли.46 «Учитель мой, мой господин, скажи, –Спросил я, алча веры несомненной,Которая превыше всякой лжи, –49 Взошел ли кто отсюда в свет блаженный,Своей иль чьей-то правдой искуплен?»Поняв значенье речи сокровенной:52 «Я был здесь внове, – мне ответил он, –Когда, при мне, сюда сошел Властитель,Хоруговью победы осенен.55 Им изведан был первый прародитель;И Авель, чистый сын его, и Ной,И Моисей, уставщик и служитель;58 И царь Давид, и Авраам седой;Израиль, и отец его, и дети;Рахиль, великой взятая ценой;[25]61 И много тех, кто ныне в горнем свете. –Других спасенных не было до них,И первыми блаженны стали эти».64 Он говорил, но шаг наш не затих,И мы все время шли великой чащей,Я разумею – чащей душ людских.67 И в области, невдале отстоящейОт места сна, предстал моим глазамОгонь, под полушарьем тьмы горящий.70 Хоть этот свет и не был близок к нам,Я видеть мог, что некий многочестныйИ высший сонм уединился там.73 «Искусств и знаний образец всеместный.Скажи, кто эти, не в пример другимПочтённые, среди толпы окрестной?»76 И он ответил: «Именем своимОни гремят земле и слава этаУгодна небу, благостному к ним».79 «Почтите высочайшего поэта! –Раздался в это время чей-то зов. –Вот тень его подходит к месту света».82 И я увидел после этих слов,Что четверо к нам держат шаг державный,Их облик был ни весел, ни суров.85 «Взгляни, – промолвил мой учитель славный.С мечом в руке, величьем осиян,Трем остальным предшествует, как главный,88 Гомер, превысший из певцов всех стран;Второй – Гораций, бичевавший нравы;Овидий – третий, и за ним – Лукан.[26]91 Нас связывает титул величавый,Здесь прозвучавший, чуть я подошел;Почтив его, они, конечно, правы».94 Так я узрел славнейшую из школ,Чьи песнопенья вознеслись над светомИ реют над другими, как орел.97 Мой вождь их встретил, и ко мне с приветомСемья певцов приблизилась сама;Учитель улыбнулся мне при этом.100 И эта честь умножилась весьма,Когда я приобщен был к их соборуИ стал шестым средь столького ума103 Мы ушли к лучам, предавшись разговору,Который лишний здесь и в этот миг,Насколько там он к месту был и в пору106 Высокий замок предо мной возник,Семь раз обвитый стройными стенами;Кругом бежал приветливый родник.109 Мы, как землей, прошли его волнами;Сквозь семь ворот тропа вовнутрь вела;Зеленый луг открылся перед нами.112 Там были люди с важностью чела,Неторопливым и спокойным взглядом;Их речь звучна и медленна была.115 Мы поднялись на холм, который рядом,В открытом месте, светел, величав,Господствовал над этим свежим садом.118 На зеленеющей финифти травПредстали взорам доблестные тени,И я ликую сердцем, их видав.121 Я зрел Электру в сонме поколений,Меж коих были Гектор, и Эней,И хищноокий Цезарь, друг сражений.124 Пентесилея и Камилла с нейСидели возле, и с отцом – Лавина;Брут, первый консул, был в кругу теней;127 Дочь Цезаря, супруга Коллатина,И Гракхов мать, и та, чей муж Катон;Поодаль я заметил Саладина.130 Потом, взглянув на невысокий склон,Я увидал: учитель тех, кто знает,Семьей мудролюбивой окружен133 К нему Сократ всех ближе восседаетИ с ним Платон; весь сонм всеведца чтитЗдесь тот, кто мир случайным полагает,136 Философ знаменитый Демокрит;Здесь Диоген, Фалес с Анаксагором,Зенон, и Эмпедокл, и Гераклит;139 Диоскорид, прославленный разборомЦелебных качеств; Сенка, Орфей,Лин, Туллий; дальше представали взорам142 Там – геометр Эвклид, там – Птолемей,Там – Гиппократ, Гален и Авиценна,Аверроис, толковник новых дней.145 Я всех назвать не в силах поименно;Мне нужно быстро молвить обо всем.И часто речь моя несовершенна.148 Синклит шести распался, мы вдвоем;Из тихой сени в воздух потрясенныйУже иным мы движемся путем,151 И я – во тьме, ничем не озаренной.Песнь пятаяТак я сошел, покинув круг начальный,Вниз во второй; он менее, чем тот,Но больших мук в нем слышен стон печальный.4 Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот;Допрос и суд свершает у порогаИ взмахами хвоста на муку шлет.7 Едва душа, отпавшая от бога,Пред ним предстанет с повестью своей,Он, согрешенья различая строго,10 Обитель Ада назначает ей,Хвост обвивая столько раз вкруг тела,На сколько ей спуститься ступеней.13 Всегда толпа у грозного предела;Подходят души чередой на суд:Промолвила, вняла и вглубь слетела.16 «О ты, пришедший в бедственный приют, –Вскричал Минос, меня окинув взглядомИ прерывая свой жестокий труд, –19 Зачем ты здесь и кто с тобою рядом?Не обольщайся, что легко войти!»И вождь в ответ: «Тому, кто сходит Адом,22 Не преграждай сужденного пути.Того хотят – там, где исполнить властныТо, что хотят. И речи прекрати».25 И вот я начал различать неясныйИ дальний стон; вот я пришел туда,Где плач в меня удалил многогласный.28 Я там, где свет немотствует всегдаИ словно воет глубина морская,Когда двух вихрей злобствует вражда.31 То адский ветер, отдыха не зная,Мчит сонмы душ среди окрестной мглыИ мучит их, крутя и истязая.34 Когда они стремятся вдоль скалы,Взлетают крики, жалобы и пени,На господа ужасные хулы.37 И я узнал, что этот круг мученийДля тех, кого земная плоть звала,Кто предал разум власти вожделений.40 И как скворцов уносят их крыла,В дни холода, густым и длинным строем,Так эта буря кружит духов зла43 Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем;Им нет надежды на смягченье мукИли на миг, овеянный покоем.46 Как журавлиный клин летит на югС унылой песнью в высоте надгорной,Так предо мной, стеная, несся крут49 Теней, гонимых вьюгой необорной;И я сказал: «Учитель, что они,Которых так терзает воздух черный?»52 Он отвечал: «Вот первая, взгляни:Ее державе многие языкиВ минувшие покорствовали дни.55 Она вдалась в такой разврат великий,Что вольность всем была разрешена.Дабы народ не осуждал владыки.58 То Нинова венчанная жена,Семирамида, древняя царица:Ее земля Султану отдана.61 Вот нежной страсти горестная жрица,Которой прах Сихея оскорблен:Вот Клеопатра, грешная блудница.64 А там Елена, тягостных временВиновница; Ахилл, гроза сражений,Который был любовью побежден;67 Парис, Тристан». Бесчисленные тениОн назвал мне и указал рукой,Погубленные жаждой наслаждений.70 Вняв имена прославленных молвойВоителей и жен из уст поэта,Я смутен стал, и дух затмился мой.73 Я начал так: «Я бы хотел ответаОт этих двух,[27] которых вместе вьетИ так легко уносит буря эта».76 И мне мой вождь: «Пусть ветер их пригнетПоближе к нам; и пусть любовью молитИ оклик твой; они прервут полет».79 Увидев, что их ветер к нам неволит,«О души скорби! я воззвал, –Сюда! И отзовитесь, если Тот позволит!»82 Как голуби на сладкий зов гнезда,Поддержанные волею несущей.Раскинув крылья, мчатся без труда,85 Так и они, паря во мгле гнетущей,Покинули Дидоны скорбный ройНа возглас мой, приветливо зовущий.88 «О ласковый и благостный живой,Ты, посетивший в тьме неизреченнойНас, обагривших кровью мир земной;91 Когда бы нам был другом царь вселенной,Мы бы молились, чтоб тебя он спас,Сочувственного к муке сокровенной.94 И если к нам беседа есть у вас,Мы рады говорить и слушать сами,Пока безмолвен вихрь, как здесь сейчас.97 Я родился над теми берегами,[28]Где волны, как усталого гонца,Встречают По с попутными реками.100 Любовь сжигает нежные сердца,И он пленился телом несравнимым,Погубленным так страшно в час конца.103 Любовь, любить велящая любимым,Меня к нему так властно привлекла,Что этот плен ты видишь нерушимым.106 Любовь вдвоем на гибель нас вела;В Каине[29] будет наших дней гаситель».Такая речь из уст у них текла.109 Скорбящих теней сокрушенный зритель,Я голову в тоске склонил на грудь.«О чем ты думаешь?» – спросил учитель.112 Я начал так: «О, знал ли кто-нибудь,Какая нега и мечта какаяИх привела на этот горький путь!»115 Потом, к умолкшим слово обращая,Сказал: «Франческа, жалобе твоейЯ со слезами внемлю, сострадая.118 Но расскажи: меж вздохов нежных дней,Что было вам любовною наукой,Раскрывшей слуху тайный зов страстей?»121 И мне она: «Тот страждет высшей мукой,Кто радостные помнит временаВ несчастии: твой вождь тому порукой.[30]124 Но если знать до первого зернаЗлосчастную любовь ты полон жажды,Слова и слезы расточу сполна.127 В досужий час читали мы однаждыО Ланчелоте[31] сладостный рассказ;Одни мы были, был беспечен каждый.130 Над книгой взоры встретились не раз,И мы бледнели с тайным содраганьем;Но дальше повесть победила нас.133 Чуть мы прочли о том, как он лобзаньемПрильнул к улыбке дорогого рта,Тот, с кем навек я скована терзаньем,136 Поцеловал, дрожа, мои уста.И книга стала нашим Галеотом[32]!Никто из нас не дочитал листа».139 Дух говорил, томимый, страшным гнетом,Другой рыдал, и мука их сердецМое чело покрыла смертным потом;142 И я упал, как падает мертвец.[33]Песнь шестаяЕдва ко мне вернулся ясный разум,Который был не в силах устоятьПред горестным виденьем и рассказом, –4 Уже средь новых пыток я опять,Средь новых жертв, куда ни обратиться,Куда ни посмотреть, куда ни стать.7 Я в третьем круге,[34] там, где дождь струитсяПроклятый, вечный, грузный, ледяной;Всегда такой же, он все так же длится.10 Тяжелый град, и снег, и мокрый гнойПронизывают воздух непроглядный;Земля смердит под жидкой пеленой13 Трехзевый Цербер[35], хищный и громадныйСобачьим лаем лает на народ,Который вязнет в этой топи смрадной.16 Его глаза багровы, вздут живот,Жир в черной бороде, когтисты руки;Он мучит души, кожу с мясом рвет.19 А те под ливнем воют, словно суки;Прикрыть стараясь верхним нижний бок,Ворочаются в исступленье муки.22 Завидя нас, разинул рты, как мог,Червь гнусный, Цербер, и спокойной частиВ нем не было от головы до ног.25 Мой вождь нагнулся, простирая пясти,И, взяв земли два полных кулака,Метнул ее в прожорливые пасти.28 Как пес, который с лаем ждал куска,Смолкает, в кость вгрызаясь с жадной силой,И занят только тем, что жрет пока, –31 Так смолк и демон Цербер грязнорылый,Чей лай настолько душам омерзел,Что глухота казалась бы им милой.34 Меж призраков, которыми владелТяжелый дождь, мы шли вперед, ступаяПо пустоте, имевшей облик тел.37 Лежала плоско их гряда густая.И лишь один, чуть нас заметил он,Привстал и сел, глаза на нас вздымая.40 «О ты, который в этот Ад сведен, –Сказал он, – ты меня, наверно, знаешь;Ты был уже, когда я выбыл вон».43 И я: «Ты вид столь жалостный являешь,Что кажешься чужим в глазах моихИ вряд ли мне кого напоминаешь.46 Скажи мне, кто ты, жертва этих злыхИ скорбных мест и казни ежечасной,Не горше, но противней всех других».49 И он: «Твой город[36], зависти ужаснойСтоль полный, что уже трещит квашня,Был и моим когда-то в жизни ясной.52 Прозвали Чакко[37] граждане меня.За то, что я обжорству предавался,Я истлеваю, под дождем стеня.55 И бедная душа, я оказалсяНе одинок: их всех карают тутЗа тот же грех». Его рассказ прервался.58 Я молвил: «Чакко, слезы грудь мне жмутТоской о бедствии твоем загробном.Но я прошу: скажи, к чему придут61 Враждующие в городе усобном:[38]И кто в нем праведен, и чем раздорЗажжен в народе этом многозлобном?»64 И он ответил: «После долгих ссорПрольется кровь и власть лесным доставит,А их врагам – изгнанье и позор.67 Когда же солнце трижды лик свой явит,Они падут, а тем поможет встатьРука того, кто в наши дни лукавит.70 Они придавят их и будут знать,Что вновь чело на долгий срок подъемлют,Судив сраженным плакать и роптать.73 Есть двое праведных,[39] но им не внемлют.Гордыня, зависть, алчность – вот в сердцахТри жгучих искры, что вовек не дремлют»,76 Он смолк на этих горестных словахИ я ему: «Из бездны злополучийВручи мне дар и будь щедрей в речах.79 Теггьяйо, Фарината, дух могучий.Все те, чей разум правдой был богат,Арриго, Моска или Рустикуччи, –82 Где все они, я их увидеть рад;Мне сердце жжет узнать судьбу славнейших:Их нежит небо или травит Ад?»85 И он: «Они средь душ еще чернейших:Их тянет книзу бремя грешных лет;Ты можешь встретить их в кругах дальнейших.88 Но я прошу: вернувшись в милый свет,Напомни людям, что я жил меж ними,Вот мой последний сказ и мой ответ»,91 Взглянув глазами, от тоски косыми,Он наклонился и, лицо тая,Повергся ниц меж прочими слепыми.[40]94 И мне сказал вожатый: «Здесь гния,Он до трубы архангела не встанетКогда придет враждебный судия,97 К своей могиле скорбной каждый прянетИ в прежний образ снова воплотись,Услышит то, что вечным громом грянет».100 Мы тихо шли сквозь смешанную грязьТеней и ливня, в разные сужденьяО вековечной жизни углубясь.103 Я так спросил: «Учитель, их мученья,По грозном приговоре, как – сильнейИль меньше будут, иль без измененья?»106 И он: «Наукой сказано твоей[41]Что, чем природа совершенней в сущем,Тем слаще нега в нем и боль больней.109 Хотя проклятым людям, здесь живущим,К прямому совершенству не прийти,Их ждет полнее бытие в грядущем».112 Мы шли кругом по этому пути;Я всей беседы нашей не отмечу;И там, где к бездне начал спуск вести,115 Нам Плутос, враг великий, встал навстречу.Песнь тридцать втораяКогда б мой стих был хриплый и скрипучий,Как требует зловещее жерло,Куда спадают все другие кручи.4 Мне б это крепче выжать помоглоСок замысла; но здесь мой слог некстатиИ речь вести мне будет тяжело:7 Ведь вовсе не из легких предприятий –Представить образ мирового дна:Тут не отделаешься «мамой-тятей».10 Но помощь Муз да будет мне дана,Как Амфиону[42], строившему Фивы.Чтоб в слове сущность выразить сполна.13 Жалчайший род, чей жребий несчастливыйИ молвить трудно, лучше б на землеТы был овечьим стадом, нечестивый!16 Мы оказались[43] в преисподней мгле,У ног гиганта, на равнине гладкой,И я дивился шедшей вверх скале,19 Как вдруг услышал крик: «Шагай с оглядкой»Ведь ты почти что на головы нам,Злосчастным братьям, наступаешь пяткой!»22 Я увидал, взглянув по сторонам,Что подо мною озеро, от стужиПодобное стеклу, а не волнам.25 В разгар зимы не облечен снаружиТаким покровом в Австрии Дунай,И дальний Танаис[44] твердеет хуже;28 Когда бы Тамбернику[45] невзначайИль Пьетрапане дать сюда свалиться,У озера не хрустнул бы и край.31 И как лягушка выставить ловчится,Чтобы поквакать, рыльце из пруда,Когда жнее страда и ночью снится,34 Так, вмерзши до таилища стыдаИ аисту под звук стуча зубами,Синели души грешных изо льда.37 Свое лицо они склоняли сами,Свидетельствуя в облике такомО стуже – ртом, о горести – глазами.40 Взглянув окрест, я вновь поник челомИ увидал двоих,[46] так сжатых рядом,Что волосы их сбились в цельный ком.43 «Вы, грудь о грудь окованные хладом, –Сказал я, – кто вы?» Каждый шею взнесИ на меня оборотился взглядом.46 И их глаза, набухшие от слез,Излились влагой, и она застыла,И веки им обледенил мороз.49 Бревно с бревном скоба бы не скрепилаСтоль прочно; и они, как два козла,Боднулись лбами, – так их злость душила.52 И кто-то молвил, не подняв чела,От холода безухий: «Что такое?Зачем ты в нас глядишь, как в зеркала?55 Когда ты хочешь знать, кто эти двое:Им завещал Альберто, их отец,Бизенцский дол, наследье родовое.58 Родные братья; из конца в конецОбшарь хотя бы всю Каину, – гажеНе вязнет в студне ни один мертвец:61 Ни тот, которому, на зоркой страже,Артур пронзил копьем и грудь и тень,Ни сам Фокачча, ни вот этот даже,64 Что головой мне застит скудный деньИ прозывался Сассоль Маскерони;В Тоскане слышали про эту тень.67 А я, – чтоб все явить, как на ладони, –Был Камичон де'Пацци, и я ждуКарлино, для затменья беззаконий».[47]70[48] Потом я видел сотни лиц во льду,Подобных песьим мордам; и донынеСтрах у меня к замерзшему пруду.73 И вот, пока мы шли к той середине,Где сходится всех тяжестей поток,И я дрожал в темнеющей пустыне, –76 Была то воля, случай или рок,Не знаю, – только, меж голов ступая,Я одному ногой ушиб висок79«Ты что дерешься? – вскрикнул дух, стеная. –Ведь не пришел же ты меня толкнуть,За Монтаперти лишний раз отмщая?»82 И я: «Учитель, подожди чуть-чуть;Пусть он меня избавит от сомнений;Потом ускорим, сколько хочешь, путь»,85 Вожатый стал; и я промолвил тени,Которая ругалась всем дурным:«Кто ты, к другим столь злобный средь мучений?»88 «А сам ты кто, ступающий другимНа лица в Антеноре, – он ответил, –Больней, чем если бы ты был живым?»91 «Я жив, и ты бы утешенье встретил, –Был мой ответ, – когда б из рода в родВ моих созвучьях я тебя отметил».94 И он сказал: «Хочу наоборот.Отстань, уйди; хитрец ты плоховатый:Нашел, чем льстить средь ледяных болот!»97 Вцепясь ему в затылок волосатый,Я так сказал: «Себя ты назовешьИль без волос останешься, проклятый!»100 И он в ответ: «Раз ты мне космы рвешь,Я не скажу, не обнаружу, кто я,Хотя б меня ты изувечил сплошь».103 Уже, рукой в его загривке роя,Я не одну ему повыдрал прядь.А он глядел все книзу, громко воя.106 Вдруг кто-то крикнул: «Бокка, брось орать!И без того уж челюстью грохочешь.Разлаялся! Кой черт с тобой опять?»109 «Теперь молчи, – сказал я, – если хочешь,Предатель гнусный! В мире свой позорЧерез меня навеки ты упрочишь».112 «Ступай, – сказал он, – врать тебе простор.Но твой рассказ пусть в точности означитИ этого, что на язык так скор.115 Он по французским денежкам здесь плачет.«Дуэра, – ты расскажешь, – водворенТам, где в прохладце грешный люд маячит».118 А если спросят, кто еще, то вон –Здесь Беккерия, ближе братьи прочей,Которому нашейник рассечен:121 Там Данни Сольданьер потупил очи,И Ганеллон[49], и Тебальделло с ним,Тот, что Фаэнцу отомкнул средь ночи».124 Мы отошли, и тут глазам моимПредстали двое, в яме леденея:Один, как шапкой, был накрыт другим.127 Как хлеб грызет голодный, стервенея,Так верхний зубы нижнему вонзалТуда, где мозг смыкаются и шея.130 И сам Тидей[50] не яростней глодалЛоб Меналиппа, в час перед кончиной,Чем этот призрак череп пожирал.133 «Ты, одержимый злобою зверинойК тому, кого ты истерзал, жуя.Скажи, – промолвил я, – что ей причиной.136 И если праведна вражда твоя, –Узнав, кто вы и чем ты так обижен.Тебе на свете послужу и я,139 Пока не станет мой язык недвижен».Песнь тридцать третьяПодняв уста от мерзостного брашна,Он вытер свой окровавленный ротО волосы, в которых грыз так страшно,4 Потом сказал: «Отчаянных невзгодТы в скорбном сердце обновляешь бремя;Не только речь, и мысль о них гнетет.7 Но если слово прорастет, как семя,Хулой врагу, которого гложу.Я рад вещать и плакать в то же время.10 Не знаю, кто ты, как прошел межуПечальных стран, откуда нет возврата,Но ты тосканец, как на слух сужу.13 Я графом Уголино был когда-то,Архиепископом Руджери – он;[51]Недаром здесь мы ближе, чем два брата.16 Что я злодейски был им обойден,Ему доверясь, заточен как пленник,Потом убит, – известно испокон;19 Но ни один не ведал современникПро то, как смерть моя была страшна.Внемли и знай, что сделал мой изменник.22 В отверстье клетки – с той поры онаГолодной Башней называться стала,И многим в ней неволя суждена –25 Я новых лун перевидал немало,Когда зловещий сон меня потряс,Грядущего разверзши покрывало.28 Он, с ловчими, – так снилось мне в тот час, –Гнал волка и волчат от их стоянкиК холму, что Лукку заслонил от нас;31 Усердных псиц задорил дух приманки,А головными впереди неслисьГваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.[52]34 Отцу и детям было не спастись:Охотникам досталась их потреба,И в ребра зубы острые впились.37 Очнувшись раньше, чем зарделось небо,Я услыхал, как, мучимые сном,Мои четыре сына просят хлеба.40 Когда без слез ты слушаешь о том,Что этим стоном сердцу возвещалось, –Ты плакал ли когда-нибудь о чем?43 Они проснулись; время приближалось,Когда тюремщик пищу подает,И мысль у всех недавним сном терзалась.46 И вдруг я слышу – забивают входУжасной башни; я глядел, застылый,На сыновей; я чувствовал, что вот –49 Я каменею, и стонать нет силы;Стонали дети; Ансельмуччо мойСпросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»52 Но я не плакал; молча, как немой,Провел весь день и ночь, пока денницаНе вышла с новым солнцем в мир земной.55 Когда луча ничтожная частицаПроникла в скорбный склеп и я открыл,Каков я сам, взглянув на эти лица, –58 Себе я пальцы в муке укусил.Им думалось, что это голод нудитМеня кусать; и каждый, встав, просил:61 «Отец, ешь нас, нам это легче будет;Ты дал нам эти жалкие тела, –Возьми их сам; так справедливость судит».64 Но я утих, чтоб им не делать зла.В безмолвье день, за ним другой промчался.Зачем, земля, ты нас не пожрала!67 Настал четвертый. Гаддо зашаталсяИ бросился к моим ногам, стеня:«Отец, да помоги же!» – и скончался.70 И я, как ты здесь смотришь на меня,Смотрел, как трое пали друг за другом,От пятого и до шестого дня.73 Уже слепой, я щупал их с испугомДва дня звал мертвых с воплями тоски;Но злей, чем горе, голод был недугом».76 Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая,Как у собаки, крепкие клыки.79 О Пиза, стыд пленительного края.Где раздается si![53] Коль медлит судТвоих соседей, – пусть, тебя карая,82 Капрара и Горгона с мест сойдутИ устье Арно заградят заставой,[54]Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!85 Как ни был бы ославлен темной славойГраф Уголино, замки уступив, –За что детей вести на крест неправый!88 Невинны были, о исчадье Фив.[55]И Угуччоне с молодым Бригатой,И те, кого я назвал, в песнь вложив.91 Мы шли вперед равниною покатой[56]Туда, где, лежа навзничь, грешный родТерзается, жестоким льдом зажатый.94 Там самый плач им плакать не дает,И боль, прорвать не в силах покрывала,К сугубой муке снова внутрь идет;97 Затем что слезы с самого начала,В подбровной накопляясь глубине,Твердеют, как хрустальные забрала.100 И в этот час, хоть и казалось мне,Что все мое лицо, и лоб, и векиОт холода бесчувственны вполне,103 Я ощутил как будто ветер некий.«Учитель, – я спросил, – чем он рожден?Ведь всякий пар угашен здесь навеки».106 И вождь: «Ты вскоре будешь приведенВ то место, где, узрев ответ воочью,Постигнешь сам, чем воздух возмущен».109 Один из тех, кто скован льдом и ночью,Вскричал: «О души, злые до того,Что вас послали прямо к средоточью,112 Снимите гнев со взгляда моего,Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою.Пока мороз не затянул его».115 И я в ответ: «Тебе я взор открою,Но назовись; и если я солгал.Пусть окажусь под ледяной корою!»118 «Я: – инок Альбериго[57], – он сказал, –Тот, что плоды растил на злое делоИ здесь на финик смокву променял».121 «Ты разве умер?» – с уст моих слетело.И он в ответ: «Мне ведать не дано,Как здравствует мое земное тело.124 Здесь, в Толомее, так заведено,Что часто души, раньше, чем сразилаИх Атропос, уже летят на дно127 И чтоб тебе еще приятней былоСнять у меня стеклянный полог с глаз,Знай, что, едва предательство свершила,130 Как я, душа, вселяется тотчасЕй в тело бес, и в нем он остается,Доколе срок для плоти не угас.133 Душа катится вниз, на дно колодца.Еще, быть может, к мертвым не причлиИ ту, что там за мной от стужи жмется.136 Ты это должен знать, раз ты с земли:Он звался Бранка д'Орья;. наша братьяС ним свыклась, годы вместе провели».139 «Что это правда, мало вероятья, –Сказал я. – Бранка д’Орья жив, здоров,Он ест, и пьет, и спит, и носит платья».142 И дух в ответ: «В смолой кипящий ровЕще Микеле Цанке не направил,С землею разлучась, своих шагов,145 Как этот беса во плоти оставилВзамен себя, с сородичем одним,С которым вместе он себя прославил.148 Но руку протяни к глазам моим,Открой мне их!» И я рукой не двинул.И было доблестью быть подлым с ним.151 О генуэзцы, вы, в чьем сердце минулПоследний стыд и все осквернено,Зачем ваш род еще с земли не сгинул?154 С гнуснейшим из романцев заодноЯ встретил одного из вас, которыйДушой в Коците погружен давно.157 А телом здесь обманывает взоры.Песнь тридцать четвертая«Vexilla regis prodeunt inferni[58]Навстречу нам, – сказал учитель. – Вот,Смотри, уже он виден в этой черни».4 Когда на нашем небе ночь встаетИли в тумане меркнет ясность взгляда,Так мельница вдали крылами бьет,7 Как здесь во мгле встававшая громада.Я хоронился за вождем как мог,Чтобы от ветра мне была пощада.10 Мы были там,[59] – мне страшно этих строк, –Где тени в недрах ледяного слояСквозят глубоко, как в стекле сучок.13 Одни лежат; другие вмерзли стоя.Кто вверх, кто книзу головой застыв;А кто – дугой, лицо ступнями кроя.16 В безмолвии дальнейшем путь свершивИ пожелав, чтобы мой взгляд окинулТого, кто был когда-то так красив,19 Учитель мой вперед меня подвинул,Сказав: «Вот Дит, вот мы пришли туда,Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул».22 Как холоден и слаб я стал тогда,Не спрашивай, читатель: речь – убоже;Писать о том не стоит и труда.25 Я не был мертв, и жив я не был тоже;А рассудить ты можешь и один:Ни тем, ни этим быть – с чем это схоже.28 Мучительной державы властелинГрудь изо льда вздымал наполовину;И мне по росту ближе исполин.31 Чем руки Люцифера исполину:По этой части ты был сам расчел,Каков он весь, ушедший телом в льдину.34 О, если вежды он к Творцу возвелИ был так дивен, как теперь ужасен,Он, истинно, первопричина зол!37 И я от изумленья стал безгласен,Когда увидел три лица на нем;Одно – над грудью; цвет его был красен;40 А над одним и над другим плечомДва смежных с этим в стороны грозило,Смыкаясь на затылке под хохлом.43 Лицо направо – бело-желтым было;Окраска же у левого была.Как у пришедших с водопадов Нила.46 Росло под каждым два больших крыла,Как должно птице, столь великой в мире;Таких ветрил и мачта не несла.49 Без перьев, вид у них был нетопырий;Он ими веял, движа рамена,И гнал три ветра вдоль по темной шири,52 Струи Коцита леденя до дна.Шесть глаз точило слезы, и стекалаИз трех пастей кровавая слюна.55 Они все три терзали, как трепала,По грешнику; так, с каждой стороныПо одному, в них трое изнывало.58 Переднему не зубы так страшны,Как ногти были, всё одну и ту жеСдирающие кожу со спины.61 «Тот, наверху, страдающий всех хуже, –Промолвил вождь, – Иуда Искарьот;Внутрь головой и пятками наруже.64 А эти – видишь – головой вперед:Вот Брут, свисающий из черной пасти;Он корчится – и губ не разомкнет!67 Напротив – Кассий,[60] телом коренастей.Но наступает ночь; пора и в путь;Ты видел все, что было в нашей власти».70 Велев себя вкруг шеи обомкнутьИ выбрав миг и место, мой вожатый,Как только крылья обнажили грудь,73 Приблизился, вцепился в стан косматыйИ стал спускаться вниз, с клока на клок,Меж корок льда и грудью волосатой.76 Когда мы пробирались там, где бок,Загнув к бедру, дает уклон пологий,Вождь, тяжело дыша, с усильем лег.79 Челом туда, где прежде были ноги,И стал по шерсти подыматься ввысь,Я думал – вспять, по той же вновь дороге.82 Учитель молвил: «Крепче ухватись, –И он дышал, как человек усталый. –Вот путь, чтоб нам из бездны зла спастись».[61]85 Он в толще скал проник сквозь отступ малый,Помог мне сесть на край, потом ко мнеУверенно перешагнул на скалы.88 Я ждал, глаза подъемля к Сатане,Что он такой, как я его покинул,А он торчал ногами к вышине.91 И что за трепет на меня нахлынул,Пусть судят те, кто, слыша мой рассказ,Не угадал, какой рубеж я минул.94 «Встань, – вождь промолвил. – Ожидает насНемалый путь, и нелегка дорога,А солнце входит во второй свой час».97 Мы были с ним не посреди чертога;То был, верней, естественный подвал,С неровным дном, и свет мерцал убого.100 «Учитель, – молвил я, как только встал, –Пока мы здесь, на глубине безвестной,Скажи, чтоб я в сомненьях не блуждал:103 Где лед? Зачем вот этот в яме теснойТорчит стремглав? И как уже пройденОт ночи к утру солнцем путь небесный?»106 «Ты думал – мы, как прежде, – молвил он, –За средоточьем, там, где я вцепилсяВ руно червя, которым мир пронзен?109 Спускаясь вниз, ты там и находился;Но я в той точке сделал поворот,Где гнет всех грузов отовсюду слился;112 И над тобой теперь небесный свод,Обратный своду, что взнесен навекиНад сушей и под сенью чьих высот115 Угасла жизнь в безгрешном Человеке;Тебя держащий каменный настилЕсть малый круг, обратный лик Джудекки118 Тут – день встает, там – вечер наступил;А этот вот, чья лестница мохната.Все так же воткнут, как и прежде был.121 Сюда с небес вонзился он когда-то;Земля, что раньше наверху цвела,Застлалась морем, ужасом объята,124 И в наше полушарье перешла;И здесь, быть может, вверх горой скакнула,И он остался в пустоте дупла».127 Там место есть, вдали от Вельзевула,Насколько стены склепа вдаль ведут;Оно приметно только из-за гула130 Ручья, который вытекает тут,Пробившись через камень, им точимый;Он вьется сверху, и наклон не крут.133 Мой вождь и я на этот путь незримыйСтупили, чтоб вернуться в ясный свет,И двигались все вверх, неутомимы,136 Он – впереди, а я ему вослед,Пока моих очей не озарилаКраса небес в зияющий просвет:139 И здесь мы вышли вновь узреть светила.

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3