Москва 1979

Глава 10

Утром в субботу Галя затеяла разговор, наверное, сотый по счету, про кооперативную квартиру, повторила все, что уже было сказано. Провести остаток дней в этой клетушке она не хочет и не может, это даже не квартира, а крысиная нора, темная и душная. Сюда стыдно пригласить приличного человека, невозможно собрать дружеское застолье, места мало, гости натыкаются друг на друга, как слепые щенки, покурить негде, потому что балкона нет. С проспекта Мира днем и ночью слышен гул автомобилей, дышать этой вонью невозможно, Галя мучается бессонницей, но если заснет, ночью разбудят сирены "скорой помощи" или стуки по батарее отопления…

Она уже посоветовалась с одним полезным человеком, он всей душой хочет помочь, это Антон Иванович Быстрицкий – адвокат по гражданским делам, хорошо известный в культурных кругах Москвы, а недавно избран председателем нового жилищного кооператива кинематографистов, строительство дома вот-вот начнется, все документы готовы, списки жильцов составлены. Ну, Борис должен помнить Быстрицкого, в прошлом месяце они встречались в Доме литераторов. Действительно, месяц назад жена затащила Бориса в ресторан, за соседнем столиком ужинал какой-то импозантный мужчина лет сорока пяти в очках с дымчатыми стеклами, модном пиджаке в крупную клетку, при галстуке и золотых запонках.

Еще у него был большой бумажник, плотно набитый деньгами, – эта деталь хорошо запомнилась. Быстрицкий часто вытаскивал бумажник, доставал визитные карточки и совал их всем подряд. Он хотел произвести впечатление утонченной натуры и светского льва, – при таких-то деньгах это нетрудно. Дело портили бегающие темные глазки, запрятанные под густыми бровями и дрожащие влажные руки. Антон называл себя режиссером, хотя не снял ни одного фильма. Видимо, он знал другие, более простые и верные способы скорого обогащения. Рассказывал, будто сам Тарковский, приступая к новому проекту, всегда присылал ему сценарии и спрашивал совета, а с Бондарчуком они друзья детства, хотя в последнее время отношения разладились.

Тогда в ресторане Антон долго шептался с Галей, спустя неделю появился в их доме, осмотрел обе комнаты и кухню, заглянув в туалет и кладовку. Он сокрушенно покачал головой и сказал, что красивая женщине не может жить в таких чудовищных условиях. И еще что-то о женской красоте… А, вот что. Он сказал, что красота – это продукт скоропортящийся, а красивому бриллианту нужна соответствующая оправа. Изрек еще какие-то убогие банальности и ушел.

Галя тогда заявила, что появилась возможность вступить в кооператив кинематографистов, у них есть четырехкомнатная квартира, дорогая, но шикарная, она стоит своих денег. Все абсолютно законно, ведь Борис в каком-то смысле тоже кинематографист. В соавторстве он написал три сценария документальных фильмов об истории комсомольской организации, один сценарий экранизирован, два ждут своего часа. Да, пока Борис не член Союза кинематографистов, но это дело десятое, – так сказал Антон.

Действительно, была такая история, старая, почти забытая – когда-то Борис помогал писать сценарии документальных фильмов об истории комсомола двум парням, профессиональным сценаристам, в титрах фильма "Незабываемые годы" есть его имя. Словом, – можно влезть в кооператив кинематографистов, если быстро раздобыть тридцать тысяч рублей на первый взнос. Сумма астрономическая, но это только на первый взгляд. Надо просто уметь жить, вертеться, – тогда и деньги будут. Галя кое-что соберет у своих друзей. А Борис скоро едет за границу, там купит видеомагнитофон и вещи, которые перепродадут в Москве. Словом, деньги они соберут.

В крайнем случае можно обратиться к отцу, но этот вариант пока лучше даже не обсуждать. Отец не любит помогать детям, – если только бесплатным советом, он старомодный человек и полагает, что деньги людей портят. Вчера вечером звонил Антон, откуда-то он узнал, что на работе Бориса специально для комсомольского начальства распределяют машины: шесть "жигулей" и две "Волги". И Борису ничего не стоит взять любую из этих машин, никакого ажиотажа нет. Все начальники давно купили себе, что хотели. Надо только написать заявление в профсоюзный комитет, – внести деньги и получить "Волгу".

И вот прямо сейчас Антон просит встретиться с Борисом, это займет всего час-другой, есть важный разговор. Кроме того, Антон обещает уже в этом месяце внести их в список кооператива кинематографистов. Надо встретиться и все обтяпать, – важные вопросы по телефону не решают. Борис не стал говорить, что на единственный выходной у него были другие планы, – Галя все равно настоит на своем. Он выругался про себя, набрал номер Антона и договорился о встрече в четыре вечера в пивной на Пушкинской улице. Заведение называли "ямой", – это был старинный подвал под сводчатым потолком, где поставили пивные автоматы и продавали по пятьдесят копеек порции вареных креветок и копченую скумбрию.

* * *

Борис приехал минута в минуту, купил закуску и пиво. Народа было немного, у высоких столов, стояли хмельные мужчины, все курили и громко разговаривали. Антон, одетый в бежевый в светлую клетку пиджак и шелковую бордовую рубашку, забился в темный угол. От него пахло селедкой пряного посола и французским одеколоном. Антон из вежливости поболтал о поездке в Пицунду, – компанию ему составила известная артистка, вскользь затронул женскую тему и перешел к делу.

Сказал, что искренне по-дружески симпатизирует жене Бориса и ему самому, такому молодому и симпатичному, но жизнь, – как это ни банально, всего одна, – и, если есть возможность, надо прожить ее в хорошей квартире, а не в тесной ночлежке, пропахшей мышиным дерьмом. Самое время схватить удачу за теплое место. У Антона есть друг по имени Игорь, очень обеспеченный человек, который хочет купить "Волгу – 24", а она простым гражданам не продается. У нас без очереди только "Москвич" и "Запорожец" – но эти колымаги и машинами не назовешь. Игорь может взять с переплатой "Жигули", но интересуется "Волгой".

Свою он разбил пару месяцев назад, теперь страдает. У Бориса на работе сейчас распределяют машины, можно купить "Волгу" без проблем по государственной цене – девять тысяч рублей. А Игорь с удовольствием возьмет машину за тридцать тысяч. Деньги у него есть, человек он нескупой. Все будущие хлопоты Бориса, – это написать заявление на машину и внести первый взнос на кооператив. А через год, а то и раньше, можно будет въезжать в новую квартиру. Если разобраться – дел всего на пару дней, а чистая прибыль двадцать одна тысяча.

– Как вам перспектива? Нравится?

– А вы когда-нибудь открывали книжку под названием "Уголовный кодекс"? – усмехнулся Борис. – Там есть статья: спекуляция. Реальный срок мне не дадут. Все-таки первый раз, плюс положительная характеристика с места работы. Ну, возьмут на поруки, в крайнем случае дадут условно. Но с должности сгонят. И пойду я наниматься на кирпичный завод, работягой. Короче, мне не нужны неприятности.

– Вы же сами знаете, что это фантазии. С таким-то тестем… За ним вы как за каменной стеной. Подобным бизнесом с машинами все занимаются, ну, у кого есть такая возможность. Факт спекуляции чертовски трудно доказать. Ну, купили вы машину. А вам вдруг срочно понадобились деньги. Вы машину продали. К чему тут придраться? В чем криминал? А Игорь – может вам пригодиться. Он полезный человек. Запросто достанет все, что угодно. Фирменные тряпки, любые продукты, импортные лекарства, Луну с неба. Даже путевку в Болгарию… Единственная его проблема – это "Волга".

– Вы говорите лекарства?

– Любые. Самые дефицитные.

– Чем занимается этот Игорь?

– Это в каком смысла? А-а-а, понял… Профессия? Ну и вопросы у вас. Сразу видно, что на заре туманной юности вы работали в милиции. Игорь – просто хороший человек. В нашей стране – это уже много. Это почти профессия. Он делает добрые дела. Ведь кто-то должен делать добро, а не коммунизм строить.

– Поконкретнее, если можно.

– Половину своего времени он проводит в Средней Азии, в основном в Душанбе, – Антон снял очки и протер стекла голубом платочком. – Наверное, вы знаете тамошние порядки. Магазинов мало, но много рынков, частного сектора. Человеческий труд ничего не стоит. Игорь руководит артелями, которые производят всякий ширпотреб: резиновые коврики для машин, шлепанцы, женские заколки. Они даже в Москве продаются, в любом табачном ларьке – по три с полтиной. Короче, он производит десятки тонн этого хлама, честно платит налоги. Народ все сметает с прилавков. Выручка огромная, потратить ее в Советском Союзе – чертовски трудно. У Игоря квартира в Москве, в Ленинграде… Но наша страна – увы, не самое веселое место для обеспеченного человека.

Мысли Бориса крутились вокруг кооперативной квартиры. Если с ним случится худшее из того, что может случиться, Галя запросто может лишиться государственной квартиры, в которой сейчас прописана. Опишут и конфискуют все имущество, а ее просто вышвырнут на улицу. Если квартира своя, кооперативная, – дело может повернуться иначе. Свою квартиру вряд ли станут отбирать, из Москвы Галю не выселят. Да, квартира наверняка останется, – гэбешники побоятся громкого скандала, который эхом прокатится по всей Москве.

Возможно, этот вариант с кооперативом сам Бог послал. Антон прав: риска почти никакого, факт спекуляции доказать очень трудно, да и кто станет этим заниматься… Борис знаком с парочкой партийных работников среднего звена, которые каждый год получают на работе талон на новые "Жигули", берут машину в Южном порту и в тот же день перепродают за две цены знакомым торгашам. И все об этом знают, но закрывают глаза, потому что… Всем на все плевать. Перепродать "Волгу" денежному мешку из Душанбе – святое дело. Галя всегда и во всем права: видишь шанс – хватай его, а не разевай рот.

Антон нетерпеливо топтался на месте.

– Игорь сейчас в Москве, остановился в гостинице "Центральная", – так ему удобнее. Это буквально два шага отсюда. Давайте, я ему позвоню, мы встретимся и все решим прямо сейчас?

– Ну, попробуем.

Антон помчался к телефону-автомату, что стоял на другой стороне Пушкинской улицы, вернулся через пять минут и сказал, что им везет: Игорь на месте, у себя в номере, он закажет столик в гостиничном ресторане и будет ждать. Взяли еще по кружке, Антон заметно повеселел и рассказал скабрезную историю про известную артистку, которую удалось соблазнить буквально на днях, и ее тупого мужа. А на закуску – пару анекдотов, за которые при Сталине рассказчику и слушателю совали по десять лет лагерей.

Глава 11

Огромные, почти в два человеческих роста, витрины ресторана "Центральный" выходили на улицу Горького и были прикрыты прозрачными белыми занавесками, столики стояли на одном уровне с тротуаром. Борис, сидевший лицом к улице, машинально перебирал глазами прохожих, ошалевших от душного дня, кусок плохо прожаренного мяса не лез в горло. Справа устроился Антон, он пил пиво, часто поднимался и, извинившись, выходил в туалет.

Слева в кресле развалился Игорь, мужчина лет под сорок, среднего сложения, одетый в тонкую кожаную куртку и модную марлевую рубашку с накладными карманами. Глядя на собеседника, он всегда наклонял голову набок и щурился, будто плохо видел. Пил мало, говорил негромко, в основном о каких-то пустяках. Он пришел сюда с дамой по имени Лиза, высокой и худой, у нее был породистый с горбинкой нос и глубокие сапфировые глаза. Лиза редко улыбалась, откидывала голову назад, поднимала подбородок и, поэтому казалась немного старомодной и надменной. Она курила американские ментоловые сигареты, насаживая их на костяной мундштук. Время от времени к столу подсаживался крупный парень в синем костюме, некий Олег Пронин, он придвигал стул к Игорю и что-то горячо шептал ему на ухо, получал указания и быстро уходил, но через некоторое время возвращался назад и снова что-то шептал хозяину.

– Много хлопот даже в выходные, – сказал Игорь, когда его помощник, получив новую порцию указаний, ушел. – Хочется поболтать с друзьями, отдохнуть. Вместо этого надо договариваться о том, чтобы с завода полимерных материалов отпустили пару тонн синтетического каучука. Ну, в одной моей артели из него делают разный ширпотреб. Этот каучук задаром никому не нужен, валяется годами на складах. Но купить его невозможно. Потому что у меня индивидуальное предприятие… Не государственное. Значит, я человек второго сорта.

– Игорь – это скучно, – сказала Лиза низким грудным голосом.

– Давайте о веселом, – сказал Игорь. – Недавно по делам был в Ульяновске. Для тех кто забыл – это родина Ленина. Через одного большого человека устроился в гостиницу обкома партии. Все очень прилично, – люкс, с душем и туалетом. Кафель и даже импортный унитаз. И тараканов не видно. Как всегда, встречи с нужным человеком пришлось ждать. Не часами – сутками. Я взял с собой пару книг, в том числе самиздатовского Кафку, но за два пустых дня их легко одолел. К третьему дню я понял, что провинциальная скука – страшная отрава, хуже водки. В больших количествах, – просто смерть. Можно дуба врезать с непривычки.

Лиза засмеялась и прикурила новую сигарету. На эстраду вышли четверо музыкантов, стали настраивать инструменты.

– Водку не люблю, в карты играть не с кем, – продолжил Игорь. – В кино крутят два фильма на весь город, оба наши. И те, падлы, старые. Один про горняков, как они друг с другом соревновались, кто больше угля нарубит. Другой – тоже про рабочих, как они пошли к управляющему трестом и от премии отказались. Из принципа, мол, мы на премию не наработали. Ну, посмотрел, делать-то нечего. И снова засыхаю от скуки. Тогда мой знакомый организовал индивидуальную экскурсию по ленинскому мемориальному комплексу, – раз в неделю там санитарный день. Ну, в окружении полусгнивших деревянных хибар стоит циклопическое сооружение из стекла и гранита. Идем мы с экскурсоводом, стройной девочкой, такой бы в кордебалет, – по этому комплексу. Смотрю, – под стеклянным куполом памятник Ленину из цельной глыбы белого мрамора. Высота шесть-семь этажей, не меньше. Простенько и со вкусом. Внизу замерли в карауле два пионера. А ведь зрителей нет, чего в карауле стоять? Перед кем выдрючиваться?

Он оборвал монолог, глянул на Бориса:

– Ничего, что я на запретные темы? Или тебе это в лом?

– Все нормально… Давай.

– Ладно. Там они рядом с этим роскошным ленинским дворцом поставили рубленный дом, точную копию того, в котором жила семья Ульяновых. Там экспонаты в витринах: вещички Ильича. Ну, якобы единственное его пальто. Прохаря стоптанные, шкары, протертые в паху. Такой он был скромный, что второго пальто не мог себе позволить. Чуть лишняя копейка заведется, – детям отдавал или на всемирную революцию. И вот эта телка из кордебалета мне мозги парит. А базар про ленинскую скромность еще со школы, – мне поперек яиц. Я и говорю: слушай, я темный человек. Ты объясни: вот горстка евреев эту революцию сделала, да еще на немецкие деньги, а мне, – русскому человеку и православному христианину, – всю жизнь надо мучиться при недоразвитом коммунизме? Кстати, в твоем Ильиче не было капли русской крови. Почему же единственную жизнь я должен прожить именно так, как завещал великий Ленин? Мать его оглоблей в то самое место, из какого он вылез… Эта девчонка сначала онемела, потом побледнела, затем позеленела. Стоит, рот открыт, на глазах слезы. Думал, в обморок бухнется. Или инфаркт… И умрет она с именем Ленина на устах. Прямо у меня на руках. А я ее пощупаю перед смертью. Так и быть, – девственности лишу.

– Ну, хватит, Игорь, – Лиза прикурила сигарету. – Тут в зале полно товарищей с Лубянки. Сидят, уши развесили. А ты травишь про Ленина.

На улице зажгли фонари. Оркестр приступил к первой, обязательной, части программы: песни о родине и о войне. Из туалета вернулся Антон, пробормотал "я дико извиняюсь" и стал протирать очки.

– Что-нибудь решили? – спросил он.

– Давай так, – сказал Игорь. – Я прямо сейчас даю пятнадцать штук. Остальное – в день, когда получу "Волгу". У нотариуса заверять не будем. Людям и так верю. Годится?

Он наклонил голову и, прищурившись, будто свет резал глаза, внимательно посмотрел на Бориса. Тот задумался, но ненадолго, всего на пять секунд. В душе он был готов к такому предложению.

– Годится.

– Паспорт с собой?

Борис кивнул.

– Тогда вот что, Антон. Поднимайтесь в номер. Пусть Борис напишет расписку. Так и так, взял в долг пятнадцать штукарей. Обязуюсь вернуть через месяц. Олег Пронин отстегнет пятнашку, он в курсе. А я тут еще должен человека одного дождаться. Дел, как всегда, выше крыши. А потом у нас культурная программа. Идем в театр оперетты. Будем слушать "Летучую мышь". Татьяна Шмыга, наша пятидесятилетняя примадонна, в роли юной любовницы. Занятно.

Он встал, протянул руку, пожатие оказалось неожиданно крепким.

* * *

Борис с Антоном лифтом поднялись на последний этаж, оказались в бесконечном узком коридоре с пожелтевшими обоями и трухлявым паркетом. Номера на дверях написаны от руки химическим карандашом. Пахло подгоревшей кашей, слышались чьи-то голоса, кажется, они доносились с потолка. Навстречу попался мертвецки пьяный мужчина, которого тащила к себе в комнату молодая особа. Завернули за угол, там новый коридор, еще длиннее и темнее. Ну и помойка… Больше похоже на ночлежку или провинциальное общежитие, чем на центральную гостиницу, что стоит почти напротив городского Совета народных депутатов, в километре от Красной площади.

Антон постучал в дверь без номера, толкнул ее и вошел. Обстановка здесь была едва ли лучше, чем в коридоре. Окна, выходящие на внутренний двор покрывала источавшаяся от старости желтая простыня. Один напротив другого стояли два дивана, на дальнем спал незнакомый мужчина в майке и приспущенных до колен трусах, на другом диване сидел Олег, он листал журнал "Америка". Без лишних слов он выдвинул из-под стола тяжелый железный ящик, открыл ключом замок, вынул пачку денег, сотенными пятидесятирублевыми купюрами. Веером разложил деньги на журнальном столике, дважды пересчитал. Затем дважды пересчитал деньги Борис. На листке школьной тетрадки он написал расписку, мол, беру деньги у такого-то гражданина взаймы, сроком на один месяц. Записал паспортные данные, поставил дату и расписался. Завернул деньги в газету, а газету сунул в бумажный пакет из-под сахара, который валялся тут же, на полу.

Четверть часа они с Антоном ловили такси, возвращались в одной машине, – по пути. Антон задремал сзади, а когда проснулся, – потерял очки и долго шарил руками под сидением. Наконец, протер стекла платком и сказал, что через пару недель на общем собрании пайщиков он предложит включить Бориса и его очаровательную супругу в кооператив "Заря". Дело, можно сказать, формальное, считай, что сделано. Тогда можно будет внести первый взнос и подождать окончания строительства.

– Кстати, почему ваш тесть не может как-то помочь с квартирой?

– Он считает, что человек должен сам о себе заботиться, – ответил Борис. – Не надеяться ни на кого. Он выбился из самых низов. Отца не помнит. Вырос в рабочем поселке, мать торговала в лавке. Ушел на фронт мальчишкой. Служил в десанте. Во время первой боевой операции в тыл немцев забросили шесть сотен бойцов. Надо было выполнить задание и выйти к своим. Вернулось трое. Тесть получил орден. По-моему та война убила в нем все человеческое. Не все, но что-то очень важное. Дети для него немногое значат. И деньги тоже. У него на первом месте – карьера. Близость к власти. Еще, может быть, – женщины. Я не попросил у него стакан воды, даже если бы умирал от жажды… Хотя, он бы все равно не принес.

Антон не дослушал, снова уснул, очки сползли на кончик носа и упали. В эту минуту Борис подумал, что напрасно взял деньги, поторопился. Нельзя было связываться с этими людьми. Он постарался успокоить себя мыслью, что скоро получит машину и забудет, как звали новых знакомых, но почему-то легче не стало.

Глава 12

К дому Вики Блохиной в Новых Черемушках подъехали под вечер. У подъезда стояла машина с оперативниками, которые вели наблюдение с утра. В салоне сидели два крепких парня и слушали радио. Старший доложил Гончару, что Вика выходила в полдень, провела около часа в парикмахерской, – это рядом, – и вернулась. Видимо, сейчас собирается на работу. Пока Гончар слушал доклад и задавал вопросы, Стас Лыков стоял возле машины и разглядывал окрестности. Впереди новостройка, башня в двенадцать этажей, где жила Вика, справа и слева пустыри, перекопанные экскаваторами, там, за заборами, начинали новые стройки.

Город накрыли первые сумерки, вдалеке грохотал гром, долетал запах дождя, но гроза, кажется, пройдет стороной. Гончар закончил разговор, кивнул Стасу, они вошли в подъезд и лифтом поднялись на последний этаж. Здесь пахло свежей краской и обойным клеем. Гончар минуту постоял перед дверью, прислушиваясь к звукам, потом нажал кнопку звонка. Дверь открылась на длину цепочки, Гончар раскрыл удостоверение и сказал.

– Комитет госбезопасности, открывай.

Вика распахнула дверь, пропустила незваных гостей в прихожую. Это была выразительная брюнетка с большими зелеными глазами и чувственными губами. На Вике было синее вечернее платье с глубоким вырезом, на ногах серебряные туфельки, – если фотографию такой девочки поместить на обложку журнала "Работница", тираж раскупят за полчаса. Она побледнела и заволновалась, не зная, как себя вести. Стас заглянул в комнату, на балкон, на кухню и в ванную, убедился, что в квартире никого.

Гончар быстро успокоил хозяйку. Сказал, что разговор – не официальный, а доверительный, почти дружеский. Они зададут несколько вопросов об одном иностранце, с котором Вика познакомилась недавно, – и на этом все. Разумеется, от нее ждут только правдивых ответов. Одно слово вранья – и обижаться будет не на кого. Разговор продолжится в казенном доме, а дальше – Вику лишат московской прописки и этой вот новой квартиры тоже лишат, и вытряхнут из города за сто первый километр. В тех местах иностранцев нет, Вике придется устроиться на тяжелую работу, скажем, подсобной рабочей в баню или землекопом, ну, чтобы себя прокормить. Впрочем, хорошо еще, если не посадят, а небо в клеточку можно легко устроить. Вика заплакала. Сели на кухне за столом, Гончар показал фотографию Томаса Нила.

– Вы встретились с ним в гостинице "Минск" тринадцатого июня вечером, – сказал Гончар. – Вот и расскажи мне все свои приключения. Весь этот вечер, подробно. От и до.

– Я говорить могу долго, – голос Вики дрожал. – Вы скажите, что интересует?

– У этого мужчины с фотографии украли вещи. Среди тряпок были негативы, которые меня интересуют. Ну, это такие пленки, с которых фотографии печатают.

– Что я, неграмотная? У меня между прочим – десять классов и техникум.

Вика опять заплакала, потом долго успокаивалась, курила и вертела на пальце золотое колечко с красным камушком. Наконец, справилась с собой и обрела дар речи. Тот день она хорошо помнит, у нее вообще память отличная. Утром она позвонила сутенеру Тимуру Клепачу: может быть есть какие-то заказы от иностранцев, работа в гостиничных номерах или на дому? Но Клепач был мертвецки пьян уже в полдень. Он сказал, что работы нет и бросил трубку. Пришлось идти на старое постоянное место в гостиницу "Минск". Не бог весть что, но на кусок хлеба заработать можно.

Она устроилась в баре у стойки, заказала коктейль и орешки. Начало вечера вышло неудачным. Публика – лоховская, ну, из социалистических стран. Престарелые мужички со своими толстыми женами. Такие кадры доллары в руках никогда не держали. Они тоже, вроде русских, на своих заводах и фабриках получают профсоюзные путевки за три рубля шестьдесят две копейки и едут в Россию, чтобы погулять по ВДНХ и Красной площади.

С одинокими мужчинами, иногда можно договориться и продать любовь не за деньги, за вещи. Но тут другое затруднение. Публика из соцстран и одета почти как наши, – ширпотреб с этикетками "Сделано в Венгрии". Постояльцы гостиницы медленно заполняли ресторанный зал, ужинали, – при этом многие даже вина не заказывали, и уходили обратно в номера. Вика готовилась скоротать длинный и скучный вечер, без надежды познакомиться с западным туристом. Мысли ее приняли иной оборот: хорошо, если из наших командировочных с крайнего севера кто подвернется, такие по пьяной лавочке денег не считают, их легко выставить на хороший ужин и еще две сотенные обломятся.

Время шло, Вика сидела у стойки, тянула коктейль "шампань-коблер" – такая сладкая гадость, от которой кишки слипаются, – два рубля за стакан, – и тосковала. Клиента не видно, десятый час ночи, шансы таяли. А по темным углам ожидали своего счастья три конкурентки. Вообще этот "Минск" гостиница паршивая, даром, что стоит на бойком месте, на улице Горького. Маленькая, с низкими потолками, ресторан скучный, похож на вокзальный зал ожидания и музыка как на кладбище. Но, – главное, – солидных денежных иностранцев здесь мало селят.