Полная версия
Босиком по траве
– Ах да, – выдохнула женщина. – Это одно из произведений Рахманинова. Кажется, вот это?
Она начала играть романтическую мелодию – ту самую, которую я помнила. Я опустилась на ближайший стул, с замиранием сердца слушая эти волнующие ноты. Чувства переполняли мою душу, на глазах снова выступили слезы.
Доиграв, женщина повернулась ко мне и, должно быть, поняла по выражению моего лица, насколько меня тронула эта музыка.
– Сколько тебе лет, малышка? – тихо спросила она.
– Первого сентября, во вторник, мне будет десять, – смущенно ответила я.
Зная, что выгляжу старше своего возраста, я стеснялась его называть.
– Что ты чувствуешь, слушая музыку?
– Чувствую, что живу, – не думая, выпалила я и тут же покраснела.
Как ни странно, собеседницу мой ответ устроил.
– Хочешь научиться играть?
– Очень хочу! – восторженно воскликнула я. – Только надо спросить у папы… но он точно разрешит.
В это мгновение новая мысль остудила мой пыл.
– А сколько это стоит? – забеспокоилась я.
– За уроки я не прошу ничего, кроме твоего присутствия и обещания очень усердно заниматься. – Она строго пригрозила мне пальцем. – Если ребенок не хочет трудиться, мои занятия для него заканчиваются очень быстро.
– Я буду заниматься усерднее всех на свете! – искренне пообещала я.
– Школа уже началась?
– Да, мэм, на прошлой неделе.
– Тогда приходи в понедельник после школы, Джози.
Ее худые пальцы мягко пожали мне руку, скрепляя договор. Это был лучший подарок на день рождения.
Соня Гримальди тридцать лет преподавала музыку. Своего мужа Лео, которого также называли «док», она встретила в довольно зрелом возрасте, и общих детей они так и не завели, хотя у дока был сын от первого брака. В Леван их привела цепочка случайностей и странных совпадений. Док дружил со старшим Брокбэнком со школьной скамьи и после окончания медицинского университета стал личным врачом всего семейства. И Соне, и ее мужу уже перевалило за семьдесят, но оба были полны сил и надежд. Док всегда мечтал написать книгу, но раньше практическая медицина совсем не оставляла на это времени. Соня, в свою очередь, хотела воспользоваться возможностью наконец написать музыку. Коттедж на Окраинном холме показался им идеальным убежищем для писателей.
Несколько недель я прочесывала объявления в «Скряге»[6], пока не нашла человека, продающего пианино. Инструмент оказался старым и некрасивым, но у него был глубокий густой звук. Я взяла деньги, которые мне удалось накопить, продавая куриные яйца на фермерском рынке по выходным, и заплатила всю сумму. Отец немного поворчал, когда за вызов настройщика в Леван пришлось выложить целых семьдесят пять долларов, но деньги все же дал, предупредив, что теперь я обязана как следует заниматься.
С занятиями у меня проблем не было: я не могла оторваться от клавиш. Соня оказалась незаурядным учителем, а я – талантливой ученицей. Вместо уроков раз в неделю, как у большинства юных музыкантов, у меня были занятия каждый вечер. С базой я справилась очень быстро, на лету схватывая музыкальные термины и теорию. Уже через месяц я начала учить пьесы и песни для учеников среднего уровня. На время я даже отложила книги, забыв обо всем, кроме музыки. Каждую свободную минуту я посвящала занятиям. К счастью, отец и братья не так много времени проводили в доме, поэтому моя новая страсть редко кому-то мешала. Соня сказала, что я очень одаренная, хоть и не вундеркинд. Я любила музыку, играла вдумчиво и быстро усваивала то, чему меня учили.
Вскоре я узнала, что музыка, напугавшая меня в тот самый первый раз, когда я проследила за белым кадиллаком, – это произведение Вагнера. Моя учительница произносила это имя на немецкий лад. Мне этот композитор не очень нравился, но Соня говорила, что от его музыки у нее закипает кровь. Этот грохот помогал ей выпустить «внутреннего зверя». Она сказала об этом с улыбкой, и я улыбнулась в ответ. Я не видела в ней ничего зверского, но Соня заверила меня, что у каждого из нас глубоко внутри спрятан зверь.
Если Вагнер давал выход зверю, то Бетховен был голосом красоты. Девятая симфония стала для меня источником жизненной силы. Каждый день в конце занятия я просила Соню сыграть ее – и каждый раз уходила, полная надежды. Зверь был побежден.
* * *Несправедливо, что десятилетней девочке без матери пришлось самой справляться с ранним взрослением, но так уж вышло. Вскоре после знакомства с Соней Гримальди у меня впервые начались месячные. Обнаружив кровь на нижнем белье, я решила, что смертельно больна, и в ужасе рассказала об этом своей учительнице. Она играла «Лунную сонату» Бетховена. Меланхоличная красота этой музыки вызвала у меня острый приступ жалости к себе.
– Мне кажется, я умираю, миссис Гримальди, – заплакала я.
И тогда эта сухонькая женщина, обняв меня, попросила объяснить, что случилось. Когда она наконец поняла, о чем речь, то вздохнула и отстранилась. У нее на глазах блестели слезы.
– Джози! Это не смерть, это новое рождение! – воскликнула Соня.
Я нахмурилась и непонимающе уставилась на нее.
– На самом деле я даже не удивлена. Ты во всем опережаешь свой возраст. Вот и этот новый жизненный этап у тебя начался раньше, чем у других девочек. Джози, женственность – удивительный дар! Сам Господь наградил нас ею. Это особая сила, и тебя она посетила первой из всех твоих сверстниц. Господь отметил тебя. Это нужно отпраздновать! – Она хлопнула в ладоши и поднялась, шурша подолом длинного красного кимоно.
И мы отпраздновали. Зажгли свечи, выпили игристого сидра из хрустальных кубков. Соня с чувством прочитала мне про царицу Эсфирь[7], чьи красота, благородство и смелость спасли целый народ. Эта женщина держала в своих руках судьбы целых стран. Еще Соня прочитала мне отрывок из Нового Завета о Деве Марии, которая была немногим старше меня, когда стала матерью Спасителя.
Через несколько дней Соня отвезла меня в город, купила мне новые трусики, бюстгальтеры красивых пастельных тонов и майки, которые я могла бы носить, пока в бюстгальтерах нет нужды. Мы обе сделали маникюр и накупили многолетний запас необходимых каждой женщине предметов гигиены. В тот день мне показалось, что мама снова рядом, и я решила, что это она помогла мне встретиться с Соней Гримальди. В конце концов, я ведь сидела на ее могиле, когда впервые увидела белый кадиллак, верно? Я уже не сомневалась, что Господь любит меня, и больше не проклинала свое раннее взросление.
* * *Однажды ранней весной я пришла на урок и обнаружила, что Соня дремлет на диване, уронив книгу на грудь.
– Соня? – прошептала я.
Мне не хотелось будить ее, но в то же время страшно было уйти, не узнав, все ли в порядке. Ее вид меня испугал: такая маленькая, усталая и бледная, она напомнила мне маму перед смертью.
– Соня? – позвала я снова дрожащим голосом, коснувшись ее руки.
Сонно моргая, она открыла свои карие глаза, которые казались огромными под толстыми выпуклыми линзами роговых очков.
– Ой, Джози! Уже пора? Я прилегла почитать, но в последнее время глаза так быстро устают! Боюсь, придется мне отказаться от книг, – печально закончила она.
Сколько я ее знала, Соня Гримальди никогда раньше не поддавалась грусти. Я посмотрела на книгу у нее в руках.
– «Грозовой перевал», – произнесла я. – А давайте я почитаю вслух, чтобы вам не напрягать глаза? Я хорошо читаю.
Я сказала это с таким серьезным видом, что Соня заулыбалась и протянула мне роман.
– Ну ладно, почитай немного, а потом начнем урок.
«Грозовой перевал» мне ужасно не понравился. Каждый день я приходила на уроки музыки и полчаса читала для Сони, прежде чем сесть за инструмент. Через неделю таких чтений я в гневе отбросила эту гадкую книжку. Несмотря на юный возраст, я была чувствительной и вдумчивой натурой, а Соня объясняла мне незнакомые слова и выражения, так что я поняла большую часть прочитанного.
– Какие ужасные люди! Ненавижу их! Не могу больше это читать!
Я сама не ожидала, что так глупо разрыдаюсь. Всхлипывая, я попыталась справиться с собой.
– Да, верно, – тихо согласилась Соня. – В этой книге многовато уродливого для такой нежной души. Может, однажды ты взглянешь на все это иными глазами… а может, и нет. Хватит с нас Хитклиффа на сегодня. Ну-ка, живо за инструмент! – бодро велела она, и я смиренно последовала за ней, утирая слезы и радуясь, что больше мне не придется бродить по вересковым пустошам с привидениями.
На следующий день меня ждала новая книга. Я заметила фамилию автора – Бронте – и едва не поморщилась. Но Джейн Эйр оказалась совсем не похожа на Кэтрин Эрншо-Линтон[8]. Этот роман мне безумно понравился, и я попросила Соню позволить мне взять книгу домой. Она великодушно разрешила, но заставила меня дать обещание выписать все незнакомые слова и посмотреть их значение. Узнав, что у меня нет своего словаря, она дала мне словарь Вебстера 1828 года. По ее словам, это была вторая по важности книга на английском языке после Библии.
Я сдержала обещание и, читая до позднего вечера, записывала слова, значения которых не знала, прямо на стене, возле которой стояла кровать. На следующий день я открывала тяжелый словарь и смотрела значение всех выписанных слов. С каждой новой книгой моя Стена слов разрасталась, как и желание расширить свой словарный запас. Спустя много месяцев отец забрался на чердак, где была моя комната. Он редко поднимался туда – только если искал что-то. Я же в это время возилась с новым рецептом на кухне. Услышав, как отец громко зовет меня по имени, я уронила миску, в которой смешивала ингредиенты.
Я помчалась наверх, боясь, что с ним что-нибудь случилось, но обнаружила, что он стоит возле Стены слов и прожигает ее гневным взглядом.
– Джози Джо Дженсен! Это еще что такое? – Отец указал на стену рядом с кроватью, где теперь красовались ряды слов.
– Это моя Стена слов, пап, – робко объяснила я. Он грозно посмотрел на меня и скрестил руки на груди, и я решила, что лучше рассказать поподробнее.
– Понимаешь, когда я читаю по вечерам, мне не хочется прерываться, чтобы посмотреть незнакомые слова… поэтому я записываю их на стене, а утром ищу в словаре. Это очень познавательно! – заявила я, улыбнувшись и глядя на него с надеждой.
Отец покачал головой, но я заметила, что по его губам тоже скользнула улыбка. Он подошел поближе к стене и прочитал несколько слов.
– «Воспрещать»? – с сомнением произнес он. – Что-то я такого не слышал.
– Это то же самое, что «запрещать». Ты же не станешь воспрещать мне расширять словарный запас? – ухмыльнулась я, осмелев.
Отец расхохотался.
– Да уж, тебе воспретишь. – Он покачал головой и с нежностью посмотрел на меня. Его гнев словно улетучился. – Ладно, Джози Джо. Пиши свои слова. Но только тут, договорились? Не хочу, чтобы ты еще и кухню разукрасила, когда место закончится.
– Наверное, нужно писать помельче, – задумалась я, обеспокоенная конечностью отведенного мне пространства.
Отец, который уже спускался по узкой лесенке, снова рассмеялся.
3. Увертюра
СОНЯ, НАСКОЛЬКО МОГЛА, облегчила для меня тяготы взросления, но перемены в моем теле все равно привлекали внимание окружающих. К седьмому классу я окончательно созрела. Моя стройность никуда не делась, но я выделялась среди сверстниц высоким ростом, наличием груди и округлостью фигуры. Мои одноклассники в это время еще оставались детьми. Тара считала, что мне ужасно повезло, доставала меня крайне интимными вопросами и один раз даже попросила разрешения примерить мой бюстгальтер, чтобы «понять, каково это – быть женщиной».
Поскольку я была единственной девочкой в семье, мой гардероб не отличался большим разнообразием. Я донашивала за братьями футболки и потертые джинсы – а другого ничего и не было. Отцу просто в голову не приходило купить мне что-то новое, а меня это не слишком волновало, поэтому я не просила. Из того белья, которое купила мне Соня, я выросла за первый год и, если бы тетя Луиза не взяла на себя обязанность время от времени обеспечивать меня необходимыми вещами, не знаю, что бы я делала. Мальчишеская одежда кое-как маскировала особенности моей фигуры, но я все равно сутулилась, стараясь казаться меньше ростом и скрыть грудь. Меня одолевали застенчивость и неловкость.
В какой-то момент я начала слишком близко наклоняться к нотам, что мешало мне держать осанку за инструментом. Соня заметила это и отправила меня к окулисту. Разумеется, мне выписали очки для чтения и игры на фортепиано, но носить их приходилось постоянно, поскольку книги были со мной всегда. Я говорила мудреными словами и могла ни с того ни с сего выпалить какую-нибудь глубокую мысль. Полагаю, сверстники считали меня очень странной.
С седьмого класса начиналась средняя школа, и я была рада оставить позади начальную, надеясь затеряться среди взрослых ребят. Но оказалось, что меня ждала новая пытка. К средней школе относились классы с седьмого по девятый, к старшей – с десятого по двенадцатый, и все мы добирались на учебу в Нефи на одном автобусе. Я ненавидела эти поездки. Мой брат Джонни заканчивал школу, когда я перешла в седьмой класс. Отец почти каждый день разрешал ему брать Старину Брауна (наш древний фермерский пикап), потому что брат играл в нескольких школьных командах и после уроков часто оставался на тренировки. Иногда Джонни мог меня подвезти, но чаще всего он предпочитал взять с собой друзей, так что места для сестренки у него не оставалось. Автобус же ехал медленно, толпа школьников шумела, все толкались, иногда дрались, но больше всего я ненавидела искать свободное место.
Остановка возле моего дома была одной из последних по пути в школу, и каждое утро я с ужасом ждала момента, когда придется идти между сидений в поисках свободного. Мальчики из числа старших школьников обращали на меня излишне много внимания, младшие хихикали, а большинство девочек отчего-то смотрело враждебно. Тара, моя верная кузина, обычно старалась занять мне место, но провести всю поездку с ней для меня было чуть ли не хуже, чем самой искать свободное сиденье. В свои тринадцать она была ростом с девятилетнего ребенка, и в сравнении с ней я чувствовала себя еще более неловко. Тара к тому же громко разговаривала. В то время как я предпочла бы слиться с фоном, она неизменно привлекала к себе внимание.
Среди местных школьников был одиннадцатиклассник по имени Джоби Дженкинс, который тусовался в той же компании, что и мой брат Джонни. Он вечно паясничал и считал себя самым остроумным на всем свете. Я его не любила. Шутки у него были злые, всегда направленные против тех, кто послабее. Джоби вечно доставал младших школьников в автобусе. Мой отец насмешливо называл его умником, а по мне – так он был самым обычным задирой. И еще Джоби постоянно пялился на мою грудь, так что я просто терпеть его не могла. Мой брат, похоже, ничего не замечал, считал его прикольным парнем и не возражал против его общества. Спортом Джоби не занимался, поэтому он всегда ездил на автобусе, рассевшись на заднем сиденье и изрядно досаждая многим ребятам.
Однажды утром в начале осени я вошла в автобус, готовясь к ежедневной пытке. Тара воодушевленно помахала мне, указывая на наклейки с именами на каждом сиденье. Мистер Уокер, водитель автобуса, решил сам распределить места. Я с огромным облегчением принялась искать свое имя, мысленно благодаря судьбу за то, что мне больше не придется мучиться неизвестностью каждое утро. Шагая по проходу, я начала понимать, что младших школьников – как правило, более худеньких – намеренно разместили рядом со старшими, чтобы легче было сесть на сиденье по трое. Я почти дошла до конца автобуса, когда раздался знакомый голос, заставивший меня залиться краской.
– Джози Дженсен, иди к папочке! – нараспев произнес Джоби Дженкинс. Все вокруг расхохотались. – Эй, сыграем в ковбоев и индейцев? Не бойся, Джоз, я не дам Сэмми сделать тебя своей скво.
Я нашла свое место. Мое имя висело на спинке сиденья прямо через проход от Джоби. Тот развалился в кресле, выставив ноги в сторону. Его торчащие коленки и «рибоки» с развязанными шнурками мешали мне пройти на свое место. Он похлопал по пластиковому сиденью. Рядом с Джоби сидел Сэмюэль Йейтс.
Сэмюэль был внуком Дона и Нетти Йейтс, которые жили на нашей улице. Их сын Майкл, мормонский миссионер, двадцать с лишним лет назад служил в резервации индейцев навахо, а потом еще раз вернулся в Аризону по работе. В итоге он женился на девушке из навахо, и у них родился Сэмюэль. Через несколько лет после этого Майкл Йейтс погиб, упав с лошади. Подробностей я не помнила – все произошло, когда я была совсем маленькой, но в таких городках, как наш, жители рано или поздно узнают обо всем.
Про Сэмюэля я впервые услышала, когда несколько женщин, включая Нетти Йейтс, собрались у нас на кухне, чтобы заняться соленьями. После того как умерла моя мама, соседки каждый год приносили нам овощи со своих огородов и целый день закатывали их в банки, так что под конец все полки были уставлены плодами их трудов. В тот августовский день на кухне было жарко. Пахло тушеными помидорами. Соседки болтали, а я с нетерпением ждала окончания действа. Благодарность не позволяла мне уйти и заняться своими делами. От скуки я прислушалась к разговору. Нетти Йейтс как раз делилась своими опасениями:
– Мать с ним уже не справляется. Видите ли, она второй раз вышла замуж. Похоже, Сэмюэль не ладит с отчимом и его детьми. По-моему, там явно замешана выпивка. Этот новый муж, кажется, многовато пьет. В этом году Сэмюэль постоянно ввязывался в драки, и его выгнали из школы в резервации. Он переезжает к нам, но в нем так много злобы… Меня это беспокоит. – Нетти вздохнула и продолжила: – Надеюсь, его здесь не станут обижать. Майкл был бы рад. После его смерти мы готовы были забрать мальчика, но мать и слышать об этом не желала. Мы звали ее переехать к нам вместе с Сэмюэлем, но она решила вернуться в резервацию к своей матери. Я ее не осуждаю. Она выбрала место, где ей все знакомо. Так проще, особенно когда потеряла любимого и ищешь утешения. Но мы за все эти годы внука толком не видели. Дон надеется, что Сэмюэль будет помогать ему с овцами. Эти навахо знают толк в овцах. Сэмюэль с шести лет пас овец вместе с бабушкой. В любом случае, теперь он будет ходить в школу здесь. Ему остался год. Надеюсь, сможет получить аттестат. Ну, а там уже сам решит, что делать дальше. – Нетти закончила свой рассказ с тяжелым вздохом, продолжая ритмично нарезать помидоры в миску.
Сэмюэль поднял на меня взгляд, когда я попыталась пролезть мимо Джоби. Его темные глаза смотрели сурово, на губах не было и тени улыбки. Недовольно нахмуренные брови выделялись на фоне тепло-коричневой кожи. Черные волосы лоснились и доставали до плеч. Я ни разу не разговаривала с Сэмюэлем Йейтсом и не слышала, чтобы он разговаривал с кем-то еще. Его лицо излучало враждебность, уголки широкого рта были опущены. Сэмюэль отвел взгляд, а я попыталась сесть на место, не задев Джоби, но тот в последнюю секунду дернул меня, и я плюхнулась прямо к нему на колени.
– Джози! – воскликнул он в притворном изумлении. – Я же пошутил, когда сказал: «Иди к папочке»!
Все снова захохотали, а Джоби сделал вид, что пытается оттолкнуть меня, в то же время не давая мне высвободиться.
Он щекотал и тискал меня, и я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Кто-то из сидящих впереди, видимо, заметил выражение моего лица и крикнул:
– Ой-ой-ой, Джоби! Она же сейчас заревет!
– Упс! – Мой мучитель взглянул на меня. – Не плачь, Джози, я же просто шучу! Ну-ну, я поцелую, и все пройдет.
Джоби нелепо вытянул губы трубочкой и чмокнул меня в щеку.
– Прекрати, Джоби! – зашипела я, толкаясь локтями и стараясь вырваться из его объятий.
Внезапно он спихнул меня на Сэмюэля. Я стукнулась головой об окно, а лямки рюкзака сползли, стянув руки у меня за спиной. Я уткнулась лицом прямо в колени Сэмюэля и вскрикнула, когда тот резко поднял меня. Школьники вокруг взвыли от смеха.
Вдруг Сэмюэль вскинул правую руку и столкнул Джоби с сиденья. Тот с грохотом упал на пол в проходе и крякнул от неожиданности. Я не успела даже понять, что происходит, а Сэмюэль уже пересадил меня на место у окна, а сам поднялся, нависая над перепуганным Джоби. Всеобщий хохот сменился нервным шепотом, а потом и вовсе тишиной. Сидевшие вокруг ребята уставились на происходящее, разинув рты и широко раскрыв глаза. Мои щеки горели от унижения. У меня кружилась голова, я едва дышала. Сэмюэль посмотрел сверху вниз на моего обидчика, положив руки на спинки сидений по обе стороны от прохода. Джоби уставился на него, беззвучно шевеля губами, как будто никак не мог придумать, что именно сказать.
– Не плачь, Джоби! Я же просто шучу.
У Сэмюэля был мягкий, глубокий голос. Он произнес это с каменным лицом. Те школьники, которые недавно смеялись надо мной, теперь снова захохотали.
Автобус как раз подъехал к последней остановке, когда водитель заметил переполох в конце салона. За два месяца, что Сэмюэль провел в нашей школе, он ни разу не обратил ни на кого внимания и почти ни с кем не разговаривал, а из-за его высокого роста и угрожающего вида другие школьники предпочитали не лезть к нему. Теперь все, включая Джоби, ошеломленно уставились на него.
– В моем автобусе драться запрещено! – закричал мистер Уокер.
Нажав на тормоз, он тут же отстегнул ремень и побежал по проходу к тому месту, где стоял Сэмюэль. Тот, никак не реагируя на приближение водителя, медленно наклонился, протянул руку Джоби и помог ему встать. Потом он неторопливо повернулся, взглянул на бедного мистера Уокера с высоты своего роста и сорвал наклейку с именем Джоби с сиденья, которое теперь занимала я. Все взгляды тут же обратились на меня, и я вздрогнула, втянув голову в плечи.
– Джоби нужно новое место, – спокойно произнес Сэмюэль.
Он наклеил липкую полоску на лоб моего обидчика, не сводя взгляда с водителя. Мистер Уокер пребывал в растерянности, и даже Джоби в кои-то веки не знал, что сказать.
– А это не подходит? – спросил водитель, указывая на занятое мной место.
Я заметила, что мистер Уокер тоже заговорил тише, словно подстраиваясь под тон Сэмюэля.
– Нет, это – нет, – медленно проговорил тот. Он на мгновение задержал взгляд на лице водителя, а потом сел рядом со мной и уставился в окно. И ни слова больше.
Мистер Уокер молча переклеил мое имя туда, где я теперь сидела, и велел Джоби занять мое прежнее место. Понимая, что расстановка сил поменялась, тот сорвал наклейку со лба, налепил ее на чьи-то волосы и громко заржал. Потом отвесил кому-то еще подзатыльник, явно пытаясь сделать вид, что произошедшее его не задело. Если бы я не видела все своими глазами, ни за что бы не поверила, что кто-то осмелился столкнуть Джоби на пол и не получил за это пару ласковых и кулаком в нос. Но он сказал только:
– Вот черт, кажется, Сэмми меня недолюбливает!
Окружавшие его школьники нервно захихикали, а Джоби покосился на Сэмюэля. Но тот его словно не замечал, глядя в окно поверх моей головы.
* * *Зима пришла рано, и в конце октября леванцы уже обували детишек в дутые сапоги, надевали на них шапки и пуховики, в которых каждое движение становилось неуклюжим. Первого сентября мне исполнилось тринадцать, и тетя Луиза купила мне новое зимнее пальто яркого фиолетово-голубого цвета. Ничего красивее у меня в жизни не было. Когда тетя принесла подарок, отец сказал, что нам от нее благотворительности не нужно. Луиза, будучи сестрой моей матери, распекла папу так, что мало не показалось. Напомнила ему, что я уже несколько лет хожу без нового пальто, а в прошлом году всю зиму носила старую джинсовую куртку Джонни, надевая под нее несколько фланелевых рубашек. Возмущенная Луиза заявила, что она больше этого не потерпит. Ее обвинения совсем выбили отца из колеи, и он посмотрел на меня так, будто впервые видит. Я погладила его по руке и попыталась утешить:
– Мне нравилась куртка Джонни, пап, иначе я бы ее не носила.
Уже позже я снова заметила, что отец смотрит на меня с какой-то затаенной тоской. Однажды я даже спросила, почему он грустит. Папа улыбнулся и покачал головой.
– Я не грущу, Джози Джо. Просто задумался о том, как быстро ты выросла. Мало тебе досталось детства. Совсем мало.
Он погладил меня по плечу и тут же ушел на задний двор, к загону с лошадьми и пастбищу.
В тот самый понедельник на земле лежал свежий слой воскресного снега – так мы называли снег, выпавший в воскресенье и еще не исхоженный с утра. По этому прекрасному белому одеялу я в старых теннисных кроссовках побрела к остановке. Сэмюэль Йейтс уже стоял там, поэтому в автобус забрался раньше меня. Он прошагал прямо к нашему сиденью и устроился у окна. Сэмюэль ходил без шапки. Он носил стеганую куртку, отороченную овчинкой, и мокасины. Я задумалась, не мерзнут ли у него ноги. Впрочем, мокасины по крайней мере выглядели сухими, чего нельзя было сказать о моих кроссовках, так что я быстро отбросила эту мысль.