Вести с полей

– Ну, – нетерпеливо подтолкнул его в локоть Валентин Савостьянов. – К чему гнёшь? Мы против тебя не имеем ничего. Нормальный мужик. Злой – да. Жадный – есть такое. А кто тут добрый у нас? И что жадный – твоё дело. Тебе жить. Нам своего хватает.

– Мужик ты нормальный, – подумав, сказал Олежка Николаев. – Ты вот возьми, да задружи с нами всеми. Не бычься, да не живи бирюком. Мы вон, глянь,  дружно ведь всей братвой живём. И маемся вместе на солонцах да суглинках, и отдыхаем гурьбой. Так легче с тоски не подохнуть. Ничего ж нет кругом. Ни кино тебе тут, в библиотеке десять книжек от силы, спортплощадку директор снёс, сам знаешь. Новый дом там поставил для экономистов своих Костомаровых. Школа хреновая, в больнице один врач на все болячки. Нам тут всем по тридцать четыре-тридцать шесть лет в основном. Тут и клуб не помешал бы с танцами и заезжими артистами. Нету ж ничего. Только самим остаётся в кучу сбиться и держаться вместе. Навкалываешься этим трудом мартышкиным, а потом отдыхаешь с друзьями. Психологическое оздоровление идёт.

– Берёте в дружбаны? – опустив глаза чётко выговорил Кравчук  Анатолий.

– Да забито! Какой разговор! – Валя Савостьянов первый руку ему дал. Потом Олежка и Артемьев  Игорёк. – Чалый Серёга, наш главарь общепризнанный, только рад будет. И сосед его – Петька Стаценко, хороший мужичок, тоже за тебя будет. Ну, а раз Чалый не против, то и все остальные примут. Вливайся!

Они крепко пожали друг другу руки по очереди. Установили дружеский союз.

– Кстати, насчёт Серёги Чалого, – Олежка Николаев вспомнил неожиданно, хотя все уже о том недоразумении насчет Кравчука и жены Олежкиной почти не помнили. – Пошли  к нему. Спросим, чего он такого в натуре видел. Москвич твой, Толян. Тебя с Ольгой.

  И они двинулись вразвалку, трезвые почти, в другой конец МТС, к кузне. Там Чалый правил основу под навесное оборудование Лазареву Генахе, которого поколотил за тупую и наглую кражу основы с Серёгиного трактора по пьянке.

– Москвич я видел точно, – вытирая руки ветошью, сказал Чалый уверенно .-Желтый. Как кравчуковский. Катался он кругом посёлка – тоже факт. Насчёт людей – мог прибрехнуть. Очень большая вероятность. Рядом с тобой, Толян, кто живет? Если от моего дома смотреть, то за твоим домом?

– Кирюха Мостовой с бабой. С Валюхой. Мостовой в те дни в больничке валялся с воспалением лёгких.

– Во! – хлопнул его по плечу Серёга Чалый. – А Валюха здоровая была. Дома сидела. В её библиотеке пол провалился. Доски прогнили. Витька-плотник ремонтировал. У кого и где ещё есть желтый москвич?

– В «Альбатросе» только. У главного агронома Алипова, – почему-то удивленно сказал Валя Савостьянов. – Я ж раз пятнадцать комбикорм завозил свиньям его прямо в двор. К свинарнику. «Москвич» – один к одному как твой, Толян. Шо ж это, выходит? Он, выходит, до Вальки мотался тогда, пока Кирюхе задницу в больничке Игнатов дырявил и таблетками морил. И увёз он её потом к себе в «Альбатрос» У них же там домик специальный для отдыха срубили рядом с банькой.

– Кирюхе только пока не надо эту гадость в уши лить. – Чалый Серёга закурил и ярко высказался примерно трёхэтажным тяжелым матюгом. – Сперва пусть поправится. Разберёмся потом.

– Вот  сука же какая Алипов, а! – плюнул размашисто Олежка Николаев.

– Валька – сука! Это точняк! – Валя Савостьянов хмыкнул зло. – Алипов что? Его дело нормальное, мужицкое – догонять и просить. А давать-не давать, это Валюхина  воля. Вот она – сука и есть. Тьфу, падаль! Библиотекарем работает. Культуре обучена.

– Культура да совесть – разные штуки, – Чалый повернул голову на шаги справа. К ним шла Огородникова из  отдела кадров.

– Это! – начала она, не здороваясь.– Через пятнадцать минут общее собрание в конторе. В ленинской комнате. Директор приказал всех обойти. Вы последние. Так что, бегом. По третьему кварталу отчёт будет.

– А после отчета пьянка и танцы! – засмеялся Игорёк Артемьев. Он тоже хоть три дня, да поработал же на благо совхоза. А потому на собрание шел как все, не пряча глаз.

Директор Григорий Ильич Данилкин, бывший инструктор орготдела обкома Кустанайского, который досиживал ссылку в совхозе ради пересадки в кресло заведующего отделом, говорил долго и красиво. От речи его разило увесистой коммунистической правдой как от конторской буфетчицы несло три дня сладкими, приторными пирожными, украденными и сожранными под видом списанных по причине  протухания крема.

– Всем понятно, что мы в области выходим по сдаче на третье место после «Альбатроса» и  «Семёновского»? – выкрикнул он в массу трудящихся.

А то!!! – заорал один Игорёк Артемьев, а остальные привычно поаплодировали минуту.

– Поздравляю всех! И агрономов первыми! – директор перестал хлопать в ладоши и спросил у всех, оглядывая ленинскую комнату. – А где агрономы- то? Панарин тут, ага. А Стаценко Петр Степанович где у нас? У него ж сегодня тоже как бы праздник. Хлеба сдали два плана почти. Где Пётр?

– Его, считай, пять дней не видели. В поле тоже. В конторе и на МТС не было его, – сказал экономист-счетовод Костомаров. – Говорили, что вроде в город уехал. Приём к секретарю обкома пробивать. По вопросам агротехники

– Ну, это бы я знал, – директор Данилкин мельком глянул в окно. – Чалый, ты сосед его. Видел Петра?

– Я ж как раз пять дней с клеток не уходил. Пахал я, – Серёга Чалый задумался. – Нет, вернулся я, а у него дверь прикрыта и следов во дворе нет. Как вроде и не выходил он на улицу. Может, заболел? Узнать надо.

– Панарин, сгоняй к нему и сюда доставь. Пить стали все – жуть! С постели неделями не встают. Пьют прямо лёжа. Пузырь всегда в руке. Мигом мне его сюда!

Вернулся Панарин быстро. Он был белый как простыня. Зрачки широкие и губы дрожали как у эпилептика после приступа.

– Он! Он! Это! Бляха! – и Панарин зарыдал так громко и исступленно, что кто-то полил его водой из графина и влил прямо в горло воды холодной почти стакан.

– Что? – стали кричать все.

Он зарезанный лежит! Нож у него в горле. На кровати лежит. Крови – подушка красная и простынь. И запах жуткий. Давно лежит, видно.

– Все бегом туда! – приказал Чалый. Через минуту в конторе уже никого кроме директора не было.

Данилкин Григорий Ильич сел за стол рядом с бюстом Ленина, оперся на локти и поместил в ладони подбородок.

-Ты чего не побежал, Костомаров? Ну-ка давай, не чешись! Бегом! И ближе к кровати стой.

Костомаров скривился и пошел на улицу.

– Ну, вроде началось, – сказал директор то ли сам себе, то ли бюсту Владимира Ильича. – Вроде стронулось.

Октябрь за окном таскал по двору листья и тонкие ветки березовые вместе с северо-западным ветром. Птиц ветер сдувал тоже и они летели боком по ветру, думая, наверное, что летят прямо. А может и не думали они ничего. Просто несло их по ветру, а куда несло – ни птицы не знали, ни листья, кувыркающиеся над землёй, да и сам ветер о каких-то там птицах и думать  не думал, и знать не знал.

                    Глава третья

Труп главного агронома Стаценко Петра очень основательно подпортился теплом от общей стены с соседом. Серёга Чалый печку так выложил, что все семь колодцев обогревающих разместились внутри общей стенки. Сам он пять дней пахал солонец на клетках скошенных, а жена Ирина с утра прохладного октябрьского растапливала печь, детей кормила и отправляла в школу. Ленку в третий класс. Славку – в первый. И шла на ток зерно принимать. Косили и возили чуть ли не до самой зимы. Огромные поля, дожди, жалкое подобие расквашенных дорог уборку пораньше закончить не давали. Сама она, да и Серёга тоже, к соседу ходили очень редко. Не было того общего, что роднит почти всех без разбора. Ирина вообще спиртное не пила, муж мало употреблял. Наверное, меньше всех в совхозе. А агроном закладывал за ворот в последние пять лет так отчаянно, что и дружбанов завёл не просыхающих. Им было всегда о чём поговорить, куда сходить и чему порадоваться. Но целых пять дней  все они так же, не сбиваясь с графика, «керосинили» без него и весь пьяный отряд «не заметил потери бойца». Что было очень не понятно пока только одному Чалому Серёге.

Комната, где лежал бывший человек с ножом, воткнутым по рукоятку в горло левее кадыка, забита была до последнего квадратного сантиметра. Все дышали через рукав даже при открытой двери. Смотрели тупо на несуществующего больше Петра Стаценко. Кто прямо в упор, кто через плечи передних, кто поднимал за пояс соседа, давал несколько секунд поглядеть на почерневший труп,  а потом сосед и его поднимал. Чалый стоял возле кровати. Долго глядел на мертвеца, потом повернулся ко всем и сказал угрюмо:

– Вы, черти, которые постоянно с Петькой квасили, здесь? А, вижу четверых.

Где пили? У него?

– Так нет как раз, – хмуро ответил один.

– Не-е, – протянули в один голос трое.

– Последние дни сами его потеряли. Думали в город уехал. Он часто ездил же, – один из четверых пробился поближе к Чалому Сергею. – Вот Димка Свириденко, слышал я, похмеляться к нему собирался пойти. Как раз, это самое. Ну, вроде, прямо-таки пять дней тому и собирался. Но тут нет его. Он ещё позавчера на машдворе споткнулся об железку и упал на перевернутую борону. Руку и бок штырями почти насквозь пробил. Сейчас в больничке у Ипатова заживляется.

– Эй, участкового пропустите! – крикнули сзади.

Лёня Жуков, совхозный участковый, младший лейтенант, снял фуражку, руки вытянул вперед и фуражкой быстро проложил себе путь к трупу. Надел шерстяную перчатку и  взялся за рукоятку ножа.

– Кухонный, – сказал он себе и рука его напряглась.

– Ты, Лёня, только выдергивать не вздумай! – Чалый аккуратно оттащил участкового за рукав подальше от мёртвого Петра Стаценко. – Ты сделай описание, акт составь, свидетелей вон сколько. Зафиксируй смерть насильственную. А директор уже наверняка из области группу  МВД вызвал. И скорую помощь. Чтобы всё как положено было.

– Ну, это он по пьяне и сам мог себе нож вогнать, – участковый закурил, достал бумагу из планшета, расстелил её на подоконнике и стал писать химическим карандашом, смачивая его слюной. – На хрена такая жизнь ему? Дела агрономские не идут. Сдохли совсем. Баба уехала лет пять назад? Да, пять лет уже. В Свердловск. Домой. Утомилась она тут. Детей, опять же, не нажили. Ей и стало невмоготу на бензозаправке вкалывать за копейки. Да и он пил как савраска воду – вёдрами. Э-эх!

-Ты давай, Лёня, пиши. Не городи следователя из себя. Сам он себе нож воткнул, – Чалый Серёга тоже закурил и стал внимательно разглядывать нож. – У Петра в доме три ножика было. Я-то знаю. Колбасу иногда резали под закусь. Бывало, хоть и редко. Валентина, эй, ты там ближе к столу. Ящик выдвинь. Там ножи. Один с синей ручкой пластмассовой. Он побольше. Два других узкие и короткие. Лежат они?

– Вот, – Валентина подняла ножи над головой.

– Не его это нож, Лёня, – Чалый затоптал на полу папиросу и пошел во двор. За ним, сморкаясь и кашляя от дурного запаха, и остальные двинулись. – А вот  чей – хрен дотумкаешь.

Часа через три приехали двое из Кустаная на милицейском  ГаЗ-69 с брезентовой крышей. Капитан Малович и старлей Тихонов. Они почти всегда и приезжали на всякие ЧП, которых в совхозе имени Корчагина за год меньше десятка никогда не было. Все уже разошлись. Остались директор Данилкин, экономист Костомаров, участковый Лёня, парторг Алпатов Виктор, ещё задержались профорг Тулеген Копанов из местных, кустанайских, да Чалый. Сосед же. Потому следователи его и оставили. Серёга им рассказал, что он как раз в эти дни пахал за сорок километров отсюда. Но следователи  на этот факт не отреагировали никак.

– Разберемся, – похлопал его по плечу один из них, Тихонов. И улыбнулся. Очень доброй, кстати, улыбкой.

– Нам тут, похоже не на один день работы, – отвёл капитан Малович директора в сторонку.– Будем приезжать регулярно. А по два дня у вас намереваемся жить. Потом – в город. Местечко для ночёвки найдёте?

– Какой вопрос?– дружески приобнял  милиционера Данилкин Григорий Ильич, директор. – У меня и будете жить. Дом – пять комнат. Живем в одной комнате с супругой. Остальные – ваши. Хоть весь отдел сюда привозите.

– Подождите нас, не уходите, – следователи пошли в дом и минут тридцать там пробыли. Что можно было искать у мёртвого человека целых полчаса – никто из оставшихся во дворе не догадывался. Ждали сначала молча. Потом парторг  Алпатов Виктор, москвич в прошлом, первым додумался до мысли, самой нужной сейчас.

– Хоронить совхоз будет. Родственников нет у него тут. А жену из Свердловска  не вытащишь. Да и денег она не даст. Бросила же его насовсем. Чужой он ей уж пять лет. За государственный счёт похороним. Агроном-то он в принципе нормальный был.

– Ну, да, – кивнул директор. – Ты давай, распорядись, чтоб всё тут налажено было с похоронами.

– Сделаем, – Алпатов поковырял носком ботинка уже не мокрую почти грязь. – Хоронить-не рожать. Всё полегче. И ушел, но на ходу успел добавить, что вернётся через часок.

Вышли следователи.

– Нам всё ясно в принципе, – вдохнув свежего воздуха, потянулся Малович. – Сейчас только обойдём соседние дома, свидетелей поищем, опросим. Но помощь ваша потребуется, конечно. Идите в контору и ждите нас. Будем составлять примерный список подозреваемых. И они надели фуражки.

– Ну, да. Ждём, – директор Данилкин достал носовой платок, вытер серое лицо и руки, вроде как счищал с себя трупный запах. –  А ты, Чалый, свободен. Дождись скорую. Она ж никогда не торопится. Но приедет. Жди. Пусть зафиксируют и справку тебе отдадут. А потом будешь  парторгу помогать с похоронами, да поминками в столовой нашей. Он скоро.

И все ушли. Серёга Чалый сел на бревно посреди двора, закурил и вдруг почувствовал, что как-то не по себе ему. Вдумался поглубже и неожиданно для себя уловил тонкий и едкий холодок внутри. В душе, наверное.

– Не сейчас так завтра следователи будут знать точно, что я тащил его бесчувственного в дом ночью. Стало быть, и видел его последним. – Серёга бросил папиросу, закурил новую,– а это значит…Это значит, что трындец моей спокойной, а, может, и вольной жизни.

Он зашел в дом, сел напротив убитого Стаценко Петра и задумался, глядя на торчавший из его горла нож. Скоро пройдут похороны и поминки. А после них начнётся всё, что может его невинную, хоть и не самую счастливую жизнь, или в кошмар превратить, или вообще в ад. В чём, собственно, Чалый Сергей не видел никакой разницы.

***

Вот в этом месте хочу объясниться с читателями. Я пишу не детектив. Я описываю время, когда после государственного и партийного призыва молодёжи советской к освоению земель, на которых никогда ничего не росло кроме ковыля и неприхотливого перекати-поля, прошло десять лет и более. В 1957 году в кустанайскую область в длинных эшелонах с теплушками приехали десятки тысяч самых разнообразных людей. Из России, Украины и Белоруссии в основном. Были среди них, конечно, души чистые, искренние. Они и вправду мечтали сделать страну огромную нашу самой богатой, мощной, первой в мире по всем статьям. Но в неохватную эту массу человеческую вклинились разными способами и отсидевшие уголовники, и беглецы от разных проблем и врагов, жен и мужей. Карьеристы просочились всевозможные, видевшие в целинной эпопее трамплин свой для взлёта в начальственные кресла. Просто неприкаянных и бездомных, мечтающих о своём домике и постоянной зарплате – тоже судьба зашвырнула на целину.

И рассказывать я продолжу в основном об их жизни, судьбах и тяжком, но почти уже бесплодном лет через пять труде. А милицейская работа и закономерный отлов преступника, да всякие попутные преступления и несчастные случаи пойдут своим чередом, но останутся на втором плане. Детективов сейчас много написано. Их и прочтёте, если очень потянет.

***

Следователи прогулялись по совхозу, всех, кого встречали, расспрашивали и кое-что записывали. Ближайших соседей  мучили  вопросами подольше, поскольку почти все они тем поздним вечером пять дней назад  торчали на улице. Кто курил, кто дрова рубил, а некоторые  деревянными зимними лопатами грязь сталкивали от проходов в дома к заборам. Поболтали с ними капитан Малович и старлей  Тихонов, да в контору пошли. Совещаться и назначать предполагаемых преступников. И вот что получилось, если временно принять на веру свидетельские версии. Первым в списке возможных убийц обозначился Чалый Сергей. Его, растаскивающего по домам вусмерть упитых агронома и Игорька Артемьева, отчетливо запомнили сразу пятеро соседей с разных сторон и трое с другой стороны улицы. Затем в список внесли самого Артемьева Игорька, который бился с Петром Стаценко. Он мог очухаться малость после того как обогрелся в натопленной Чалым комнате, садануть стакан самогона, взять нож и ночью добить насовсем «врага» спящего. Потом в черный список занесли механизатора Свириденко, упавшего на перевернутую борону специально, чтобы в больничке доктор Игнатов подтвердил наличие травм. Но убили Стаценко пять дней назад, а Свириденко травмировался позавчера. Не сшурупил сразу сделать алиби, поскольку пили они так крепко в одной с агрономом компании, что нужная спасительная мысль могла проясниться только на более-менее трезвую голову. За ним, используя воспоминания соседей, записали Толяна Кравчука, драчуна и, к несчастью, передовика-тракториста. Он и дрался с агрономом не раз, он громко на улице кричал и тряс его за грудки. Убить клялся, если Петро не прекратит как агроном издеваться над землёй. Если не отменит отвальную пахоту на бедной плодородными элементами земле, потому как ветры этот мизер полезных веществ вышибают из глубоких борозд до полного исчезновения.

– Орал-то он правильно, по делу, – заключил капитан Малович. – Земля у вас тут – как нищая бабка возле входа на городской базар. Нету в вашей земле питания для пшеницы. Соль одна да суглинок. Но чтоб за это убивать агронома! Он что ли такую землю тут расстелил? Нет, не он. Но на заметку Кравчука берём.

– Ещё надо записать врача нашего. Игнатова,– директор Данилкин в упор посмотрел на старлея Тихонова, щелкнул пальцами и повернулся к профоргу Копанову Тулегену: – Помнишь как он в посевную прямо на собрании совхозном агроному заявил, что, как врач, он бы такого специалиста, который своей жуткой технологией заставляет рабочих на полях болеть радикулитами и гробить внутренние органы, отравил бы нахрен цианистым калием? Вроде бы сильно злой на него был, что с полей, правда, много больных к нему приходило. Но убивать за это насмерть? Тёмная личность, врач наш. Ещё тот змей!

– Реальной угрозы тут не просматривается, но запишем для порядка, – Малович поднялся, пожал всем руки, надел фуражку и позвал старлея. – Пойдём, заберём главного на этот момент подозреваемого. Пусть посидит пока в КПЗ, а мы за недельку выжмем его как рубашку постиранную.

Они пошли к Серёге Чалому. Забирать в КПЗ. Данилкин глядел в окно. Профорг Копанов рисовал на листке каких-то зверей, а счетовод Костомаров Сергей и жена его, главный экономист Нина Захарова просто смотрели на свои столы, заваленные бумагами. Печально глядели, без выражения в глазах. Будто горе общественное отняло у них всё, кроме боли от утраты хорошего человека и специалиста.

– А!– сказал Чалый Сергей, обернувшись на шаги следователей. – Если я правильно понял…

– Правильно, – издали уточнил капитан Малович. – Собирайся. Жене пойди скажи, что пока на неделю уезжаешь. А там посмотрим. Брать с собой кроме паспорта не надо ничего.

– Ну да, – ухмыльнулся Серёга. – Баланда ваша.

Через пятнадцать минут они уже выбрались на асфальт с изуродованной дождями, тракторами и грузовиками просёлки, и без единого слова, на хорошей скорости за два часа долетели до областного управления внутренних дел.

– Давай, отдыхай сегодня. В камере твоей никого. Спи. Думай. Говорить завтра начнём, – Тихонов крикнул конвойного, который повёл Чалого в подвал и большим ключом открыл толстую дверь камеры номер шесть.

С этого момента началась новая, непонятная и пугающая неясностью будущего жизнь Чалого Серёги, хорошего тракториста и любимца практически всех жителей невезучего целинного совхоза имени легендарного Павла Корчагина, прирождённого борца за счастье советского строя.

На следующий день Стаценко Петра дружно похоронили. На работу никто не пошел. Кладбище за посёлком развезло непогодой до полного безобразия. Наклонные дорожки петляли меж могил и нести по ним гроб было внапряг даже шестерым здоровенным механизаторам в сапогах с глубоко рифлёными подошвами. Они скользили, съезжали к нижним оградкам, куда тянула тяжелая ноша, долго выравнивались и куда медленнее, чем вообще положено на похоронах, приближались  к могиле. Сзади шло около тысячи мужиков и женщин. Но если передняя часть этого ручья людского ещё ухитрялась не упасть и двигалась равномерно, то сзади совсем размазанная тропка идти почти не позволяла. Народ то на колени припадал, то за оградки цеплялся, однако тоже перемещался вперед, и через час мучений все окружили могилу, поставили гроб на две табуретки, после чего директор Григорий Ильич Данилкин минут пятнадцать говорил хорошие слова о покойном. От них многие женщины плакали, а мужики курили нервно и не в меру. Потом ещё несколько умеющих красиво говорить жителей совхоза по-своему высказали свою любовь и уважение к покойному. А тогда уже мужики заколотили крышку гвоздями и на верёвках спустили  бывшего Петра Стаценко на два метра вниз. Все, кто добрался, бросили по горсти земли на красный материал, украшавший гроб, да и засыпали могилку мужики четырьмя лопатами. Холмик аккуратно обстучали со всех сторон, чтобы красивый был и воткнули в землю доску с надписью «Стаценко Пётр Васильевич. 11.07. 1929 – 24.10.1967»

– Тут памятник поставим. Сварим из нержавейки. И фотографию прикрутим винтами под стеклом, – директор Данилкин поклонился могиле и пошел сквозь толпу на тропинку. За ним кланялись и уходили остальные.

Парторг Алпатов организовал в большой столовой добрые поминки. С большим количеством еды и питья. Все в столовой не поместились и пошли по домам. Но человек двести помянули агронома от души. Перепились до невозможности, плакали, смеялись, снова рыдали, после чего долго, до ночи пели всякие песни. Витька Сапунов, бессменный баянист совхозный, притащил баян и после пятой рюмки и хороших слов о покойном запел во всё горло любимую, почти народную уже песню:

  Вьётся дорога длинная,

  Здравствуй, земля целинная,

  Здравствуй, простор широкий,

  Весну и молодость встречай свою!

  Пели все взахлёб. Любимая это была когда-то песня. Гимн, можно сказать. Когда музыкальные произведения, всем известные, кончились,  приступили к танцам от «гопака» до «цыганочки с выходом», прерывающимся только для быстрой выпивки и минимальной закуски. В общем, душа Стаценко Петра, наверняка радовалась таким ярким проводам в мир иной его тела.

Переночевал совхоз первую после трагедии ночь как попало. Кто поспал, кто не успел, а некоторые не хотели ложиться принципиально. Всё агронома вспоминали, собравшись в кучки. Но утро пришло в положенное время и все, кто был в состоянии двигаться, двинулись на рабочие свои места. Трактористы разъехались пахать, комбайнеры – зерно поднимать и обмолачивать, шофера – возить это зерно на ток. Приёмщицы по местам пошли, механики на МТС, а директор Данилкин, экономисты Костомаров и Захарова в контору ушли. И парторг Алпатов с ними. Руководить. Скоро, через полмесяца свезти надо было всё зерно в город на элеватор и рапортовать в обком партии, о том, что в этом году совхоз имени Корчагина сдал родине, как и в прошлые пять лет два плана. Во имя и ради процветания любимой страны и самого лучшего в мире социалистического

строя.

***

Белые мухи начали валиться из низких мрачных туч только через месяц, двадцать пятого ноября. Большие растрёпанные хлопья, как парашюты подолгу висели в безветренном воздухе и как пух гусиный укладывались на застывшую горками грязь. Они аккуратно выравнивали поверхность раздолбанных дорог и прятали нерукотворное безобразие во дворах. Посёлок медленно, но уверенно отвоёвывал у неопрятной поздней осени чистоту и яркий художественный образ культурного поселения. Народ разбредался с утра по местам, где надо зарабатывать на хлеб, в валенках, толстых телогрейках, шапках и шалях. Многие сходились на одну тропинку, виляющую, например, к МТС, но с разных сторон. Занимали место на общей дорожке, дальше перемещались гуськом или маленькими группками. Градусники показывали всего минус восемнадцать, а при такой благостной температуре и работается легко.  Хоть на МТС, хоть в поле. Да просто поболтать на всякие общие темы в хорошую погоду не скучно и приятно. Вроде и не делаешь ничего, а всё равно теплее. То ли от слов, а, может, потому что все всегда разговаривают, помогая словам руками. Жестикулируют как итальянцы в кино – по любому поводу.