Без прощального письма

– Мужик, чья машина, чуть умом не тронулся! – перебила Илона. – Хотел кидаться, люди не дали. А машина до сих пор в яме, и сирена орет, представляешь?

– Так и крутит, так и крутит! Вся извертелась прямо, а под утро…

– Представляешь, Владик ушел, – сказала Илона, всхлипнув.

– Ушел?! Что значит ушел? Куда ушел? – Доротея была так потрясена, что забыла про ноющую поясницу.

– Просто ушел. Собрал вещички, костюмы, куртку, и с концами. Насовсем. – Илона снова всхлипнула и усилием воли сдержалась, чтобы не расплакаться. – Ночью…

Доротея снова ахнула.

– Может, вернется? Ты столько для него сделала! Вы такая классная пара… Не понимаю я этих мужиков! Какого рожна им надо?

Ха! Какого рожна им надо! Классика. А то мы не знаем. Им надо, чтобы красивая, нежная, терпеливая, умела готовить, не мешала смотреть футбол и дуть пиво, не пилила, не зудела, не приставала, не лазила по карманам и мобильникам… Дальше придумайте сами в силу фантазии. И в постели, конечно. А с какой радости, спрашивается? А с той, что их мало. Мало их. Как в той песне – на одного кавалера по статистике сколько пять барышень? Шесть? Десять? То-то. И отношение окружающих… тоже! И статус. Статус! Одинокий мужчина нарасхват, одинокая девушка – старая дева, серая мышь, невостребованное, никому не нужное создание. Хотя бывает, что ценят. Редко, но бывает. И на задних лапках, и потерять боятся, и посуду вымоют, и пол. Но не с нашим счастьем.

– Может, сбежимся? – спрашивает Илона.

Исторический музей Илоны и архив Доротеи почти рядом, наискосок через дорогу.

– Ага, давай через двадцать минут, – говорит Доротея. – По кофейку, голова совсем не варит, и поясница…

Девушки обычно сбегаются в кафе «Лавровый лист», или «Лаврушка», или мило, по-домашнему, «Лаврик»…

…Доротея. Почему вдруг Доротея? Может, Дарья? Да нет, именно Доротея. Так звали героиню одного английского романа – прекрасная Доротея. И молодая романтичная женщина – мама нашей Доротеи – решила назвать свою новорожденную дочку в честь героини романа. Доротея – в переводе с греческого значит «Дарованная богом». Папа не протестовал, ему было все равно: что Дарья, что Доротея. А когда дочке было два года, вообще исчез с горизонта – уехал и больше не вернулся. Доротея… а для друзей? Дора? Тея? Нет, нет и нет. Только Доротея. Так и говорит при знакомстве: Доротея. Сильное рокочущее имя, имя воительницы. Босая Доротея с копьем наперевес, в короткой тунике, волосы жгутами по спине, гонится за диким оленем! Или кабаном. Буря и натиск.

Ага, если бы! Доротея существует как в густом сиропе: нетороплива, спокойна, не прытка. Говорит немного, взвешенно, но зато мимика, мимика! Богатейшая! Бровкой играет, лукавая полуулыбка, взгляд не отводит – как уставится глаза в глаза… Ух! Огонь-девица. Да и красотка, каких мало: высокая, зеленоглазая, с пышными вьющимися волосами. Похожа на цыганку. И всегда шикарно одетая. Может провести в «Мегацентре» несколько часов кряду, охотясь за лиловой блузкой или бирюзовыми штанами. Это чтобы передать смысл завышенных требований. Блузка, допустим, может быть цвета пыльной розы с рюшами и открытой спиной. На архивариуса Доротея не похожа, а похожа на экзотическую танцовщицу или представительницу крутой фирмы, в задачу которой входит принимать и очаровывать гостей, проявлять бойкость и щебетать. Но чего нет, того нет. Не сложилось с бойкостью и щебетом, увы. Потому архив. И с мужиками тоже как-то не складывается. Не везет Доротее с мужиками, хотя на улице всякие козлы сворачивают шею. В том-то и дело: или старые козлы, или бледные прыщавые начитанные юноши, которых тянет к женщинам постарше. А средний возраст… Опять, увы! Бывало, сидит Доротея в гостях у замужней знакомой, молчит, улыбается, в глазах черти пляшут, ломит бровку соболиную. Мужики поначалу как мухи на мед! Кто с шуткой, кто с дурацким анекдотом, кто с комплиментом, а она молчит загадочно, только бровку круче ломит, в глазах лукавинка, улыбка… чудо какая улыбка! Баядерка! Огонь! Кармен! Но молчит. Они перья распускают и так и этак стараются! А она молчит. Ступор. А что сказать-то? Про книжку, которую читает? Про поясницу? Про новую блузку? Про работу в архиве? Про погоду? А черт его знает, про что. Иная щебечет всякие глупости, и мило получается, даже если сама простенькая, с носиком уточкой и вовсе безбровая. Доротея так не может. Она вообще говорит немного и неторопливо, болтать не умеет. Равно как и трепаться, зубоскалить, хихикать, хватать собеседника за руку, хлопать по колену и закатывать глаза. Мужик посидит-посидит рядом, да и уползет восвояси. И главное, всегда одно и то же!

Через пятнадцать минут Илона выскочила из музея, бросив малолетке Лине, что на минутку и сразу же обратно, и была такова. Лина никак не прореагировала, так как не услышала из-за наушников на голове… как всегда, впрочем.

Глава 3

Трагическое событие

Но встретиться подругам в тот день не задалось, не судьба была. Илона влетела в полутемный зал ресторанчика, заняла «их» столик в углу и посмотрела на часы – почти успела! Опоздание на три минуты не засчитывается. А где же Доротея? Доротея никогда не опаздывает, по ней можно сверять часы. Но сейчас Илона с удивлением убедилась в том, что Доротея опаздывает уже на шесть минут. Фантастика!

Она достала из косметички мобильный телефон и набрала номер подруги. Долгую минуту, а то и две, слушала пронзительные гудки, полная недоумения, – это было так непохоже на Доротею. Не может прийти, позвонила бы. Непонятно.

Наскоро, без всякого удовольствия, выпила Илона кофе и полная недоумения вернулась в музей. Там ее ожидала странная, и оттого сразу показавшаяся неприятной, новость. В кабинет просунула голову Лина в наушниках и сказала:

– Илон, там бабулька Филипповна сердце рвет, а тебя нету. Иди скорей в хранилище, а то она вообще с катушек слетит.

– Что случилось? – спросила Илона.

– Не знаю!

Дверь захлопнулась, и Лина исчезла. Илона поднялась и пошла в хранилище – полуподвальное помещение, забитое ящиками с неразобранными документами и разными материалами, не представляющими исторического интереса, но которые жалко выбросить. Директор музея давно грозился по примеру западных коллег устроить во дворе музея «блошиный рынок» и разгрузить хранилище, да только кто ж ему позволит!

Агния Филипповна сидела на табурете в закутке краеведения расстроенная, с красным лицом и, едва не плача, созерцала гору выброшенных из ящика бумаг.

– Илона, посмотри, что творится! – простонала Агния Филипповна. – Теперь за сто лет не разгребешься! За всю мою жизнь такого… никогда! Куда мы идем?

Куда мы идем? Любимая тема старшего поколения. Куда мы идем и на кого страну оставить.

Ошеломленная Илона стояла столбом, не веря глазам. Разгром!

– Что за документы? – спросила не сразу.

– Вот тут указано, – Агния Филипповна кивнула на наклейку на ящике. – Середина прошлого века, пятидесятые примерно. Вырезки из прессы, литературный клуб «Оракул», общество «Знание»… Не понимаю!

– Директор знает?

– Я тебя ждала. Надо сказать. Иди и скажи.

– Дверь была открыта?

– Да она же не закрывается, замок заедает, я сто раз говорила!

– Помню. Пойдемте наверх, Агния Филипповна. Дать валидол?

– У меня есть. Пошли!

Илона помогла ей подняться…

…– Что? Документы? Украли? Что за документы?

Директор Максим Петрович оторвался от экрана компьютера и взволнованно уставился на Илону. Худой, с выпуклыми голубыми глазами за линзами круглых бухгалтерских очков и седыми остроконечными усами «а-ля Дали». Шевелюра пышная, тоже седая, кудри торчат в разные стороны. Давно пенсионер, но работающий. Человек неплохой, правда, нудный, многословный, трепетно относящийся ко всякой бумажке и протоколу, к тому же всегда опасающийся начальства.

– Середина прошлого века примерно. Ничего особенного, часть материалов продублирована в центральном архиве. Не думаю, что на самом деле украли.

– А что же тогда? Как вы объясните произошедшее ЧП?

– Хулиганство, наверное. Вандализм. – Илона хотела добавить: «Кому эти бумажки нужны?» – но промолчала.

– Вандализм? В стенах музея? Украсть краеведческие материалы… неслыханно! Что именно там было? Надеюсь, вам известно содержимое ящиков?

Илона пожала плечами:

– Материалы и личная переписка членов литературного общества «Оракул», газетные вырезки, посвященные местным культурным событиям, постановления всяких органов по культуре. Знаете, я думаю, ничего не украли, а просто опрокинули ящик.

– Просто опрокинули ящик?! – Директор был потрясен. – Для вас это просто? С какой целью? Кто посмел покуситься на музей, на святая святых, на последний бастион культуры среди всеобщего падения нравов и упадка образования?

– Я же говорю, вандализм, – скучно повторила Илона. – А может, случайно ящик упал и перевернулся, вот бумаги и рассыпались. Не знаю.

– Случайно? Случайно зашли в хранилище и случайно украли документы? А все халатное отношение! Там у вас дверь часто не заперта! Я всегда говорил! Кто угодно может зайти! Как это можно опрокинуть ящик случайно? В полицию сообщили?

– Нет еще. Думаете, надо? Ведь ничего не взяли…

– Откуда вы знаете, что взяли и чего не взяли и что возьмут завтра? – резонно возразил директор. – Я сам позвоню. Опись хоть есть?

– Краткая. Сами знаете, нехватка кадров. Да там всякая ерунда.

– В музее не бывает ерунды! – внушительно поднял указательный палец директор. – Составьте с Агнией опись – она должна помнить, хотя бы примерно. Ерунда… – буркнул недовольно. – С точки зрения краеведения ничто не ерунда! Это наша история, наше прошлое! Наш хлеб, наконец! Человек, не знающий своего прошлого, не может идти в будущее. Это аксиома! Вам, как историку, полагается знать, и вообще, удивляюсь я на вас, молодое поколение, полный пофигизм во всем!

«Пофигизм», надо же! Директору такой лексикон подходит как пресловутой корове седло. Псевдокультурное заимствование из новояза современных недорослей. Илона мысленно фыркнула.

– Именно, пофигизм! – повысил голос директор, похоже, почувствовал фырканье. – Мы в ваше время… ого-го!

И так далее, и тому подобное.

Дальше пошли в ход цитаты из статей и кандидатской диссертации Максима Петровича. «Конек» директора: настоящее как синтез прошлого и будущего. Илона неприметно вздохнула.

– Ладно, идите работайте, – прервал сам себя директор. – Да, еще. Как там Лина? Справляется? – понизив голос, спросил директор, будучи, как помнит читатель, еще и заботливым дедушкой.

Илона пожала плечами.

– Работает.

– Ладно, можете идти. И если что, никакого спуску! Молодежь сейчас абсолютно безответственная, не то что мы в наше время…

Еще пара цитат о голодном детстве, и Илона с облегчением закрыла за собой дверь и перевела дух. Ну почему старшее поколение так любить зудеть и воспитывать? Ведь прекрасно понимает, что всем по барабану. Должно быть, из чувства долга.

Внучка директора, малолетка Лина, – девчонка безвредная, хотя и пользы от нее как от козла молока. То есть скорее нет, чем есть. Но девочка приятная. Когда варит кофе, всегда спросит: «Илон, будешь? Филипповна, вам тоже?» Когда болеет уборщица, моет пол и вытирает пыль. Правда, плохо. Но не отлынивает, и мордочка славная. Вид отсутствующий, в ушах наушники, во рту резинка, на джинсах дырки. И словечки непонятные употребляет. Непонятные, но смешные. Дедушку называет «дино́з», жалуется, что дедуля всю дорогу «выступает не по сабжу»[2], в смысле критикует и воспитывает. «Диноз», по-видимому, «динозавр». Еще и на роликах – так и сигает молнией по залам. Коллектив сначала принял в штыки: караул, посбивает экспонаты и вообще ничего святого, но потом как-то пообмяк и попривык. Даже те, кто шипел по углам про использование служебного положения в личных целях, как-то смирились.

Новая генерация, новые песни, молодая кровь. Смотреть вслед, завидовать и вздыхать…

Глава 4

Неожиданная встреча

Алексей Генрихович Добродеев – гордость местного бульварного листка «Вечерняя лошадь», а также, по собственному нескромному мнению, самое выдающееся и самое бессовестное перо из ныне трудящихся на ниве городской журналистики поспешал на встречу со спелеологом-любителем. Спелеолог этот недавно раскопал в букинистической лавке очередную и, скорее всего, фальшивую карту местных пещер с крестиками на месте кладов. По дороге журналист заскочил перекусить в небольшое скромное кафе «Детинец» и невольно чертыхнулся при виде сидящего за столиком в углу профессора Игоря Владиславовича Лещинского. Алексей Генрихович сделал вид, что ученого мужа не заметил, и поместился в противоположной части зала. Почему же, спросит читатель, журналист Добродеев повел себя столь странно? Публичная фигура, деятель культуры, воспитанный человек, и вдруг подобный моветон!

А дело, оказывается, было вот в чем. Пару месяцев назад журналист тиснул в «Лошади» интервью с профессором Лещинским о местной достопримечательности – Антониевых пещерах. Но в статье Алексей Генрихович изрядно переврал слова Лещинского, заявив, будто бы ученый подтвердил наличие в пещерах привидений древних монахов и сверхъестественного феномена, а именно: остановки времени на пять минут, точнее, на четыре минуты и сорок девять секунд. Такая точность в деталях была на самом деле хитрым журналистским приемом, призванным придать истории достоверность. Профессор прочитал интервью и написал опровержение на имя главного редактора, в котором обвинил журналиста в недобросовестности и профанации, понимай, в нахальном вранье, и потребовал извинений. Извиняться отправили виновника конфликта. Добродеев бил себя в грудь и каялся, что не так понял уважаемого Игоря Владиславовича и готов сию минуту исправить содеянное и посыпать голову пеплом. Журналист целовал руки сестре профессора Елене Владиславовне, милой немолодой даме, пил чай с домашним печеньем и восхищался бронзовым Буддой в остроконечной шапочке, привезенным профессором из Таиланда. Лещинский оттаял, потерял бдительность и неосторожно рассказал о странных физических явлениях, в действительности зафиксированных учеными в древних культовых сооружениях, в том числе и об отставании хронометров на сотые доли секунды, что необъяснимо с точки зрения современных естественных наук. Снова были помянуты Антониевы пещеры – давешнее яблоко раздора. Добродеев интересовался деталями и деловито щелкал диктофоном. И в итоге родил новый материал, где снова переврал слова профессора. В этой статье Алексей Генрихович сообщил читателям следующее: уважаемый профессор Лещинский подтвердил отставание времени в Антониевых пещерах, а также признал существование звуков непонятного происхождения, похожих на человеческие голоса и плач и наводящих на мысли о призраках древних монахов, чьи тени до сих пор обитают… и так далее, и тому подобное. Словом, не в лоб, так по лбу. Мягкий и спокойный обычно профессор впал в ярость и написал гневный протест против извращения научных знаний главному редактору бульварного листка, а заодно мэру и начальнику полиции, попутно пригрозив борзописцу Добродееву и его начальству судом. Журналист снова отправился извиняться. Но Игорь Владиславович бессовестного обманщика не принял, и ситуация повисла в воздухе.

Теперь же Добродеев вынужден был старательно делать вид, будто профессора не замечает: озабоченно хмурился, просматривая меню, и даже заслонился вазочкой с тремя ромашками. Словом, маскировался, как мог. Алексей Генрихович так увлекся изучением меню, что вздрогнул, когда профессор вырос рядом с его столиком и спросил: «Вы позволите?» Добродеев вскочил и забормотал, мол, страшно рад, не заметил, не обратил внимания… Ах, как неловко! Игорь Владиславович перенес со своего столика графинчик водки и рюмку и сел напротив.

– Выпейте со мной, Алексей Генрихович, за упокой сестрицы Елены Владиславовны, – сказал, печально глядя на журналиста. – Третий день после похорон, а я все не верю…

– Как за упокой?! – потрясенно воскликнул Добродеев. – Мы же виделись с Еленой Владиславовной совершенно недавно! Что случилось?!

И профессор поведал журналисту о ночных грабителях, об инфаркте у славной Елены Владиславовны, о пропаже компьютера с архивами и адресами и Будды в остроконечной тиаре из Таиланда.

Добродеев внимал, не перебивая, что было довольно-таки удивительно, поскольку умение слушать собеседника никогда не входило в число его добродетелей. Но тут Алексей Генрихович проникся горестной историей, смотрел жалостливо и кивал. Потом разлил водку из графинчика по рюмкам и сказал:

– Пусть земля пухом!

Они выпили, и профессор заплакал. Добродеев протянул ему салфетку.

– И понимаете, весь архив, все материалы, вся переписка! – с трудом выговорил Игорь Владиславович. – Годы работы псу под хвост! Зачем? Это же не банковские операции, не бизнес… Это история! Наука! А Будда в тиаре?

– Можно поискать в скупках… – пробормотал Добродеев.

– Студенты обещали поспрашивать… Но сами понимаете… – профессор махнул рукой. – А всякие бумажки, счета… Поверите ли, я даже не знаю, где Леночка покупала продукты…

– Вам нужна домработница, – веско сказал Добродеев. – Я могу помочь. Какая-нибудь понимающая добрая женщина. Хотите?

– Даже не знаю… – озадачился Игорь Владиславович.

– Обещаю! – Добродеев приложил руку к груди, словно клялся. – Женщина за мной. Игорь Владиславович… – он слегка замялся.

Профессор взглянул вопросительно.

– Игорь Владиславович, как, по-вашему, что им было нужно? Ведь не за компьютером и статуэткой они приходили? Ни золота, ни денег… Живете вы скромно. Не понимаю. Хоть какая-то мысль?

Профессор пожал плечами:

– Да я и сам не знаю, что думать! Может, ошиблись квартирой? Хотя у нас живет в основном интеллектуальная публика, небогатая профессура… Ну, иномарка, поездка в Египет, несколько картин или небольшая коллекция монет… Не понимаю.

– У меня есть друг-экстрасенс, – веско сказал Добродеев. – Очень опытный и бывалый человек, просекает любую ситуацию на корню и видит всех насквозь. Вы не против, если мы заглянем? Так сказать, на огонек? Можно даже сегодня.

– Экстрасенс? – Профессор пожевал губами. – Я как-то не верю в экстрасенсорику, я реалист, видите ли. Леночка, правда, верила. Он что, друг этот ваш, закатывает глаза и впадает в транс? Предсказывает будущее? Для меня это, видите ли, просто кликушество. Уж извините, не хочу обидеть ни вас, ни вашего достойного друга, уважаемый Алексей Генрихович. У которого, как я понимаю, нет ни хорошего диплома, ни научной карьеры… Я читал, что лишь один из тысячи этих так называемых обладателей паранормальных способностей может что-то угадать. Да и то, думаю, это просто манипуляции. Вроде фокусника в цирке. Этот ваш друг, к примеру… Чем он занимается в реальной жизни?

– Он замечательный человек! – с энтузиазмом воскликнул Добродеев. – Философ, путешественник, психолог, доктор физико-математических наук… С дипломами, между прочим.

Тут Добродеева слегка занесло. Ну, не доктор, а кандидат, если честно, но так ли это важно? Главное – создать образ. Имидж решает все!

– Профессор? – удивился Игорь Владиславович. – Путешественник? И при этом экстрасенс?

– Именно! Жил в монастыре в Непале, перенял духовные и физические практики тамошних лам. В некотором смысле анахорет, любит одиночество. Но и людям помогает…

– Этим и кормится?

– Нет, он бессребреник. Гуманист и либерал. А кормится с маленькой фабрички диетических добавок, созданных по старинным гималайским рецептам. Называется «Зеленый лист».

– От монахов? – догадался профессор.

– Ну! У него есть сайт, я вам сейчас на всякий случай запишу адресок… – Добродеев вдруг вспомнил, что компьютер у профессора украден, и запнулся.

Лещинский понял:

– Я посмотрю на кафедре, давайте.

Добродеев нацарапал на салфетке адрес и протянул Игорю Владиславовичу. Тот рассмотрел, аккуратно сложил и спрятал в карман пиджака. Подумал и сказал:

– Приходите вечером, часиков в восемь, если вам удобно.

– Придем! – обрадовался Добродеев. – Обязательно! Олег вам понравится. Он всем нравится, у него сумасшедшая харизма и абсолютно дикий шарм, вот увидите!

Человек с сумасшедшей харизмой и диким шармом… Надо же! Ох уж эти мне писаки, как скажут, так сразу хоть стой, хоть падай. И профессор, и философ, и психолог, и путешественник, и без пяти минут тибетский монах, то есть лама… Кстати! Фамилия его Монахов, прозвище Монах. Совпадение? Или указующий перст судьбы? Символ жизненного предназначения?

Олег Христофорович Монахов, профессор, путешественник… и все такое прочее. Друг Добродеева. Личность действительно крайне неординарная, чего уж там – шила в мешке не утаишь. Неординарная и непредсказуемая, а также нестандартная во взглядах и всех своих проявлениях, с сумасшедшей харизмой и диким шармом. Скажете, нет? Скажете, погорячился старик Добродеев или того хуже – привирает? Привирает?! Ну водится за ним такой грешок, что есть, то есть, чего греха таить. А с другой стороны, какой репортер без вранья? Бросьте камень, как говорится, кто сам ни разу в жизни не соврал. Хоть и привирает старик Добродеев изрядно, но в описании достоинств Монаха ничуть не погрешил против истины. Неординарность этого человека начинается прямо с его внешнего вида!

Судите сами. Толстый, большеголовый, с длинными русыми волосами, скрученными в узел на затылке, с рыжей окладистой бородой, с пытливыми голубыми глазами, полными любопытства и благодушия. Всегда в отличном расположении духа. Возможно, именно поэтому обладает отменным аппетитом, любит покушать, но не гурман, с удовольствием кушает все. Видит всех насквозь, отлично знает человеческую породу и все ее мелкие полупристойные умо- и телодвижения. Но при этом снисходителен, никого не судит, а при случае и сам способен преступить… гм… но только для пользы дела, а также из любопытства. Вполне искренне считает себя волхвом. «Я, конечно, не Господь Бог, – любит повторять Монах с присущей ему скромностью, – а всего-навсего маленький незаметный волхв с детективным уклоном и легким даром ясновидения». Зачатки ясновидения, внезапные озарения и догадки, интуиция, вещие сны… Да, да! Присутствуют! Так сказать, его сильная сторона… Вернее, одна из его сильных сторон, поскольку есть и другие. Например, наблюдательность. Монах чувствует себя зрителем в театре по имени Жизнь: внимает, делает мысленные заметки, но ничего не воспринимает всерьез. Любит думать. Застынет, сосредоточится, вперит взгляд в пространство и при этом раз за разом степенно пропускает бороду через пятерню – так легче думается.

Между прочим, твердо уверен: там, за пределами бытия, нас ожидают приятные сюрпризы, ибо материя бесконечна.

И вот представьте себе такую картину: идет Монах по улице в широких белых полотняных штанах, в необъятной голубой футболке (а он любит голубые рубашки и футболки), в матерчатых китайских тапочках с драконами, с рыжей бородищей и узлом волос на затылке. Идет не торопясь, слегка раскачиваясь для равновесия, на лице задумчивость и благость, а подслеповатые бабульки крестятся, принимая Монаха за служителя культа, и благословения просят. Он же серьезно кивает и осеняет их замысловатым неспешным мановением толстой длани.

В свое время Монах практиковал как экстрасенс и целитель. Причем весьма успешно. Был такой период в его пестрой биографии. А еще преподавал физику в местном педвузе, потом перекинулся на психологию, стремясь разобраться в душе как собственной, так и страждущих. Был женат три раза. Жены его были красавицами и умницами – одна даже была известной актрисой, – и дружеские отношения сохраняли после разводов…

Все в прошлом. Был, преподавал, женился, практиковал…

«Ну и?» – возможно, спросит читатель. В чем дело? Почему был? Он же еще не умер! А дело в том, что у Олега Христофоровича Монахова не иначе как шило в одном месте. Так считает Анжелика, супруга Жорика Шумейко – школьного друга Монаха и по совместительству бизнес-партнера по «Зеленому листу». И оттого Монах всегда сбегает. Не успеет согреть место, не успеет встретить замечательную женщину, или карьера попрет, как вдруг одномоментно и бесповоротно сыплется и рушится вся его жизнь! Просыпается в нем что-то и толкает, толкает вон из города, на волю, топать вдаль с неподъемным рюкзаком за плечами, ночевать в чистом поле и пить из ручья. Бродяжничать, одним словом. И тогда он все бросает: и жен, и насиженное место, и друзей – и летит куда глаза глядят. В тайгу, в Монголию, Непал или Индию.

И, затерявшись в непроходимых дебрях, любуется цветущими белыми и красными олеандрами или сидит неподвижно на большом валуне, смотрит на заснеженные горные пики, а в прищуренных глазах отражается хрустальный рассвет. Безмятежность, покой, отрешенность, сложенные на коленях руки… Нирвана. Счастье. Постижение.

Таким он видит себя: странствующий философ, бродяга, вечный скиталец, топает себе по шарику с котомкой за плечами, глазеет по сторонам и тем счастлив.