Загляни в глаза тоске!

Настя занялась современными танцами, обзавелась друзьями, с восторгом приняла в подарок первый автомобиль. Мягким одеялом ее укрыло простое счастье, наступивший мир в душе свидетельствовал о правильности поступков.

Но в голове царил хаос. Тысячи мыслей, мешавших порой заснуть, вертели свой хоровод, не останавливаясь, и отдохнуть от них не представлялось возможным.

Она все и всегда ставила под сомнение. Пока собственный внутренний голос не произносил четкое «да», Настя выходила в мир с привязанными, словно гири к ногам, тревогами, страхами, беспокойством.

– Ты очень красивая, – просто говорили ей иногда, даже не желая получить что-то взамен, а именно просто восхищаясь и удивляясь женской красоте, наяву блестевшей рядом, как чудесное явление.

– Красива? – Настя останавливалась перед зеркалом, – ну, не знаю. Сегодня определенно нет. Мешки под глазами – это чаще спать надо, волосы что-то ломаются, бедра жирные, ну, путь не жирные, но вчерашний «Цезарь» в полдвенадцатого был лишним.

Если бы не природная уверенность в доброте людей – ведь все относились к ней с нежностью и лаской, Настя, возможно, превратилась бы в некий антипод Лидии, бестолково сомневающейся во всем на свете, во всех, в каждом, в себе, разумеется.

Умело скрывая сомнения, зная, что неуверенные в себе люди не пользуются успехом, Настя застёгивалась на все пуговицы своих брендовых вещей, тщательно укладывала белые– обязательно белые, ведь блондинки красивее, волосы; красилась, используя исключительно высококлассную косметику, и с бьющимся сердцем открывала двери в мир.

Ее город хранил ее, сам того не зная, не зная, но, словно благодаря, что стал вечным избранником этой нежной, взволнованной девочки, подсознательно тянущейся к чистоте и свету.

Даже мама, чуткая, прямолинейная, бескорыстно любящая, не осознавала, насколько не уверена в себе ее обольстительная дочь, в свои двадцать уже получившая сотню предложений руки и сердца от не последних в городе людей.

Училась Настя легко, и к своим обязанностям относилась со спокойной ответственностью. Ей хотелось немного изменить мир вокруг, но действовать активно девушка побаивалась. В мечтах она видела себя первой леди города, светской львицей, одним движением заставляющей вращаться планеты. Но когда представлялась возможность блеснуть, Настю хватал за сердце предатель-страх, заставляя отступать по уже пройденному пути. Но она обладала живым умом и быстро поняла, что можно замаскировать стеснение и страх толпы, именно слившись с этой толпой, и вовремя обзавелась нужными друзьями, которых приводил в восторг ее шарм и умение дружить, ничего не требуя взамен. И она блистала, сверкала, привлекая к себе внимание, жила, вызывая потаенную зависть соперниц, и могла бы взлететь к звездам, лишь взмахнув ресницами.

К моменту знакомства с Лидией, Настя рассталась с очередным поклонником-любовником, причем решение это приняла самостоятельно, жестко, уверенно, чем добавила в копилку своего тщеславия еще одну монетку. Парень был не особенно красив, чрезмерно богат и набит спесью. С Лидией он бы и разговаривать не стал. Настя терпеть таких не могла, хотя прекрасно умела с ними ладить. Встречалась она с ним больше для себя, чем для него, хотя он был уверен в обратном, а потом и себе стало нечего предложить. Когда поцелуи стали редкими и однообразными, а разговоры перешли в плоскость: «Че, скучаешь опять? Поехали ко мне!», она просто перестала отвечать на звонки, а потом коротко произнесла: «Хватит, Тема, достал уже!» и положила трубку.

Свободной, радостной, чуть возбужденной, переступила она порог лаборатории в тот солнечный день, готовая действовать, позабыв про страх и неуверенность.

Женщина, встретившая ее в линялом, рваном халате, с наскоро скрученными волосами, быстрым, встревоженным взглядом, тут же убегающим от взгляда собеседника, вызвала в девушке мгновенное сочувствие, а, скорее, жалость. Ну куда это годится: с высшим образованием сидит в душной комнатенке, вокруг воняет, скучища и безысходность! А самой не так много лет… Вон, мама в сорок восемь родила братишку, вопящего теперь на весь дом. И по-прежнему осталась красивой, молодой, вызывающе сексуальной. Настя задумалась на эту тему глубоко, не гоня от себя прилипчивые мысли и пока не оформившиеся идеи.

Практика продолжалась, и у девушки хватало времени для наблюдений за Лидией, которая даже не подозревала, что сумела вызвать такой интерес. Ею вообще никто никогда не интересовался, так что разглядеть возникшее вдруг соучастие в красавице-практикантке она просто не могла.

Сначала Настя не понимала, чего же она, собственно, хочет: совершить ли просто добрый поступок по отношению к Лидии, просто вызвать улыбку, подняв ей настроение забавным рассказом, просто…Да нет же…Она долго пыталась разложить по полочкам свои новые потребности альтруиста и защитника слабых, пока, к своему большому разочарованию, не уяснила: меняться Лидия не хочет, радоваться жизни не умеет, смеяться вообще разучилась, и красивой, конечно же, тоже не станет. У них разные взгляды на мир, книги, человеческие качества, любовь, природу. Они – противоположны друг другу настолько, что сойтись могли исключительно случайно, примерно, как Дональд Трамп и сельский фельдшер из Усолья-Сибирского.

Ситуация Настю, тем не менее, не смутила. Трампом она себя никогда не считала, в случайности верила. На дворе цвело лето, и энергия била фонтаном. Хотелось действовать. Только вот, с чего начинать, если на любой вопрос Лидия реагировала всегда примерно одинаково: не смотрела, нет, не была, не ездила, не видела. И говорили они только о работе.

Даже жара, от которой просто млела Настя, воспринималась Лидией исключительно, как помеха в делах, и общей темой становиться не желала. Неожиданно это различие их личностей только подхлестнуло Настю, и она начала действовать усердно, рьяно, чуть ли не нахрапом.

Почти не получалось. Исключением стали короткие беседы на личные темы, в ходе которых Лидия нехотя делилась фактами из своей прошлой жизни, и то лишь в ответ на Настины откровения.

– Вы были замужем? – спросила как-то Настя, осторожно переставляя на столе пробирки с образцами.

На лице Лидии появилось тупое, замкнутое выражение, которое выводило из себя абсолютно всех, кто, подобно Насте, пытался наладить диалог. Не надо было быть дипломатом или психологом, чтобы догадаться: ничего эта женщина говорить не собирается, вы ее бесите, поэтому не лезьте не в свое дело!

Но Настя не смутилась, готовая идти до конца:

– Я, конечно, не была, но меня звали, – она выдержала паузу, ожидая, что последует хоть какая-то реакция, или вполне уместный сдержанный комплимент. Ничего, только кивок, скупой, без улыбки. – Я отказалась, потому что вообще не понимаю, зачем выходить замуж. Ладно, когда девушка не богата, тогда ей нужна материальная поддержка, или парень – хороший друг, надежный, – о любви Настя умолчала сознательно, и вообще озвучила самые глупые, на ее взгляд, причины замужества, потому что без любви она не видела отношений, но Лидия молча продолжала подписывать даты на пробирках, и на провокацию не поддалась.

– Почему вы молчите, мне ведь хочется услышать ваше мнение? – не выдержала девушка.

– О чем? – Лидия посмотрела на нее с досадой и удивлением.

– О замужестве, – теряя запал, промямлила Настя.

– Что?

– Ну вообще прикол! – простонала девушка. – Вы совсем со мной разговаривать не хотите?!

– Я не знаю о мужчинах, – произнесла Лидия негромко. – Да и вряд ли вам нужен мой совет. Скорее уж, вы дадите его мне. Я не хотела замуж, ни с кем не встречалась. Мужчины кажутся мне грубыми, какими-то чужими, – она неловко пожала плечами.

– Часто они такими и бывают, – вздохнула Настя, с трудом скрыв радость от прогресса. – Иногда только встречаются… – слезы обожгли глаза, и она поспешно отвернулась к окну. Воспоминание, как ветер обдало ее сердце, и она не заметила, с каким голодным выражением взглянула на нее Лидия, тут же, впрочем, спрятавшись за своей привычной маской.

***

Какие-то грязные потеки на стенах. Здесь холодно, сыро, как в подземелье. Возможно, это и есть подземелье, где место нелюдям, фрикам, монстрам. Я – фрик, я – монстр. Не знаю, долго еще выдержит мой мозг человеческое общество.

Сегодня притащилась фея. Я никогда раньше их не встречала наяву, а тут вдруг увидела. Интересно, чтобы ее сделать, люди занимались обычным сексом, или употребляли какой-нибудь особый наркотик? Их экстаз, должно быть, совпал с парадом планет, или извержением ранее дремлющего вулкана.

Ей двадцать. У нее белые, как лепестки лилии, волосы, но они сверкают на солнце и льют свет вокруг, на предметы, стены, пол, на меня. Я слепну от этого сияния. Настя. Ей всего двадцать. Что-то произошло в мире, когда она вошла.

Здесь я прячусь от красоты и света. Кто-то до меня употреблял здесь запрещенные препараты, пил, спал, сношался, извергал из себя немыслимый химический сплав. Я здесь одна. Мысли текут стройно, и не хочется слез.

Где-то есть город. В нем стоит лето, стоит прочно, опираясь зелёными столбами о раскаленный асфальт. Пение птиц слишком ранит мой слух, как и усиленные рассветом гудки машин. Из синего неба на город льются потоки счастья. Кто-то, возможно, наберет себе полные пригоршни. Мне – ни к чему.

Мой ежедневный побег из рая должен хоть на время ослабить боль и желание выйти из окна. О, как искушает, мня шестнадцатиэтажка напротив! От летнего цветения есть только одна польза: из-за разросшихся зарослей боярышника не так видны дома.

Я лгу. Много. Моя причёска – ложь, мои одежды – сплошное вранье. Моя пища – черт знает, что такое, ложь, и просто сырье для переработки. Не может быть это правдой. Это – мой образ, маскировка, попытка укрыться. Хочу смерти, зову ее, тащу ее за тощую задницу из неправдоподобного мира ночи, но она упирается, потому что подчиняется не мне, а кому-то еще. Кто-то более сильный и красивый, успешный и честный управляет ей.

Спина совсем замерзла, ноги отсырели. На часах– полдень: закончился обеденный перерыв. Сбесились стрелки, что ли?! Я ведь только что пришла сюда. Будут искать, скажут, Лидия впервые умудрилась опоздать. Наверное, у нее что-то случилось.

Приду сюда еще. Не могу дождаться вечера. Он принесет покой, тишину, сон. Главное, не заснуть здесь. Смерть, конечно, придет за мной именно сюда, но мне бы хотелось избежать страха в довесок к собственному исчезновению.

Может быть, черная тварь с косой не хочет забирать меня из-за этого малодушного отказа от страха? Возможно, он – ее вечный спутник, союзник, возлюбленный? Попробую понять, и, если это окажется правдой, и смерти нет без чувства ужаса, я смирюсь и впущу в себя их обоих.

Но мне пора.

Я выбираюсь на горячую улицу. Потоками струятся машины и люди. Лица, вперемешку4 с мордами. Счастье вперемешку мл слезами. Маски, маски, маски. Улыбка, а мод ней – брошенная девушка. Дорогие духи, а под ними – содержанка, навечно лишенная любви и чести. Мужчины, женщины, кто-то без кого-то…

Я читаю на лицах. Их никого нет в реальности. Все все себе придумали, живут надеждами, мечтами, сексом, страхом, одержимостью. Все одержимы, и все не существуют на самом деле. И я не существую.

Город грехов. О, это точное название, и подходит оно к каждому скоплению каменных построек, прорезанных автострадами, утыканных деревьями.

Здесь не бывает покоя душам. Здесь лгут, болеют, любят, страдают, желают. Я задыхаюсь в этой мути! Выпустите меня!

4

– Ты дура, что ли?! – яростным шепотом прокричала Лидия, едва захлопнулась дверь лаборатории. – Регион с населением около двухсот тысяч мог запросто свалиться замертво! Ты чего, ч сума, что ли, сошла?! Я тысячу раз тебе повторила, что именно это соединение недопустимо ни в какой пропорции! Это – яд, твою мать! – голос сорвался, и она со всей силы треснула ладонью по стене. – Настя, ты хоть слышишь, что я говорю?!

Глядя на вздувшиеся вены, избороздившие лоб наставницы, ее взлохмаченные, влажные от пота волосы, посеревшее лицо, тусклые губы в пене, Настя застыла, как мышь перед коршуном. Говорить она не могла; осознание своей чудовищной ошибки катило на нее, все разгоняясь, громадным грузовиком, потерявшим управление на крутом склоне.

– Твою мать! – простонала Лидия, отделяясь от стены. Ее движения по комнате напоминали дерганные шаги игрушки с садящейся батарейкой. – Почему я слышу такое в свой адрес? Почему я, ни разу не допустившая подобной ошибки даже в молодости, сейчас слышу такое? Лидия Ивановна, у вас допуск стоит, а в воде яд! – передразнила она говор Киры Витальевны. – Какой, к хренам, допуск?! – рявкнула она, тут же испуганно замолчала, оглянувшись на дверь

– Простите меня, – пролепетала Настя, чувствуя слабость в ногах и вполне реальную дурноту, как после избытка спиртного: подкатила тошнота, закружилась голова, звуки утратили четкость. «Я сейчас, кажется, в обморок грохнусь» – с удивлением отметила та часть ее сознания, что сохранила способность наблюдать за происходящим со стороны.

– И дальше – то что? – спросила Лидия, валясь на стул. – Что прощение даст? Я вроде понимаю: ты только учишься, но умудриться воспользоваться моей печатью, не убедившись в безопасности проб…Настя, Господи Боже, мы чуть под суд не угодили, вернее, я…

– Лидия Ивановна, простите, – шептала Настя, хватаясь за стену, чтобы сохранить хот какое-то равновесие.

– Я же русским языком перед отъездом сказала: допуск ставишь, только если есть твердая уверенность. Твердая! Еще, слава Богу, документы не конца скрепили, и Кира успела проверить. Но дурой-то осталась я! Что теперь делать…

Сзади раздался грохот, и бледная, измученная Лидия увидела лежащую на полу красавицу с растрепанными белыми волосами и раскинутыми в стороны руками.

– Кукла хренова! – выдохнула она, с досадой поднимаясь со стула. – Где этот графин? – вопросила она, глядя в упор на кулер, и не замечая его.

На конференцию Лидия уезжала со спокойным сердцем. Материалы и печати она передала собранной Насте, сделал несколько распоряжений и по-дружески, насколько эта форма общения была ей доступна, попрощалась с девушкой. Словом, ничто не предвещало.

Вчера она приехала, очень довольная своим докладом, и в троллейбусе, везущим ее с мычанием домой, несколько раз вынимала и рассматривала диплом в голубой рамочке, полученный от коллег из вышестоящего НИИ. Было приятно, неожиданно и ново.

Ее старенький сотовый, о котором она часто забывала, ожил в неурочный час, завибрировав на обеденном столе. Лидия только что удобно устроилась перед маленьким телевизором, включив свой любимый сериал и обложившись пакетиками сушек, мармеладок, и прочей нехитрой снеди.

От звонка она вздрогнула, потому что звонить могли только с работы. Нечто похожее произошло лет пять-семь назад, когда после землетрясения магнитудой семь баллов буквально разверзлась сопка над рекой Тихой и одарила чистейший источник питьевой воды таким букетом инфекций, что сотрудники лаборатории во главе с Кирой Витальевной просто отказывались верить своим глазам. Но тогда виновных не было, кроме неустойчивой земли, ходившей под ногами жителей близлежащих к эпицентру поселков, еще несколько дней.

Лидию просто вызвали вечерним звонком, поставили в известность на срочно собранном совещании, и впрягли в работу, что ей было не в новинку.

Вчера же разверзся ад.

– Вы сядете, – отрешенно глядя прямо перед собой, проговорила Кира, и отсветы стразов с платья прочертили блестящий круг по ее изможденному лицу. – Вы ведь и сами это понимаете, да? Не Анастасия ваша, а вы… Там яд, а у вас допуск. Это, слава Богу, пробы не ушли: я на месте проверила.

– Прямо сяду? – ее колени затряслись, в голове помутилось, рот наполнился слюной.

Тишина зазвенела в ответ. Кира выдохнула медленно-медленно и провела по лицу ухоженной рукой с красивым кольцом на мизинце. Помада, всегда безупречно нанесенная, размазалась по щеке, оставив кровавую черту. Лидия, не мигая, глядела на этот след и молилась непонятно кому.

Под руководством экстравагантной Киры Витальевны, Лидия проработала уже девятнадцать лет, появившись в тогда еще старенькой, неотремонтированной лаборатории ощипанной студенткой. Кира уже тогда покупала европейские шмотки и увешивалась бижутерией, которая часто оказывалась настоящим золотом с подлинными камнями.

Поговаривали, что трудится начальница из голого энтузиазма, а материально ее с лихвой обеспечивает супруг – таинственный бизнесмен из бывших «новых русских», что в свое время выгодно откусили от пирога под названием «Крушение Союза». Вкусный был тот пирог, или не очень, и сколько этому интересному господину довелось носить далеко не брендовые вещи, никто толком не знал. Судили о нем только, оценивая на первый взгляд драгоценности супруги, и провожая глазами черный автомобиль представительского класса, каждый вечер, увозивший начальницу домой, куда-то в придуманно-мечтательную даль.

О муже Кира не распространялась вообще, за исключением общих фраз, типа: «У старшего сына день рождения, поедем с Михаилом за подарком» или: «Миша где-то вирус подхватил, придется лекарства глотать всем!»

Лидия знала Киру Витальевну как человека честного, чуть взбалмошного, в минуты корпоративных выступлений – говорливого и смешливого, будни – сдержанного и справедливого. Ей, как и многим женщинам, были свойственны перепады настроения, но она всегда держалась корректно, так сказать, в одной колее.

Лидия с надеждой смотрела в серые глаза под наращенными пышными ресницами и просто ждала. Что-то подсказывало ей: Кира не хочет скандала и попробует помочь, чего бы ей это не стоило.

И та вдруг произнесла нечто такое, от чего Лидия разом выдохнула и поверила в чудо:

– Настьку твою выгонять придется к чертям собачьим, – раздумчиво прозвенел голос свободы. – Натворила дела, хотя девочка она правильная, и о практике этой очень меня просила сама лично, даже отца с матерью не привлекала. Напомнила только, что мы знакомы, но ни звонков, н и намеков от них я не слышала.

– Оставьте ее, Кира Витальевна, – произнесла Лидия то, чего от самой себя никак не ожидала, – под мою ответственность и строгий контроль. Мне с ней легко работается, она очень исполнительная, способная, молчаливая. Найдет иногда на нее в душе покопаться, но сразу отвязывается, а ей только двадцать…Научится, и все будет ровно. Мы ведь справимся, если вы нам поможете?

Ветер шевельнул жалюзи на окне и застыл в солнце под потолком. Радио, тихонько игравшее блюз, подало сигнал: В Москве четыре часа.

– Что, уже девять вечера? – Кира словно очнулась и подошла к окну. Она долго смотрела на тополя, зеленый пушистый ковер молодой травы, белок… – Час уже треплемся. Ладно. Сделаем тихо, Лида, – кивнула она, не оборачиваясь. – Но ты же понимаешь, как рядом, как близко прошла беда? Будьте вы поосторожней с Настей этой…

– Спасибо, Кира Витальевна! – выговорила Лидия, ломая пальцы, – глаз с нее не спущу!      

На следующий день, оправившись от потрясения, первого в ее жизни, Настя приехала на работу и остановилась около машины в ожидании Лидии. Ей не хотелось возвращаться к малоприятному разговору в лаборатории, где кто угодно мог подслушать и вывернуть сказанное наизнанку.

Слов благодарности девушке казалось мало. Ее ошибка носила столь ужасный оттенок, несла в себе такие непоправимые последствия, что никакими словами нельзя было отделаться и поставить точку.

Вечером ей позвонила Кира Витальевна и добавила масла в огонь:

– Знаешь, кто спас твою прокаченную попу, Настена? Лидия! Она так за тебя заступалась, что, по-моему, готова была на севера поехать… – здесь Настя захлюпала носом, уже в который раз. – Прошу, детка, больше никаких подобных историй. Чуть сомнения – ко мне или к кому-нибудь из лаборантов. Это же и так понятно, да?

Настя кивнула, забыв, что ее никто не видит.

Утром солнце, едва поднявшись, зажгло, как умалишенное. Парковка, конечно, еще не раскалилась, но стекла отражая свет, слепили, и даже в легкой майке было жарко.

Ровно без двадцати восемь на тропинке, крадущейся через темные заросли боярышника, появилась Лидия. Длинная юбка с нелепыми пуговицами, светлая кофточка и…светлый плащ. Плащ! В такую жару!

Уже в который раз дав себе слово придержать негодование по поводу гардероба зашуганной наставницы, Настя окликнула ее и сделал несколько неуверенных шагов навстречу:

– Лидия Ивановна, здравствуйте!

Женщина заозиралась с нервным подергиванием бровей в поисках нарушителя спокойствия, как будто здесь, кроме них двоих, еще толпились люди. Такая уж у нее была манера: вздрагивать и шарахаться, даже если с ней заговаривал близкий, хорошо изученный человек.

– Доброе утро, Настя, пойдем, – глуховато произнесла Лидия и зашарила в кармане в поисках ключей, – хорошо себя чувствуешь?

– Да. Я в норме. Благодаря вам, вообще-то, – Настя, помня, что Лидия не выносит вторжения в личное пространство, осторожно дотронулась до ее локтя через плащ и сразу убрала руку, – Лидия Ивановна, я хочу поговорить с вами о вчерашнем…

– Да не надо ничего говорить, было и было. Мы же работаем, и все, – залопотала женщина неловко.

– Так-то так, но я хотела бы отблагодарить вас. Я виновата перед вами. Перед людьми, где протекает эта речка – само-собой, но, прежде всего – перед вами. Мне необходимо как-то загладить вину, иначе я с ума сойду, понимаете?

Лидия смотрела в красивое смуглое личико, обрамленное белыми шелковыми прядями, которые позже будут предусмотрительно скручены в узел, и не знала, что ответить. Ее никогда в жизни никто не благодарил, разве что, за переданную за столом соль, и теперь она почувствовала, кроме испуга, еще и привычное желание сбежать. Укрыться за тяжелой дверью родной лаборатории, чтобы не видеть больше этих карих глаз, таких встревоженных, таких прекрасных.

Зачем она попросила Киру оставить эту фею?! Ведь теперь точно не отвяжется, и будешь выслушивать заявления, покаяния, предложения немыслимых компенсаций, продиктованные болезненной потребностью всем нравиться.

5

Семнадцатого июня Лидия проснулась с ощущением тревоги. Это состояние, вообще-то, было ей знакомо. Как часто она волновалась из-за всяких пустяков, вроде опечатки в отчете, мокрых ног после дождя, косого взгляда начальницы. Она все понимала, но трястись от неприязни и страха было для нее естественно. Хлопнувшая дверь вызывала прыжок на месте, гудки машин отнимали сон. Только погружение в свой собственный мир потоком текущих мыслей ненадолго приводило ее в порядок, успокаивало.

В пробуждении своем она оказалась беззащитной перед ярко светившим в окно солнцем, летним гомоном, уже с утра бодрым и свежим, ароматом листьев, травы, цветов.

Сев на постели, она дотянулась рукой до оконной рамы и с силой захлопнула ее. При этом внутренняя тряска не прекратилась, а наоборот, разошлась пуще прежнего. Сердце буквально дрожало, словно подвешенное на нитке.

Надо было вставать, пить чай, одеваться, и снова тащиться в лабораторию, и снова там что-то делать, и снова говорить с Настей…

Зачем она вообще вчера вечером позволила втянуть себя в этот разговор на парковке (появилась у Насти такая привычка: по-шпионски подкрадываться и приставать с разговорами. Видимо посчитала успешным свой первый утренний заход с извинениями две недели назад!), когда солнце палило и прожигало волосы на макушке?! Зачем отвечала на вопросы и, о ужас, задавала их сама?! Теперь девчонка не отвяжется – это проверено. Чтобы отвадить Настю от болтовни, придётся постараться. А ведь раньше она вела себя корректно, сдержанно. Вот, что значит, стереть границы между рабочими отношениями и личными. Нашла себе, тоже, предмет для изучения!