Золотой ключ, или Похождения Буратины

Решив не тратить электричества на добивание врага, кот прыгнул, перевернулся – и увидел, что петух лежит на полу и меленько-меленько дёргается, а из клюва течёт пена. Гребень его набух багровым.

Из-за стойки появилась торжествующая морда нахнаха, а за ней – совершенно бесшумно, как тень – кротовая лапа. Баз не успел удивиться, как лапа сделала неуловимо быстрое движение, когти вошли в шею над волосатым кадыком. Нахнах тихо булькнул и осел.

Остальные бойцы шерстяных, видя такую скорую убыль личного состава, подрастерялись. Кот успел убрать двоих, прежде чем третий попытался взять заложника. К несчастью для себя, он выбрал волка. С этим позорным кадром Базилио церемониться не стал и проткнул обоих одним лучом.

Тут образовалась новая проблема – вусмерть перепуганная, казалось бы, публика слегка очухалась и зарыскала в поисках спасения.

Сначала дёрнулся выхухоль. Базилио осадил его взглядом, тот понял и вжался в стену. Потом гозман попробовал было тихо выползти из-за стола, отчаянно заскрипел отодвигаемым стулом. Кот повернул голову – и в этот самый момент какая-то шальная коза в пёстрой блузе сорвалась с места и с неразборчивым мемеканьем поскакала через зал, закрыв коту сектор обстрела. Налетев со всей дури на корчащегося на полу петуха, она споткнулась, ёбнулась рогами о стойку и сползла на пол. Это, похоже, немного охолонило прочих. Но Баз понимал: в любой момент вся эта толпа может ломануться на выход, и тогда будет ой-ёй-ёй. На всякий случай он погрозил кулаком сидящим, показал пальцем вниз – сидите, мол, – и для убедительности скорчил страшную рожу. Неизвестно, какое это произвело впечатление, но желающих повторить козью выходку не нашлось.

Мелкий шерстяной с серьгой в ноздре – судя по обожжённой руке с косо срезанными пальцами, тот самый Воха, – нырнул в дверь сортира, громыхнул щеколдой. Видимо, он рассчитывал найти другой выход или просто забаррикадироваться. Кот улыбнулся – и точно, через пару секунд оттуда послышалось сдавленное рычание и звуки рвоты. Ядрёный запашок сработал – незапланированно, но очень удачно.

Внезапно осмелевший Боба – он, оказывается, всё это время прятался под стойкой – неожиданно ловко запустил в воздух бутылку с водкой, метя в шерстяного, который нагнулся за валяющейся на полу заточкой. Бутылка оказалась кстати – зверь потерял равновесие и бухнулся на колени. Коту осталось только прожечь у него в маковке аккуратную дырочку.

Этот был, похоже, последним. Базилио осмотрелся, совмещая оптику и рентген, заодно глянул и на петуха – и убедился, что Защекан не дышит.

Кот осторожно обошёл помещение (сидящие за столиками косились на него с ужасом) и добил подранков. Маякнул кроту, чтобы тот занялся латоносцем, подобрал стрелу, обнюхал. Стрела не пахла ни мочой, ни кровью – выпустивший её даже и не думал об отпечатках ауры, по которым стрелявшего можно было бы найти. Такое мог позволить себе только тот, кто действительно никого не боялся.

Баз срезал лазером с петель дверь сортира и выволок оттуда полузадохшегося, облёванного Воху. Его он уложил на пол, вывернул ему руку и уселся с удобством сверху.

В таком состоянии шерстяной выглядел жалко. Однако глазки блестели ненавистью.

– Так, – сказал кот, располагаясь на своей жертве так, чтобы не дышать её запахом. – Теперь и поговорить можно.

– Ты плохо умрёщь, – пообещал Воха. – Клянус Тарзаном, ты очэнь плохо умрёщь.

– Возможно, – согласился кот. – Но вот у тебя-то какие перспективы?

Нахнах высказался в том смысле, что он кого-то в рот эбаль. Кот счёл это неуважительным.

– Вы артистку убили, – напомнил он. – По понятиям за это знаешь что полагается?

Шерстяной выразил мнение, что понятия – харам и Тарзан их эбаль.

Базилио вздохнул. В отличие от Попандопулоса, он не любил причинять боль. Если уж приходилось с этим возиться, он старался делать всё быстро и результативно. С годами он выработал схему, которая его обычно не подводила.

– Мы попытаемся немного оживить наш диалог, – приговаривал он, выламывая клиенту волосатую лапу. – Полагаю, начнем мы с измельчения твоих лучезапястных суставчиков. Знаешь, как аппетитно они захрустят? То-то, аппетитнее, чем кукурузные хлопья. Потом я подогрею тебя лазерочком. Сначала чуточку обжарю мочки ушей, потом пройдусь по жирненькому загривку. Ах, какими завитушками из копчененького мясца ты украсишься, любо-дорого будет посмотреть! Далее наведу я огнь опаляющий на твои чудесные чёрные кудряшки – красавцем сделаешься неописуемым! Потом лучик-то тепловой на губки тебе направлю: надо, чтоб они у тебя были поярче, позапеканистее. Затем еще носик… – слова у кота не расходились с делом, так что когда дело дошло до носика, шерстяной уже выл не переставая.

Доведя клиента до нужной кондиции, когда тот был уже готов на всё, чтобы хоть немного уменьшить боль, кот приступил к допросу. В основном его интересовало, кто планировал операцию, а главное – придёт ли подкрепление. Волновал также вопрос об арбалете.

Результаты были несколько обескураживающими. Воха оказался даже не нахнахом, а курсантом Гиеновки, военного училища в Гиен-Ауле. Он отучился три года и что-то умел. Третьекурсником был и парень с арбалетом – именным, подаренным какой-то комиссией за хорошую стрельбу. Что в этом такого удивительного, Воха не понимал. Остальные были и вовсе зелёные. У них был отпуск, они гуляли, ну и догулялись до идеи пойти в пресловутые «Щщи» и там побарагозить. Нет, резать посетителей они не собирались, дудолить заведение всерьёз – тоже. Они хотели посидеть, покушать, ну и немножко пошалить. Им не понравилась музыка и «бэспарядок», и они это исправили. Почему из-за такой мелочи на них напали, Воха, опять же, не мог взять в толк, несмотря на всю доходчивость котовых аргументов.

Базилио почувствовал что-то вроде разочарования. Хотя и отдавал себе отчёт, что с настоящими бойцами он бы так просто не разошёлся. Какими бы отморозками ни были шерстяные, но драться они умели. И всё-таки ему было неловко. Поэтому Базилио отпустил парня без лишних мук, передавив ему сонную артерию. Последним словом Вохи было «зачэм».

Закончив с этим, кот наконец пошёл к столу. Крот осторожно и бережно положил на него тело петуха. Рядом встал Боба, прижимая к себе ту самую бутылку.

– Инфаркт, – коротко сказал крот Бобе, закрывая петуху клюв. – Я думал, Валька от печени уйдёт, а вон оно как вышло. А всё равно – умер в бою. Ну хоть так, – он начал стаскивать с петуха свитер.

– Он кто? – спросил кот, коснувшись белых шрамов на гребне – на месте грубо сведённого партака.

– Командир отделения, – просто ответил крот. – Защёкин Валентин Павлович, спецназ Директории. Двадцать три спецкомандировки.

– Понятно, – протянул Базилио. – А чего он так? Служил бы.

Крот вытер лапой нос.

– Рапорт на него написали. Штабные крысы дали ход. Выперли, наград лишили и военную прошивку ему грохнули. Всё продал, кое-что прошил обратно по нелегалу, ушёл к эсдекам наёмником. Там мы и познакомились. Хороший был командир, бойцов берёг. Себя не сберёг. Шерстяные его отловили. Разговорчики ходили, что продали его. Командиры и продали. Ну да кто теперь разберёт… Мы его через сутки отбили, живой был, только опоздали малешко… – он молча сдёрнул с мертвеца штаны. Кот увидел страшные шрамы на бёдрах, изуродованный пах и всё понял про завершение половой зрелости.

– Вот после этого он и ушёл, – закончил крот. – Стал петь. Голос у него был. А я с ним. Не бросать же Вальку.

– И чего ж вы на ребилдинг бабла не собрали? – нахмурился Базилио. – Вы ж популярная группа. Или в Директории уже и денег не берут? Что-что, а эти погремушки ему бы в два счёта отрастили.

– Мы два раза на это деньги собирали. Валька всё пропивал нахрен. Говорю же тебе, в службе он разочаровался, а такое не лечится. Ладно, хоть умер хорошо, с музыкой. Ну что, проводишь с нами командира? – Кот кивнул. – Что из него будешь? Гребешок мой, – предупредил он сразу.

– Яйца бы съел, в каком-то смысле они у него были, – признал Баз. – А так – что поло жите. Потрошки какие-нибудь. Или рёбрышки.

Подошла сука-подавальщица, крот дал ей ноги покойника, сам взял за руки, и они понесли труп на кухню, готовить последнее солдатское угощение.

Тем временем публика, немного отошедшая от всего пережитого, начала шевелиться. Зебра выбралась из-под раздаточного стола и, пошатываясь, поплелась куда-то, смотря перед собой невидящими глазами. Енот, сидевший рядом с убитым собратом, тихо заскулил сквозь зубы. Выхухоль попытался было встать и снова сел – было слышно, как у него подломились коленки. Но уже было понятно, что все более или менее в себе, ситуацию понимают и хотят только одного – как-нибудь по-быстрому удрать отсюда.

В воздухе висел кислый, перегоревший страх, а также стыд и срам. Подкрашенные котовой вонью из сортирного проёма.

– Сидеть тут не будем, – предупредил кот. – Стошнит.

– В бильярдной накроем, – предложил Боба. – Или на кухне, там место есть.

– Сколько у нас в запасе? – решил всё-таки не затягивать с этим кот.

– Ночь, – оценил Боба. – Вообще-то, я так думаю, их не скоро хватятся, но кто-нибудь стукнет, – он скосил глаза на молчаливую толпу, уже потянувшуюся на выход. – Хорошее было место, – он обвёл взглядом закопчённые своды «Щщей».

– Извини, что ли, – кот положил лапу Бобе на плечо.

– Да не за что, ты всё правильно сделал, – сказал обезьян. – Я что, не понимаю? Шерстянка так и так «Щщи» у нас отжала бы. Через полгода максимум. А вообще-то раньше. Они сейчас всё под себя берут. А так – уйдём на красивом аккорде. Я давно хочу в Директорию свалить, – признался он. – Старенький я, мне бы клеточки перебрать и всё такое. А лучше перепрошиться. В орангутанга, – Боба сделал вид, что шутит.

– Ты понятно. Счета у тебя там в банке.

Мартыхай сделал каменную морду.

– А команда? Повара, охрана, прочие?

Боба махнул лапой, что могло означать разное.

– А хозяин ко всему этому как отнесётся? – продолжал любопытствовать кот.

– Да чтоб я знал его! – обезьян говорил, похоже, искренне. – Мы за норму работаем, нам каждый месяц минималку выставляют по баблу и по артефактам. Ни разу не ошиблись, кстати. Кто-то тут за нами хорошо смотрит… Ну да чего уж теперь-то. Против шерстяных не побузыкаешь. Хотя валил ты их смачно. Ну и я тоже поучаствовал, – добавил он не без гордости. – Кстати, ты не мог бы? – он протянул коту ту самую бутылку. – Чтобы ауры не осталось.

Кот поставил бутылку на стол, разбил её серией пикосекундных импульсов на мельчайшие осколки, потом сплавил их в однородную массу.

– Пожалуйста, – сказал он. – Это и тарзановские эмпаты не прочтут.

Тут из-за двери появился со склонённой головой Попандопулос, виновато волоча за собой гуся, из которого текло что-то скверно-розоватое.

Кот посмотрел на гуся в рентгене и покачал головой. Глистоед получил куда больше мужского счастья, чем смог выдержать.

– Да я чего, я ничего, – начал козёл, форсируя голос. – Да он мне сам – сильнее, говорит, сильнее. Вот я того… Вставил как следует. А у него там всё нежненькое такое…

– Пидор гнойный, – не сдержался крот.

– Кто гнойный? – тут же завёлся козёл, с надеждой зыркнув на кота.

– Шёл бы ты отсюда, Септимий, – с усталым отвращением проговорил Базилио. – Далеко и надолго.

Крот смолчал, просто посмотрел на козла внимательно. Но что-то было в его взгляде. Что-то такое, отчего Попандопулос немедля заткнулся, бросил гуся на середине зала и поволокся к выходу.

– Жаль его. Внятный был барыга, – заключил крот.

– Грабил он вас, – напомнил Боба.

– Да я знаю. Кто чего будет? Хоть и умер плохо, а всё-таки гусь. Основа гастрономическая.

– Н-да. Надо оказать уважение, – подтвердил Боба.

– Мне печёнку, – обозначил свой интерес перс.

– Печёнка у него циррозная, – предупредил кротяра. – Хотя цирроз вкус даёт… Кстати. Как зовут-то тебя?

– Базилио, – представился кот. – Можно Баз.

– Красиво. Я Карл. Позывной «Римус». Так и зовите.

– Тоже красиво, Карл, – сказал кот.

– А меня вы знаете, – резюмировал Боба. – Ну так чего? По первой, за знакомство?..

В этот момент проматываемая нить воспоминаний с треском лопнула.

Кот развернулся пружиной и подпрыгнул, шерсть встала дыбом. В животе стало пусто и гулко, и кот успел подумать, что это, наверное, и есть настоящий ужас.

Прямо на него смотрели два немигающих глаза, между которыми торчал зазубренный крючковатый клюв.

Глава 20, в которой кое-кто и не подозревает, что очень скоро получит награду за свои труды, вот только не совсем ту, на которую уповал

1 ноября 312 года от Х.

Директория. Институт Трансгенных Исследований, корпус Е.

4-й надземный этаж.

Рабочее утро.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

Входящие /000768041630

ДОКУМЕНТ: запрос на списание оборудования

ФОРМА ДОКУМЕНТА: стандартная

ОБОРУДОВАНИЕ: молекулярный щуп-датчик SNN199-3

СИТУАЦИЯ: механическое повреждение корпуса, вызванное усталостным напряжением в условиях резкого температурного пе́репада СОСТОЯНИЕ: восстановлению не подлежит

РЕШЕНИЕ: утилизация

ОТВЕТСТВЕННЫЙ: Ib 318461 (Алиса Зюсс)

ЭКСПЕРТИЗА: Ib 34674 (Джузеппе Сизый Нос)

День начался как обычно – с судорожных сокращений матки.

– Ленинград, Ленинград, – закричал женский голос из патефона, – я ещё не хочу умирать…

«Я не хочу умирать, я хочу умереть», – почувствовала Алиса. Это было именно чувство – оно накрывало изнутри, с головой, от него леденели пальцы, лицо, кончик носа. Алиса знала, что бороться с этим бесполезно. Нужно было просто пережить. Как и всё остальное.

– Ленинград, у меня телефонов твоих номера, – кричал голос.

Лиса протянула лапу, выключила звук. В тишине желание смерти проходило быстрее.

Она выдержала несколько мгновений полной беспросветности, сбросила одеяло и резко согнула колено. Боль выстрелила в сустав, обожгла ногу, впилась когтями в бедро. Лиса закричала и так же резко выпрямила ногу. На этот раз боль ударила в другую сторону – к ступне. Ощущение было, будто в мышцы набили стекла. Но ледяная волна отхлынула. Боль была её союзником; Алиса относилась к боли с ненавистью и уважением, как к старшей сестре, которую трудно выносить, но которая почему-то всегда оказывается права.

Она села на постель и принялась обкалывать ногу – сначала укол в суставную сумку гиалуроновой кислотой, потом гидрокортизон и два обезболивающих в мягкие ткани. Последний укол в бедро – чтобы можно было раздвинуть ноги: вектора и там что-то перекроили, протянули какие-то тяжи, которые при движениях рвались. Гордая лиса стонала сквозь зубы, не открывая рта. Зато немного отпустила вечная хочка. Алиса решила, что гигиенические процедуры можно пропустить или хотя бы не начинать день с них. После смертного холода и боли переступать ещё и через то отвращение к себе, которое обычно наступало после латексной палки, было выше её сил.

Под душем матку всё-таки скрутило. Хуже всего было то, что она смогла кончить, только представив Семнадцать Дюймов внутри себя. Если необходимость мастурбировать просто ранила её гордость, то эта новая зависимость – рвала её на части.

Начался утренний обход: автоклав с кроликом, автоклав с цыплем, пробы раствора, криотест. Она всё делала аккуратно, очень внимательно, но совершенно механически, обращая внимание только на рабочие моменты. Потом был ещё один приступ, пришлось скрываться в туалете и делать всё быстро. Белоснежный рог снова нарисовался в воображении, и на этот раз Алиса уже не сопротивлялась.

После этого стало легче. Ногу тоже немного отпустило: лиса ощутимо прихрамывала, но могла ходить, не обращая на это внимания.

В столовую она пошла к двум: во время сиесты она обычно пустовала. На этот раз не было вообще никого, кроме буфетчицы и уборщицы, лениво гоняющей шваброй по полу грязную воду, пахнущую настоявшейся хлоркой.

Обойдя лужу, лиса взяла подносик, поставила на него обычный набор – салат с лабораторной мышатиной, калушьи яйцеклетки под майонезом, свежевыжатый куриный сок – и села на своё обычное место в углу. Место было прямо под кондиционером и поэтому пустовало практически всегда. Но Алисе оно нравилось – гудение кондиционера заглушало чужие голоса. Болезнь воздвигла между ней и остальными стеклянную стену, биться о которую гордая лиса не стала бы, даже если бы сходила с ума от одиночества. Теперь же ей и вовсе не хотелось никого ни видеть, ни слышать.

Жуя разваренную мышатину и не чувствуя вкуса, лиса в сотый раз прокручивала в уме варианты развития ситуации. Судя по тому, что она до сих пор на свободе, Нефритовое Сокровище её не выдал. Более того, срок, который он ей поставил, неожиданно растянулся: недельное заседание Учёного Совета было отменено из-за каких-то срочных и маловразумительных обстоятельств. Лисе хотелось думать, что цилинь дал ей дополнительное время. Вот только как его использовать, она не понимала.

То, что её запалили, работодателям было уже известно: лиса перестала обновлять маяки и метить условленные места. Быстрого выхода на связь она, конечно, не ожидала: на их месте она считала бы себя находящейся под плотным наблюдением. Непонятно было, правда, зачем такие сложности. То немногое, что лиса знала, она сказала бы и так: или сама, или после трёхминутного общения с барсуками. Лиса где-то слышала, что хороший, годный барсук умеет работать даже с такими существами, которые способны отключать болевую чувствительность. В том, что Институт может позволить себе хороших, годных барсуков, Алиса не сомневалась. Хотя, скорее всего, её сразу передали бы военной контрразведке, где коротали век настоящие профи, изголодавшиеся по работе… Так или иначе, пасти её было бессмысленно – по крайней мере, с её точки зрения. Но работодатели могли думать что угодно. Например – что она пытается втянуть их в какую-нибудь игру. Лиса имела очень смутное представление об играх такого рода, но понимала, что её наивность – это её и только её проблема.

Алиса потянулась за зубочисткой – как всегда, в стаканчике остались только конские, с полпальца толщиной – и принялась её грызть. Хруст дерева на зубах помогал ей сосредоточиться.

Что касается её собственного положения, то его можно было описать словами «полный дефолт». Несмотря на неожиданную доброту цилиня, давшего – точнее, навязавшего – ей шанс на спасение, бежать было некуда. Тайник с деталями и оборудованием она проверяла, всё оказалось на месте. Вынести это добро за пределы Института было сложно, но возможно. Непонятно было, что делать дальше. Скрываться в Директории? Бессмысленно, найдут. Как переходят границу и возможно ли это вообще сделать в одиночку, лиса не имела ни малейшего представления. О Стране Дураков она знала не больше любого обывателя, но даже этого ей хватало, чтобы понять: первый же контакт с аборигенами станет, скорее всего, и последним. Шансов добраться до Зоны в одиночку у неё не было. Сдаться властям она тоже не могла: это означало предать доверие Нефритового Сокровища.

Конечно, можно было надеяться на чудо. Но Алиса имела основания полагать, что чудеса не ходят косяками, а благородство Нефритового Сокровища выбрало её личный лимит на везуху на ближайшие годы. Если, конечно, они у неё вообще будут.

Она снова подумала о белом роге и тихо, еле слышно, заскулила.

Хлопнула дверь. В столовке появился Джузеппе Сизый Нос. Алиса заметила, что он уже подмазанный айсом – не сильно, но заметно.

К сожалению, Джузеппе её тоже заметил.

– Приве-ет, а вот и мы, – он, не чинясь, присел к ней за столик. – Чтой-то мы такие грустные? Нам ли быть в печали? Выше мордочку!

Лиса, подавив в себе острое желание процарапать по сизому хрюслу когтями, судорожно кивнула. Понимая, что уже не отделается. Под айсом Джузеппе становился крайне дружелюбным, а точнее – бессмысленно-навязчивым. Когда-то ей это даже нравилось – ну в каком-то смысле. Собственно, и первый подход к ней он сделал именно под айсом: на свежую голову у него на это, скорее всего, не хватило бы духу. Алиса подозревала, что она так и осталась первой и единственной удачей Джузеппе как вербовщика.

– Слушай, тут есть тема, – Джузеппе загрёб в воздухе лапой, как будто хотел приобнять Алису за плечи, – с этими твоими цыплями. Чем ты их шьёшь? У меня есть одна идейка на сто соверенов.

– Можно потом? – невежливо перебила лиса.

– Да ты права, цыпли на самом деле не тема. Смотри, какой расклад. Скоро совет, на совете решат окончательно с Коллоди, ну в смысле с его отделом. Будет раздербан, все на себя потащут. Я-то своё урву, но я вот чего подумал – а может, ты как-то выступишь, ну типа засветишься? Тебе пора расти, я так считаю. Ты молодой специалист, перспективный, с правами человека, между прочим. Тему тебе искать не надо, ты сама у себя тема, например, – он хохотнул, потом осёкся. – Извини, я это чисто по науке. Так вот по науке: смотри, у тебя какие возможности. Я, допустим, беру научное руководство, под это пробиваю себе права человека. Пишем заявку на имя директора, объявляем проект, набираем коллектив, берём грант…

Алиса внезапно поняла, что Сизый Нос понятия не имеет о сложившейся ситуации. Кто бы ни были его шефы, они не известили своего агента, что он, скорее всего, раскрыт. Лиса почти не сомневалась, что провал случился именно по вине Джузеппе. Наверное, кто-нибудь обратил внимание на его обычное вечернее состояние и стукнул. Пришла проверка, и что-то нашли. Потом стали проверять окружение и вышли на неё. Да, решила она, вероятнее всего, так оно и было.

Из этого следовали кое-какие выводы. По большей части неприятные. В частности, тот, что бежать и в самом деле необходимо, причём быстро. До лисы наконец дошло, что лучшим способом решения проблемы для работодателей была бы ликвидация всех, кто хоть что-нибудь знает. И что она, перестав подавать сигналы спокойствия, тем самым подставилась. Правда, непонятно, почему в таком случае её не убрали до сих пор. Хотя, с другой стороны – неизвестно, какими возможностями обладают работодатели в этом смысле: может, руки коротки. Но, в любом случае, испытывать судьбу слишком долго не стоит. В конце концов, Нефритовое Сокровище может сменить милость на гнев, ну или предпочесть долг чувству.

Всё, решила она, надо бежать. Сегодня же. Вечером или ночью. И будь что будет. В конце концов, всё, что ей нужно – деньги и лекарства.

Джузеппе нёс пошлую ахинею. Слушать это было невыносимо. Лиса допила куриный сок и попрощалась. Но Сизый Нос был навязчив и увязался за ней, продолжая трепаться. То, что собеседница молчит, его нисколько не смущало. Похоже, его пробило на словоизвержение.

Лиса искоса смотрела на сизое хрюсло и вспоминала историю своего, так сказать, падения.

Джузеппе она знала года два с небольшим. Пожилой медведь перевёлся в Институт из военного госпиталя. Это и было причиной знакомства: тогда она хотела вырезать себе матку и яичники хирургическим способом, без ребилдинга, а у Сизого Носа имелся полевой опыт полостных операций. Джузеппе, узнав о том, почему ей это понадобилось, тут же сказал, что в её случае шансов на успех практически никаких: организм, находящийся в состоянии непрерывной саморегенерации, просто вернёт всё назад, и это будет стоить ей немалых мучений. В качестве проверки он посоветовал ей купировать хвост. Алиса сходила в салон и избавилась от пушистого украшения. Хвост отрос за месяц, и этот месяц лиса прожила на таблетках и местной анестезии. После этого она поняла, что чувствовали несчастные подопытные доктора Моро – а к Джузеппе прониклась чем-то вроде благодарности. Тот это почувствовал и начал обращаться к ней с просьбами обо всяких любезностях – в основном, конечно, по мелочам. Алиса это понимала, но не особо сопротивлялась, памятуя, что Сизый Нос отнёсся к ней по-доброму.

То, что Сизый – наркоман, она поняла довольно быстро, но её это не шокировало. Это даже как-то вписывалось в образ ветерана, не вполне вернувшегося к мирной жизни. Забеспокоилась она, когда заподозрила, что он колется не чем-нибудь, а именно айсом, а свои анализы подтасовывает. Алиса сделала тест самостоятельно и убедилась, что её предположения верны. И не нашла лучшего выхода, нежели вызвать Сизого на откровенный разговор. Который закончился совсем не так, как она предполагала.

В тот вечер Джузеппе тоже вмазался. Не капитально, чисто для настроения, но всё-таки. Поэтому когда Алиса, смущённая и решительная, выложила ему всю правду, он даже не обделался, что при сильном волнении с ним случалось регулярно. Вместо этого он рассказал парочку фронтовых историй, посетовал на несостоявшуюся карьеру военврача и связанное с этим застревание в статусе человекообразного, напомнил лисе о её собственном несчастье и вине Института. А в конце концов предложил ей подумать, кто кому чего в такой ситуации должен и не стоит ли позаботиться прежде всего о себе. Например, о нетрадиционных методах лечения. И рассказал про Болотного Доктора.