Ода абсолютной жестокости

Тим Скоренко

Ода абсолютной жестокости

Часть 1

Если бы я умел писать, я бы написал о себе книгу. Но я не умею писать. Потому что мне это не нужно. Потому что я – Риггер.

Глава 1. Гладиаторы

Я выхожу из дома и щурюсь. Солнце очень яркое. Оно режет глаза. Через минуту зрение восстанавливается. У колодца стоит Болт. Он только что умылся ледяной водой и выглядит несчастным.

Мне очень хочется сделать какую-нибудь мерзость. Причём не кому-то конкретно, а всем разом. Подхожу к колодцу.

– Ведро.

Болт уныло крутит рукоять. Ведро появляется на свет. Я опрокидываю его на себя. Холодно, хорошо.

– Ещё.

Болт вытягивает второе ведро. Умываюсь тщательно. Затем плюю в ведро и выливаю его на Болта, смеюсь. Болт отфыркивается. Хватаю его поперёк туловища и толкаю в колодец. Болт пытается сопротивляться. Ломаю ему пальцы на правой руке. Болт сдаётся и летит вниз.

Колодец загажен, по крайней мере, до полудня. Или даже до завтра. Болт бултыхается внизу.

– Ты зачем это сделал? – спрашивает Лосось.

Он колет дрова.

– Пошёл ты… – отвечаю.

Лосось отворачивается. Он знает, что в такие минуты я опасен.

Иду к дому. Слышу окрик.

– Риггер!

Оборачиваюсь. Это Носорог. Сто пятьдесят килограммов мышц. Слабак, в общем.

– Чего?

– Жирный требует.

– Подождёт.

Жирный, мать его. Когда-нибудь я ему тоже вломлю.

В сенях тепло. Прохожу в комнату. Бельва всё ещё в постели, она укрыта по шею, веснушки на её лице искрятся даже в полутьме. Распахиваю ставни. Бельва, щурясь, открывает один глаз.

– Уже сделал что-то мерзкое, правда? – спрашивает.

Подхожу к ней, целую, запускаю руку под одеяло, нащупываю её грудь, огромную, пышную, ласкаю.

Она отвечает на поцелуй, запускает свой язык мне в рот. Целуемся долго. Я возбуждаюсь. Сдёргиваю штаны одним движением. Заползаю под одеяло. Она тёплая и мягкая. Бельвы много, она необыкновенно красива, полной, удивительной красотой.

Вхожу в неё, рвусь вперёд, она стонет, продолжая целовать меня, обнимает за шею пухлой рукой.

Минут десять спустя, расслабленный и довольный, встаю с кровати, одеваюсь и иду к Жирному.

Он ждёт меня в своих апартаментах на втором этаже основного здания. Около него быки – абсолютно одинаковые, никогда их не различал – и Кость. Кость, как ни странно, одета вполне пристойно. Обычно она обходится без одежды. Перед Костью на столике чернила и стопка бумаги.

Жирный гаденько усмехается.

– Ты, Риггер, в последнее время стал наглым до полного опупения, – говорит Жирный ехидно.

Молчу. После паузы Жирный продолжает.

– Вот ты ради чего тут сидишь? Ради девок красивых, которых в любой момент трахнуть можно. Ради денег, на которые можно этим девкам бусики купить. Ради жрачки вкусной. В конце концов, ради того, чтобы дом был свой, куда вернуться можно всегда. Правда, Риггер?

Его левый глаз мерзко дёргается. Я не отвечаю.

– Молчишь… Я ж тебя, Риггер, ни хрена не держу. Иди на все четыре стороны. А раз ты тут живёшь, будь добр исполнять свои обязанности. Что ты вместо них делаешь, а? Зачем Голове-с-Плеч в задницу ручку от лопаты затолкал по самые гланды? Зачем Мормышке уши отрезал? Тебе делать нечего? – Жирный явно распаляется.

Он берёт со столика тонкий бокал, отпивает вина.

Продолжить не успевает. Входит Мартилла. Одета, как всегда, вызывающе. Чёрное и красное, грудь обнажена, юбочка – короче некуда, чулки с узорами. Красива, сука, до умопомрачения.

– Мессир, – говорит, – боюсь, колодец на некоторое время вышел из строя.

Жирный наклоняет голову вправо.

– Господин Риггер спустил туда Болта.

Жирный переводит взгляд на меня.

– Теперь вот воду испортил. Ты её пить будешь? Нет? А кто будет?

Молчу. В общем, он прав.

– Так вот, Риггер, ты знаешь. Управу я на тебя найду, как всегда находил. А теперь, будь добр, приступи к своим непосредственным обязанностям. И если в течение следующей недели произойдёт ещё один инцидент, ты отправишься в каземат, где проведёшь некоторое неприятное время. Пшёл вон!..

Я сплёвываю на пол. Жирный бешено вращает глазами. Выхожу медленно, покручивая бёдрами, как баба.

Слышу позади щебет Мартиллы.

У колодца толпа, человек двадцать. Ничего, попьют пока из другого, недалече ходить. Пробираюсь к колодцу. Болт внизу едва стонет. Жив ещё, придурок.

Перелезаю через стенку колодца, становлюсь одной ногой в ведро.

– Опускай, – говорю в толпу.

Носорог – он в первом ряду – берётся за ручку, крутит. Спускаюсь всё ниже и ниже. Свет – уже маленькое пятнышко наверху.

Ведро касается воды. Болт цепляется за стенку колодца здоровой рукой. Вылезаю, упираясь ногами в стенки, обвязываю подмышки Болта колодезной цепью.

– Поднимай!

Болта уносит наверх. Поднимаюсь за ним самостоятельно, упираясь в стенки руками и ногами. Двигаюсь, кстати, гораздо быстрее ведра.

Выползаю наверх. Толпа окружила Болта. В центре, над Болтом, Носорог. Смачным ударом в лицо он добивает страдальца. Лицо Болта – кровавая каша, нос вогнан в череп. Два человека из черни поднимают тело и уносят. Все разом оборачиваются ко мне. Им нечего сказать, потому что они боятся. Только Голова-с-Плеч на заднем плане вякает что-то невразумительное. Забыл, как в заднице больно, когда туда лопату вгоняют. Ещё вспомнит, куда денется.

Иду обратно к дому. Сегодня должна прийти новая партия рабов для гладиаторских боёв. Всех нужно проверить, оценить, разбить по парам. Работа не из лёгких, но интересная. И я точно знаю, что никто с этим не справится, кроме меня.

Бельва уже встала, одевается.

– Затяни, – говорит она.

Она носит корсет в тщетной надежде похудеть. Я ей говорил, что если она похудеет, я тут же её брошу. Это шутка: я никогда её не брошу, нет. И она это знает.

Затягиваю.

– Ещё, – хрипит она.

– Хватит, задохнёшься, – отвечаю.

Шнурую корсет. Она надевает платье. Я иду в оружейную.

Прохожу через коридор, открываю едва заметную дверку в дальнем его конце.

Оружейная у меня огромная. Это, наверное, самая большая комната в доме. Здесь не только оружие. Здесь одежда для разных особенных случаев – и моя, и Бельвы, здесь тренажёры для упражнений, здесь склад всяких полезных вещей. Здесь хранятся книги. Я могу называть эту комнату библиотекой. Правда, я не умею читать. Зато Бельва умеет.

Надеваю кожаный жилет с металлическими бляхами, пристёгиваю к поясу кнут с металлическим набалдашником на конце, семихвостую плётку с крюками и металлический прут с рукоятью. На пальцы – кастеты. Метательные ножи – в кармашках на жилете. Надеваю кобуру.

Кобура у меня нестандартная. Она укреплена на бедре, не цепляясь за пояс: не для пистолета, а для дробовика. Это единственный дробовик на всю общину. В провинции таких – три. Я купил его за бешеные деньги шесть лет назад – и очень доволен. Если я выхожу из дома с дробовиком, значит, будут трупы.

Впрочем, они будут в любом случае: даже если я вышел из дома абсолютно голым.

По дороге к выходу заглядываю в спальню. Бельва одета. Она выплывает ко мне и целует меня в губы.

– До вечера, – говорю я.

* * *

Конь осёдлан: у Жирного всегда есть наготове осёдланный конь. У меня вообще нет своего коня, поскольку меня послушается любой. Боятся – но слушаются.

Сегодня – гнедой. Красавец, бока начищены, грива причёсана. Бондой зовут.

Партизан выглядывает из соседнего стойла. Его кислая физиономия меня раздражает, но я никогда не наглею с Партизаном. Если что-нибудь с ним сделать, весь день ни одна лошадь слушаться не будет. Партизан им – бог и царь. Я не понимаю, как он это делает, но если он шепнёт Бонде сбросить меня по дороге, Бонда так и сделает, невзирая ни на что.

– Это для Жирного, – говорит Партизан.

– Плевать, – отвечаю я.

Вывожу Бонду из конюшни. Солнце бьёт в глаза. Запрыгиваю в седло. Дробовик больно бьёт по ноге. Морщусь и дёргаю поводья. Бонда трогается.

Спокойным шагом пересекаю двор. Смотрю на быдло сверху вниз. Какая-то девка, незнакомая, видно, недавно совсем появилась, смотрит на меня с интересом. Вернусь – обработаю. На крыльце основного здания стоит один из быков Жирного. Он смотрит на Солнце, не щурясь, точно слепой. Я отвожу глаза.

На воротах сидят Чихарь и Пыхарь, практически близнецы. Они синхронно дёргают за рычаги, створки разъезжаются, пропуская меня наружу.

Деревня Жирного – большая. Много дворов. В отличие от других наместников, Жирный живёт в самом центре, и укрепления у него деревянные. У наместника Тынды по прозвищу Стекляшка четырёхэтажный дворец с лепными украшениями, а деревенька – маленькая и убогая. У наместника Арны по прозвищу Рак – каменный замок в центре большого города. Мне не нравятся города. Я бывал в городах несколько раз, и всегда попадал в переделки. Здесь – лучше.

Пускаю коня в галоп. Быдло пытается уйти с дороги, но не все успевают. Сшибаю какого-то мужика с большой корзиной в руках. В корзине яйца, они плюхаются на землю, разбиваются. Слышу сзади крик.

Деревню проезжаю за несколько минут: вдалеке уже виднеется амфитеатр.

Дорога идёт через поле. По обе стороны – колосья. Навстречу бредёт одинокая фигурка. Женщина с соломенными волосами. Останавливаю коня в нескольких метрах от неё, спрыгиваю.

Женщина смотрит на меня исподлобья. У неё широкое веснушчатое лицо, под рубахой – полная красивая грудь. Иду к ней. Женщина что-то чувствует, начинает отступать. Бегу, она – от меня.

Запутывается в подоле, падает лицом вниз. Сажусь на неё, задираю юбку, сдираю с себя штаны. Ёрзаю на ней несколько минут, она только скулит, глотая пыль. Поднимаюсь, отряхиваюсь. Женщина лежит на земле и тяжело дышит. Иду к коню, неожиданно в глазах мутнеет, затем проясняется. Наверное, это было лишним. Иногда стоит стерпеть.

Запрыгиваю на коня. Женщина тяжело встаёт. Скачу дальше. Оглядываюсь: она смотрит мне вслед.

* * *

Амфитеатр в получасе езды. Он огромный: четыре уровня, широкая овальная арена. Я слышал, что где-то есть такой же, даже больше, но каменный. Когда-нибудь я туда попаду.

Вокруг амфитеатра – тоже деревенька. Тут живёт обслуживающий персонал. На время очередных игр они бросают земледелие и работают на Жирного.

Проезжаю через деревеньку. Тут меня боятся больше, чем около усадьбы Жирного. Тут меня знают лучше. Мужчины склоняются, когда я проезжаю мимо них, женщины тоже. Те, кто покрасивее, прячутся.

Ворота амфитеатра – высотой шесть метров. Они открыты. У ворот стоит Монгол с алебардой наперевес.

– Привет, Монгол, – говорю я.

– Здравствуйте, господин Риггер, – отвечает он, чуть склоняя голову.

По положению он лишь немногим ниже меня. Он не охранник, просто любит стоять и смотреть на людей.

Внутри амфитеатра кипит жизнь. До очередных игр всего неделя, нужно ковать оружие и доспехи, готовить рабов, гладиаторов и зверей, решать прочие вопросы. Я спрыгиваю с коня, чья-то рука тут же хватает поводья и уводит его.

Иду мимо тренирующихся бойцов к широкой лестнице, уходящей под землю. Под ареной – три этажа. Там находятся клетки для зверей и для рабов.

– Риггер!

Ко мне идёт Пантера. Он очень толстый, но грациозный. Его жир – это сила, литые мускулы под слоем мяса. Он двигается с сумасшедшей скоростью. Есть только один человек, который может побить Пантеру, – это я.

– Если ты идёшь смотреть свежих, то они в бестиарии.

– Пошли.

Бестиарий – снаружи. Это клетки с тонкими частыми прутьями: так удобнее рассматривать животных.

– Совсем свежие?

– Утром.

– Им объяснили?

– Да.

Квадратная площадка огорожена высоким частоколом. Около одной из стен – шесть клеток, в каждой по пять человек. Они смотрят настороженно, они напряжены, никто не сидит.

Подхожу к первой клетке.

– Выпускай.

Служитель открывает дверь.

Тот, кого я убью, – не годится. Тот, кого я убью, будет вечным рабом. Он будет выходить на арену, чтобы его сожрали львы. Чтобы его жгли или пытали на глазах у публики. Его не будут учить драться, его будут кормить дерьмом, к нему не будут водить женщин. Нам нужно пушечное мясо.

Тот, над кем я одержу победу, но убить не сумею, – будет гладиатором.

Тот, кто победит меня, – будет свободен.

Последнее произносится с улыбкой, потому что это шутка.

– Выходи.

Они выходят – пятеро. Как на подбор: массивные, широкоплечие, сильные – четверо белых, один чёрный. Они одеты в тряпьё, у одного – тяжёлый браслет на запястье, вероятно, пропустили, когда забирали имущество.

– Все всё знают? – спрашиваю на всякий случай.

Молчание.

– Повторяю вопрос. Все знают, что нужно делать?

– Да, – отвечает негр.

– Ты первый, – я указываю на него.

Он выходит вперёд. Он огромный. В нём нет ни капли жира, только гигантские мышцы. Бритая голова блестит от пота. Солнце отражается в эбеновой коже. Негр улыбается: сверкают белые зубы.

Он тяжелее меня минимум килограммов на пятьдесят.

– Давай, – говорит он хрипло.

Я снимаю кобуру с дробовиком и бросаю её на землю. Кнут и кошка болтаются на поясе. Я жду.

– Ну, давай, – повторяет он.

– Нет, – говорю я. – Ты давай. У тебя есть минута. Если через минуту ты не нападёшь первым, я размозжу тебе череп из дробовика и ты станешь половой тряпкой.

И тогда он бросается. Если бы он врезался в меня, я бы не выдержал. Он бы сломал мне все кости. Но я отскакиваю в сторону и подставляю ему подножку. Он тяжело падает на землю, и я обеими ногами прыгаю ему на шею. Раздаётся хруст.

– В помойку, – говорю я. – Следующий.

Следующий – жилистый, лёгкий. У него чуть раскосые глаза.

Этот умеет драться. Он делает ложный выпад, потом второй, оба раза я увёртываюсь. Потом он взмывает в воздух, пытаясь ударить меня ногой в грудь, я отскакиваю назад и вдруг обнаруживаю, что это движение тоже было обманным: он уже позади меня и его кулак летит мне в лицо. Он попадает. Я чувствую, как ломается нос, но мне плевать: одновременно с этим я бью ногой ему в пах, он сгибается. Следующим ударом я подсекаю ему ноги. Я пытаюсь сломать ему позвоночник, но он откатывается, и моя нога попадает ему по руке. Он воет. Я бью его ногой в висок и вырубаю.

– Сука, а… – говорю я, вытирая кровь с лица.

Этого уносят в другую сторону: он выдержал испытание. Будет драться на арене.

Третий – тот самый, с браслетом на руке. Он очень волосатый, немного похож на обезьяну. Первым делом пытается неуклюже ударить меня в лицо. Я скольжу мимо него, перехватываю руку и ломаю её о своё плечо. Он визжит, как недорезанная свинья. Вторым ударом я вгоняю его кадык поглубже в горло. Этому гладиатором не бывать.

Ко мне выходит невысокий полный человечек с хитрым взглядом. Он долго смотрит на меня, даже не пытаясь напасть, а потом нагибается и набирает с земли камешков.

– И что? – говорю я.

Он бросает их в меня: по одному, с дикой скоростью, мастерски. Явно профессиональный метатель ножей. Я увёртываюсь от нескольких камешков, но затем болезненно получаю по лицу, потом в грудь, потом в живот, по руке. В два прыжка преодолеваю расстояние до метателя, как вдруг один из камешков попадает мне в глаз. Я ничего не вижу, боль дикая, но я знаю, где стоит толстяк. Сцепленные в замок руки врезаются в круглую голову. Я застываю на месте и открываю здоровый глаз. Толстяк оглушён: он лежит на земле и тяжело дышит.

– Прошёл, – говорю я.

Всё лицо в крови, но остался последний, пятый. Остальных – завтра. Редко выпадают такие тяжёлые клетки. Обычно встречается один сильный боец на десять – пятнадцать рабов. Тут – двое на пятерых. Главное, чтобы не трое.

Последний просто бьёт меня в живот. Я выдерживаю удар и выкалываю ему глаза «козой», он не успевает даже увернуться. Вторым ударом я ломаю ему горло. Отхожу. Больно, но я привык.

– Господин Риггер, вам требуется помощь? – женский голос.

Это Катина, прислужница Пантеры.

Я поднимаю кобуру с дробовиком и иду к выходу. Она трусит за мной. Глаз болит страшно, нос тоже. На руке, куда попал камень, рваная рана. Кожаный жилет на груди испорчен. Метатель хорош, да. Это будет интересным номером.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь к Катине.

– Иди вперёд.

Теперь она идёт передо мной, я держу руку на её плече. Глаза закрыты.

Мы приходим в помещение, Катина сажает меня на что-то мягкое. Я жду. Она промывает мне глаз и стирает с лица кровь. Обидно, что теперь придётся ходить вот так весь день. Катина бинтует мне руку.

Мы – в комнате Катины.

Открываю здоровый глаз. Если бы я был в порядке, я завалил бы Катину на кровать и сделал своё чёрное дело. Но в таком состоянии я не справлюсь с Пантерой, который наверняка явится на её крики. И тогда будет очень больно – мне.

– Спасибо.

– Не за что, господин Риггер.

Встаю, иду обратно к клеткам. Вся процедура перевязки заняла не более десяти минут. Навстречу идёт Пантера.

– Хороший улов, – говорит он.

– Неплохой.

Улов просто отличный. Я иду к площадкам, где обучаются драться молодые гладиаторы, пошедшие на арену добровольно, – не рабы. Узкоглазый темноволосый мужчина размахиваетмечом. Вот он отхватывает кому-то руку, кому-то распарывает живот. Противники боятся подойти ближе. Мужчина спокоен как удав. На его лице – ни тени эмоций. Он одет в чёрное кимоно, из-под которого видны чёрные мягкие сапожки с серебряным узором.

– Это кто?

– Киронага. Явился вчера вечером. Сказал, что будет драться. Обычный гладиатор-наёмник, только экзотичный немного.

– Хороший повод.

– Ты сейчас с ним не справишься.

Холодно смотрю на Пантеру.

– Я в любой момент с любым справлюсь.

Да, я преувеличиваю.

Киронага перерубает ногу чуть ниже колена последнему из наседающих на него гладиаторов. Он выпрямляется, поднимает голову. В его глазах я читаю: «Ну, кто ещё?»

Я протягиваю руку. В ладонь ложится рукоять катаны. Отстёгиваю кобуру, второй раз за день дробовик шлёпается в пыль. Надо будет почистить. Девушка, подавшая меч, пугливо отбегает.

Иду на Киронагу. Правый глаз слеп: у противника преимущество. Рука болит, но это мне не мешает.

Киронага салютует мне мечом. Я не отвечаю на приветствие: просто бью наотмашь, с силой, с целью пробить защиту, а не обойти её.

Он мастерски парирует, отскакивает в сторону, пытается подсечь мне ноги. Подпрыгиваю, бью сверху, парирует. Удар – звон, удар – увёртка, мы танцуем. Мне тяжело, он же движется так, будто его ноги не касаются земли.

Наш танец приближается к гладиатору, стоящему у самого края импровизированной арены. Я вижу его краем глаза. Киронага нападает справа: я не знаю, что он делает, и действую вслепую. Взмываю в воздух и отталкиваюсь ногами от груди стоящего гладиатора. Тот падает, я перелетаю через Киронагу и бью сверху. Меня разворачивает в воздухе, и я чувствую, как живот пронзает боль. Я падаю на землю. Киронага стоит надо мной: его катана в крови. Мои кишки размазаны по пыли.

– Берём, – говорю я и теряю сознание.

* * *

Я открываю глаза и смотрю в потолок. На потолке – росписи, изображена обнажённая женщина с непристойно раздвинутыми ногами и мужчина с эрегированным фаллосом. Это моя комната. Поворачиваю голову: у кровати сидит Бельва и смотрит на меня с улыбкой.

– Глупый ты. Весь день испортил и себе, и мне.

Улыбаюсь.

– Знаю. Сильные были.

Она нагибается и целует меня. Я чувствую силу, опрокидываю её на кровать и ласкаю. Она хихикает, потому что ей щекотно.

Бельва – это единственный человек, которому я никогда не причиню боль. Бельва – это единственный человек, который не боится меня. Кто-то может думать, что Жирный имеет надо мной власть, но нет – он боится меня так же, как и все остальные. Бельва единственная имеет надо мной власть.

Мы кувыркаемся около получаса. Затем я нежусь в её объятьях, Солнце бьёт в окна, и тут я вспоминаю Киронагу. Настроение снова портится. Я понимаю, что вчера немного перебрал: нельзя было идти против сильного соперника в таком состоянии.

Что ж. Сегодня я проверю, чего стоит этот узкоглазый на самом деле.

Рывком вскакиваю с кровати, оборачиваюсь и посылаю Бельве воздушный поцелуй. Она прекрасна.

Одеваюсь: моя одежда выстирана и аккуратно сложена возле кровати.

Иду в оружейную. Плети, кнуты, кастеты: всё лежит на местах. Бельва знает, что я люблю порядок. Мне хочется есть. Вчера я не завтракал, потому что был не голоден, а пообедать так и не пришлось. Сегодня есть желание навестить кухню.

Кухня – это отдельное здание с черепичной крышей. Под кухней – обширный погреб. Рабов не кормят: в этом нет смысла. Раб, от голода неспособный работать, просто добивается, а утром он снова готов к труду. Поэтому на кухне – только изысканная пища – для свиты Жирного, и чуть проще – для дворовых.

На кухонном крыльце стоит Пузан. Это повар. На самом деле, он вовсе не толстый, просто кормит от пуза, потому и прозвали. Пузан пропускает меня внутрь без единого слова. Пузан почти никогда со мной не говорит. Однажды от нечего делать я отрезал ему язык. Получил за это две недели карцера.

Внутри прохладно и уютно. Пахнет едой. Общий завтрак закончился час назад. За одним из столов сидит мрачный Лосось и ест какую-то кашу. Подсаживаюсь к нему.

– Здоров.

– Здоров.

– Чего мрачный такой?

– А чему радоваться?

У Лосося всё время проблемы с бабами. Они его не любят. Нормальный вроде мужик, достаточно крепкий, спокойный. Ничего особенного. Но дурак: любит бабу, которой он – до фени. Когда другие к нему лезут, отталкивается от них. А эта ему не даёт.

– Опять Ринка?

Он кивает.

– Я тебе уже говорил – завали её в поле да отымей как хочешь. Сразу полюбит.

– Я не ты.

Усмехаюсь.

– Конечно.

Марва приносит мне еду: густую наваристую кашу с мясом, яблочный сок, свежие овощи. Ем с удовольствием. Марва смотрит на меня.

– Что смотришь?

Марва уходит, покачивая бёдрами.

– Вот чего, думаешь, она так на меня пялится? – говорю.

– Ну?

– Я её как-то в углу зажал да отодрал во все щели. До сих пор от меня млеет. Ты что, так не можешь? Не верю.

– Ага, – Лосось вздыхает.

На самом деле, я могу назвать Лосося своим другом. В той мере, в какой у меня могут быть друзья.

У меня могут быть друзья, говорю я себе.

Едим молча. Появляется Пузан, проходит мимо нас в заднее помещение кухни.

Доедаю.

– Ну, смотри, – говорю Лососю.

– Угу, – хмыкает он.

Я снова во дворе. Надо ехать к амфитеатру. Меня ждёт работа.

* * *

Проезжая через деревню, я ловлю чей-то взгляд. Когда на меня смотрят просто так, я этого не замечаю. В этом взгляде я чувствую ненависть. Оглядываюсь. В двух метрах от меня стоит вчерашняя женщина, встреченная мной в поле, а за её спиной – мужчина, крепкий, бородатый, черноволосый. В его руке – кнут. Он отталкивает женщину назад, размахивается и бьёт меня кнутом.

Горячая кожаная змея обвивается вокруг меня, мужчина дёргает, и я слетаю с лошади. Я не знаю этих людей, но они могут знать, кто я. Они обязаны знать, кто я.

Мужчина заносит надо мной топор, я выворачиваюсь и вскакиваю на ноги. Мои руки стянуты кнутом, но это не мешает. Я взмываю в воздух и бью мужчину в грудь, он падает. Женщина прыгает мне на спину, но я уже освобождаюсь от кнута и бью её по голове кулаком. Кастет с шипами разрывает ей лоб, она падает. Мужчина неловко встаёт с земли. В его руке – топор, но он не знает, что с ним делать.

Я снимаю с пояса семихвостку с крюками. Надо преподать урок быдлу.

– Ну что, сука, – говорит он, – на женщин легче нападать?

Неожиданно ко мне возвращается абсолютное хладнокровие. Я выпрямляюсь, держа плеть в правой руке, и сверлю мужчину глазами.

– Нет. На женщин нападать труднее, потому что их приходится насиловать. Мужика достаточно просто убить.

Это выводит его из себя. Он бросается на меня с криком. Я увёртываюсь, подставляю ему подножку и бью тяжёлой плетью по спине. Крюки рвут его холщовую рубаху, впиваются в кожу и выдирают куски мяса. Пока он не встал, бью второй раз, третий. Он рыдает, пытается отползти. После пятого удара на его спине уже нет ни рубахи, ни кожи, плеть выдирает куски мышц и органов. Женщина с раскроенной головой лежит неподалёку.

Заканчиваю экзекуцию. Осматриваюсь. Всё вокруг в крови. Быдло столпилось и смотрит на меня, как на заморскую диковинку.

– Меня зовут Риггер! – ору я.

Все молчат.

– Вы слышите? Меня зовут Риггер.

Молчание.

– Вы все знаете, кто я такой. Вы все знаете, что я Риггер. В следующий раз я не буду так милосерден. В следующий раз он станет рабом на каменоломне. На-всег-да, – я чеканю слоги.

Молчание. Женщина с высоким лбом и огромными голубыми глазами подводит мне коня. Запрыгиваю на него. Женщина смотрит на меня снизу вверх.