Сказки Руси-Даждьбожьей Стороны

На краю поселения набрёл он на домик, что в землю врос, да окошками на улицу выходил. Ни хозяйства, ни пристроек у него не было. Жила там бабушка-задворенка. К ней-то и попросился на ночлег молодец. Согласилась она на то чтобы он остался. А он тут же принялся ей и воду таскать и дрова колоть, и по прочему хозяйству помощь оказывать. Притомился за целый день, а уж за вечер и подавно, но вечером и на реченьку сходил искупаться и меленку глянул, да заприметил, что возы с зерном у той меленки, в ряды стоят, своего череда ожидаючи. Возвратившись, домой к задворенке, он уж и спать направился, да не тут-то было. Хоть сама она и тоща была собой, а стол от яств мучных прям ломился. Неудобственно стало добру молодцу нос воротить от душевного к нему расположения. Сел за стол, да и давай уплетать за обе щёки, только чует он, что-то в хлебе не так. И то попробует и это, и с квасом и без. И новую сдобу и пирог, и снова хлебный каравай куском ломает. Ан нет. И бел, он, и мягок, и на ощупь приятен, а нет в нём хлебного духа. Стал он тот хлеб под лавку кидать, чтобы хозяйку не огорчать. Сделав вид что наелся отправился в сени на лавку, да и прикинулся что уставши уснул. А сам, приготовился, иголочку малую из сумки достал, и как сон подкрадываться начинал, так иголкой себя в ногу и тыкал. Сон как рукой сымало. Вот уж и петухи отпели, вот уж и поселение спать легло, а не спится молодцу, ждёт он чего-то. И как будто не обманула его чуйка человеческая. Звёзды на небе за тучки попрятались, луна и та казалось схоронилась, только слышит младшой брат старуха задворенка как будто ногами шаркает да и говорит с кем-то. Прислушался он, а сам шапку-то из сумочки походной достаёт. Да на головушку-то и надевает. Прильнул он к шёлочке да и то посмотрит, а то и уловит слово тихое. Ну а уж в доме у старушки такое деется, что и не всякий богатырь снести бы смог, а уж тот кто и духом слаб, так и с ума бы сбежал, разумом тронувшись…

– А ну, ка нечистики, ответ держите.

Старушка что при свете дня, казалась простой бабушкой-задворенкой, в темноте, при лучине единой, что комнатушку освещала мал мала, вдруг превратилась в ведьму колдунью, что кочергой тяжёлой, трёх духов охаживала, приговаривая.

Взмолился тут старший из нечистиков, что чаще всех про меж рогов получал от ведьмы:

– Хозяйка, все, что наказано было, выполнили, да только род человеческий волхвами многомудрыми охраняется. Потому и муку твою, не везде пущают. В тех-то городищах да поселениях, где чужой бог прижился, там мы и правим, а есть где ещё стариковских поконов держатся, там не получаться даждьбожью сторону беззубой сделать.

– Не хочу слышать таковского. Где черви, с требухи покойников собранные? Почему до сих пор, они не в зерне, да не в муке. Почему людишки ещё муку мою нашёптанную по землице своей не развозят?

Тут отвечает ей тот, что по младше был, да поувёртливей, что за более крупного укрывался, и так часто по рогам не получавший:

– Мы червей с праха-то понабрали и тебе доставили. Не могём мы супротив, человеческих оберегов пройти. В зерно-то мы и подсовывали и в муку-то мы подкладывали, а всё безтолку. Зерно как засыпать в меленку, так погляд вершат, что червяками понадкусано, то выкидывают без сожаления, а муку, что червями мертвячными перелопачена, тож не всяка хозяйка до печи доносит. Чует, что дело не чисто, так вот от твово поселения, только на три городища и расходится. Надоть что-то делать, а что энто уж ты хозяйка кумекай.

Ещё больше взвилась колдовка, со словами бранными, стала охаживать дальше нечистиков, потом притомившись только и сказывала, а младшой брат слушал, да на ус мотал:

– Надо людям, глаза отвести. Я ж без малого тридцать годочков здесь живу, Кощею нашему верой кривдой служу. Чужую веру хвалю, поклоны бью, да вас нечистиков сторожу. Отвечайте, почему до сих пор, глаза зеленым вином мужикам не залили в городищах иных? Женам их золотом да побрякушками душу не растравили? Почему у меня здесь всё получаться, а у вас горемычные и в близких и далёких поселениях не получаться?

Тут ей самый малой да вёрткий и отвечает, что совсем по шкуре, да по рогам, из-за вёрткости, да хитрости не получающий, да за более крупными прячущийся, проронил слова, что младшому брату совсем не по душе пришлись:

– Что же ты хозяюшка, на нас серчаешь? Мы уж и так где могли семена развеяли. Злоба людская прирастает, жадность, да гнев по Руси гуляет давно, а уж про жестокость, да уныние, про месть, да гордыню и подавно говорить, что ветер спрашивать. Все семь дорог заговоренных, всё что в душе человеческой выпестовано, от сюда разносим за каждым мешочком с твоей мукой следим помогаем добраться. Так что Кащей Кащеевич, нами дюже доволен должен быть. Только Марена смертушка тетушка твоя, нам при случае, просила тебе поведать, что вскорости герой должен появится, что и пути пройдёт и зерно с мукой твоей всё как есть изведёт.

– Это ж ты такое говоришь? Не родился ещё такой человечишка, а кабы родился, я бы его на одну ладонь посадила, другой бы прихлопнула, только мокренько бы и осталося. Где он тот человечишка?

Ведьма от волнения, даже перестала угрожать кочергой нечистикам.

– Да рядом, он рядом хозяйка, только сам он того не ведает, что в наши руки попал. Так что вот тебе три мешка с червяками мертвяковскими, из чрева твоих поселян выползших, сегодняшней ночкой. Недурные такие, как обычно у тебя в поселение, других и не водится. А нам пора. Меленка-то уже без нас застоялась, пора приниматься за работу многотрудную.

Ведьма, вытащив из-за печки маленькую меленку с железными жерновцами, поставила её на стол и выслушивая нечистиков, что-то раздумывала, а потом и сказала:

– Старого запаса из червяков вам нечистики, на три обоза хватит, а я сейчас перемелю, да по утру человечка к вам пришлю, там под колесом мельничьим его и прихватите.

Выслушал всё это младшой брат, да и стал думать, что бы такого придумать, чтобы и людям помочь, и себя и свой живот от расправы ведьмы да нечистиков избавить. Не снимая шапки невидимки, отправился он к меленке. Увидав там обозников с зерном спящих, стал он к ним подкрадываться. Подкрадываться да прислушиваться. И вот как распелись петухи первые, залез он на мельницу и от туда страшным голосом завопил:

– Слушайте люди добрые, это говорю вам я, дух этой мельницы. Нет больше моему терпежу силы. Поворачивайте вы свои обозы с зерном и ищите другого помола. Сегодня сгорит эта мельница, не чего вам зерно дымом от пожарища овевать.

Повскакали после таких слов мужики, и стали головы чесать да вихры рвать. Запрягли лошадёнок, да и отправились чуток подале от мельницы. А младшой брат, зайдя невидимым в мельницу, стал поливать всё её пространство маслицем из чашек светильниковых. Всё подготовил, да и ждёт пока нечистики явятся. А они вот уже тут как тут. Приняли образ человеческий, да и ходят по меленке говорят, удивляются:

– То-то нет работы? То от мужиков отбою не было, самый чистый помол у нас, а то как оглашенные все сорвались с места, и не подходят к мельнице?

Другой нечистик, обликом человеческим ему и отвечает:

– Чую, человеческую плоть, да видеть не могу её? С чего бы это?

А уж самый вёрткий, обшарив все углы мельницы, прибежал к двоим сотоварищам и говорит, быстро быстро:

– Тут везде маслице разлито, будь мы людишками уже давно бы упали.

– И только произнёс он это, как деревянной палкой по голове отхватил. Сник он как подкошенный, и не видел, как та же деревяшка прошлась по его дружкам. Ни кого видно не было, но все трое очнулись только тогда, когда руки и ноги их были крепко накрепко привязаны к мельничным жерновам. Перепугались нечистики, и давай на все лады выть, жизнь свою чёрную выпрашивая, про меж тем и выпытывая кто же смог их полонить.

Долго терпел расспросы, да посулы младшой брат, а потом скинул шапку невидимку, да и проговорил, как припечатал:

– Нет вам пощады, за содеянное. Огонь святой очистит место это. Наперёд скажите, все ли города да человеческие поселения заражены мукой той ведьмовской, о которой ночью вас чародейка змеюка пытала?

– А жизнь сохранишь?

– Руки ноги развяжешь?

– Послушай. Мы ведь тебе можем пригодится. Ну и что, что мы нечистики? Думаешь сгореть кому-то нравится? Ты только скажи, чего сердце твоё желает. Так мы зараз…

Самый маленький нечистик тихонько и жалобно хрюкнул.

Младшой брат задумался. Одному ему с ведьмой не потягаться, а с тремя-то помощниками, может и сладится. Но вот как им доверять. Нечисть, она и есть нечисть. Надуть может. Прочитав все тайные мысли на лице у человека, заговорил второй, более старший:

– Оно понятно что веры у тебя нам нет, но мы слово дадим, что греха не сотворим. Заметив колебания человека, стал гудет самый старший нечистик, кому власть принадлежала в этой троице:

– Так мы тебе с ведьмой поможем справится, ведь она нам как есть надоела. Все рога кочергой поотбила. И свои шкуры от огня спасём. Ведь по всему получается, что не остановишься и меленку и нас с нею. А поможешь, так и мы смогём… А своим мы скажем что ты нас связанными бросил, не стал казнить, милость проявив человекам присущую. Мол, обманули мы тебя всякими посулами, а ты и поверил. Ну, так как помощь примешь, али как?

Самый старший нечистик, на деле оказавшийся более мудрым чем другие, предложил младшому брату, то что ему требовалось. Помощь она и от чёрта примется, когда нужда под ноги кинется.

– Тогда поведайте мне нечистики, что за черви такие, и отчего всё это случается?

На вопрос доброго молодца стали связанные рассказывать, рассказывать да поведывать, как такое могло случится и отчего всё началось на земле русской. И оказалось, что Кащей Кащеевич, бог пекельного царства, задумал людей русских извести под корень. Для того и посланы были на землю лучшая колдунья его ученица да нечистики разных мастей да происхождений. Они собирали после смерти человеческой червяков могильных и приносили чаровнице. Та сушила их и молола на своей мельнице волшебной, а потом ночью обернувшись вихрем ветерком волшебным разносила ту муку в опары хлебные по домам поселения где она обосновалась. Был на этом месте раньше такой город с поселениями что не в сказке сказать, не пером описать, но остались только те кто добрыми да ленивыми были. Люди вкушая этот хлеб, становились как бы не в себе. Все что в душе человеческой было понамешено, всё стало проявляться, и стали уходить на все восемь частей света, люди, но присылать за мукой именно сюда, слава об этой муке по всей земле расползлась как зараза тихая. Здесь же кто остался, начал есть очень много, и каждую ночь, нечистики собирали урожай червяков, что из чрева человеческих исходили, да вновь колдунье приносили, как и в эту ночь. Она же перемалывая теперь уже рожденных людским чревом червяков отдавал помол чародейный на мельницу и во все поселения уходила ведьмина мука для хлеба.

Выслушивал всё это младшой брат и волосы его становились с проседью, а плечи наливались силою, ибо понимал, что кроме него беду неминучую, отогнать ни кто не в силах, ибо не поверит народ добрый, что через хлеб печёный может прийти беда неотвратная.

– Они как курицы, высиживают в чреве своём этих червей, а нам только и остаётся собирать их, да ведьме колдунье относить. Чем больше она намелет, да чем больше люди в поселение съедят, тем больше урожай по другим городам и посадам разойдётся. Закончив откровения старший из нечистиков, воззрился на молодца.

– Эх, спалить бы вас за такое. Но коли так уж вам на роду написано, то возьму вас в помощники.

Взяв слово нерушимое, молодец, развязал верёвки смоляные, и покинув мельницу зажегши несколько факелов, поджёг с разных сторон её. Пламя, взметнувшись к небесам, на короткий момент, осветив предутреннюю темень чистым светом. Очень скоро от мельницы не осталось даже головешек, по ту пору люди с зерном подались искать другие мельницы. Прекратила своё дурное дело та, что должна была добро и свет нести. Покончив с мельницей направился младшой брат не скрываясь в поселение, завалил избушку брёвнами, прежде убедившись, что старушка-задворенка, вновь не ведьма колдунья, Кощеева ученица, а принявшая смиренный вид бабка уставшая от ночных дел своих злобных. Оставив караулить нечистиков старую чаровницу, направился в центр поселения молодец и собрав набатом людей вокруг себя, рассказал им всю правду. Правду рассказав всё открыл не утаивая. Добрые в том поселении люди жили, стали они судить да рядить, что делать. Да не завершивши спорить да решать по домам разошлись, на утренние пироги позарившись. Принял на себя бремя младшой брат и поджегши дом бабки-задворенки, принялся ждать когда огонь возьмёт своё. И невдомёк ему было глянуть как через кошачий лаз, тень чёрная метнулась в последний момент смертушку почуяв, решилась судьбы приговорённой избегнув. Не видел он и как чёрным ветром взметнулось облачко отлетая по небу синему, принял он его за дым, что от избы спалённой огнём очищающим, отлетал в разны стороны. Не слышал он слов: «Мы ещё поквитаемся!», но сердечко после слов этих ёкнуло, и понял он тогда что всё только начинается, и не закончится пока путь его не будет завершён. Освободив от обещаний нечистиков отпустил их и слово с них взял, если где встретятся, чтобы боле не пытались ему противится, а сразу в услужение шли, а не то будет как должно было бы произойти. Усмирились нечистики, смотрят на молодца и кивают, понимая, что не справится им с человеком, что саму ученицу Кащея победил. Взвились они от греха подальше, да своим отходом последние головёшки на месте избы затушили. Только чёрно пятно и осталось на память для поселения. После пожарища молодец, пошёл искупнутся на речку быструю, да и как обычно рушником утиравшись стал смотреть как сохнет на глазах вещь волшебная. Только не поверил он сперва своим глазам, глядючи на рисунок, что поблек на половину, будто вышаркал кто его. Вот тогда он и понял, что вот оно его начало пути, и скоро очень скоро добудет он свои молодильные яблочки для больных родителей стареньких.

Расчесав свои волосы гребнем волшебным даренным, силушку почуяв вернувшуюся, отправился он из того поселения, где люди выходя вслед ему, от еды впервые оторвавшись, махали и вытирали слёзы, понимая, что спас он их от беды лютой неминучей.

Жадность

сама себе покою не дает

Скоро сказка сказывается да не скоро дорожка кончается, шёл младшой брат из города в город, из посада в посад, из поселения к поселению, и везде где мог про волшебную муку ведал. Где то слушали, а где-то и смеялись, где-то даже злобно порыкивали, ну а где-то как на пусто место смотрели да по своим делам проходили. Но не сдавался молодец, и вновь путь дорожка шла его дальше. И дошла она до одного леса. Леса дальнего, да тёмного. Шел он шел, по тропиночке, вдруг видит охотник примотан к сосне на поживу гнусу лесному верёвками крепкими. Будто на расправу дикому зверю оставленный. А вокруг него видимо невидимо зверей набито и больших и малых. Все они возле него кучами лежат, воздух лесной портят. Прижал наш молодец шапку невидимку к носу, да по тем кучам и подошёл к привязанному. Тот глаза приоткрыл, да ртом пытается что-то сказать, помолвить. Сжалился над беднягой молодец, да и напоил его из склянки малой, родниковой водой. Ожил охотник, губы рваные да кровью обмазанные, начал двигать. Вновь дал воды ему младшой брат, да попытался верёвки связывающие узника разорвать. Не дались они ему ни с первого раза, ни с последующих.

– Не старайся добрый человек меня освободить. – вдруг проговорил привязанный охотник.

– То мне наказание от лесного хозяина за жадность мою лютую. Не с того надо начинать как я здесь оказался, а с того как я докатился, что честь охотничью утратил, да душу свою алчностью поразил, проклял во весь свой век.

Младшой брат убрав склянку с водой родниковой и отойдя от узника лесного хозяина приготовился выслушать несчастного.

– Началось всё это лета три назад. К нам в посад прибыли люди пришлые. И пришла с ними дева красоты дивной. Полюбилась она мне, да так, что женой её взял, в дом свой ввёл. Я был лучший охотник и добытчик зверя разного. Все премудрости промысла мне были ведомы. И стала моя подружия верная, хозяйство вести, а я вновь в лес ходить да зверя домой приносить. Каждый раз всё больше и больше, просила она добывать зверя пушного. Хозяйство справно вела, да и себя не обижала, как княжна в мехах дорогих ходила, да продукты не наши, но что купцы заезжие привозили, покупала. Скоро стала она только ту муку покупать, что привозилась издалече, не жалея на то никаких шкур дорогих. Хлеб пекла такой, что ел я его и казалось мне, будто хлебом этим сами боги не погнушались бы. И стал я замечать, что проснулось во мне ярость животная. Сам уже без понукания жены стал бить животных без меры. Ведь у охотников как? Надо взять столько, чтобы на расплод осталось, природу без зазрения губить непотребно, но забыл я заповеди дедовские. Стал обуянным. Жадность моя не знала порога. Так и вышло, что пяток дней назад, отправился я вновь в лес, за добычей. А её нет, как нет. Как будто вымер лес, будто нет мне больше пропитания в нём. День пробродил, голодный без добычи, спать улёгся вот под этой сосной, а ночью как звезда охотская засветилась, будто кто поднял меня, разбудивши. Смотрю я и глазам своим не верую. На меня зверь валит, да такой шальной, что бери хоть голыми руками. Вот и стал я разбойничать, без разбору бил, без промаха, да без жалости бил, да без меры человеческой, что предками завещана была мне разумом тронувшемуся. Бил пока стрелы не кончились. Бил, пока рогатина не сломалась, бил, пока нож не притупился, а я весь в крови звериной не выкупался. Вот тогда-то и настала расплата жестокая. Очнулся я от кровавой жатвы, а предо мной стоит великан, стоит и гневно так гремит своим голосом:

– Я зверей из огня спасал, а ты их кучу набил, да успокоится, ни как не можешь? Ты почто зверьё стал губить без меры? Али все приметы лесные позабыл в алчности утопившись? Они не просто бежали, у них дом горел, соседний лес полыхал, а ты их и стрелой, и рогатиной и ножом? Что скажешь на лютость свою?

– Мне бы смолчать, да признать вину, да жадность алчная, во мне бурлила, и разум застив, вежество забыв, нагрубил я лесному хозяину. Вот и наказал он меня. Да я разумею теперь, что милость он для меня сотворил, иначе совсем мне конец как человеку. Так что брось ты меня добрый молодец. Пускай Боги мою судьбу решают, нет мне оправдания за то что сотворил от жадности да скудоумия, польстившись на добычу, что не моей была.

Задумался младшой брат, да и чтобы поддержать разговор, только спросил:

– А каким Богам в вашей стороне молятся?

– Да Зеване охотнице, и супругу её Святобору, повелителю леших. Нет мне ни прощения ни пощады. Сам знаю, всё и всяк покон охотский, что мог своей алчностью порушил. Поделом мне горемычному.

– Так то так, да не этак. У страха глаза велики, да ничего не видят. Оставили ведь тебя в живых поди не даром. Что же ты думаешь, что один ржой жадности поражён? Ан нет мил человек.

И тут рука молодца будто невзначай опустилась к суме и казалось что рушник сам по себе к нему в руки ткнувшись замер. Понял молодец, что не спроста это всё и если правильно растолковал он эту встречу, то тот кто пряжей путь отмеряет, хочет от них двоих чего-то, что только высшим доступно в понимании.

– Дай-ка охотничек лицо твоё оботру, от кровушки позапёкшейся, глядишь и тебе полегче и мне кака мысль опосля придёт, как лицо твоё разгляжу не под маской коростой застывшей.

Вынув рушник, не погнушавшись, молодец, протёр лицо охотнику, да так будто чистой родниковой водой обдал, всё сошло вмиг, и чистой кожей незапятнанной заиграло простое и честное лицо. В мгновение ока спали верёвки с той сосны, и тело наказанное рухнуло прямо в руки младшого брата. Изменилось тут вокруг всё. Кучи зверья битого исчезли будто и не было их, воздух свежестью повеял лесной, птицы петь стали, а сквозь лесные сплетения солнышка лучи проникли, да двоих обогрели, да приветили.

Отошли они оба от страшного места расправы, и лицо охотника всё покрытое теперь сеточками морщин, выражало глубокую тоску и сокрушение. Понял он всё, и без всяких пустых слов и обещаний вряд ли бы смог теперь поднять руку на живое лесное творение.

Выйдя на опушку и опустившись возле лесного ключа, напились они вволю и поведал младшой брат свою историю без утайки. Внимательно слушал его охотник, веточкой по ноге своей возя казалось бы письмена выписывая, а потом сказал:

– Братом ты мне стал названным, за доброту твою вряд ли когда отплачу, ибо долг этот не оплатный. Ты ведь не только мне тело спас, как тем убогим и скудоумным, ты мне душу от скверны помог отскрести, а за это ни какими дарами не отдаришься. Пойду я по свету, и твою историю буду рассказывать, и свою прихвачу в придачу. Быть мне каликой перехожим. Много понял пока на сосёночке той висел, ещё больше осознал, да и решение принял, тебе благодаря, брат мой названный. Так что по утру, как солнышко взойдёт, пойдём мы, да пойдем дорогами разными, но судьба может и сведет где на перекрёстке.

А теперь давай спать ложится. Утро вечера завсегда мудренее было. Улеглись они на мягкой травушке, птицы соловьи им песни пели, звёзды ночные светили, и каждому своя дума да мечта в голову шла. В голову шла, за собой покой да сон вела.

Утром братья названые в путь дороженьку подсобрались, да каждый своим путём и отправился. Только не мог младшой без умывания, вот и отправился он на перёд к тому ключику лесному, и воды запастись и лицо от сна охолонить. Только сделал он как заведено у людей, да чудесный рушник достал, глядь, а рисунка-то почти и нет, понял, он что вскорости совсем не потеряно времячко его. Свершится всё по писанному, да Богиней предсказанному. Ещё раз помянув добрым словом Мохового, что дороженьку правильную указал, весело устремился вперёд. А дорожка лесная вывела его на прямоезжую, да прямо хоженую дорогу, что вела в два селеньица. В селеньица, да не последние, но совсем чудные, да особенные.

Для лежебоки

каждый день – Праздность

Вошёл младшой брат в первую деревеньку и видит, мужики чудят кто во что горазд. Ни детей, ни женщин не видно, а они знай себе, вдосталь смелую вытворяют всякие вольности. Кто в небе о крыльях парит, да сверху песни кричит, кто на балалайке вдоль улицы вприсядку скачет, кто рубахой машет. Одним словом не делом но праздностью день коротают. И все дома у них как игрушки, и делать ни чего им не надобно, ибо дрова сами колются, вода сама в вёдрах носится, телеге без лошадей сами с покосов идут, пироги из печи на стол сами метут. Не жизнь, а сказка. Вот идёт молодец, да приглядываться, а кругом шум да веселие. Вдруг всё смолкло. Глядь посередь поселеньица, женщина в платочке объявилась, и скромненько так к дому празднично убранному подходит. Подходит осторожненько, клонится низёхонько, а на крыльце её уже поджидают. Поджидают грозно брови смыкают:

– Чего тебе надобно, чего пришла? Грозно так вопрошают её.

– Ой, старшой, пришла я к тебе с бедой- отвечает она. И продолжая платочек теребить, скороговоркой говорить:

– И то и это, и лето спето. Вот у нас вновь камешек зелёненький объявился, значит, наше время пришло к чаше обратиться.

Женщина чуток осмелев взглянула большаку в глаза с надеждой, тот прикинув что-то, решил что отповедь не помешает, и потому начал с обычного:

– Ну, ты меру знай, желанье конечно загадай, да ведь помнишь сама, по уговору, да по суровому приговору, только одно желание можете попросить у чаши волшебной. А если снимется заклятье, то и вам и нам не видать боле чудес, а будет одно проклятье, но уже на всех.

Женщина оградила себя жестом защиты да и с поклоном ответила:

– Знамо дело большак, все сбудется, коли рассудится. Просьба малая, живём в чёрном теле, нет ни помощи ни роздыху, так хоть посуху пока дождик не ударил, собрать урожая, деток кормить, да самим выходить, да скотинку не сгубить.

Ей же в ответ уже из-за дверей, грозно да так, что вся улица услышала рык могучий:

– То, то, хоть и кто старое помянет – тому глаз вон, а кто забудет – тому оба. Вы над нами потешались, время и черёд наш пришёл. На те чашу, мечи камень, да и убирайся по добру по здорову, у меня корова вот тот час доится должна, пора отведать свежего молока.

Выйдя и вынеся женщине чашу простую, большак сдёрнул с неё платок узорчатый, и пред наблюдающим не подалёку молодцем предстала обычная чашка не глубока, что твоё блюдце, но с голубой каёмочкой. Бросила туда камешек зелёненький да блестященький, женщина, пробормотала желание, да и поклонившись отправилась восвояси, платочек всё свой теребя. Не выдержал молодец да и стал к большаку с расспросами приставать. Что да как, да почему, да как такое случилось, и по чьему приговору, да уговору, и не мала ли чашка, да велика ли цена камешка.

– То, то я и смотрю, что не здешний ты, мил человек. Зайди в дом, там и поговорим, и молока попьём и пирогов поедим, да и всё сам расскажешь, да и меня послушаешь. Оно так и время скоротается. А то скука у нас тут, нет развлеченья, для духа отдохновения. Пройдя в дом большака молодец, смотрел на всё во все глаза да только поражался, как же всё здесь по волшебному велению делалось. Большак смотрел на молодца да улыбался в бороду. Отпочивав путника, стал он слушать его рассказ о путешествиях да случаях в пути дорожке происходящих. О том как люди живут, да чем свет белый красен. Незаметно и вечер подошёл и звёзды засветились, а молодец всё рассказывает, да в красках и с присказками. Раззадорил он большака на откровения, тот и принялся промеж дела тоже сказывать. И выходило по его рассказу, что жили они ранешно так же как все. Мужики в лесу, да на речке промышляли, землю пахали, да мёд брали. Бабы в дому да со скотиной управлялись. Но дошли как-то до них купцы переезжие, да и привезли в их селение ещё не раздельное, муку чудную, у них всё на неё и выменяли. Бабы от радости, что хлеб из такой муки, ярым да сладким получается, только из него готовить стали. Всех потчевали, да и сами пристрастились его кушать. Только неладное не скоро заметили. Стали сварливыми они без меры, и куском хлеба попрекать стали больше меры, и то им стало не так, и это не этак. Стали мужиков прижимать так, что многие стали семьи свои кидать да в леса уходить. Совсем житья не стало. Как утро то скандал, то драка, ни чем баб унять не было. Заезжать мужиков стали в усмерть. Тут и случись одному калеке перехожему к ним забрести. Не дали бабы ему ни куска хлеба, ни плошку воды. А мужики из жалости поделились с ним последним квасом, да куском рыбы. На утро чудной старик собрал в селении всех мужиков и вытащил из сумы перемётной чашку с голубой каёмкой и произнёс: