Я живу сейчас

У Андрея дела шли лучше. Об этом свидетельствовало его приподнятое настроение. Он разглядывал девчонок в купальниках, шутил и смеялся. Я попросила его оставить меня в покое, потому что была жутко подавленной и мне надо было справиться с этим в одиночестве.

Мне снова хотелось как-то реабилитироваться – если не выходит в серфинге, то преуспеть хотя бы в чем-то другом. Поэтому я снова, как безумная, стирала чужие футболки. Мне надо было заслужить у самой себя прощение.

В перерыве до следующего урока мы ползали по апартаментам, как паралитики. Больно было даже глубоко дышать. Ребра раздвигались, причиняя нестерпимую боль. Кое-как пожарили полуфабрикаты, поели и упали на кровать. До начала урока так и лежали, не шевелясь.

Тренеры решили отвезти нас на другой спот. Даже по прошествии года я слабо разбиралась в условиях для катания на волнах. Но профи одним взглядом на океан могли оценить дальнейшее развитие событий. Видимо, сегодня в прежнем месте дела были плохи. Мы долго ехали куда-то на север мимо полей и огородов. Из сухой желтой земли, которую и землей-то назвать было трудно, скорее комьями глины вперемешку с песком, преспокойно росли себе тыквы, капуста, лук. Дорогу покрывала та же самая глина, только спрессованная и подсохшая. Представляю, в какую кашу она превращалась в дождь. Гуштаву несся на минивэне впереди, поднимая густое облако пыли. Мы с Нелсоном, ехавшие в другом минивэне позади, ныряли в это облако, представляя, будто у нас сафари по пустыне на джипах.

Я впервые смеялась над шутками иностранцев. Может быть, наши инструкторы-португальцы слишком много общались с русскими и уловили наш юмор, но мы хохотали всей толпой. Еще Нелсон выучил несколько фраз на русском и постоянно повторял их: «Гуштавушка, где ты? Давай греби! Побежали, разомнемся немного!» Иногда казалось, будто он притворяется, что знает только португальский и английский, потому что те русские фразы звучали очень чисто, вообще без акцента. Наш языковой барьер пал довольно быстро. Сначала мы просто качали головой «да – нет», а потом разошлись и оказались способны задавать вопросы и поддерживать диалог.

Мы остановились около заброшенной фабрики по выращиванию рыбы и моллюсков. Окна давно отсутствовали, поэтому сквозь пустые глазницы здания были видны высушенные временем бассейны. Отсюда невозможно было увидеть океан из-за поросли камыша, поэтому Гуштаву предложил сначала прогуляться до пляжа.

Иногда он говорил что-то серьезно и смотрел куда-то мимо всех, будто ему не нужны реакция, одобрение, согласие или ответ. Я невольно подчинялась этому тону, следя за ним так, словно в конце пути мне откроется какая-то истина. И она открывалась – истина об океане. Ноги вязли в песке, я отставала, но не выпускала Гуштаву из поля зрения. Я еще не знала, как мне ко всему этому относиться – к волнам, пейзажам, природе. И это знание я получала от него. Он все это уважал, а я уважала его за способность все это оценить.

Он смотрел на океан, а я смотрела на него. Под козырьком русого чуба хмурились брови, образовывая между собой две глубокие морщины. Он не моргал, и я могла заметить, что океан был не снаружи, не там впереди, а прямо внутри его зеленых глаз. «Что это за человек?» – подумала я.

Гуштаву очнулся, вышел из безмолвного диалога со стихией и направился обратно к трейлеру. Нелсон толковал его действия как одобрение, что здесь мы продолжим урок. Небо темнело и капризничало, камыш беспокойно шуршал листьями, а мы все равно собирались серфить. Вопреки угрозам природы.

Я вообще не имела сил. Глаза закрывались от усталости, движения конечностей были вялыми. Не хотелось даже улыбаться. Когда Гуштаву рассадил нас вокруг себя, я увидела, что остальные ученики так же разбиты усталостью. Я не представляла, как все это вынесу, и приготовилась тренироваться не на жизнь, а на смерть.

Признаться в собственной слабости тренеру казалось страшным грехом. Помимо этого, как он мог мне помочь? Отрегулировать сумасшедшие волны? Это вряд ли. А волны-то были очень высокие. Мне тогда вообще все волны казались большими.

Инструктор рассказал нам, как сидеть на доске, как разворачивать ее, как преодолевать большие встречные волны, когда добираешься на лайн-ап. Вот, что я уяснила: чтобы проскочить над волной, а не получить ею прямо в лоб, надо принять позу лягушки в прыжке – расставить ноги в стороны и максимально оторвать грудь от доски. Если волна слишком большая, то нужно сделать «черепаху» или «эскиморол» – взять доску за нос, обязательно упираясь локтями перед собой, и перевернуться так, чтобы доска оказалась над тобой. Волна, по идее, должна пройти мимо, после чего надо перевернуться обратно и снова залезть на доску.

Прозвучала команда идти в воду, и я побежала изо всех сил, чтобы первой оказаться в океане. Когда мы начнем грести на лайн-ап, я все равно отстану, поэтому мне хотелось заранее компенсировать разрыв. Стискивая зубы от стараний, до лайн-апа я добралась в компании еще нескольких парней. Гуштаву попросил всех сесть. Мы едва держались на доске лежа, соприкасаясь с ее поверхностью всем телом. И естественно, когда мы попытались сесть, то все по несколько раз перевернулись. Я не была исключением. На этот раз дно было где-то далеко внизу, поэтому залезть на доску, когда не от чего оттолкнуться, было очень непросто. Самая старшая из нас женщина не могла усидеть ни секунды, и Гуштаву несколько минут снова и снова затаскивал ее на доску. Он так устал, бедняга.

Мы сидели далеко от берега, смешно растопырив ноги. Гуштаву учил нас, что в таком положении нужно ждать волну, сидя лицом к океану, а завидев ее, быстро разворачиваться, делая в воде вращательные движения ногами. Стоило мне пошевелиться, как я теряла равновесие и крепко хваталась за доску, желая ее скорее успокоить. Мы были настолько неуклюжими, что во мне боролись два состояния – стыд и смех. Стыдиться я уже начинала уставать, поэтому смех брал верх. Гуштаву тоже смеялся. И вроде бы его смех должен был меня расстроить, но не расстроил. Он смеялся над нашим неумением, но нас это не оскорбляло.

Тренер попросил нас вернуться на пену, туда, где воды в океане по грудь. Мы выстроились в ряд и лениво погребли к берегу. Вдруг Гуштаву закричал: «Волна! Идет огромная волна! Гребите, гребите!» Я обернулась и на мгновение потеряла рассудок. И без того страшный, бурлящий, серый океан вдруг поднялся и догонял нас растущей стеной. Холодный страх прокатился от макушки до пят. Вода и так была ледяной, но внутри у меня сделалось еще холоднее. Я зажмурила глаза и изо всех сил делала то, что говорил Гуштаву. Больше мне не на кого было надеяться. «Ап! Ап!» – закричал он, и я, вопреки желанию обнять доску и ждать расправы океана над собой, подтянула ноги и встала в тот момент, когда почувствовала, что хвост доски начал подниматься. Ноги у меня тряслись, я застыла, как гипсовое изваяние, и скрючила пальцы рук, будто цепляясь за воздух. Я таращилась перед собой и видела, что траектория моего движения должна пересечься с траекторией другого ученика, но ничего не могла предпринять. Ракета, несущая меня, не имела пульта управления. Ученик со своей доски спрыгнул, а я, парализованная страхом, так и осталась стоять. Когда я наехала на его доску, мое тело по инерции понесло дальше, и я с высоты своего роста вошла головой в воду, а сверху меня накрыло тяжелое одеяло обрушившейся волны.

Когда я наконец вынырнула, меня колотило от испытанного потрясения. Я не была уверена, что еще когда-либо отважусь встать на доску на такой волне. Еще несколько минут я копошилась в пене, но уже не могла вытянуться в полный рост. Так и сидела на корточках, то и дело погружаясь в бездействие и задумчивость, пока океан не поддавал мне как следует. Он совершенно не давал времени копаться в себе, что-то анализировать, вспоминать, заглядывать куда-то в укромные уголки своей души. Пока ты с ним, каждая твоя мысль и клетка тела принадлежали ему. И то, что ты заметишь, уловишь, сфотографируешь своей памятью, останется с тобой навсегда, как последние кадры перед катастрофой.

Гуштаву подплыл ко мне, и я вдруг испытала невероятный прилив нежности. Будто знаю его тысячу лет, а не виделись мы целую вечность, будто мне так много хочется ему рассказать, что не могу ждать больше ни минуты. Но я молчала и смотрела на него. Он, казалось, не замечал моего убожества. Тушь давно размазалась по моим щекам черными кляксами, волосы запутались и висели на лице, как водоросли. Я постоянно сплевывала соленые слюни, и иногда они повисали на подбородке. Сопли вместе с водой вытекали, когда им пожелается, и я, готовясь к толчку пены, торопливо размазывала их под носом. А Гуштаву смотрел на меня точно так же, как смотрел до всего этого безобразия. Кожа его лица сделалась темнее не то от холода, не то отражая цвет воды. Я видела, как капельки воды соскальзывали с его волос и бежали по щекам. Наблюдала, как по горизонту шарит его встревоженный взгляд, а тонкие пальцы держат мою доску. Передний верхний зуб у него слегка выступал вперед, а вокруг рта и на шее проступала рыжеватая щетина. Я долго не хотела признаваться себе, но я им любовалась. Не знаю, какие химические процессы вызывали во мне серфинг и стресс от нахождения в необычной среде, от больших нагрузок и кипящего адреналина, но простые вещи показались мне лучшим, что я могла себе представить. И Гуштаву, способствовавший этим переменам, становился их символом.

Один раз он повел меня на берег. Я терялась в догадках: будет ли он меня отчитывать, попросит сидеть на песке до конца урока, чтобы я никого не покалечила, или заставит отжиматься, пока я не искуплю свою вину? Но он уложил меня на доску и попросил показать, как я встаю. Он удивился, что я все делаю правильно, но у меня все равно не получается в воде. Доска плясала подо мной, как бык, когда я оказывалась с ней в океане, это здорово отвлекало от техники, и я делала как получается, а не как следовало бы.

Потом мы еще долго плескались в воде. Я перестала думать о том, что мое лицо обезображено зверскими гримасами, что под ногами десяток метров океана и множество морских тварей, что я опять выпила несколько литров воды. Все это потеряло значение по сравнению с непреодолимым желанием испытать себя снова.

Пляж был пуст, и тренировалась только наша школа. Массивные утесы оттесняли желтую полоску пляжа к океану. Ветер поднимал брызги разбивавшихся у берега волн и бросал на наши лица. Я закрывала глаза, и холодные веки слипались. Доска покачивалась, как колыбель. Я погружала руки в воду, шевелила пальцами и набирала воду в ладошки. Не было вокруг ни шума машин, ни болтающих телевизоров. Мне не нужны были телефон и компьютер, чтобы не чувствовать себя одиноко. Мне было все равно, что было до этого дня, я почувствовала, как с меня свалился груз многих мыслей и забот, которые нависали надо мной долгие годы. Здесь, в океане, я почувствовала себя свободной от всего. Не осталось ни капли злости внутри, ни песчинки прошлых обид, и люди, которые меня не оценили в реальной жизни, растаяли в памяти, освободив место новому.

В необъяснимом опьянении я с остальными вернулась в школу. Гуштаву пообещал, что с завтрашнего дня волны начнут расти. Я, вместо того чтобы испугаться, испытала предвкушение. Механически постирав свои костюмы, все разошлись по своим делам, а мы с Андреем не смогли справиться с собой и остались в школе еще на целый час.

Во дворе школы на коврике лежал баланс-борд – небольшая овальная доска, перекинутая через трубу. Любой желающий мог потренировать свою способность держать равновесие. Серфинг мне это мало напоминало, но вещица по-своему занятная. Тем более что она стала нашим поводом не покидать территорию школы еще некоторое время. Гуштаву предостерег нас не сломать ноги и отправился домой. В эту минуту я узнала одно из своих забытых чувств из детства. Очаровываясь талантливыми людьми, я забываю о себе, хочу стать их собачонкой, чтобы везде следовать за ними. А если нельзя, то верно ждать там, где они меня оставили. Только рядом с такими людьми я испытывала всю возможную гамму чувств, поэтому всегда находилась в их поиске.

Когда эмоции немного разжали свои тиски, мы перекусили и пошли прогуляться. Я едва передвигала ноги. Думала, что вчера у меня болели все мышцы, но это не так. Новая боль добавилась сегодня. Ужасно болели бока и внутренняя поверхность бедра. Та нога, которая совершает самый сильный рывок, вылетая вперед, вообще не хотела двигаться, поэтому я бесстыже хромала. Андрею хотелось на пляж, чтобы разглядывать стройных девиц. А я все еще не понимала, что чувствую и что мне с этим делать, поэтому хотелось долго и упорно ходить, пока не отыщу свои ответы, хоть и говорят, что в ногах правды нет.

Мы подошли к обрыву и увидели, как оранжевое солнце тонет в дыму облаков. Пляжи пустовали, интерес Андрея тут же пропал, поэтому мы отправились бродить. Начинался прилив. Километры песчаных пляжей исчезали на глазах.

В голове был рой мыслей о доме, поездках и настоящем моменте. За какие-то два дня пропало прошлое восприятие мира. Я смотрела по сторонам и не могла поверить, что не видела всех этих красок. Нет, не так. Видела глазами, но не чувствовала сердцем. Меня разбудили, оживили, я была в крайней степени сознательности.

Приливом выносило на берег много водорослей, образовывались лужицы в каменных впадинах, и вдруг в одной из них что-то зашевелилось. Маленький, размером с кисть осьминог переползал с места на место и, почувствовав от нас угрозу, погрузился в воду и слился с дном.

Стены утесов меняли расцветку: от желтых с грязно-зелеными прожилками, до красных. Кое-где разминались серферы, люди с сачками вылавливали будущий ужин, встречались и бегуны. Вода оттесняла нас к отвесным стенам, мы поторопились взобраться повыше и увидели огромнейший блин рыжего солнца, который полз к горизонту. Многие с фотоаппаратами заняли выжидающую позицию и любовались этим потрясающим явлением природы.

Вечером Толя пригласил нас в лагерь посмотреть кино о серфинге. Наши инструкторы, естественно, не пришли. Верить в то, что они прикипают к ученикам, было бы глупо. Когда ты ешь одно и то же изо дня в день, хорошо, если просто перестаешь чувствовать вкус, ведь куда хуже, если будет тошнить.

После того как солнце село, стало темно хоть глаз выколи. Под навесом в лагере расставили пластиковые стулья, растянули на стене экран и включили проектор. Фильм был от лица серферов из США. Они вытворяли на доске невероятное, против всех законов природы. Смотрела я на эти кадры и думала, что люди пропитаны серфингом, он для них равен ходьбе, их увлечение ничуть не ослабевает с течением времени и такого искусственно не достигнешь, если поставишь цель. И я немного раскисла. С моими возможностями, с моей расстановкой приоритетов серфинг мог быть для меня временным развлечением. Даже через сто лет таких вот поездок раз в год к океану я бы и в подметки не годилась ни одному из тех, кто провел в океане с доской свое детство и юность. Серфинг – игра для взрослых. Мне было жаль, что я узнала о ней так поздно.

Фильм длился час, а после него ребята из нашей команды накрыли стол во дворе, стояли две бутылки белого вина. Нас они не пригласили присоединиться, и я была этому рада, потому что хотелось одного – уткнуться лицом в подушку. Ощущение того, что моя жизнь раньше была пустой и бессмысленной, истязало меня. И все бы ничего, да только нужно было к ней вернуться.

День 4

Первое, о чем я подумала утром – это как же сильно болит тело. Страшила не боль, а то, что она может помешать мне бороться с океаном, ведь боль сковывает.

Решили больше не наедаться на завтрак и поэкспериментировать – будет ли энергия, хватит ли сил, станет ли легче. Но проверить это довелось нам не скоро, потому что в школе нам сообщили: условий для катания нет, идите по домам. Еще раз просили подойти к трем часам дня, а до этого у нас была уйма времени.

Во мне уже начала зарождаться непреодолимая тяга быть в окружении одних и тех же людей. Будто детский каприз – хочу и все. И никакие прочие занятия не могли отвлечь меня от этого желания познавать себе подобных.

До дневной тренировки оставалось целых пять часов. Охваченные серфингом, мы не тратили ни минуты на то, чтобы тщательнее осмотреться вокруг. Остывшие за ночь от эмоций, решили использовать время с толком и отправились прогуляться пешком до полуострова Пениши. Хромота вынуждала внутренний голос умолять остаться в апартаментах, но отведенное нам время в этом месте не было бесконечным.

До Пениши было около четырех километров пути, о чем сообщали соответствующие отметки на асфальте, начинающие счет от ворот на пороге города и заканчивающие его у большой парковки, сквозь которую надо было проехать, чтобы попасть на крохотный полуостров Балеал. Казалось, прогулка по пляжу сокращает путь в полтора раза. Начинало моросить, но нас это не остановило. Мы вглядывались в серую даль океана и гадали, появятся ли волны к тренировке, и нам обоим казалось, что нет.

Пляж менялся каждые пятьдесят метров. Под ногами были то плотный песок, то вязкий, в котором пальцы, казалось, выгибаются в обратную сторону, то мелкие камушки, сточенные водой до размера бусин, то тина, выброшенная на берег приливом, в ней возились какие-то насекомые.

Все, что я видела там, в Португалии, я раньше встречала только на картинах. Никак не укладывалось в голове, что это все по-настоящему. Я будто вошла в одну из них, переступив раму, как в каком-нибудь мультфильме.

Мы долго брели вдоль воды, пока не уперлись в каменную стену, означавшую, что мы добрались до Пениши. Прошвырнувшись по паре пустынных улочек, я пыталась понять, что из себя представляет жизнь местных жителей. Почти каждый дом имел малюсенький дворик, где едва умещались стул и какой-нибудь керамический горшок с пальмой или алоэ. Представить себя в одном из таких домов у меня не выходило. Такими тесными они выглядели. Мне не хотелось в них жить, но что-то другое уже проросло во мне, и я чувствовала, что с каждой минутой все больше привязываюсь к этому месту.

В Португалии было много необжитой территории: пустые поля, поросшие камышом, высушенные солнцем участки, песчаные дюны. Но это делало близость человека и природы максимальной. В тот момент я поняла, какой ночной кошмар будет преследовать меня: кошмар о том, что это место застроят пафосными отелями, рестораны переполнятся толстопузыми богачами, а дворики с досками для серфинга и сушащимися гидрокостюмами утонут за высокими заборами, спрятанные от людских глаз, как проказа, портящая вид дорогого курорта. А люди будут приезжать, чтобы брать, а не отдавать.

Возвращаться решили по трассе, там как раз вдоль была проложена велосипедная дорожка, а велосипедистов можно было встретить редко – раз в час. Хотя путь от этого только увеличивался, не было сил бороться с песком под ногами снова. Мы шли и шли, пока у меня не загудели и не сварились в тапках ноги. Завернули в какой-то придорожный супермаркет, и Андрей зависал и перезагружался, как компьютер, у витрины с сыром, а когда он наконец сделал выбор, мы снова двинулись в путь, все больше делая для себя маленькие открытия.

Мы проходили мимо автобусных остановок, где для людей, ожидающих транспорт, сооружены конструкции для развлечения. То какой-то турник с перекладиной под углом, то невысокие деревянные столбики, торчащие из песка, то какие-то перила, по которым можно ходить. И каждая игрушка имела рядом табличку с поясняющей информацией, что с этим делать, но нам некогда было во всем подробно разбираться. Вырулив к берегу океана, мы констатировали факт, что волн по-прежнему нет, поэтому приготовились к переносу тренировки. Но тренировка не отменилась. Мы сложили гидрокостюмы и футболки в черные тазы и поехали искать пляж. Обычно мы делимся на две части, одна из которых едет в машине с Нелсоном, а вторая – с Гуштаву. Сегодня я ехала со вторым и невольно разглядывала его.