Сухие бессмертники. Боевик

Полина промокнула траурный текст малахитовым пресс-папье с серебряным орлом, распластавшимся на месте предназначенном для ручки, и пошла спать. Хорошо исполненная работа и раньше вселяла в неё чувство уверенности.

Мысли о последствиях добровольной смерти более не прибавляли страданий. Пожалуй, наоборот, ледяные простыни согрелись необыкновенно быстро. Полина именно теперь, утопая в уютной пуховой перине, стала понемногу приходить в себя. Суицид не терпит суеты. Тут нельзя быть уверенным в себе наполовину. Иначе не миновать беды и вместо вечного покоя на кладбище можно "загреметь" до конца дней в койку спинальным инвалидом.

Заснуть она не заснула, но это уже не имело принципиального значения. Главное, голова загружена серьезной позитивной работой. Она снова могла рассматривать себя и свои беды в окружении жизненного пространства как бы со стороны, объективно. Стыд более не мозолил мозги. Хорошее и плохое в ней снова были каждый на своей полочке. Сила и слабость ее по-прежнему враждовали, но эта вражда не заслоняла весь мир. Она больше не боялась в себе плохого, за что ее могли осудить ханжи.

В полудреме даже затеялось в воображении нечто похожее на судебный процесс. Вот и хорошо! Только она могла судить себя, наказывать или прощать, приговаривать или оправдывать. Приговор самоубийцы себе самому должен быть взвешенным и честным. До сего дня она была больше в роли прокурорши и судьи, винила себя даже там, где не согрешила. Довольно самобичевания. Нужно не забыть, что не только прокуроры и судьи решают судьбу человека. Прежде чем лишить себя жизни, судья слово должен дать и Защите.

" Конечно же, это проформа в моем положении обреченной, но все-таки". – Зевнула Полина, принимая любимую позу. Повернулась на правый бок, поджала ноги, ладошку сунула под щеку.

И слово Защите было предоставлено. Прежде всего, Защита потребовала Справедливости. Несправедливо подзащитной уходить из жизни, оставляя ее в распоряжении негодяя. Защита объявила, что смерть Полины Каравайниковой никак не может быть добровольной. Она наложит на себя руки вынужденно. И вынудит ее к этому не стыд, не беспросветная душевная боль, но тот, кто подвергнул ее унижению. Подонок не только надругался над душой женщины. Получалось, он еще и присвоил себе право распоряжаться жизнью и смертью тела своей беззащитной добычи.

– А это не по-божески. – Вызывающе Заявила Защита.

– Какая разница для повешенного, на какой веревке его вздернули, на льняной или конопляной. – Отмахнулся уверенный в своей непогрешимости Прокурор и Защита разом утратила свой идеалистический задор.

– Несправедливо лишать приговоренного права выбора. – Находчиво, но без всякого энтузиазма парировала Защита.

– Слишком несправедливо. Для приговоренного имеет символическое значение каждая мелочь ритуала умерщвления. – Рассеянно пробормотала себе под обвиняемая, женщина средних лет миловидной наружности.

Судья и прокурор удивленно уставились на женщину, словно на постороннюю в судебном процессе.

– Кто это тут права качает? – Нахмурился прокурор.

– Из потомков "бывших". Полина Георгиевна Каравайникова. – Доложила секретарь суда, как две капли воды похожая на ассистентку Жанну, стажировавшуюся у Каравайниковой. – Рост 170, вес 62, талия 50, бюст № 5, – бубнила Жанна, – зеленоглазая, русая, ранее не привлекалась, в порочащих связях не замечена, незамужняя, лингвист по профессии.

– Несправедливость, однажды случившись на этом свете, продолжит преследовать свою жертву и на Том свете. – Снова подала голос подсудимая.

– Да хватит вам Каравайникова носиться со своей Справедливостью, надоело! – отмахнулась судья. Она взглянула на часы, подаренные Каравайниковой Обкомом профсоюза в 1980 году, и заерзала в кресле, поправляя под собой изящную бархатную подушечку.

Процесс затягивался. Защита устала от безнадежных прений. Судья устала от наивности Защиты, от занудливой обвиняемой, не соизмеряющих свое абстрактное прекраснодушие с непреложным Законодательством Человеческой Судьбы, написанным самим Всевышним.

Воцарилось гробовое молчание. Полина почувствовала, что всхрапнула во сне и встрепенулась.

– Попрошу не богохульствовать! – Напыщенно потребовал прокурор.

– Свят, свят! – Перекрестилась Судья.

– Не будет покоя мученице и Там. Не получит она райского блаженства. Адское чистилище в преисподней ждет самоубийцу. Высокий суд должен помнить, что у нас он самый гуманный в мире. Нужно пожалеть одинокую несчастную женщину. – Лишь из упрямства дерзила честолюбивая Защита.

– Да сколько можно. В конце-то концов… Не заслужила я преисподней. Этот скот и на Том Свете будет приставать ко мне. – Дремотно обронила обвиняемая.

– А вот оскорблять не надо! Не вам, подсудимая, решать, куда ангелы пошлют свидетеля вашего позора. – Напомнила высокомерно Судья.

– Не много же жалости у ваших ангелов. – Философски, совсем неуместно вставила свое словечко подсудимая.

– Забываетесь милочка, – возвысила гневный голос судья. – Жалость унижает человека! Неужели жалость важнее справедливости!?

– Не знаю… – Потерянно обронила подсудимая.

– Да, да! Как мы забыли! Вызовите, наконец, свидетеля! – Потребовал прокурор, как прокукарекал.

– Да это же он! Он самый! Это он! – Вскрикнула обвиняемая, не дождавшись появления в кинозале негодяя-свидетеля. И проснулась.

Сердце билось как загнанное. Проснулся и кот, примостившийся в ногах. Полина положила его себе на грудь. Кот свое дело знал туго. Он сообразил, что у хозяйки стресс и заурчал особым, убаюкивающим, прямо-таки колдовским урчанием.

Вскоре Полина перестала чувствовать свое сердце.

Унижение поколебало уверенность Полины в себе. Восстановить равновесие могло только прошлое, если оно достойное.

Полина любила вспоминать. Больше потому, что бесконечно любила мать и отца, в течение месяца один за другим умерших во сне, тихой, чистой смертью. Так же чисто прожили родители и свою долгую жизнь.

"А вот у дочери смерть чистой не будет" – безразлично подумала Каравайникова.

Раньше стыдиться ей было нечего. В трудную минуту это была верная отдушина. Всю свою жизнь она стремилась жить по совести, по справедливости. Не мешать другим, не вырывать кусок из чужого горла, не подличать ради карьеры. И стремление к справедливости даже в мелочах жизни отблагодарило ее с торицей.

Благодаря обостренному чувству справедливости, Каравайникова сознавала себя женщиной порядочной, во всех смыслах. Полина была счастлива этим скромным, неброским достижением. Достижению этому не завидовали, оно не плодило врагов. Если не кичиться. Чего не скажешь про тех несчастных пройдох, кто отдал свою порядочность за прибавку к жалованию. Часто не такую уж и большую прибавку, чтобы изо дня в день лебезить перед начальством. О, Господи! Масляно заглядывать в начальственные глаза, изучать каждую гримасу на жирной физиономии, изводя себя сомнениями: угодил или не угодил.

Кот полчасика отдежурил свое и опять перебрался в ноги, где не так тепло, но зато спокойнее. Полина то и дело включала ночник, взглядывала на часы. С прошлым у нее все было в порядке, но сон все равно не хотел сменить гнев на милость.

" Нет, в самом деле, несправедливо отдавать негодяю право распоряжаться твоей жизнью и смертью". – Думала Полина, постепенно раздражаясь.

К пяти часам утра самоубийство уже не казалось лучшим выходом из тупика. Скорее самоубийство – подарок негодяю. Как хорошо, исчезает самый важный свидетель его мерзостей. Стоит ли торопиться? Скорее наоборот. Справедливость требует возмездия.

" Я устрою этому подонку другой суд. Свой суд, где я буду свидетелем, а не он. И обвинителем буду я. И мне не потребуются ни адвокаты, ни прокурор, ни судья, ни заседатели. Я сама буду за них в одном лице". – Яростно подумала Полина и опешила.

"Как все просто может разрешиться. Смерть подлеца решает все проблемы даже радикальнее, чем самоубийство. Если спокойно разобраться, если не травить себя упреками, мол, это самосуд, самоуправство, то возмездие, возмездие не такое уж противное дело! Оно не отменяет так приглянувшийся тебе выход через самоуничтожение. Успеется! Помоги Справедливости свершиться, а дальше – как знаешь. Можешь и не лишать себя жизни, можешь и покаяться, и принять наказание, и ратовать за правосудие… Но это потом… После того, как Справедливость восторжествует. В конце концов, – уничтожить негодяя – это мой долг перед Справедливостью".

Нет, это еще не приговор негодяю. Скорее – сырая Идея, которую еще следовало наполнить жизнью. Прочувствовать ее во плоти, при дневном свете. В потемках яростной бессонницы эта идея была слишком хороша. Она слишком рьяно вдохновляла на подвиг самопожертвования ради торжества Справедливости, чтобы быть реальной. Возможно, утром Идея убийства обидчика распадется в первых лучах зари как демонский фантом, посеяв в душе еще больший ужас. Ужас страха за себя, в злобе докатившуюся в своем ночном бреду до роли убийцы. А, может быть, идея возмездия вовсе не бред? Пусть-ка еще посостязаются самоубийство и месть за право владеть ее сердцем, руководить и направлять её последующие действия.

Казалось бы, появилось ощущение, что не такое уж безвыходное у нее положение, но пришла другая напасть. Стало ясно, – одной, без помощи со стороны, ей не осилить акт возмездия. Нужен технический помощник или сообщник. Позарез требовалось решать и эту проблему.

Придется, все-таки, пропустить свою Идею через сторонние мозги. Поделиться, к кем угодно, перед кем угодно выговориться, выплеснуть зажатую в сердце правду о себе, – без пяти минут Судье и Палаче. Изреченная, Правда из намерения превратится в руководство к действию. Собственно, сообщник уже есть. Наркоманка Жанна в долгу у меня. Уж как извинялась за предательство в парке. И я не разгласила ее пристрастие к марихуане. Жанна на "крючке", из нее нетрудно сделать послушного зомби. Можно даже совершить возмездие ее руками… Какая, все-таки, это мерзость – месть. Она сделает меня палачом! Только подумала, а уже чувствую себя замаранной подлостью с ног до головы.

"Так что же, все-таки, выбираем самоубийство" или не выбираем? – Вернулась Полина к исходной точке своих размышлений, совершив полный круг сомнений.

"Господи, сколько же мороки! Все слова, слова, мысли, мысли, сомнения, сомнения, – никакой конкретики. Да соберитесь же вы с духом! Если Вы, мадам, брезгуете ролью палача Справедливости, если вам дороже жизни ваше чистоплюйство, так ступайте себе на балкон – перевалитесь через перила – и финита – ля – комедия".

Во дворе зашаркала метла дворника. Тоже не спится человеку.

"Убить паразита – неблагородно? А себя угробить – благородно"? – Полина почувствовала, как от возмущения зашевелились на макушке волосы.

"Ой, ли! Ты спятила, мать! Не такая уж я несчастная, чтобы искать спасение на том свете. Я прожила достойную жизнь и тем заслужила право иметь свой взгляд на Справедливость. Весь мир должен об этом узнать немедленно. Вот действительно пойду сейчас на балкон и закричу: не виновата я! Это будет великая Исповедь. Исповедь мстителя, преодолевшего в себе интеллигентское слюнтяйство. Больше того! Преодолевшего зов самоубийства! А то, что со мной случилось – ошибка в программе судьбы. Если Судьба запросто допускает такие ошибки, управление Судьбой нужно брать в свои руки".

Тело Полины свела судорога. Кот спрыгнул с кровати и отправился на половичок в прихожую, под теплый бочек песика Тотьки.

"Не давай себя дурить, девушка. – Бред, но интересно". – Усмехнулась Полина впервые за неделю.

С замиранием сердца, Полина набрала номер сестры. Исповедь жгла язык, сушила гортань, словно хватила она красного жгучего перца. Казалось – вот выплеснется душа и жизнь начнет налаживаться. Не может родная сестра не посочувствовать и не одобрить приговор негодяю.

Телефон не отвечал. Понятно. Отключили на ночь. Но мысль выговориться в исповеди и получить, хотя бы косвенное, одобрение своего решения только окрепла. Если с умом исповедаться, уверенности в своей правоте будет еще больше.

Не выговорившись, она не могла поверить, что способна на столь жестокое возмездие. Она впала в какое-то мистическое безумие чувств. Она нуждалась в трезвом слове Постороннего Разума как в напутствии перед опасной акцией. В любом слове нуждалась. И немедленно, пока еще не вернулось уныние. Годится даже осуждение. Пусть над ее кровавыми планами посмеются как над фантазией. Все равно она поступит по-своему.

Вот и кончился суд. Кончилась болтовня. Теперь Полина чувствовала себя в положении преступника, бестолково использовавшего свой       последний шанс на оправдание, свое Последнее Слово. Получалось, исповедь была ее последним желанием перед казнью.

И хорошо, что не проболталась Варваре. Какой уж у нее Разум.

Теперь Каравайникова более не рассуждала о моральности своей кары. Не по своей воле она присоединялась к изгоям общества, попирающим Закон. Ответственность ложилась на действующую по обычаям джунглей подзаконную силу – так называемую Личную Справедливость, точнее – самосуд. Нет, правда! Самосуд был единственной возможностью постоять за свою честь для таких слабых одиночек как она. Только эта темная, варварская сила могла помочь беззащитной женщине восстановить раздавленное Собственное Достоинство. Да, да! Восстановить униженному уважение к себе хотя бы в собственном воображении.

Весь день Каравайникова снова и снова перелопачивала знакомства, выискивая, кому бы доверить свою исповедь. Весь день она пестовала литературную форму своего зловещего признания. Оттачивала мотивы задуманного преступления.

И весь следующий день Каравайникова прикидывала над чьей головой разразится ее гроза, на кого все-таки обрушит она свои громоподобные слова о своем праве лишить дрянного человека жизни. Даже мысленно не допускала возможности вмешивать попов в свои дела личной мести. От этого обюрократившегося учреждения за версту несло демагогией.

В конце концов, Полина выбрала в исповедальники давнишнего, хотя и малознакомого, самого безобидного приятеля, экстрасенса Фаддея Капитоныча. Программиста, свихнувшегося на оккультных науках. Он не имел контактов с ее друзьями и не мог быть источником сплетен на работе.

И вот дело сделано. Позор ее озвучен, блокада страха прорвана…

Но первая попытка не удалась. Фадей Капитонович попросту "сдрейфил". Испуг экстрасенса покоробил ее. Ей стало стыдно за себя.

Вторую попытку она смогла сделать лишь через два дня.

– Фаддей Капитонович, ради бога… Простите меня… Скажите честно, убийца может рассчитывать на внимание экстрасенса? – Слово в слово скороговоркой повторила Каравайникова давно заготовленную фразу.

На этот раз Каравайникова была уверена, что не дрогнет, снова ощутив в голосе бедняги неподдельный ужас. Но уверенности ее хватило лишь на несколько секунд.

– Вы, убийца? Не понял! Кто вы? – Выкрикнул Фаддей Капитонович и задохнулся от возмущения.

"Трус! Какой же он все-таки трус!"

Ноги стали ватными, Полина мешком свалилась в кресло и прижала трубку телефона к сердцу. Озвученное несчастье стало еще тяжелее.

– Кого вы убили? За что?… Нет, нет и нет! Я не желаю с вами разговаривать!

Закашлялся и осекся экстрасенс…

И, как и в первую попытку, Каравайникова одеревеневшей рукой опустила трубку телефона на рычаг. Прорыв сквозь блокаду страха захлебнулся, едва начавшись. Полина чувствовала себя злоумышленником, заложившим бомбу под дверь совершенно невинного человека.

Никогда прежде такой паники Полина не испытывала. Она гордилась тем, что знакомые считали ее волевой, рассудительной, даже суховатой женщиной. Да, действительно, она давно уже не подвластна бесчисленным житейским треволнениям, от которых семейные бабы "сходят с ума". Все обычные бабские заморочки рассудок Полины немедленно брал – под контроль, и не позволял разной чепухе портить ей жизнь.

Перспективу прожить жизнь одинокой старой девой Полина приняла как должное. Приняла и запретила себе рассуждать сама с собой на эту тему. Давно приняла. Не металась по врачам, по ворожейкам, как обиняками мягко советовала мама. Зачем? Чтобы понять, – за что Господь создал ее такой ущербной. А что тут понимать? Что это даст? Ну, зачем пустые хлопоты, если мужчина не привносил в мир ее чувств ничего значительного, а тем более – интересного?

Каравайникова не оспаривала злую волю природы, потому что в душе была глубоко верующей. Верующей, но не религиозной. На свой       манер верующей была. Полина спокойно верила в себя, как иные слабовольные бабы верили в Господа Бога. Каравайникова верила, что она и со своим уродством – ничуть не лучше, и ничуть не хуже всех остальных женщин. И это закалило ее характер. Полина была со всеми ровна, хотя порой своей невозмутимостью доводила подруг и начальство до белого каления.

Женщины чему только не завидуют. Коллеги женского пола завидовали даже тому, что Полина хорошо ужилась со своей обреченностью на одиночество. Даже солидные, семейные матроны закипали от того, что "эта" Каравайникова никого из противоположного пола не желала, никого не ревновала. Да, да, да! Она категорически не страдала из-за эгоизма мужиков, обнаруживая в женщинах чувственного эгоизма не меньше. Подумаешь, беда какая! Да сам половой инстинкт влечения – квинтэссенция эгоизма. В этом человек никогда не возвысится над животным. Полина даже гордилась, что была независима от животного эгоизма и собственной похоти.

Подругам бесполезно было жаловаться Полине на " беспросветную женскую долю". Кухня, стирка, пудовые сумки с рынка все это было и в жизни Каравайниковой. И если не зацикливаться на этих трех китах семьи – то и повода для нытья не будет.

Полина не скрывала, что тяготится семейными дрязгами подруг, которые с таким ожесточением выносились на всеобщее обсуждение. И все из-за вечной нехватки жалости со стороны и преизбытка собственной жалости к себе. Ну, прямо как наркотик действует на женщину дефицит жалости.

"Ну и что!? – возмущалась Полина. – И меня никто не жалеет, не балует поблажками, разными там одолжениями, цветочками, шоколадками. Я же не стону". Намеки на противоестественное бездушие, от которых не смогли удержаться даже близкие люди, отскакивали от Каравайниковой, как шальные пули от хорошей брони.

И все потому, что сумела Полина убедить себя: чем глубже прячешь в себе переживания, тем легче они зарастают могильной травой забвения. Никто не мешает и другим женщинам последовать ее примеру. А! Для этого надо мозги напрячь немного? Лень напрягаться? Ну, так и не скули.

Даже в этом Каравайникова была не похожа на обычных женщин. Обычные женщины считали: лучший способ утихомирить собственные страсти – выплеснуть свое негодование в окружающий мир… "Как неряхи выплескивают помои куда ни попадя". – Иронизировала Полина.

Нет, нельзя сказать, чтобы Каравайникова совсем не испытывала огорчений. Чего уж там, случались, случались такие минуты слабости. Но причиной этих мелких недоразумений была не странность ее сексуальной ориентации. Причиной тому были не кухонные дрязги. Донимали ее, порой, косые взгляды, шепоток за спиной дворовых сплетниц.

Понятно, глупые люди нетерпимы к тому, что выше их понимания. Вот и подозревают "Невесту Бога" во всех сексуальных извращениях, доступных испорченному воображению. Иначе как можно обходиться без мужика? Но какие могут быть у старой девушки извращения, ежели она в сексе вообще не имела никакой ориентации. Не была нормально сориентированной на зависимость от мужика, но не была и лесбиянкой, не пользовалась мастурбатором, и не испытывала нежных чувств к овчаркам.

Но вот и в ее жизнь по-хамски вломился мужик. Нагадил в душу и был таков…

Как только и ее по-настоящему клюнул "жареный петух" – от знаменитой невозмутимости Полины и следа не осталось.

Сегодня, в день задержанной на два месяца получки, когда в институте царило праздничное оживление, когда быстро дряхлеющий организм полунищенского коллектива, наконец, получил в свои вены живительное вливание, Полина чувствовала себя особенно скверно. То, что она давно привыкла не замечать, все эти думские политические бури в стакане воды, бесконечное разоблачение ворья на государственном уровне, стоны пенсионеров, – все это сегодня лезло в уши, в глаза, в душу и раздражало ее несносно.

Ее все сегодня раздражало. И счастливые лица женщин, первым делом накупивших конфет и бананов. И дорогие американские сигареты в руках кандидатов и докторов наук, давно перешедших на плебейскую овальную Приму, на Яву дукатскую в мягкой пачке.

Люди умели жить, умели радоваться даже незначительной радости. И это жизнь? И этой жизни по доброте души желают ей нормальные женщины? Это же не жизнь, это же полу скотское выживание. За этот вот униженный мир она так цепляется? Эти вот радости удерживают ее на краю жизни и почти месяц, не дают окончательно определиться: жить или не жить?

ВЫ только посмотрите, ожидавшая разоблачения предательница Жанна, испорченная девчонка, и та встрепенулась. Наскребла на заветный косячок, накурилась травки всласть и более не боится гнева преданной начальницы. Надо же, в ее отстраненном взгляде появилось такое умиротворение, словно счастливее ее нет девчонки во всей столице. Счастливая идиотка.

Вот, пожалуйста, за пончиками не сходила сегодня. По всему отделу воняет растворителем для лака. Так и есть, ногти красит. Ну, почему она на работе красит ногти именно на ногах? Ну, почему?.. Ведь она собирается стать ученым…

Полина собралась выскочить из кабинета и сделать вульгарной девице втык, но не выскочила. От ненависти она оцепенела.

Вот, только этого не хватало. Включила радиотрансляцию… Упивается козлотоническим пением доморощенной группы с названием препарата для борьбы с тараканами. Фанерная перегородка аж ходуном ходит, хотя Полина запретила включать радио в рабочее время. Бедлам! Да в этом бедламе только идиоты и могут выжить, у них и так уже все сдвинуто набок. "Крыша поехала", как метко заметила Варвара.

Как же она ненавидела сегодня эту трагикомедию. Ненависть стала нестерпима. Полина едва дождалась конца рабочего дня. С порога, не снимая обуви, по зеркальному паркету, протопала на кухню. Порылась в коробке со столовым серебром. В коробке не было ни одного ножа с заостренным концом. Схватила вилку и пошла переодеваться в джинсовый костюм, в котором имела обыкновение прогуливаться по городским паркам и бульварам. Теперь она знала как поступить со своей ненавистью, марающей душу липкой грязью. Ненависть нужно выплеснуть… Так учит опыт "нормальных баб".

Каравайникова уже была готова к выходу на охоту за негодяем, когда сообразила, что скоро совсем стемнеет. Жаль. Завтра она может растерять свою решимость.

Каравайникова разделась, накормила домочадцев и легла в холодную постель. Теперь даже привычный холод одинокой постели был особенным. На все наложил отпечаток мужчина, случайно мелькнувший в ее тихой, самодостаточной жизни…

Но сон, как повелось в последние недели, не шел.

"Ничто так не истощает, как ненависть". – Подумала Каравайникова и снова натянула шелковый халат.

Лиловый натуральный шелк струился в ее шершавых руках как змей-искуситель. Ласковые прикосновения шелка были единственными известными ей посторонними прикосновениями к ее обнаженному телу. Когда-то она очень любила эти шаловливые, но целомудренные прикосновения. Тело с удовольствием на них отзывалось, особенно соски больших твердых грудей. Но теперь привыкла к эротическим играм шелка. Текучий шелк больше не волновал. Как не волновал вопрос, почему природа ей, явно фригидной особе, подарил такие обильные груди. Это лишь подчеркивало противоестественность ее натуры.

Предстоящая ночь снова обещала стать ареной ее борьбы со своими заморочками. Безуспешной борьбы. Каравайникова побродила по квартире. Все четыре комнаты были полны вещей и запахов прошлого. Прошлого ее дворянского рода, так бесславно кончавшегося на ней, оказавшейся последним бесплодным побегом геральдического древа.

Полина сознавала свою вину перед предками, но не в силах была искупить вину. Так пожелал Всевышний. Не очень-то мудрое решение. Не переломить его смутную волю слабой фригидной девственнице.

Современность не проникала в комнаты, как не проникала пыль в старинные книжные шкафы из целикового мореного дуба. Полина осмотрела ряды кожаных корешков старинных книг. Поколебавшись, вытащила дореволюционное издание Евангелия от Луки.

Она трепетала перед пожелтевшими текстами с "ятями". Только с ними Евангелие выглядело настоящим и его банальные теперь истины – сокровенными.

Затаив дыхание, Полина разломила слежавшиеся страницы. Пахнуло кислой затхлостью ломкой бумаги и сафьяна. Она любила солидную древность томов больше чем их добропорядочные тексты. Вот с такой же солидностью отставший от жизни старик-профессор изрекает обветшавшие благоглупости. Может быть, уродство ей было ниспослано Небесами именно за то, что она была слишком современной для своих антикварных книг…