Не от стыда краснеет золото

В каждой стене – по две двери. Всего четыре комнаты, две трехместных и две двухместных. У самого входа – столик, за которым восседала дежурная, молоденькая девушка-казашка.

Из одной комнаты вышли две девушки, взглянули равнодушно на новоприбывших, но поздоровались и направились к выходу.

– У нас вход до одиннадцати! – крикнула им вслед хозяйка ли гостиницы, дочь ли хозяйки, портье ли, или как их там раньше называли, в средние века.

– К мужьям пошли, – объяснила девушка. – В мужскую юрту. Вы заселиться хотите?

– Очень хотим! Найдете три места?

– Да хоть восемь! Только одну комнату и заняли – эти самые девушки. Вы вместе хотите? Давайте паспорта.

Дамы, предчувствуя крах своей идеи, растерянно переглянулись: и зачем это они взяли бы с собой паспорта, едучи в гости, в село, на один денек всего!

– Что, нету? – с сочувствием спросила девушка. – Ну, ладно! Заселю без паспортов. Вы же не бандитки какие, женщины пожилые, приличные. В степь не пойдете у костра песни под гитару петь, до утра? Рассвет встречать? – смеясь, уточнила она. – Там змеи!

Дам передернуло.

– Тетя Надя, твои гостьи? На юбилей приехали?

– Мои, Айгуль! Так неудобно получилось!

– Да ничего страшного! И мне веселее, когда народу больше.

– А что, народу всегда мало?

– Раз на раз не приходится. Но женщин всегда бывает меньше, а в мужской – в сезон под завязку. Иной раз приходится нескольких мужчин сюда селить. С согласия дам, конечно! Одну-то ночь переночевать!..

– А не страшно вам здесь одной ночью?

– Почему одной? Со мной здесь брат дежурит, иногда мама. В мужской юрте – тоже дежурный, мужчина. И на стоянке, за юртой, охранник. Здоровые дяденьки!

– На какой стоянке?

– А вы не заметили? За мужской юртой площадка огорожена, там водители своих «коней» оставляют. Раньше в караван-сараях дворики для животных были, верблюдов ставить, а теперь – для автомобилей. Да и совсем недалеко от нас – юрта охраны. Там несколько ребят постоянно живут, которые город охраняют. И еще кое-кто не уезжает. Шурик-чеканщик, например. Шаман Акылбай. Нет, у нас здесь не страшно.

Она проводила женщин в их номер.

– Умыться хотите? – спросила Айгуль, глядя на расписные лица постоялиц.

– Да мы потом! Вот Васю дождемся, Надю проводим…

Васи все не было. Надя уже нервничала всерьез и решила ждать мужа на улице, невзирая на комаров. Подруги вышли с ней.

Темнота на юге летом падает сразу. Вот только что солнце еще цеплялось за краешек неба, пока они шли, потом скатилось за горизонт, когда подошли к юрте. А пока они «оформлялись» в гостинице, совсем стемнело.

Над юртами-гостиницами горело по фонарю, освещая пятачки земли перед входом, над автостоянкой тоже. И еще кое-где, освещая вход в три или четыре юрты. Там тоже жили.

– А от чего они работают? – заинтересовалась Люся. – Фонари, то есть? И что-то же есть надо всем, кто здесь живет? На чем-то готовить? В чем-то хранить еду?

– А Бог их знает! Я в этом не сильна. Какие-нибудь движки, дизели, генераторы… До чего люди не додумаются!

– А вот шаман… – начала Зоя. – Он тоже здесь живет? Даже зимой? Зимой-то, наверно, сюда никто не ездит? Дорогу же развозит?

– Зимой, конечно, не ездят. Все сворачивается. А про шамана не знаю, вам Айгуль расскажет. Он у нас недавно. Но, по-моему, тоже здесь живет, в селе его не видят. Я, например, даже не знаю, как он выглядит. На прием я к нему не ходила, а кто из наших ходил – так и все равно не узнают, наверное. Он же там – в форменной одежде своей, да в маске.

Женщины примолкли, завороженные. Пели сверчки, трещали кузнечики. Из степи родившийся ветерок приносил запах горькой свежести. И река была не очень далеко. И комары исчезли.

Чтобы не торчать на освещенном пятачке – как-то неуютно было стоять на свету – женщины отступили в тень, к стене юрты, и напряженно вглядывались в дорогу, по которой пришли, не замелькает ли свет фар.

Фар видно не было, но они углядели кое-что другое. Вернее, кое-кого. Мимо их юрты прошествовали два человека. Они шли молча и не вступили в круг света, но этого скудного освещения было достаточно, чтобы узнать колоритные фигуры Боцмана и Любопытной Варвары. То есть, теперь уже скрывающихся за этими псевдонимами Генки Звягинцева и пока еще бесфамильного Шурика-чеканщика. Дамы, словно зомби, не сговариваясь, двинулись за ними.

– Вы куда?! – зашипела Надя, цапнув за руку Зою. – Нашли время амуры разводить!

– Нам надо кое-что узнать, – шепотом, но решительно сказала Зоя. – Наденька, отпусти меня, пожалуйста. Мне девочек надо догонять. А ты оставайся ждать Васю.

И растерявшаяся Наденька выпустила ее руку.

* * *

Зоя догнала девочек как раз в тот момент, когда парочка заходила в одну из юрт. Они не знали, где находится юрта Шурика, но знали юрту шамана, а Гена с Шуриком вошли именно в его юрту.

Почему-то Акылбай не запер свой дом изнутри в уже довольно позднюю пору. Или они здесь, в глухой степи, все так беспечны и никого не боятся? Или он уверен, что духи защитят его от злых людей? Или это условленная встреча, и они все трое – одна шайка-лейка?

Почему-то Зое Васильевне было горько от этой мысли. И что же им следовало делать? Не переться же в юрту и кричать «руки вверх, вы окружены»? Или – «признавайтесь, нам все известно»?

Бесшабашная Мила придвинулась к брезентовой стенке и приложила к ней ухо. Трясущаяся Зоя, сердце которой бухало в самом низу живота, прижала ухо к другой брезентовой стене. Люся, пометавшись между ними и не определившись, рядом с кем пристроиться, обошла юрту и приникла ухом с тыла. У нее, наоборот, сердце стучало в горле.

Люся, послушав и ничего не услышав, расстегнула молнию на сумке и схватила лежавший в сумке носок с лунным камнем внутри. Какое счастье, что, устроившись в гостинице, они вышли постоять с Надей в ожидании Васи, не оставив своих сумок. Спасибо бабской идиотской хронической привычке – всю жизнь таскать сумки, забывая про них. Так, как будто их ручки вросли в ладонь, стали частью руки!

У премудрой Милы все сумочки – на ремешках да на цепочках, всегда на плече, руки свободны. Наученная опытом, Люся понимала, что в Пороховое, где якобы спокойно и безопасно, нельзя являться безоружными. Люся отдавала себе отчет, что они едут не только на юбилей, а будут еще и, по возможности, попутно, выслеживать Боцмана с Варварой.

Уже зная нрав этих двоих и то, что это отнюдь не законопослушные граждане, Люся подумала об их возможной непредвиденной встрече и непредсказуемых последствиях ее. В предыдущую их нечаянную встречу поблизости нашлась палка, а если теперь не найдется? Поколебавшись между кухонным разделочным молотком и лунным камнем, она решила остановить свой выбор на последнем. Он тяжелее, но компактнее, и будет не так бросаться в глаза. А то дорогие подруги сживут ее со свету насмешками, если ничего не случится, или если нечаянной встречи вообще не произойдет. Пусть лунный камень принесет хоть какую-то пользу, а может, даже, защитит Люсю.

Мышку она клятвенно заверила, что вернет камень в целости и сохранности, чтобы та не обольщалась пустыми надеждами. И Люся с трудом запихнула камень в старый вязаный носок, чтобы не так бросался в глаза, когда придется открывать сумку.

У Зайки в сумке всегда – неизменная бутылка минералки. Правда, по дороге в Сарай они, после сытного Надиного ужина, отпили из нее, и бутылка теперь полегчала минимум на пол-литра, но все же это лучше, чем ничего! Ну а у Милки, как обычно, – ее габариты. Тут Люся немножко самоутешалась, преувеличивая боевые ресурсы подруги: Мила была женщиной статной и крупной, но отнюдь не великаншей.

В юрте, между тем, страсти накалялись. Слова сливались в гул, но, зная лексикон сладкой парочки, нетрудно было догадаться, какие слова там звучали. Можно было отличить истеричные интонации Варвары, угрожающие – Боцмана. И тут раздался болезненный вскрик шамана. Следовательно, он был не в лагере Боцмана, и та ссора под крепостной стеной была не просто размолвкой компаньонов! Так подумала, почему-то с облегчением, Зоя Васильевна.

Три наших героини воспитывались родителями-атеистами, с одной стороны, в духе отрицания религиозной морали. С другой же стороны – они взрастали на принципах морального кодекса строителя коммунизма, которые были сдуты с библейских заповедей.

Воспитывайся они сейчас, могли бы с чистой совестью предоставить событиям развиваться своим чередом. Каждый получает, что заслужил, так ведь? Разве это их проблемы? Шаман имел неосторожность во что-то впутаться. Они – всего лишь старые слабые женщины. Ну, может, могли бы отойти подальше и позвонить в полицию или, чтоб придать ускорение действиям полиции, тому же дорогому другу Бурлакову, чтоб дал пинка коллегам для ускорения.

Но как бы они жили дальше? Как бы мирились со своей совестью потом? А если в юрте убивают человека?!

– Девочки! – воскликнула на этот раз первой Зоя Васильевна, а не импульсивная Мила.

Девочкам не надо было объяснять дальнейшую тактику и стратегию. Каждая по ходу действий решала ее для себя сама. С максимальной скоростью, на которую были способны, они устремились ко входу и влетели внутрь, одна за одной. Зоя – первой.

Первой же она и увидела неширокую мужскую спину в темной майке с длинными рукавами. Пока они бежали, за секунду до их появления, в юрту тенью проскользнул еще один человек. Именно его спину увидела Зоя. В руках у него было ружье.

Непонятно, в кого он целился, и вообще, кто был таков, но на разборки не было времени. Ружье говорило само за себя, оно несло угрозу.

На их топот фигура в черном развернулась фасадом, и Зоя с удивлением признала в ней Акылбая. Не меньшее удивление отразилось и на лице шамана – он узрел перед собой трех баб, не так давно им встреченных у моста. Лица баб были разрисованы кровавыми полосами и пятнами, как будто над ними поработал художник-абстракционист. В эти секунды Зоя Васильевна могла убедиться, что выражение «от удивления отвисла челюсть» – не просто фигура речи.

Она почему-то ухнула и, ощутив в сердце укол жалости, опустила на голову шамана свою сумку, мысленно прокляв Надин ужин и несвоевременную жажду подруг.

Возможно, если бы бутылка с минералкой была полной, удар не получился бы таким эффективным, замах был бы слабее. Шаман был чуть-чуть повыше Зои, пальца на два, и удар пришелся ему не по кумполу, а в висок. Он выронил ружье и прилег. Ружье выстрелило в стену, почти у пола.

Ослабев от усилия, стресса и ужаса от содеянного, Зоя прилегла рядом. Падая, она все же успела заметить, что в центре юрты на разостланном коврике и голый до пояса, сидит, тоже с отвисшей челюстью, еще один шаман. «Вот и глюки», – успела еще она подумать.

Чем в эти мгновения занимались обе ее дорогие подруги, нужно рассказывать по отдельности. Но, понятное дело, все проистекало одновременно.

Мила, уже в пути решив, что берет на себя основную угрозу – Боцмана (они по-прежнему называли его так, по привычке), влетев в юрту, отыскала его глазами. Тот стоял посреди юрты с вытаращенными глазами и держал за волосы шамана, отчего голова Акылбая была неестественно задрана. Он был так удивлен их появлением, что даже не матерился и непроизвольно ослабил хватку.

Мила замахнулась левой рукой, но Боцман руку перехватил. Глупыш, хоть и Боцман! Он не догадывался, что это был ложный финт: Мила не зря читала и смотрела по телевизору множество детективов, и боевиков, в том числе. Подруги не понимали и не разделяли ее увлечения.

С правой руки Мила врезала Боцману по голове своей легкомысленной сумочкой. Ему этот удар был бы как укус блохи, если бы в сумочке Милы не лежал молоток для разделки мяса. Сумочка, наоборот, смягчила удар.

А было так. Не только Люся просчитывала последствия возможной встречи со злодеями. Подруги считали Милу бесшабашной и храброй, а она была женщиной, скорее, экспрессивной, и в порыве чувств, на эмоциях, скорой на решения. Она слегка подыгрывала своим осторожным, разумным, сдержанным подругам. Да и приятно иметь репутацию героической женщины, тем более, что репутация эта не на пустом месте возникла.

Во всяком случае, перед поездкой Мила задумалась о скудости своего традиционного арсенала – больших габаритах. Не так уж они и велики, габариты. Внимательно обследовав свое жилье, в основном, кухню, Мила остановила выбор на железном молотке. Сумочка, в которую молоток помещался, была столь же легкомысленной на вид, как и остальные ее сумки, но все же, как выяснилось, более функциональной. То есть, соответствовала длине молотка.

Подругам Мила о своем новом оружии не стала рассказывать, чтобы не подрывать собственного авторитета и во избежание паники в рядах.

Ростом Мила была ниже Боцмана, но сработал эффект неожиданности и приличный вес молотка: Боцман, правой рукой продолжавший удерживать Милину левую руку, непроизвольно выпустил из своей левой голову шамана и почесал место удара. Этого мгновения хватило Акылбаю. Он что-то такое сделал, какое-то молниеносное движение, и Боцман тоже успокоился на земляном, покрытом стареньким ковром полу.

Прямо поле боя, заполненное телами убитых. «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» процитировала бы Зайка, если б не валялась у входа. «Или – телами?» – мимолетно посомневалась Мила.

Люсе приходилось туго: она и дамой была субтильной, и не смотрела боевики. По умолчанию ей достался Варвара. Лунный камень опять не оправдал ожиданий и не долетел до цели: рыхлый Варвара рванул Люсину сумку едва не с ее рукой, так что она от толчка тоже полетела на пол. В этот момент Варваре на голову с силой опустился черенок лопаты, сопровождаемый утробным Надиным кряканьем.

Варвара опечалился, но устоял на ногах. Но это был еще не конец. Влетевший следом за Надей Вася трудовым мозолистым кулаком окончательно поверг его ниц. Всё, нокаут.

Как оказалось, столь неожиданно покинутая подругами Надя не поверила в амурные интересы дам, и забеспокоилась. Долг гостеприимства, словно набат, призывал ее, и, поколебавшись, она рванула за подругами на шум битвы. В это самое время подъехал Вася. Увидев улепетывающую от него жену, он, в недоумении, последовал за ней.

И вот звенящая тишина опустилась на поле битвы, как на любое поле после сражения.

Но и это был еще не конец.

Снаружи взвыла сирена. В распахнутую дверь юрты, нарушив тишину, стали вбегать люди в камуфляже и масках, выкрикивая своё обязательное «всем лежать!», «работает ОМОН!», «руки за голову!», «оружие на пол!» и другие положенные для таких случаев фразы. Это были люди Бурлакова.

Потом вошел и он, собственной персоной. И стал много, громко говорить, иногда срываясь на крик. Они, оказывается, уже «пасли» Боцмана и Варвару, а он руководил операцией. А три его артюховские старые приятельницы немножко поспешили, и тем самым чуть не сгубили всю операцию.

– А если бы Акылбая за это время убили? Пока вы там на выпасе гуляли? – зло спросила уже немного оправившаяся Зоя Васильевна.

При этом она слегка затруднилась, вычисляя, какого именно Акылбая она имеет в виду. Первый Акылбай, тот, которого она обезвредила, сам мог кого-то убить. Он тоже уже оклемался и сидел на полу рядом с ней. Второй, тот, которого спасала Мила, так и стоял рядом с Милой, над телом поверженного и скованного Боцмана.

Бурлаков внимательно на нее взглянул, ничего не ответил, только головой покачал: не царское, мол, дело – вступать в дискуссию с женщиной. Тем более, женщиной в посттравматическом и послешоковом состоянии. Тем более, находясь при исполнении. И, кроме того, были у него еще и другие дела.

Он подошел к Варваре-Шурику, на которого уже были надеты наручники. Его, подняв с полу, бережно поддерживали под руки двое дюжих ребят в камуфляже. Бурлаков ласково к нему обратился:

– Ну что, Александра Григорьевна Коротун? Кончен бал, погасли свечи? Снимаем маски? – и отлепил ему мерзкие гитлеровские усики, которые так раздражали подруг.

– Да пошел ты!.. – вяло сказал Варвара-Шурик, то есть, как выяснилось, Александра Григорьевна.

Почему-то Зоя Васильевна не была удивлена. Скорее, почувствовала удовлетворение. Что-то подобное они ведь предполагали, но отметали, как версию фантастическую.

Вот почему он и был таким рыхлым, расплывшимся и носил широкие спортивные штаны и ковбойку навыпуск! Чтобы скрыть свои какие-никакие формы и бабский живот!

Но как же – Боцман? Он что, не догадывался?

А Боцман – Гена Звягинцев – тихонько застонал и, по обыкновению, выдал сочную тираду.

– Ну, ну, легче! – отечески пожурил его Бурлаков, – Не при дамах же!

Потом повернулся к остальным.

– А вы кто? – с любопытством обратился он к первому Акылбаю.

Тот отвечать не спешил.

– Это Ораз, – прозвучал голос, какой-то безжизненный, бесцветный, второго Акылбая. – Он мой младший брат.

Вор не стыдится воровать, а ты стыдишься его ловить

Александра Григорьевна стала Коротун только во втором браке. Девичья ее фамилия была Полуянова, а по первому мужу – Гмызова.

Она была детдомовкой, и ее никто никогда не удочерял. За Мишу Гмызова выходила по большой, не первой, но еще юношеской любви. Любимый муж приобщил ее к миру криминала, в котором, как выяснилось, вращался.

Он очень скоро сел, и надолго, а Шуре необходимо было срочно менять фамилию, в целях хоть минимальной конспирации и легализации. К тому времени она тоже успела засветиться, имя её в определенных кругах уже становилось известным.

Амплуа Шуры стало – мошенница широкого профиля. Красавицей она никогда не была, в фигуре Шуры никогда и намека не было на модельные формы. Неладно скроена, хоть и крепко сшита. Лицо тоже не соответствовало канонам красоты никакой эпохи, ни Возрождения, ни Серебряного века, ни современности. И все же в девушках она нравилась свежестью молодости, позже – веселым и гибким характером, талантом сделать к мужчине первый шаг. В отношениях она всегда была ведущей, лидером.

Подвернувшийся ей Валентин Коротун не стал исключением. Брак их продлился полгода, пока не отпала нужда. Быстренько разведясь, Шура оставила фамилию мужа, но при этом поняла, что замужество – проблема хлопотная. Да и смена фамилии – не стопроцентная гарантия конспирации, следы в документах все равно остаются. Поэтому отныне она просто пользовалась украденными паспортами.

Счастливая звезда хранила её, до сих пор у Шуры не случилось ни одной отсидки.

И вот судьба забросила ее в Магаданский край – не в казенном вагоне, а по своей воле. Здесь она решила передохнуть и осмотреться. В поселке золотоискателей Шура работала поварихой и скучала в ожидании счастливых перемен.

Как водится, Шура и здесь пользовалась успехом, и по причине немногочисленности дамского общества, и в силу своих душевных качеств и женского опыта, и с учетом хлебного рабочего места. Вскоре она подарила свою благосклонность шоферюге Герману, и, пообщавшись близко, они поняли, что обрели друг в друге родственные души.

У них были схожие мечты и общие устремления. Золотишко под ногами посреди улиц не валялось, контроль, учет и ментовский надзор в поселке были строгими. Нужно было идти другими путями. Шура взяла под плотную опеку знакомую девушку-кассира, стала ей матерью родной и постепенно вытрясла из девушки всё, что могла, на предмет распорядка в местном отделении банка. В общем, переквалифицировалась из мошенниц в наводчицы. Хочешь жить – умей вертеться!

Герман тем временем присматривал компаньона, и присмотрел. А до этого они как бы расстались с Шурой, чтобы отвести от нее подозрения.

Кассу компаньоны взяли, и, пока зарывали в лесу, корешок Германа нашел там и упокоение на дне озера. Не корысти ради, а для достоверности того факта, что денег нет, – на случай ареста. Сбежал компаньон, деньги прихватив, сволочь!

Ареста Герман ждать не стал, сразу подался в бега. И все равно далеко не убежал, взяли на узловой станции. Шура все это время жила – как грешник, поджариваемый на сковородке, на маленьком огне.

Но ждала. Деньги были рядом. Через месяц примерно голубь на крыльях любви принес ей весточку из следственного изолятора. Роль голубя исполнил освобожденный из камеры охранник ЧОПа, переведенный по ходу расследования его дела из обвиняемых в категорию свидетелей.

Герман писал, что все будет хорошо, чтоб ждала и не суетилась. Чего, конкретно, ждать? Шура, пораскинув мозгами, решила не тянуть волынку и стала обдумывать будущее.

К ней подбивал клинья рабочий с прииска Генка Звягинцев. Присмотревшись к нему, решила пока остановить выбор на нем и приручать потихоньку. Одинокой женщине без мужского плеча трудно.

В следующем послании Герман написал, что он уже в курсе того, что Шура живет не слишком целомудренной жизнью. И по этой причине ей, дай только срок, не поздоровится. Но если вздумает финт выкинуть, он расскажет в ментовке о ее роли в операции. Какой именно финт он имел ввиду – не объяснил.

Полиция к тому времени, вроде бы, уже поверила, что она не при делах: с Германом-то они расстались задолго до дела. Подписку о невыезде сняли, проверять не приходили. И Шура, все обмыслив, рассказала Гене романтическую историю про ревнивого оставленного ею Германа, про его угрозы, про то, в каком постоянном страхе она живет, и про свое желание куда-нибудь уехать.

Гена – дурак-дураком, вроде бы ухмылялся и временами зорко на нее поглядывал. Он чуял, что бабенка не так проста, и что не только страх перед ревнивым бывшим милым другом ее тяготит.

– Сваливать тебе надо! – с этим он был согласен. – Скрыться. Тут надо подумать.

Придумал он вот что: женщин в поселке мало, практически все разобраны. С хранением документов все бабы сверхаккуратны. У мужика паспорт украсть проще. А не побыть ли какое-то время Шуре мужиком? Комплекция подходящая, при больших объемах – груди почти и нет. Будет утягивать. Годик-другой, а там видно будет. Найдется женский паспорт. Как-нибудь легализуется!

Они использовали уже проверенную схему: разбежались как бы. Встречались нечасто, в безлюдных местах. Гена широко анонсировал свой отъезд, зачитывал со слезой в голосе письма матери, призывающей блудного сына вернуться, досмотреть ее одинокую старость.

Потом Гена, наконец, выкрал паспорт у приятеля, напоив того до поросячьего визга. Приятеля звали Александром, Сашком. Ну не знак ли судьбы?

– Не нужно переучиваться, – шутил Гена, – была Шурой, станешь Шуриком. И возраст подходящий, всего три года разницы. Фотографию переклеим – делов-то куча!

Сашок спохватился не скоро, и долго не мог сообразить, где же это он сумел посеять документы. Все искал по углам, а Гена ему помогал и журил: пить, мол, меньше надо. И это он говорил вполне искренне.

Шура вскоре тоже поняла, что Гена отнюдь не так прост, как кажется. Она подала заявление на увольнение и, отработав положенные две недели, отбыла в теплые края. К подруге, в Анапу, сказала всем. А перед отъездом, поколебавшись, рассказала Гене о заначке.

– А ты баба не простая! – буквально повторил ее слова. – Значит, ты знала, где деньги?

Шура скромно пожала плечами. Услуга за услугу, раз уж им теперь в одной лодке плыть. А деньги все равно года три трогать нельзя будет, да и потом – осторожно.

Почему открылась? Кажется, Гена – то, что ей надо.

Гена опять хитренько ухмылялся и даже дал ей адресок своего друга – перекантоваться до его прибытия. Он ее не провожал – расстались же, теперь чужие люди.

В поезд села Александра Григорьевна Коротун, с зачуханным, видавшим виды, в пятнах от дальних странствий чемоданом, а к волжским берегам прибыл Лямин Александр Васильевич. Чемодан был тот же. А оставшийся бобылем Гена отработал еще месяц, а потом помчался на материнский призыв.

Артюховск Шуре понравился поначалу, но потом она заскучала. Пыльный сонный городишко. Старалась не высовываться, не светиться особо – магазин там, рынок… С соседями была вежлива, но не общительна. Как-то от великой скуки посетила музей купеческого быта, благо никуда ехать не надо было, музей располагался в старой части города. Наслушалась там баек всяких про клады.

Друг Гены с семьей с ранней весны до поздней осени жил на даче, неподалеку от города: сажали, пололи, крутили свои помидоры-огурцы… Шурик стал для них бесплатным сторожем. Андрей, друг Гены, утром приезжал на своей «Ладе», оставлял ее во дворе и шел пешком на работу. Ходьбы тут было минут десять. По пути завозил жену на ее работу. Вечером уезжали обратно на дачу, готовиться к новому весенне-летнему сезону: парник налаживать, грядки зачищать, редиску сеять. Трудяги, они еще и приторговывали немножко огородиной. Дача была им хорошим подспорьем. Почва в Нижнем Поволжье просыхает рано, да еще если и зима была бесснежной, как нынешняя.

Скучать Шуре долго не пришлось, скоро нагрянул Гена. Они покинули гостеприимный Артюховск и перебрались в Пороховое: Гену вскоре позвали работать к археологам, а Шурика он еще раньше пристроил чеканщиком в юрту ремесленника – на место одного умершего старичка. Дело нехитрое, и медведей танцевать учат.