1095

Алексей Авдохин

1095

Пролог

И обращу праздники ваши в сетование и все песни ваши в плач, и возложу на все чресла вретище и плешь на всякую голову; и произведу плач, как о единственном сыне, и конец ее будет как горький день.

Ветхий Завет, Книга пророка Амоса, глава 8

За окном неистовал гром. Шумно стуча по крыше, вовсю лил дождь. Пламя свечи тревожно билось и дрожало, отбрасывая на стены причудливые тени.

Было еще не поздно, но из-за грозы стемнело так, словно давно наступили сумерки. Он задул свечу, подошел к окну и долго, задумчиво смотрел на мокрую, избиваемую дождем листву и грязные лужи, в которые быстро превращался княжеский двор.

Яркая вспышка молнии прошила небо и вслед за ней, где-то совсем рядом, рокочущими раскатами загрохотал гром. Он вздрогнул, перекрестился, зашептал было молитву. И тут он снова услышал крик.

Все тот же крик. Сначала едва различимый среди грозы, он нарастал, звучал все громче, громче, громче, пока совсем не заглушил и шум дождя, и взрывы ветра, и бешеное биение сердца.

В этом крике было все: страх, ненависть и отчаянное желание выжить. Это был крик тысяч воинов за мгновение до смертельной, яростной схватки, живыми из которой выйдут немногие, за миг до того, когда многоголосый рев потонул в треске ломающихся копий, скрежете мечей, предсмертных хрипах и стонах раненых, захлебнулся жалобным ржанием изувеченных лошадей. И все это смешивалось с потоками злого весеннего дождя, нещадно поливающего всех без разбора.

Это было чуть больше года назад, и в тот день тоже была гроза.

За месяц до того умер отец, Великий князь Всеволод Ярославич. Его упокоили в киевской Софии, а вскоре стольный град приветствовал нового правителя. По праву старшинства великокняжеский стол занял Святополк Изяславич, а он ушел в Чернигов.

И вот месяц спустя они снова вместе. За спиной осталась разлившаяся небывало полноводная Стугна. Справа, над огромным турово-киевским полком, колышутся стяги Святополка. В центре объезжает свои переяславские полки младший брат Ростислав. Слева, ощетинившись копьями, изготовился к бою его черниговский полк. Впереди, за стеной дождя, громадное войско половцев. Самый массовый выход поганых. Нашествие, которого никогда не знала Русь при его отце.

И снова раскаты грома сливаются с грохотом сражения. Крепче всех бился Ростислав. Переяславцы дважды сминали поганых. Пешцы намертво вгрызались в землю, не отступая и шага, а дружина лихого Ростислава раз за разом смело бросалась на врага. Черниговцы тоже стояли насмерть, и, стиснув зубы, все плотнее и плотнее смыкали строй, отбивая наскоки половецкой конницы.

Но вот в ходе битвы, в которой смерть, витавшая над полем, сотнями вырывала бойцов и с той и с другой стороны, что-то надломилось. Справа, оттуда, где бился главный полк, на забрызганном кровью коне прискакал один из дружинников Святополка. Гонец принес страшные вести: поганые проломили полк Великого князя и заходят в тыл. Последние резервы не в силах были остановить этот прорыв, и воины Святополка бежали. За ними, пытаясь сохранить порядок, попятились переяславцы. Боясь попасть в окружение, стали отступать и черниговцы. Но скоро все это превратилось во всеобщее бегство. Отставших половцы секли нещадно, мстя за свои потери, за свой собственный страх.

И снова гром, но теперь в него вливаются другие звуки. Пронзительный визг за спиной, свист догоняющих, рубящих кольчуги и латы стрел. И опять вода. Вода с неба и вода под ногами. Кони с разбега бросаются в мутные волны Стугны. И вдруг среди сотен обезумевших от ужаса людей, среди плывущих коней – лицо тонущего Ростислава: «Брат! Помоги!» Он пытался пробиться к нему, пытался помочь, но холодный, бесчувственно жестокий поток воды разделил их.

Позже тело Ростислава найдут. Привезут в Киев и положат в Софии рядом с отцом. Но лицо брата, исчезающего в водах Стугны, молящего о помощи, будет еще долго преследовать его.

В тот год, побуждаемый ближними боярами и простым людом, Святополк еще раз с остатками дружин и ополчением выйдет навстречу половцам, и на сей раз поражение будет еще более сокрушительным. В тот год после героической обороны падет Торческ, будет разграблено множество сел, без счета сожжено деревень. В тот год сотни, тысячи людей падут от меча кочевников. Еще больше уведут в полон, и потянутся они, сломленные и замученные, длинными караванами на юг. Как измерить человеческое горе? Где предел страданию? В тот год на Руси оно было беспредельно.

Много позже, устав убивать, грабить, насиловать, половцы уйдут. Придет мир. Пусть непрочный, купленный ценой дорогих, больше похожих на дань, подарков, но мир. Эта передышка была необходима Руси как воздух. Перемирие будет скреплено свадьбой Святополка и дочери самого могущественного вождя половцев, Тугоркана. Но мало кто верил, что этот союз будет надежной порукой спокойствия. Теперь поганые, как почуявшие свежую кровь волки, теперь они не оставят мысль о набегах.

И вот, не успела Русь оправиться после прошлогоднего нашествия, как снова дрожит земля от бега половецкой конницы. И снова, как год назад, плач стоит по всей земле, а поганые сеют всюду смерть и страдания. Снова горят деревни и села, и больно видеть с высоких черниговских стен, как дым пожарищ застилает небо. Больно видеть, как гибнут отбивающие атаку за атакой мужественные защитники города. Но еще больнее видеть среди упорно лезущих на стены половцев русских воинов. И очень горько видеть гордо развевающиеся над полчищем поганых стяги двоюродного брата, Олега Святославича. Не в первый, да, видно, и не в последний раз, приводит Олег врага на родную землю.

Вот уже восьмой день в осаде Чернигов. Атаки следуют одна за другой, ненадолго прерываясь лишь ночью, да как сейчас, во время грозы. Многие горожане, спешно вооружившись, бьются на стенах рядом с дружиной. Но есть и те, кто держит сторону Олега. Чернигов – родовое гнездо Святославичей. Здесь хорошо помнят щедрость и ратные подвиги отца Олега, князя Святослава Ярославича. Черниговская знать, среди которой много бывших дружинников Святослава, была бы рада видеть своим князем старшего из его сыновей. И хотя до открытого выступления и предательств пока не дошло, ясно, что долгой осады городу не пережить.

От безрадостных мыслей его отвлек верный Ярун. Белый волкодав, подарок старшего сына, Мстислава, заскучав лежать у двери, подошел и, словно почувствовав что-то, уткнулся своим влажным носом в руку хозяина. Потрепав пса за ухом, он тщетно в который раз уже попытался отогнать прочь горестные воспоминания. В это время внизу, где на страже стояли дружинники, раздались голоса, а затем заскрипели под кем-то ступени лестницы.

Короткий стук, дверь отворилась, и первой в дверном проеме показалась голова ближнего боярина, воеводы Фомы Ратиборовича.

– Прости что потревожил, княже. Можно?

Ярун зарычал было на непрошеного гостя, но, узнав своего, приветливо завилял хвостом.

– Заходи, боярин, – вслед за головой в комнату, согнувшись в двери, вошел весь Фома Ратиборович. – Половцы?

– Нет, княже, нет. Пока гроза, они не сунутся. Тут, княже, дело-то другое, – воевода мял в руках шапку, с наброшенного поверх доспехов плаща стекала вода. – Тут, Владимир Всеволодович, мужи черниговские собрались. Милости твоей просят. – Боярин замолчал, но, видя, что князь, ожидая, смотрит на него, будто чувствуя в том свою вину, быстро закончил. – Хотят, княже, с тобой говорить. Хотят просить тебя оставить Чернигов.

Ну вот и все. А за окном все так же грохотал гром, и, шумно стуча по крыше, даже и не думал переставать дождь.

Глава 1

Вставало солнце. Первые лучи его пробились сквозь плотную завесу грозовых туч и осветили лес по берегам Днепра. Под сенью склонившихся деревьев Великая река неспешно, словно не желая покидать этих мест, несла свои воды на юг и так не походила на саму себя у порогов.

Сидя на высокой корме ладьи и наблюдая за слаженной работой новгородской дружины, Ратша еще раз добрым словом вспомнил Добрыню Рагуиловича. Не зря мудрый воевода советовал именно этот корабль – новгородцы отлично знали свое дело. Они проявили себя уже в самом начале пути, на Ильмень-озере, а на волоках их опыт и умение позволили сэкономить уйму времени. Но и сейчас, когда до Киева плыть оставалось лишь несколько дней, рассвет заставал их уже в дороге.

Старшим у новгородцев был Тихон, человек, много повидавший, закаленный долгими плаваниями. Он стоял у рулевого весла, расположенного на варяжский манер по правому борту, и правил на середину реки, где течение помогало гребцам. Двенадцать пар весел одновременно взлетали над водой, двенадцать пар гребцов, напрягая мощные руки и спины, разгоняли ладью так дружно, что иногда казалось, будто она стоит на месте, а берега проплывают мимо.

За время похода Ратша часто общался с главой корабельщиков и узнал о нем многое. Оказалось, Тихон более двадцати лет бороздит реки и озера Руси, торгует товарами со всего света, даже владеет собственными складами в Новгороде. Его корабли видели пристани не только русских городов, но и Варяжское море, Булгар и Царьград не были новгородскому гостю в диковинку.

Внешне Тихон мало походил на богатого гостя. Его светло-русые с проседью борода и волосы давно не знали гребня. Одежду новгородец носил простую, украшений не признавал вовсе, и только дорогое, в серебре оружие выдавало в его облике купца или боярина.

Дружина Тихона насчитывала три десятка человек. Это были опытные корабельщики, неутомимые гребцы, а когда нужно – и воины. Они беспрекословно подчинялись своему предводителю, и все его приказы выполнялись быстро и усердно. Ратша с завистью подумал, что немногие воеводы и даже князья могут похвастать такой дисциплиной среди своих воинов. Правда, вряд ли кто-нибудь из знатных дружинников и гостей может так, как Тихон, запросто, сесть за весла и грести наравне со смердами. Да и кормчить самим, как в старину, давно уже не считалось на Руси достойным бояр занятием. Однако, любуясь по-настоящему братским духом, царящим в ладье Тихона, Ратша находил, что неплохо было бы возродить многие всеми давно забытые традиции.

Громкий хлопок прервал размышления Ратши – новгородцы ставили парус. Трое дружинников подняли и развернули рею, и большое красное с белым полотнище, еще раз оглушительно хлопнув, наполнилось приободрившимся с рассветом ветром. Гребцы с новыми силами налегли на весла, и ладья, и до того шедшая ходко, поплыла еще быстрее.

Тихон передал рулевое весло своему помощнику, пожилому уже дружиннику, а сам перешел на корму.

– Доброе выдалось утро, Ратша Ингваревич! – садясь рядом, сказал глава корабельщиков.

– Твоя правда, Тихон. Славное утро для тех, кто в пути.

– Солнце после грозы – хороший знак, – Тихон, зажмурившись, посмотрел на небо. – Да и ветер, ежели не переменится, поди, разгонит тучи.

– Хорошо бы. Долго ли нам еще плыть?

– С таким ветром, – новгородец бросил взгляд на парус, – с таким ветром мы еще засветло будем в Любече. А завтра, с Божьей помощью, и на веслах дойдем до Медвина. Ну а там уже до Вышгорода и Киева рукой подать.

– Славная у тебя дружина, – Ратша посмотрел на новгородцев – ни один из них, несмотря на поставленный парус, так и не бросил грести. – Честно тебе признаюсь, я и не думал добраться до Киева так рано. Пожалуй, твоя ладья – самая быстрая из всех, на которых мне доводилось плавать.

– Спасибо на добром слове, боярин. По правде говоря, немало найдется ладей и в Новгороде, и в Киеве, не уступающих этой. А вот таких молодцов, как мои, нечасто встретишь, здесь ты прав. С ними можно смело и в варяги идти, и в Царьград плыть.

– Смотри, как бы не переманили твоих молодцов на княжескую службу.

– А чего они не видали на княжьей службе? – Тихон усмехнулся. – Эй, Щекарь! Пойдешь кормщиком к Великому князю?!

– К Великому князю? – Щекарь, тот самый пожилой дружинник, сменивший Тихона за рулевым веслом, хитро прищурился, сверкнув глазами из-под сросшихся на переносице седых бровей. – Эх… Мне бы годков двадцать сбросить, я, глядишь, пошел бы. Отчего бы не пойти?

– Ну вот те раз! Тебе бы годков двадцать сбросить, я б тебя не токмо кормщиком, гребцом не взял! А вы что, новгородцы? Ну? Что скажете? Пойдете вслед за Щекарем в дружину к Святополку?!

– Вот уж спаси Бог! Благодарствуем! – быстрее всех нашелся Ждан, веселый рослый парень, за беззаботный добродушный нрав и звонкий голос прозванный Стрижом. – Уж мы-то, слава Богу, знаем! Насмотрелись мы на тех дружинников еще в ту пору, когда Святополк у нас, в Великом Новгороде, княжил! Ведь у его дружины от великокняжеских щедрот ну только что штаны не падают да животы от голода урчат!

– И верно, – поддержал товарища Григорий, старый, весь седой гребец, один из самых сильных, самых опытных бойцов в дружине. – Ежели даже Жданко, у которого лишь ветер в голове, а и тот понял, что к чему, о чем тут говорить? Да и не слишком долго-то живут дружинники у Святополка, что ни год – война.

– Вот видишь, Ратша Ингваревич, по всему выходит, что не так заманчива служба у Великого князя. Разве что Щекарь польстится, – Тихон добродушно рассмеялся. – Да и тот сбежит в первый же месяц. Потому как наше дело гостевое, и тот, кто однажды вдохнул вольный ветер, уже никогда его не забудет.

– Как и тот, кто стал воином, уже никогда не избудет смерти… – произнес Ратша задумчиво и, нахмурившись, словно это могло отогнать нахлынувшие вдруг воспоминания, замолчал.

– О чем ты, Ратша Ингваревич? – спросил новгородец участливо.

– Да так, ни о чем…

– Полно грустить, боярин, – Тихон сделал вид, что не заметил, как всем телом вздрогнул, словно прогоняя морок, Ратша. – Лучше погляди вокруг. Красотища какая…

А посмотреть действительно было на что. Солнце тем временем окончательно поднялось над рекой, и по широкой глади воды тут и там пробегали золотые блики. Левый берег Днепра был скрыт в дымке тумана, а правый высился вдали могучей стеной леса. Ветер, почти развеявший тучи, нагонял небольшую волну. Великая река завораживала своей красотой, и даже дружинники-гребцы переговаривались вполголоса, словно боясь нарушить величественную тишину этого утра.

Какое-то время они плыли молча. Слышен был лишь плеск воды за бортом да нещадно скрипели весла.

– Давно ли ты был в Любече, Ратша Ингваревич? – первым нарушил молчание Тихон.

– Года два назад. А что?

– Так значит, ты еще не видел нового детинца? Того, что выстроили по велению князя Владимира Всеволодовича?

– Нет. В ту пору его только начинали возводить на месте прежнего.

– Ну тогда тебе будет на что посмотреть! Уж поверь мне, я много видел разных городов и крепостей. Надежнее и краше замка Мономаха во всем белом свете не сыщешь.

– Я тоже слышал, что детинец в Любече вышел на славу. Но так ли он крепок, как о нем говорят? Немецкие замки или крепости ромеев, они же вообще сплошь из камня, а ведь немало их пало после штурмов или не выдержало осад.

– Видел я, Ратша Ингваревич, и немецкие замки, и стены Царьграда, да и другие города греков. Ну и что, что они из камня? Наши дубовые срубные стены не уступят любым каменным. Да чего уж там, сами греки, немцы да и другие заезжие купцы, уж кого только в Любече на торжище не бывает, признавали, что такого замка они отродясь не видывали.

– И все же, о крепости можно судить лишь после того, как она выдержит осаду. Избави, Господи, Любеч от этого! – Ратша перекрестился. – А ты часто бываешь в Любече? – спросил он после небольшой паузы.

– Обычно раз или два за год, как пойдет, – ответил Тихон. – В прошлом году почти все лето только там и торговали, до Киева даже не дошли.

– Из-за поганых?

– Из-за них. Все лето никакой торговли не было, а идти в греки было боязно, уж слишком много половцев стояло по Днепру.

– Да, тяжкий год был на Руси…

– Худой год… – Тихон тягостно вздохнул. – А отчего? Не оттого ли, что наш Святополк, Великий князь, вновь развязал войну? А? – Новгородец замолчал, как будто сдерживая себя, но видно было, что, затронув эту тему, Ратша задел корабельщика за живое. – Ты меня прости, боярин, что я при тебе тут такие разговоры веду, ты ведь на княжьей службе. Но все ж, ответь мне: что, нельзя было избежать войны? Ведь жили же мы при Всеволоде Ярославиче последние годы мирно?

– Может быть, и можно было… – Ратша удивленно посмотрел на Тихона, за всю долгую дорогу новгородский гость не заводил подобных разговоров.

– А разве не Святополк посадил в поруб половецких послов? И разве не оттого Тугоркан привел такие полчища поганых? – Ратша лишь молча кивнул, поражаясь осведомленности новгородца. – А отчего наш Великий князь послов схватил? Не оттого ли, что казну пожалел, а?

– Знаешь, Тихон, уж ежели говорить начистоту, то половцы все равно пришли бы войной. Уж очень подходящий момент настал для поганых, когда умер Всеволод Ярославич.

– Может, ты и прав, боярин, может, ты и прав. Но такого нашествия не было бы, если бы Святополк не схватил послов Тугоркана. Да и после этого еще, наверное, можно было откупиться. Но не таков наш Великий князь! – новгородец презрительно усмехнулся. – Он никогда не пойдет на уступки поганым! И не потому, что храбр, а потому, что за ногату удавится! Уж мы с ним в Новгороде пожили, знаем!

Разговор прервался. Тихон, сердито отвернувшись к борту, еще долго ворчал, а Ратша, в глубине души понимая, что корабельщик во многом прав, молчал, обдумывая сказанное.

Река тем временем круто изгибалась вправо, и из-за поворота, скрытый до того за поросшим лесом берегом, показался большой корабль. Со спущенным парусом, на веслах, он шел им навстречу.

– Ладья впереди! – раздался запоздалый крик дозорного.

– Суши весла! – скомандовал, вставая, Тихон. – Щекарь, держи ближе к берегу! Григорий, Фрол, убирайте парус! Интересно, кто это?

Дружинники быстро убрали весла, спустили парус, и ладья новгородцев, хоть и продолжала скользить по волнам, но уже все больше и больше замедляя ход. Команда во главе с Тихоном столпилась на носу. На встречной ладье их тоже заметили, и теперь, продолжая грести только так, чтобы их не сносило вниз по течению, поджидали новгородцев.

Ратша поднялся, пристегнул к поясу меч в ножнах и перешел на нос. Теперь он мог лучше разглядеть незнакомый корабль. Тот был длиннее и шире новгородской ладьи, и гребцов на нем было явно больше. На носу и корме встречного судна были надстроены палубы, между которыми был натянут тент, укрывавший главную палубу и гребцов. Нос ладьи украшала искусно вырезанная голова змеи.

– Варяги, – заключил глава новгородцев. – Должно быть, свевы или даны.

– Скорее всего, свевы, – поддержал Тихона Григорий. – И корабль сильно нагружен!

– Щекарь! Правь ближе к ним! Они плывут из Киева иль даже из Царьграда, узнаем у них, какие новости. Фрол! Ждан! Григорий! Весла на воду! Как поравняемся, гребите против стрежня, вровень с ними. Петр! Добр! Нежата! Приготовьтесь к обороне! Вряд ли нам что-то грозит, хотя кто знает, что у тех варягов на уме.

Новгородцы кинулись исполнять приказания Тихона. Дружинники спешно разобрали оружие, многие облачились в доспехи из толстой сыромятной кожи с нашитыми металлическими пластинами, у некоторых были даже кольчатые брони. Ратша вернулся на корму и тоже приготовил броню и шлем, но надевать их пока не стал. Корабли почти поравнялись друг с другом.

На носу встречного судна во весь рост поднялся высокий воин. Ветер распахнул полы его голубого корзна, и кольца брони сверкнули на солнце. Незнакомец поднял руку в молчаливом приветствии. Тихон в свою очередь поднялся на самый нос ладьи и помахал рукой в ответ.

– Приветствую тебя! – произнес новгородец.

– Приветствую тебя, русич! – громким голосом с северным акцентом ответил воин. – Я Эмунд, сын Магнуса. Со мной мой младший брат, Эйрик, и мои гирды. Кто ты и твои люди?

– Меня зовут Тихон. Я гость из Новгорода. Со мной моя дружина. Мы плывем в Киев.

– Вы плывете из Хольмгарда? – переспросил варяг.

– Да, а вы?

– Мы гостили в Киеве, теперь возвращаемся домой, в Сигтуну.

– Вам стоит поторопиться, если хотите вернуться домой до холодов.

– Спасибо за совет. Но мы, скорее всего, останемся зимовать в Альдейгюборге, в Ладоге, – поправился варяг. – В Сигтуну мы пойдем уже весной.

– В Копысе мы видели корабль свевов. Их ярла зовут Олаф Сигурдссон. Они плывут в Бирку и надеются успеть до зимы. Возможно, вы сумеете догнать их.

– Я знаю Олафа… – Ярл обернулся к своим воинам и сказал несколько слов по-варяжски, те ответили ему радостными возгласами. – Благодарю тебя, русич, за хорошие вести! Нам стоит поспешить, чтобы получить в попутчики такого славного викинга, как Олаф. Боюсь только, мне нечем порадовать тебя в ответ. Мои новости будут не самыми лучшими.

– Порой худая весть важнее радостной, – нахмурившись, изрек Тихон. – Говори, ярл!

– Ниже по течению мы видели половцев, они осадили Любеч. Говорят, еще они пожгли Чернигов, и много деревень, и города по Десне. И еще… – варяг на секунду замолчал. – Говорят также, что половцев привел конунг Ольг, сын Святоцлейва.

– Видит Бог, нет хуже вести, чем война, – услышав страшные новости, угрюмо произнес новгородец. – Но все равно спасибо тебе, ярл. Случиться зимовать у нас в Новгороде, мой дом будет открыт для тебя.

– Я буду рад воспользоваться твоим гостеприимством, русич. Приезжай гостить к нам в Сигтуну.

– Благодарю тебя, ярл! Даст Бог, свидимся!

– Удачи тебе, русич! Прощай!

Варяги налегли на весла, новгородцы поставили парус, и скоро корабль свевов скрылся за поворотом реки.

Долгое время после встречи с варягами русичи шли под парусом. Гребцы отдыхали, обсуждая нашествие половцев, последними словами ругали Олега. Тихон, сменивший Щекаря за рулевым веслом, стоял мрачнее тучи. Ратша с угрюмым видом сидел на корме и задумчиво вглядывался во все еще окутанные туманом смутные очертания левого берега Днепра, словно ожидая увидеть спускающихся к воде половецких всадников.

Ближе к полудню, когда солнце поднялось уже так высоко, что стало по-настоящему жарко, пейзаж за бортом стал меняться. Лес на высоком правом берегу Днепра все больше и больше отступал от реки, уступая место возделанным полям, среди которых все чаще стали встречаться села, небольшие верви, и даже на левом, заболоченном берегу иногда попадались рыбацкие деревеньки. В одном из таких поселений, пять-шесть жилых изб, новгородцы бросили якорь.

О половцах здесь еще не слышали. Местные жители занимались рыбной ловлей и охотой, свою вервь покидали редко, и новости стороной обходили их окруженное болотами поселение. Поэтому новгородцы, подгоняемые Тихоном, быстро перекусили, и, не задерживаясь здесь более, продолжили свой путь на юг.

Но уже в следующем селении, где они позднее остановились, большой деревне на правом берегу Днепра, о нашествии знали, а еще позже новгородцы встретили идущую в Смоленск ладью киевских гостей, которые, как и варяги, видели половцев. Кияне рассказали, что кочевники большой силой стоят под Любечем, а отдельные отряды поганых даже переправились на правый берег и осадили Лоев, хорошо укрепленную крепость, стоящую напротив места впадения в Днепр реки Сож.

А вскоре новгородцы и сами увидели следы нашествия кочевников – сожженную деревню на правом берегу и большой столб черного дыма, поднимающийся в небо над пепелищем.

Второй раз за день дружина Тихона, спешно вооружаясь, готовилась к бою. Новгородцы храбрились, разбирая оружие, солнце весело играло на бронях воинов. Но только парус, потеряв ветер, затрепетал тревожно, и как-то особенно тоскливо заскрипели весла, когда ладья повернула к берегу.

Глава 2

Деревня, в которой жили Воица с матерью, стояла на высоком берегу Днепра. Три десятка домов раскинулись над обрывом, а дальше, до самого леса, тянулись огороды, выгоны для скота, пашни.

Самый большой двор, княжьего тиуна Димитрия, стоял особняком у леса и был обнесен высоким частоколом. Здесь останавливались княжьи сборщики, сюда мать Воицы, как и все жители деревни, приходила сдавать оброк, здесь же тиун именем князя вершил суд. Но для Воицы этот двор значил гораздо больше, ведь здесь жила Ждана, дочь тиуна Димитрия, первая и, как он тогда думал, единственная его любовь.

Сам Воица жил вместе с матерью в небольшой полуземлянке над рекой. Отца своего он не помнил, тот умер во время мора, когда Воица был еще совсем маленьким. С тех пор мать растила его одна – храня память об отце, она так и осталась вдовой.

Жили бедно, едва сводя концы с концами. Иногда приходилось совсем худо, и тогда соседи всем миром помогали им. Воица часто видел, как плачет мать по ночам. В бедности и тяжелом труде жизнь состарила ее раньше времени, и только сын, такой же светловолосый и голубоглазый, как и его покойный отец, стал для несчастной женщины настоящей и единственной отрадой в жизни. А теперь еще и кормильцем в семье.