Между делом…

Пока цветёт тюльпан…

Она тонула. Не было сил подать голос,

поэтому просто отчаянно гребла к берегу

и надеялась, что её заметят. Хоть кто-ни-

будь. Чёрный плащ сбился на сторону и тя-

нул ко дну, пушистая жёлтая шерстяная

шапка намокла и отяжелела, окрылась,

словно иглами, слипшимися от воды пуч-

ками…

– Ы-ы.…– она смогла, наконец, выдавить из

себя тяжёлый, как толща воды под ней,

звук, – Ы-ы-и…

Пытаясь оттолкнуть от себя липкую как

мёд и густую, словно смола, жидкость, она

гнала волну, которая оказывалась несоиз-

меримо мельче приложенных к этому

усилий.

–Ы-ы-ы.…– облетали розовые лепестки её

недолгой жизни, бок о бок с сёстрами: вес-

ёлая возня по утрам, совместные забо-

ты…сладкий густой запах весенней

травы… Так хотелось закрыть глаза, чтобы

не видеть, как вода смывает остатки радо-

сти бытия… Но разве это возможно?!

Внезапно она почувствовала под ногами

опору. "Не может быть!"– первое, что

пришло ей в голову, и она крепко ухвати-

лась за вовремя подставленную руку…

– Здравствуй, малышка! Какая же ты мок-

рая… Давай я тебя согрею… Ты так отчаян-

но барахталась…было слышно даже через

закрытое окно!Какая же ты храбрая! И му-

жественная! Я боялась, что не успею добе-

жать… Ты слышала, как я кричала? Нет?

Ну, ещё бы… Я бежала и вопила, что есть

мочи "Держись!" Давай-ка я высушу твой

плащ…и шапочку… Ну, что? Что ты так

смотришь?! Испугалась… Давай-ка отой-

дём подальше от воды…

Я сажаю мокрого насквозь шмеля себе на

ладонь, сгоняю воду с его чёрных крыльев,

ерошу мизинцем жёлтую шапочку, чтобы

поскорее просохла… Согреваю

его своим дыханием и укладываю в колы-

бель жёлто-красного тюльпана, что растёт

в самой гуще кроны вечнозелёного дерева

семейства кипарисовых.

– Вот, сиди тут, обсушись, успокойся… Жи-

ви здесь! И никогда больше не подлетай

туда, где много воды… Слышишь?! Нико-

Гда!

Третий день шмель наслаждается тиши-

ной и покоем.Днём прогуливается по вет-

кам туи, а перед заходом солнца устраи-

вается в объятиях цветка, льнёт к

лилейным! – и счастливо дремлет, пока на-

двигающаяся темнота запирает на все зам-

ки купол бутона… Пока – так… Пока цветёт

тюльпан…

Наивность

Небо нахмурило брови туч, чихнуло

прилично сверкнув очами и мы, – кто куда.

В подъезд, в тень норки, под небритый

участок травы… А тюльпанам…куда им?!

Стоят, гордые и невозмутимые. Даром, что

цветочки…

Один, шевельнув широкими зелёными

плечами навстречу ветру, скрипнул желва-

ками лепестков и замер. Убедившись в на-

мерениях бесцеремонного в своих поры-

вах ветра, прищурился и затих упруго. А

другой…рядом, подле, не по примеру, а су-

против… Встряхнул ладошками, раскинул

их навстречу отрицанию погоды.

Мгновение, и вот уже поник. Лишь пара

жеваных лепестков удержалось в разумных

пределах…

Кто и когда оценит подобное, миру откры-

тость?! Пчела или шмель, другая какая

букашка, – и те уж не вымажут щёки в ду-

шистой и пряной пыльце…

Наивность, всё-таки, претит всему, что

подле…

Вороны

«ВоРоны пРишли подкоРмиться на

свалку. И мне их, пРедставьте, нисколько

не жалко!»

СтРелки, стРелки птичьих лапок.

БРодят без пальто и шапок.

Сонный хРиплый голосок.

В клюве – кость, в ноздРях – песок…

Апрель 1967.

Мать обучила меня грамоте довольно

рано. Первым словом, которое заставили

прочесть, было не "мама" или "папа", а фа-

милия первого космонавта планеты, в ко-

торой так много сложного рычащего звука.

Он был основным, воинственно настроен-

ным против меня, и моего непослушного

языка.

Логопед, к которому обратилась за по-

мощью мать,постаралась на совесть.Пока-

зала как можно сворачивать язык в трубоч-

ку. Заставила повторить великое множе-

ство цоканий и прищёлкиваний. Но из-

влечь из моих уст искомый звук, с по-

мощью все этих нехитрых приёмов, ей так

и не удалось. Однако дефект речи был ис-

правлен. Легко и случайно. Что неизбежно

сформировало уверенность в том, что у ка-

ждой проблемы, помимо массы сложных и

утомительных решений, есть одно—един-

ственное, необременительное и правиль-

ное.

Неким прекрасным ясным, летним, про-

зрачным и весёлым утром, я в совершен-

ном одиночестве шла к бабуле. Отец опаз-

дывал на работу, и потому не повёл меня

за руку до нужного дома, а просто выса-

дил на остановке.

– Сама дойдешь? – с надеждой спросил

папа.

– Дойду! – радостно подтвердила я.

В предвкушении вкусного сытного

завтрака без понуканий и нотаций, безза-

ботной прогулки до обеда, я шла и пела

песенку из «Бременских музыкантов». О

том, как пролетают мимо нестрашные до-

роги… И тут, в самую верхнюю ноту, чи-

стым воспроизведением которой я особен-

но гордилась в ту пору, вторгся чей-то

смех:

– Ха-ха-ха!

Я остановилась и покрутила головой. В

этот утренний час, когда весь советский

народ, как один стоял у станка, прилавка

или кульмана, рядом со мной просто физи-

чески не мог никто находится.

– Странно…– произнесла я негромко, но

предательская согласная исказила до неу-

знаваемости даже такое простое слово и…

Смех раздался вновь… Обшаривая взгля-

дом листву близстоящего дерева, в поис-

ках источника оскорбительного звука, я

увидела… ворону, которая укоризненно

смотрела на меня с ветки, своим красивым

чёрным глазом. Одним! Она не стала тра-

тить на какую-то маленькую картавую дев-

чонку, блеск двух, подозрительно умных

глаз, одновременно.

– Зачем ты дразнишься? Я не могу выго-

ворить эту проклятую

«ры!». Не могу!

– Кар!

– У тебя-то получается, как надо…

– Кар!

– Что «кар»?! – вскричала я, внезапно

ощутив во рту неведомое доселе волнение

языка.

– Кар-р-р-р! – крикнула истошно воро-

на, и наклонила голову

пониже так, что я не просто УВИДЕЛА, а

почувствовала, как вибрирует её острый

язык. Ворона даже и не думала смеяться

надо мной. Она просто решила помочь ма-

ленькой девочке, которая так весело напе-

вала, направляясь к дому своей бабушки.

Я остановилась прямо под деревом, и за-

драла голову:

– Кар! – я привычно уронила раскати-

стую согласную в серый песок у ног.

– Кар-р! – возобновила свой урок воро-

на.

– Кар! – повторила я послушно, и не по-

верила собственным ушам, – Кар-р-р! Р-

р-р!

– Кар-р-р-р! – возликовала моя блестя-

щая преподавательница, и захлопала

крыльями.

– Я умею говор-р-рить «р-р-р»! Спасибо!

Вор-р-рона! – закричала я, что есть мочи,

и побежала к бабушке, повторяя на ходу

удивительный урок, который преподала

мне замечательно мудрая птица, холодея

от ужаса, что потеряю этот звук по доро-

ге…

– Кар-р! Кар-р-р! Кар-р-р-р-р! Бабушка!

Ба-буш-ка-а-а! ВоРона! Научила меня го-

воРить букву Р-Р-Р-Р-Р!

– Ну, что ты выдумываешь, – грустно

вздохнула бабушка,пропуская меня в квар-

тиру.

– Ну бабусечка, ну, пожалуйста, ну давай

я тебе скажу!!! Любое – пР-Р-Р-елюбое

слово!!!

– Тихо. Не шуми, пожалуйста, не раздра-

жай дедушку. Он плохо себя чувствует.

Я помню то дерево, с которого ворона

учила меня правильно выговаривать са-

мый ребристый звук русского алфавита. Я

помню и саму птицу. Но на том дереве я

не видела больше ни единой вороны. Ни

разу! За сорок с лишним лет.

Время от времени я встречаю похожих

птиц в иных местах.Обычных ворон во-

круг всегда довольно много. Но тех необы-

кновенных птиц, со ЗНАЮЩИМ проница-

тельным взглядом, так же мало, как хоро-

ших и умных людей.

Райская птица с чёрным крылом… Лет

через тридцать, или даже немногим боль-

ше, мне показалось, что я сумела отпла-

тить добром за добро.

Однажды утром, в лютый мороз я увидела

ворону, которая медленно замерзала на

ветке. Потускневшие перья местами обле-

денели. Казалось, пройдёт совсем немного

времени, и птица превратится в нечто, по-

хожее на кусок промёрзшей древесной ко-

ры. У неё явно не было сил справится с

многочисленными останками январских

обильных трапез. Быть может, ворона не-

давно перенесла на крыльях ангину, или

просто была уже недостаточно молода для

утомительной и кропотливой работы над

ледяными скульптурами из неряшливых

объедков.

В ту пору я могла позавидовать сытости

церковной мыши, и сто пятьдесят граммов

«крабовых» палочек,что лежали у меня в

пакете, были для нашей семьи весьма цен-

ной добычей. Но, как бы там ни было, я

шла в теплую квартиру,а ворона жила на

улице… Недолго думая, я достала из паке-

та одну «крабовую» палочку, сняла с неё

целлофан, и протянула вороне…

– Ворона! Возьми, пожалуйста!

Птица очень медленно подняла голову,

взглянула на меня, на еду, зажатую в руке.

С огромным трудом раскинула в сторону

крылья, и оттолкнулась от ветки. Ворона

была так слаба, что пришлось почти за-

талкивать угощение в её приоткрытый

клюв…

Наутро мороз махнул на нашу местность

рукой, и отправился сдерживать порывы

жителей иных регионов. Ворона же, к

моей огромной радости, выжила. И в тече-

ние нескольких лет, пока обитала непода-

лёку, каждое утро бросала под ноги моей

собаке куриные кости, добытые из помой-

ки. И я опять осталась в долгу…

Музыка весны

Дятел задумчиво наклоняет ещё не от-

таявшую ветку, немного придерживает, а

после отпускает. И, наклонив голову, слу-

шает её продрогший за зиму вой, рассеян-

но глядит в никуда, рассматривая своё про-

летевшее "вчера" и неуловимое "завтра". С

каждым днём весны ветка становится всё

уступчивее и звук из безнадёжно грубого

превращается в оглушительно звонкий. За-

йцы, едва переодевшись, вступают в со-

перничество с неряшливой птицей, чьи

крылья постоянно обрызганы рассветом,

сопровождая медленное разоблачение род-

ных полян барабанной дробью, – лапами по

пню…

Вы думаете, что это всё беззастенчивые

наветы и лишь один ветер хозяин пауз при-

роды?

Зайдите в лес так рано, как сможете, и по-

ймёте, что музыка весны не в капели ры-

дающих крыш. Разжалобить полдень дав-

но научился февраль, и в том нет ему рав-

ных, поверьте!

Но весна довольно холодна и жестока. И,

более того, – она скупа! Она скупа на ласку

и тепло. Каждый солнечный луч она по-

старушечьи собирает в горсти и прячет.

Чтобы потом, всего в один только день,

явить свету на что способна сила нерастра-

ченной понапрасну Любви. Весна оставит

после себя преображённый мир и уйдёт.

Так же тихо и незаметно, как пришла…в

середине февраля.

Утро

Кот глянул на меня нежно, тяжело за-

прыгнул на стол рядом с чашкой, в кото-

рой была наша последняя заварка, тихо

фыркнул и стал хлебать. Быстро, жадно…

Изредка поднимал левую кисть и серой

ладошкой отгонял от края штурвал лимо-

на. Не заметив неодобрения, он завершил

начатое. Сыто вздохнув, благочестиво ок-

ропил пространство, досадливо махнув

мокрой дланью. И тут же свалился на пол,

где немедля состриг солнечный локон, вы-

павший из пряди утра.

– Оп-па! Поймал!..

А тем временем за окном… За полотном

стекла, заправленного в раму, всю сплошь

заляпанную маленькими следами лап гур-

мана, насмотревшись на непотребства и

беззакония домашнего тирана и властели-

на, ворон выкрал с акватории рукотворно-

го пруда пластиковую фигурку утки.

Довольно скоро он ощутил, что не мягкое

трепещущее тело несёт за тридевять зе-

мель в тридесятый дистрикт. Переморо-

женные лапы прототипа сказочной избу-

шки престарелой лесной феи, подвели его.

В который раз за эту весну.

–Что это?! Очередная пластиковая фигня!

Не такая, которую обыкновенно вышвыри-

вают из окон пассажирских вагонов, побо-

гаче, но – толку от неё, одна бестолочь…

И ворон обратился коршуном. И швырнул

он творение рук человеческих на рельсы,

прямо под блины колёс товарного соста-

ва… Расстроился, видно…болезный…

Да! Кота-то, после чаю с лимоном,-

гм…стошнило…

Конфуз, однако…

Осень… … …

Осень сдала всё своё золото в ломбард.

Вокруг – серость, слякоть, сумрак…

И полусырое варево листвы бурлит под но-

гами, смазывает подошвы и, – хрясть!

Вот ты уже и сам – как опавшая ладонь

берёзы: тих, безволен и наполовину рас-

творён в этом сумраке…

Влюблённые и Луна

Отчего влюблённые так часто обращают

свои взоры на луну?

Всё просто,– Месяц– мальчик, Луна – девоч-

Ка. Они едины.

Быть может, их брак самый счастливый и

мы бессознательно стремимся к этому

идеалу.

Кое-кому это удаётся…

Я не могу без тебя!!!

Самое страшное – любви не познать, про-

пустив. Не обернуться вовремя, не послу-

шать себя самого. Искать её в тех, кто сего

недостоин. Не потому, что не достоин в

принципе. Просто потому, что твоё не тут,

оно там, где ты ещё не был, или был, но не

удосужился осмотреться по сторонам. Со

вниманием.

С жаждой обретения. Воплем встретить и

не отпускать. "Я не могу без тебя!" переос-

мыслить в "Я не хочу…"

Одно лишь слово, такая малость. А ме-

няет всё.

Так о Любви, о которой всуе не ловят

языком ветрА Вселенной. О ней молчат.

Я еду домой

Я еду домой.

Столб линии электропередач издали по-

хож на безопасную бритву…

Собака, покрытая клоками свалявшейся

шерсти, словно прошлогодней травой,

стоит и смотрит на этот столб. Рядом – два

понурых щенка. Им совсем плохо от

дыма сгорающей неподалёку травы. Дым

почти прозрачен, слегка похож на пар ве-

черней земли. Но это не он. Притворство

всегда ядовито…

Малышам отойти…бы. Слегка! В сторон-

ку. Но они так малы, к тому же, -не знают

пока, что и от мамы можно…

В воронку заката, пеной грязных обла-

ков утекают последние мгновения дня. Всё

вчерне. Набело только дни. А ночи?

Ночи… Хитрые бестии. Поджимают ступ-

ни в дырявых носочках, обнимают в тени

под ступенями, степенно кивают, надеясь

заполучить не своё. И получают, и спешат,

и бегут… Чтобы до третьих петухов. Как

…тать? Да что вы! Какое оно ТАТЬ?! Так, -

пакостник, мелкий…

А столб уже выбрил часть неба. До розо-

вой кожи. И собака устала глазеть, облиза-

ла детей и дала им по чашеке какао. (Ма-

мино молоко для щенков слаще любых

шоколадных бобов!) Соседский барбос за-

бежал, поприветствовал заднею лапой уча-

сток чадящей травы… И стало чисто, теп-

ло и уютно. Только филин – вдогонку

скользящему к краю небес Ориону, так

громко кричал, что охрип…

Эх…

Эх…святая простота… Кровать без ножек,

блохастый пёс рядом с потными волосён-

ками ребят…не менее блохастый котё-

нок…курочка, несущая яйца в сарае, и рас-

кидывающая своё гуано где попало… И

протекающая крыша… Сколько их доживёт

до весны?..

Ожидание чуда…

…мы у себя в лесу, с 29 декабря… И тут

так тихо…Снег…в печи горит огонь…И хо-

чется, чтобы каждый вечер жизни был

предновогодним. Чтобы ожидание Чуда

вошло в привычку, но не стало обыденно-

стью…

У каждого – своя правда

С моею опытностью…с моей верой в лю-

дей, с тем количеством разочарований и

предательств, отзвуки коих ещё слышны в

моём истерзанном сердце, я знаю цену

фразы о том, что у каждого – своя правда…

Предчувствия

Что наполняет нас дурными предчувствия-

ми?

Пытавшаяся пролететь сквозь стекло пти-

Ца? Открывший солнцу своё беззащитное

пузо ёж прямо посреди дороги? Жук-пла-

вунец, мстительно размазанный подошвой

по тротуарной плитке?

Увы, мы не настолько ранимы.

Но за каждым рассветом тянется розова-

тый хвост вечерней зари, и нас пугает не-

возможность пресытиться этим всерьёз.

Сгоряча? Пожалуй… Но только не в самом

деле…

Чёрный кот

Казалось, что этот чёрный кот ждал имен-

но меня. Перехватив обращённый на него

взгляд, удовлетворённо вздохнул. Оглядел-

ся по сторонам, подождал пока небыстро

движущийся автомобиль подъедет побли-

же, и бросился ему под колёса.

И всё.

Нет ни кота, ни жизни "до"…

Первый снег

По лесу раскиданы крупные аппетитные

куски белой булки. Или то, что кажется

ею. Обглоданные первым настоящим мо-

розом полукружья чаги с берёзовых ство-

лов…неровные разломы сухарей лип, упа-

вшие навзничь дубы, обнаружившие бук-

еты корней… и первый, едва заметный гла-

зу снегопад, который невесом и невидим,

но уже жив…

Воздух местами истекает соком озона, а

примятые тёплыми телами оленей гнёзда

травы пахнут влажной пылью…

Подул ветер. Казалось, что берёза тряхну-

ла поредевшими кудрями, но нет. То был

первый снег.

Я пеку хлеб

У папы день рождения и я пеку ему хлеб

с тмином. Вместо торта.

Когда началась война, моему папе было

достаточно лет, чтобы испугаться. Когда

шла та страшная война, ему, как и многим

его сверстникам, очень хотелось кушать. В

школе давали на обед чайную ложку раз-

мятого мёрзлого картофеля на крохотном,

со спичечную коробку, кусочке хлеба. Па-

па мечтал, что, когда закончится война, он

будет есть большими кусками хлеб с сы-

ром. Большими, неприлично большими ку-

сками.

Сколько помню своего папу, после ка-

ждой трапезы он втихаря достаёт из хлеб-

ницы буханку, отрезает от неё ломоть и

ест. Мама ругается, "Не наелся!?", мол…

Ну, да, в общем так и есть. Этот штрих, он

как привычный вывих, как запятая в тек-

сте! В моём папе живёт тот, постоянно го-

лодный мальчик, который, чтобы его, рус-

ского, не убили, а принимали за своего ли-

товцы, выучил язык, даже пел в костёле.

Он сам учил английский и немецкий зык,

по открыткам и письмам убитых немцев.

Тех самых, что сгоняли местное население

на АКЦИЮ. Не на рекламную акцию. На

акцию устрашения. На публичную казнь…

Я пеку папе белый хлеб с тмином на его

80-й день рождения. Я бы хотела ему пода-

рить к этому хлебу огромную головку сы-

ра,если бы могла. Чтобы тот голодный,

любознательный белобрысый мальчишка,

который живёт в нём,подойдя после зав-

трака к хлебнице, не захотел бы хлеба, ибо

оказался сыт…

У моего папы нет культа еды. У него дру-

гие приоритеты.Он один из основателей

подводного спорта в СССР, тренер первых

"морских котиков" в стране, совершает по-

гружения под воду по сию пору… Всегда

занят, не кудахчет и не прячет корки под

простыни. Но эхо войны залегло морщи-

ной ощущения и проявляется всю жизнь.

Я пеку хлеб. Папе.

Ужас…

Ужас…ужас…ужас… Бесконечный ужас,

который пинает наше сознание и заста-

вляет сердце сжиматься не в такт.

Ужас оставляет глубокие следы в генах,

которые передаются следующим в очере-

ди, обречённым переживать наши страхи.

На дне самого глубокого ковша счастья

всегда будут лежать столетия ужаса, упако-

ванного в мгновения…

И нет этому предела…

Уж

Однажды днём довелось наступить на

хвост юному ужу. Показалось, что в траве

проволочка. Слегка прищемила краем бо-

тинка.

Уж взметнулся, шикнул возмущённо и за-

мер,вместо того, чтобы бежать.

Он был немного бледнее обычных ужей.

Видимо, потревожили его не вовремя. Чи-

тал что-то…обдумывал. А тут…эта бесце-

ремонная человеческая особь… Мало ей

места?!

– Малыш, прости, я ненарочно!– попыта-

лась оправдаться я.

– Ага…ненарочно. Я теперь не чувствую

хвоста! И ушибся,

когда подпрыгнул…

– Ну прости, пожалуйста! – повторила я и

принялась утешать, восхваляя его благо-

родную бледность и стать…

Ужик приободрился, благосклонно

выслушал, да так и остался лежать на се-

редине тропинки, позволив себя обойти

дважды, не пододвинувшись ни на ми-

крон…

Вот так. Пусть к хорошему и не дотянешь-

ся, а обнимешь!

Бывает и так…

Уголь, он разный. Один сгорает в печи,

оставляя после себя приятный запах, до-

брое тепло и невесомую скромную горку

пепла. Другой плохо горит, дурно пахнет и

понуждает чистить после себя и печь, и

поддувало, и пол перед ним… А на вид-то

вроде, – уголь! И первый, и второй.

Так и люди. На первый взгляд похожи…

Обычно, стараешься не обращать на себя

их внимание, но, когда приходится, не уто-

мляешь лукавством.

М-да…

Ибо, – если верно и прямо беседуешь с та-

кими, они думают, что неспроста это. Чув-

ствуешь себя "в праве", – значит за спиной

некто…с волосатыми руками.

И невдомёк им, что ты безнадёжно наивен,

а в твоей груди, выполняя нелёгкий труд,

бьётся честное сердце…

Идеи добра и зла витают в воздухе, кто

настроен принять – принимает и фикси-

рует. Выдаёт за свои. Когда одна понятна

многим – это уже не идея, это нечто

большее, что связывает нацию, народ,

группу людей, обживающих одну террито-

рию планеты. Обживающих, и уничтожаю-

щих её… Сжигающих в печах своего рав-

нодушия.

Бывает и так.

Слова…

Слова, как капли дождя. Они падают, и

растворяются в земле, оставляя лишь на

мгновение свой след.

Жалость

Жалость выглядит и выражается по-разно-

му. Слишком часто мы намеренно глумли-

вы, неоправданно жестоки. И славно, что

это не всегда так. Радости мимолётны, го-

рести неоправданно длинны. Но…Разве

бывает для жизни "долго"?

Лето выдалось довольно жарким, и ка-

ждый вечер в пруд под моим окном приле-

тает кукушка. Она не ждёт подвоха или

обычной для человеческого существа под-

лости, и потому спокойно терпит моё не-

назойливое присутствие. Сперва, как

грузный от летних излишеств дачник, пти-

ца кружит, мелко семеня долговязыми но-

гами по берегу у самой кромки воды. Ос-

тывает, похлопывая себя по вздыблен-

ным юбкам. Потом, шумно набрав воздуха

в лёгкие, перебегает по поверхности

пруда с одного края на другой. По воде,

аки по суху. Удивляется своей удали, ра-

достно подпрыгивает на месте,кружит, в

обратную коловороту, сторону,а после…с

разбега – на лист кувшинки! Нимфея, при-

творно удивляется удали молодой нахалки.

Нарочито серьёзно покачивает головкой,но

укоризна остывает в прохладной воде до-

вольно скоро. И, нежно поглаживая упру-

гую поверхность воды, листья баюкают за-

одно и кукушку. Жалеют её . Открытую,

чистую и честную перед жизнью,перед со-

бой и перед каждым из нас…

Казалось бы, что нам до неё, а ей до

нас…

Впрочем, устремлёность к звёздам не от-

меняет необходимости анализировать буд-

ни. Кем бы ты ни был.