Моя жизнь и приключения в годы американской революции

Эбенезер Фокс

МОЯ ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ГОДЫ АМЕРИКАНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Перевод с английского В. Пахомова

Канцелярия окружного суда штата Массачусетс.

Салем, 5 марта 1847 года.

Чарлзу Фоксу, эсквайру

Сэр!

Позвольте мне поблагодарить вас за эту небольшую книгу – о приключениях вашего отца во время Революции – которую вы столь любезно прислали мне. Необычайный характер самих приключений и весьма энергичный литературный стиль делают эту работу невероятно интересной. В самом поразительном свете представляет этот нарратив некоторые из примечательнейших эпизодов той войны, а особенно – страдания узников плавучей тюрьмы «Олд Джерси». Такие повествования вдвойне ценны, поскольку они – одновременно – знакомят нас как с историей, так и с личным опытом ее героев. Я счастлив пополнить этой книгой свою библиотеку.

С добрыми пожеланиями и благодарностью,

Уважающий вас,

Джаред Спаркс.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Это случилось вечером – в канун прошедшего Рождества.

– Дедушка, – сказал мне мой старший внук, – я хочу, чтобы ты рассказал нам все свои революционные истории. Ты уже о многом поведал нам, но мы очень хотели бы услышать все их сразу.

К его просьбе присоединился второй мой внук, за ним последовал третий, и четвертый – ухватив меня за руку – пролепетал: «Да, дедушка, расскажи нам что-нибудь о войне». «О да! Давай, дедушка! – воскликнул пятый, в то время как следующий – мой трехлетний внучонок – вспрыгнув на мое колено, тоже потребовал, чтобы я приступил к рассказу, а самый маленький – пробравшись в общий круг, дополнил общий шум самыми отчетливыми словами, какие он смог произнести – и тогда, когда голоса всех семерых слились в один – не очень гармоничный, но весьма громкий – хор, родилась песня – с припевом: «Расскажи нам о своих революционных приключениях».

Сегодня для меня нет большего удовольствия, чем возня с детьми и, несмотря на довольно масштабный характер их просьбы, в конечном счете, я согласился подарить им повесть о пережитых в юности приключениях, в те времена, когда для любого, любящего волнение и действие, было интересно абсолютно все.

В общем, после того, как, утомившись от жмурок и других – совершенно незнакомых мне игр – и усевшись полукольцом у камина, мои юные друзья строго призвали меня к исполнению данного мною им обещания.

Но к их великому разочарованию, уже вскоре я обнаружил, что надрывный кашель, который овладевал мною, как правило, зимой, фактически помешал мне предоставить им что-то вроде связного и так желаемого ими повествования.

Мои юные слушатели выразили глубочайшее сожаление в связи с тем, что оказались лишены столь ожидаемого ими удовольствия, да и кроме того, весьма слабо веря в то, что таким образом я мог бы прекрасно их удовлетворять, я решил изложить все свои приключения на бумаге, чтобы потом – читая мою рукопись – один из моих старших внуков мог донести их до ушей остальных.

После всеобщего одобрения моего решения, я приступил к работе.

Я – старик, мне семьдесят пять лет, и все же, просыпаясь много раньше своих внуков и, как правило, за час или два до восхода солнца той зимой, уже сидя за завтраком, я сообщал им, что пока они спали, я уже приготовил для них несколько новых страниц.

Поскольку мне ничего не мешало, а воспоминания о моей юности оказались очень интересными даже для меня самого, я смог извлечь из своей памяти гораздо больше, чем я ожидал, множество случившихся тогда событий, в особенности тех, в которых я участвовал лично, кои всегда оказывают гораздо более продолжительное впечатление на наши умы когда мы молоды, чем в позднейшие времена, когда к превратностям жизни мы уже намного привычнее.

Одно за другим – события всплывали в моей памяти и во всех подробностях переносились на бумагу – до тех пор, пока я не обнаружил, что моя рукопись увеличилась до гораздо большего размера, чем ожидали и я, и те, ради удовольствия которых она была затеяна.

Наконец, к необычайному восторгу моих внуков, обретя законченность, она была с таким единодушным одобрением принята моими юными слушателями, что возникла мысль узнать как она воздействует на более зрелые умы, и после того, как обойдя нескольких моих друзей, кои, выразив очень благоприятное мнение о ней, потратили немало сил для убеждения меня в том, что мои революционные приключения должны стать достоянием общественности, я согласился подготовить для печати эту – изначально созданную для узкого семейного круга – повесть, в надежде на то, что она может оказаться интересной подрастающему поколению – так же, как и его внукам.

Если кому-то подумается, что мой бесхитростный рассказ не настолько грандиозен, чтобы в достаточной мере заинтересовать читателя, я скажу лишь – мнения моих друзей и личного моего убеждения в том, что нашей молодежи интересно все, что касается самого интересного периода нашей истории, вполне достаточно для оправдания моего желания предоставить на суд широкой публики эту книгу.

ПРЕДЫСТОРИЯ

Год моего рождения – 1763-й, – был отмечен заключением мирного договора между Англией и Францией, утвердив окончание долгой и мучительной войны, известной как «Старая французская война».

Основные тяготы в этом конфликте легли на плечи колонистов – при весьма слабой помощи от «страны-матери», щедро жертвуя людьми и деньгами, они немедленно исполняли все требования британского правительства и, таким образом, из войны колонии вышли в состоянии величайшего упадка, обедневшие и печальные.

По всей стране едва ли можно было найти такой город, который либо не послал бы на войну хотя бы небольшой отряд своих ополченцев, либо не оказал денежную или какую-либо иную помощь солдатам, многие семьи за время этого продолжительного противостояния утратили своих друзей и родственников, и, вместе с тем, вернувшиеся домой – большинство из них – страдали, ибо невзгоды и лишения, с которыми им пришлось столкнуться, сильно подорвали их некогда крепкое здоровье.

И на первый взгляд, казалось справедливым и разумным, что нехватка денег и плачевное состояние дел должны были освободить колонии от дополнительного бремени налогообложения.

Тем не менее, британские власти рассуждали иначе. Хотя колониям до сего времени и было позволено вести самостоятельную налоговую политику – без участия Англии – ее парламент – с явным намерением свести их до самого низкого – рабского – уровня, в 1764-м году принял новый закон – из нескольких статей, а в его преамбуле говорилось следующее:

«Это целесообразно, что новые положения и инструкции должны быть установлены для того, чтобы повысить доход этого Королевства…, и… это справедливо и необходимо, чтобы доход был поднят… для оплаты расходов защиты, защиты и обеспечения того же самого, &, &.»

Колонии сочли этот закон крайне несправедливым и деспотическим и, хоть не будучи соблюдаемым, шума он наделал очень много.

Тяжкое оскорбление колонистам и их правам нанес принятый годом позже знаменитый Закон о гербовом сборе, – фактически ранивший живущий в сердце каждого американца дух свободы и вызвавший такую – охватившую всю страну – бурю негодования, что британскому парламенту пришлось вскоре отменить его.

Но радость колоний длилась недолго, поскольку в 1767-м году был принят закон, облагавший огромными пошлинами стекло, бумагу, чай, &., вслед за которым последовала целая череда не менее неудачных, так что недовольство людей возродилось, по разным уголкам страны прокатились митинги, на которых было решено всячески сопротивляться и отвергать принимаемых британским правительством законов.

В числе прочих нанесенных чувствам людей обид – размещение гарнизонов в Нью-Йорке и Бостоне было для них особенно неприятным, и теперь, в бывшем свободном городе, дом для собраний был занят губернатором – за отказ принять закон о снабжении солдат провизией, &.

В 1768-м году, то, что два прибывших в Бостон два полка британских солдат разместили в здании Собрания штата, как результат нежелания горожан предоставить им свои жилища, возбудило в них невероятную ненависть и возмущение тиранией и притеснением правительства и стало буквально оскорблением дома для их публичных собраний, которое они уже не в силах были стерпеть.

А само Собрание, учитывая миролюбивость и гордость своей обители, оскверненное присутствием британских войск, отказалось проводить свои совещания – до тех пор, пока солдаты не будут удалены оттуда.

Поэтому, отведя их в Кембридж, губернатор потребовал денег – для обеспечения этих войск, – в чем ему, естественно, было наотрез отказано, как нечто крайне унижающее достоинства провинции.

В 1769-м году парламент, как бы вознамерившись перепробовать все виды оскорблений, в своем обращении к королю попросил его дать приказ губернатору штата Массачусетс, – оказавший наиболее решительное из всех колоний сопротивление, – всех, кто мог быть заподозрен в государственной измене, отправить в Англию – для суда.

Но собравшиеся вскоре представители Вирджинии приняли резолюцию – «отказать Его Величеству в праве на вывоз преступников из страны для судебного разбирательства». И на следующий день губернатор окончательно распустил их. Точно так же поступила Ассамблея Северной Каролины, и точно таким же путем было распущено ее губернатором.

В году 1770-м, 5-го марта, жестокий бунт, порожденный бешеной враждой между солдатами и гражданами, в котором несколько из них погибли, еще более настроил людей против сих средств тиранической власти, и память о нем – в течение нескольких последующих лет будоражила умы мирных жителей, тем самым постоянно сохраняя проснувшийся в них дух независимости.

Омерзительная пошлина на чай была утверждена в 1773-м году – нет такого американца, который бы не помнил, как она проявила себя, особенно в Бостоне.

В том же году, желая сокрушить – как его тогда называли – «дух мятежа», Англия приняла постановление о том, что теперь все государственные чиновники будут независимы от колоний и впредь получать свои жалованья непосредственно от короны, без согласия на то колониальных ассамблей.

И эта мера, в своем стремлении лишить американцев их прав и сделать из них простых рабов, еще и усилилась, вместо того, чтобы напротив – умерить пыл американцев в желании жить в абсолютно свободной стране.

Во всех больших городах Массачусетса стояли воинские подразделения, каждое со своим командиром, с хорошо налаженной системой сообщения между собой, и всем стало ясно, что между Англией и униженными и оскорбленными ею колониями вскоре вспыхнет война. Примеру Массачусетса последовали и другие провинции, а посему – подобные гарнизоны возникли и у них – по всей стране.

В ответ на это, и иные подобные ему проявления решимости противостоять британскому правительству, парламент огласил «Бостонский портовый акт», – как справедливое наказание этого – стоявшего во главе мятежа – непокорного города.

В сентябре 1774-го года состоялся первый съезд, на котором присутствовали представители одиннадцати колоний.

Съезд заявил о правах американских колоний, принял немало важных и смелых решений и, закончив свою работу менее чем за восемь недель, завершился, согласившись созвать очередной съезд 10-го мая.

Никто, кто в целом знает историю нашей страны, не нуждается в напоминании о том. Что произошло в следующем – незабываемом 1775-м году, – когда родилась наша Революция.

Рассказ о сражении у Лексингтоне был передан в Великобританию заседавшим в тот отрезок времени Конгрессом Массачусетса, а завершался он такими словами:

«Обратившись – во имя справедливости нашего дела, – к Небесам, мы решили – либо погибнем, либо будем свободными».

Вслед за битвой при Лексингтоне быстро последовали взятие Тикондероги и Кроун-Пойнта и битва при Банкер-Хилле – они стали для Англии убедительным уроком и свидетельством того, что уничтожить или хотя бы умерить живущий в сердце каждого американца дух свободы – дело тяжкое и очень непростое.

С тех пор «мятежники», как их называли в Англии, не страшили никакие трудности и не смущали никакие опасности, они неуклонно продвигались вперед, что закончилось тем, что наши наглые угнетатели признали, что американцев нельзя победить и заставило Великобританию признавать и уважать независимость людей, которых она с такой легкостью и безнаказанно доселе презирала и оскорбляла.

Таким образом, судя по характеру этого, непосредственно предшествовавшего нашей Революции, периода, события которого, без сомнения, известны каждому любителю книг об американской истории, ясно, что мое детство прошло в самый разгар обуревавшего страну волнения, и каждый год этого периода времени был отмечен невероятно интересными и захватывающими дух событиями.

ГЛАВА I

Я родился в восточном приходе Роксбери, штат Массачусетс, 30-го января 1763 года.

Ничего необычного в жизни человеческой не случилось, о чем бы я мог упомянуть – до той поры, когда мне исполнилось семь лет.

Мой отец – портной – человек небогатый, имел большую семью и, решив, что теперь я сам смогу позаботиться о себе, отдал меня под опеку фермера по имени Пелхэм. Дом, в котором жил этот джентльмен, находился там, где в то время пробегала Роксбери-стрит [1].

Я прожил у него пять лет, выполняя по дому и на ферме посильную для моего мальчика моего возраста и силы работу. Все же я считаю, что слишком много страдал, что, несомненно, чистая правда, если сравнивать мою тогдашнюю жизнь с жизнью других моих одногодков. Мальчикам свойственно жаловаться на свою судьбу, особенно когда они живут не дома. Они не отличают плохого от хорошего, но рассматривают все в общем и оценивают свою жизнь как истинно плохую, в то время как на самом деле, она в общем-то, не так уж и несчастна.

Некоторое время я был недоволен своей судьбой и желал каких-нибудь перемен. Я часто жаловался своему отцу, но он не обращал на мои жалобы внимания, полагая, что у меня нет веских для них оснований, и что их природа – простое недовольство, которое скоро само пройдет.

Все чаще и чаще я слышал красочные выражения недовольства правительством Великобритании, долгое время накапливавшиеся и теперь свободно звучавшие повсюду – из уст представителей всех рангов общества – отцов и сыновей, матерей и дочерей, хозяев и рабов. Дух недовольства пропитал землю – со всех сторон неслись стоны и жалобы на несправедливость и беззаконие. А за ними вскоре последовали насилие и мятеж.

Почти все долетавшие до моих ушей разговоры были о несправедливости Англии и тирании ее правительства.

Совершенно естественно, что неукротимый дух неповиновения просто не мог не овладеть более юными членами общины – они, постоянно слышавшие жалобы, теперь сами должны были стать жалобщиками. Я и другие подобные мне мальчики, думали, что все наши проблемы должны быть устранены, а права соблюдаться, но раз никто не высказал желания выступить в роли исправляющего, дело восстановления наших прав стало нашим долгом и нашей привилегией. Напрямую прилагая те заявления, – которые мы слышали ежедневно – касательно притеснений со стороны метрополии, к себе самим, мы считали, что мы более угнетены, чем наши отцы. Я думал, что я весьма несправедлив к себе, оставаясь в рабстве, в то время как я должен был быть свободен, и что пришел тот час, когда я должен сбросить путы и создать собственное правительство – или, иными словами, поступать так, как считаю правильным.

Во всех великих начинаниях всегда нужен друг, от которого всегда можно получить и помощь, и совет. Люди нуждаются друг в друге, и редко какое-либо замечательное достижение было осуществлено в одиночку и без посторонней помощи. Я чувствовал надобность действовать в унисон с кем-то, кто руководствовался теми же мотивами, что и я, и имел перед собой подобную задачу.

Я искал такого друга и нашел его в своем старом приятеле – Джоне Келли, парне не намного старше меня. Ему я и поведал свои взгляды и намерения касательно дальнейших своих действий.

После множества тайных разговоров и установления взаимного доверия, мы пришли к эпохальному выводу, что ныне мы живем в состоянии рабства, отнюдь не подобающему сыновьям свободных людей.

По нашему мнению, мы были сами в состоянии удовлетворять все свои желания, нести все тяготы жизни и в протекции отнюдь не нуждаемся.

Вскоре мы составили наш план, суть которого состояла ни в чем ином, как – сперва обеспечить себя всем необходимым, а потом покинуть наши дома и направиться прямо в Провиденс, штат Род-Айленд, где мы надеялись работу моряками на борту какого-нибудь судна.

Нашей самой большой трудностью было собрать необходимые для нашей экспедиции вещи. Все, чем мы владели, мы, увязав в два небольших узелка, спрятали в ближайшем к нашим домам сарае.

Местом нашей встречи было назначено крыльцо церкви, стоявшей тогда там, где сейчас располагается дом преподобного м-ра Патнэма. [2] В соответствии с уговором я нашел своего друга Келли на месте, в восемь часов вечера 18-го апреля – в канун памятной битвы при Лексингтоне.

Первый вопрос, который задал мне Келли, был такой: «Сколько у тебя денег?» Я ответил: «Полдоллара». «У меня столько же, – заметил Келли, – хоть я и мог взять у старого тори столько, сколько хотел, но мне подумалось, что мне не стоит брать больше того, что мне положено по праву».

Я не знаю, почему он так поступил – может, исходя из своих понятий о честности, а может, из страха подвергнуться преследованию, если бы он присвоил что-то такое, что сделало бы его достойным такого преследования. Келли жил у джентльмена по имени Уинслоу, высоко ценимого за свою доброжелательность и другие добродетели, но, будучи другом королевского правительства, он подвергся стигматизации клеймом «тори» и признанием врагом своей страны – в конце концов, был вынужден уехать после того, как британские войска ушли из Бостона. Затем, после небольшого совещания, около девяти вечера мы выступили в путь и шли до Джамайка-Плейн, где, остановившись у порога церкви преподобного д-ра Гордона [3], решили отдохнуть и снова посоветоваться.

Мы решили продолжать идти дальше – в Дедхэм, куда мы прибыли вскоре после десяти вечера.

Как я уже заметил, дело происходило вечером накануне битвы при Лексингтоне. Люди были очень взволнованы. И в окрестностях Бостона, и во всей стране царила тревога, люди жаждали «новостей из города». Но, поскольку мы были очень молоды и не слишком хорошо были осведомлены касательно предстоящих событий, страх наш заставил нас думать, что необычное волнение, которое, казалось, завладело каждым, должно быть, имеет какое-то отношение к нашему побегу, и что массы непрерывно двигавшихся людей, которые мы видели, гонятся за нами. Наша совесть немного упрекнула нас за совершенный нами шаг, а страх лишь усилил ощущение грозившей нам опасности.

После нескольких осторожных расспросов в Дедхэме, мы направили наши стопы в Уолпол, собираясь достичь его той ночью.

Около одиннадцати часов, чувствуя себя чрезмерно усталыми, мы решили переночевать на земле у каменной стены.

Печальный, растянулся я на земле со своим узелком в роли подушки и заметил своему спутнику: «Да, тяжело, Келли, но дальше может быть еще тяжелее», несколько предвидя те трудности и страдания, кои мне пришлось пережить в течение нескольких последующих лет. После зябкой и неуютной ночевки, возобновив путь до рассвета, мы пришли в Уолпол около десяти часов утра.

Прежде чем мы вошли в него, мы остановились в таверне и попросили тарелку хлеба и молока, стоивших вместе три пенса, но благодушный хозяин отказался от платы. Теперь мы постоянно встречались с людьми, которые, стремясь узнать новости из Бостона, часто спрашивали нас о том, откуда мы пришли, куда мы идем, &, отвечая на которые, мы держались к истине настолько близко, насколько нам позволял наш страх нашего разоблачения.

Будучи в Уолполе, мы остановились в таверне Манна, там собралось множество чем-то очень взволнованных людей. И, поскольку мы шли из Бостона, мы снова были атакованы массой вопросов, и тогда мы уже знали, как на них отвечать, чтобы не иметь каких-либо неприятностей. Хозяин же таверны заставил нас забеспокоиться, напрямую поинтересовавшись у нас, куда мы идем.

– В поисках счастья, – сказали мы.

– Не самое лучшее время вы выбрали, – сказал он. – Мой вам совет – возвращайтесь домой.

Во время этого разговора у входа в таверну остановился дилижанс – его пассажиры должны были здесь обедать. Они принесли известие о битве в Лексингтоне – красочный рассказ о том, что англичане утратили там двести человек, а американцы – лишь тридцать. Он был встречен с большим восторгом, и милиция отбыла с еще большим пылом и рвением. [4]

К этому времени, я и мой товарищ почувствовали крайнюю необходимость чего-нибудь съесть, но поскольку порадовать наши желудки роскошным обедом мы не могли себе позволить, нам пришлось удовлетвориться простым завтраком.

Нам, уставшим от пешей ходьбы, теперь было нужно договориться с кучером о поездке в Провиденс. Требуемая плата составляла один шиллинг и шесть пенсов с каждого из нас, и при условии, что один поедет с кучером, а другой – с багажом.

Место кучера дилижанса тех времен было не таким удобным, как теперь, а багаж покоился прямо на задней оси. Полки и подвески – это уже достижения нынешних дней. Ехать на багаже – удовольствие слабое, да и для того, чтобы удержаться на нем, надо очень постараться. Плату в один шиллинг и шесть пенсов с каждого за такие места мы сочли совершенно непомерной, но, немного поторговавшись, пришли к согласию – за двоих – два шиллинга и восемь пенсов. Мы покинули Уолпол около часа и прибыли в Провиденс на закате.

Любой, кто испытал чувства уныния и обездоленности, очутившись в полном одиночестве в незнакомом городе, легко сможет себе представить, какими мы были в то время. Многочисленные его граждане – по завершении своих ежедневных занятий – возвращались в свои дома, чтобы встретиться со своими семьями и друзьями и провести спокойную ночь. Но у нас, несчастных, не было ни дома, который бы приютил нас, ни друзей, которые бы нас приветствовали в нем.

Одинокие и покинутые, мы чувствовали себя как «чужаки в незнакомой стране». Мы бродили по улицам, не видя и не ожидая увидеть никого, кто мог бы оказать нам какую-либо помощь или посочувствовать нашему несчастью. Голодные, усталые и всего лишь с тридцатью медяками в карманах, мы полагали, что было бы неоправданным излишеством услаждать наши аппетиты деликатесами таверны, и потому мы, сидя на ступенях церкви, пытались утолить голод кое-какими припасами из наших узелков, которые мы весьма предусмотрительно уложили в них перед уходом из Роксбери. Покончив с нашим скудным ужином, мы, видя, что приближается ночь, сочли крайне необходимым за небольшую плату хоть где-нибудь переночевать.

Причина нашего появления в Провиденсе, естественно, привела нас в гавань. У причала стояло судно, на котором, похоже, никого не было. Поднявшись на его палубу и обнаружив, что двери одной из кают открыты, мы вошли в нее, завладели двумя свободными койками и крепко проспали в них до самого утра, а потом, не встретив никого из имевшего отношение к этому кораблю людей, свободно покинули его.

Мы бродили по городу – печальные и упавшие духом и подпитывали себя тем, что у нас осталось от минувшего ужина.

Тогда я и мой спутник решили, что нам лучше всего ради поиска работы разойтись в разные стороны, и мы расстались, даже не озаботившись ни о назначении времени, ни места нашей новой встречи. Потом я узнал, что Келли устроился на корабль и ушел в море. Как сложилась его судьба я не знаю, после того дня я ни разу не встречался с ним, и до сегодняшнего дня он остался в моей памяти таким, каким я его только что описал. Если он увидит эти страницы, он узнает, что я живу в том самом городе, из которого мы сбежали шестьдесят три года назад.

Он нашел бы меня внешне не совсем таким, каким я был перед нашим прощанием. Но, скорее всего, он уже давно ушел в ту страну, «из которой еще не вернулся ни один путешественник», туда, куда мои годы и мои немощи очень скоро призовут и меня и меня.

В ходе моих блужданий я забрел на рынок и встретил там джентльмена по имени Кертис. Он был одет по распространенной тогда у джентльменов моде – шляпа-треголка, парик «узел Кадогана» [5], длинный камзол изрядного размера, как будто пошитый на вырост, бриджи с большими застежками, и – под стать им туфли с большими пряжками – вот таким было его платье.

Его лицо показалось мне знакомым, и, чувствуя некоторый интерес к нему, я осмелился задать ему несколько личных вопросов, и узнал, что звали Обадия, и что совсем недавно он переехал в Провиденс из Бостона. У него – в его бостонском доме – служила моя тетя, сестра моей матери, и я подумал, что вполне вероятно, что она тоже могла переехать в Провиденс со всей его семьей.