На ять

На ять

Ольга Набережная

© Ольга Набережная, 2019

ISBN 978-5-0050-0621-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НА ЯТЬ

Живые люди

Есть профессии такие, не просто профессии, а которые словно обладают неким психотерапевтическим эффектом. Ну, это как в поезде выговоришься незнакомому попутчику, и легче становится, и проблема кажется не такой уж нерешаемой. Таксисты, например, любят поговорить. Надоедает один на один с дорогой молчать, вот и охочие до разговоров и слушатели отменные. Но я – совсем другое дело. В такси я молчу обычно. Потому что за день так наговорюсь, что голос садится. Да и честно говоря, к вечеру так хочется тишины…

Я – врач. Обычный участковый терапевт в городской поликлинике. И, наверно, я неплохой врач, потому что у меня есть «постоянные» пациенты, которые снова приходят не потому, что я плохо их лечу, а потому, что им нравится со мной общаться. Не умею я по казенному. Пятнадцать минут, и следующий – такой расклад мне не нравится. Некоторым даже чай наливаю. Завотделением вечно меня ругает, что не укладываюсь в регламент времени, но очередь не возмущается. Привыкли уже. И я даже знаю, что некоторые мои больные лукавят, когда приходят ко мне, схватившись за бок или сердце. А я делаю вид, что верю. Потому что понимаю – иногда дома им поговорить о себе, о своих проблемах просто не с кем.

Перед приемом моя медсестра, Аллочка, раскладывала медкарты согласно времени и занятой очереди. Карты аккуратными квадратиками лежали на углу стола, терпеливо, как и свои хозяева, дожидаясь вызова. Белый накрахмаленный халат, строгая белая шапочка без единого торчащего лукавого локона, на шее фонендоскоп. Я готова. Нет. Забыла улыбку. Я никогда не встречаю больных без улыбки. Я всегда им рада. И они это понимают. Ну, кто у нас сегодня? Аллочка с готовностью перечисляет.

– Бабушка-гипертония, дед-геморрой, многодетная уставшая, музыкантша с депрессией, еще одна гипертония, потом мигрень, потом непонятно что.

– Как это – непонятно что? Новенький?

– Ага, – Аллочка улыбается. – Недавно переехали в наш район. В карте написано – жалобы на боль в пояснице и кашель.

– Ну, зови. Первый пошел.

Аллочка нажимает кнопку вызова и деловито распахивает дверь кабинета. Входит бабулька-гипертония. Тяжелая ситуация. Живет одна. И вид какой-то неухоженный у нее. Две дочери есть, но наведываются к матери не чаще пяти раз в год. Еще кот есть. Белый, сибирский. И от того Софья Павловна вечно в белых шерстинках на черной, перманентно блестящей сзади, юбке.

– Голубушка, Софья Пална, что опять случилось? Зачем сами-то пришли? Позвонили бы в регистратуру, я бы сама забежала, давление бы померила.

Я смотрю в ее наивные не по возрасту голубые глаза и вижу, как в них закипают слезы, готовые вот-вот пролиться. Люди любят себя жалеть. Но больше любят, когда их жалеют.

– Дык, миленькая моя, до ваших извергов в регистратуре рази дозвонишься? Это скока денег у меня с телефона сымут, еслив звонить-то полдня?! А мне проще самой до вас дойтить. Я же не тороплюся, потихоху иду.

Я виновато опустила глаза. Действительно, до наших девчонок, «извергов» из регистратуры сложно дозвониться. Что делать, народ болеет, а девчонки тоже живые. И чайку глотнуть надо, и в туалет сбегать, и перекусить. Все мы живые, со своими проблемами и заморочками – и больные, и здоровые.

– Ну, что беспокоит, Софья Пална?

– Да вот, дочка, как защемило с утра в грудях, вздохнуть не могу. В глазах темно, в голове словно набат бьет, и плывет так все перед глазами, ажно комок к горлу подступает.

Что-то затревожилась я. Никак криз? Тьфу ты, только этого не хватало.

– Девочкам-то звонили?

– А че им звонить-то? – Софья Павловна насупилась. – Танька вся в работе, даже поговорить с ей никак. Манька в отпусках, на юга укатила. Говорит, дорого разговаривать, роминг там какой-то. Вот так и кукую одна с Яшей.

Слеза все-таки выкатилась украдкой. Пока Аллочка мерила давление, я заполняла карту. А Софья Павловна с воодушевлением рассказывала о своем коте и о его проказах. Щечки раскраснелись, из взгляда ушла тоскливость под вниманием моих глаз и Аллочкиных рук. Закончив, Аллочка подходит ко мне и шепчет:

– Да хоть сейчас в Космос запускай! Сто двадцать на восемьдесят три. Опять придумала, блин.

Ох, уж мне этот интернет! Любую болезнь насочинять можно, симптомы доступно описаны. Молодцы Таня и Маня, не оставили маму без благ цивилизации. Откупились от общения.

– Ну что, Софья Пална, все не так плохо. Давление относительно в норме. Это просто бури сегодня магнитные. Сейчас домой придете, теплый чай и покой. Никакого сегодня Малахова, только покой.

Софья Павловна благодарно кивала в такт моим словам, и такая признательность была в ее взгляде, что мне стало стыдно за Малахова. Ну, пусть смотрит телевизор, кто ее еще развеселит, отвлечет от гнетущего одиночества и мыслях о родных дочерях, которые давно махнули на мать рукой…

– Аллочка, кто следующий?

– Дед-геморрой, – с готовностью ответила Аллочка.

Зашел крепкий старичок семидесяти пяти лет. Бывший дальнобойщик. Живет тоже один. Жены нет, детей тоже нет. Только племянник, который ждет-не дождется, когда дядька в белый саван завернется. Квартира у дядьки в центре двухкомнатная. А у племянника двое детей, теща и ипотека. Все понятно, живые люди и квартирный вопрос. С ним построже надо. А то уже месяц анализы сдать не может, к проктологу его уже два раза записывала. То ли стесняется, то ли боится дедок.

– Николай Иваныч, здравствуйте! Ну как дела ваши? Были у проктолога?

Я-то знаю, что не был. Специально спрашиваю. Интересно, что ответит.

– Анечка Алексевна, так и вам не хворать! Был, был у проктолога. К вам назад отправил. Говорит, не все анализы в наличии. Вот че резину-то тянет? Непонятно мне как-то.

Вот ведь жук же! Я улыбаюсь. Ну, вот что с ним поделать? Строжусь из-под очков. Но понимаю, что совсем не сержусь. Пока Аллочка дежурно измеряет давление и температуру, Николай Иванович словоохотливо рассказывает, как Андрейка приволок кучу бумаг на подпись дядьке, а дядька как увидел слово «дарственная», так и побежал в поликлинику.

– Дочка, ты меня уж определи к себе. Положи в палату какую-нибудь. У тебя он меня не достанет. Он же уморит меня заради тещи своей, злыдень.

– Тогда пойдем к проктологу, Николай Иваныч. Должны же быть у меня основания для госпитализации. Аллочка, сколько время? Девочки в процедурном еще на месте? Отведи Николая Иваныча на анализы. И проследи, чтобы не сбежал.

Аллочка у меня понятливая. Бережно взяла за руку и повела Николая Ивановича спасаться от Андрейки. В процедурный, а потом к проктологу. Похлопочу, чтобы на пару-тройку дней оставили в отделении после операции. А там поглядим. Может, патронаж выбью. После операции все-таки дедок будет. Пока Алла с Николаем Ивановичем бороздят коридоры нашей поликлиники, приглашаю следующего. Многодетная уставшая. Тяжелый тоже случай. Рожает следующего, не успев выкормить предыдущего. Уже четверо. А ей всего двадцать восемь. Женщины! Что ж вы делаете-то с собой?! Не железные же.

Взгляд потухший, словно в нем вся мировая усталость скопилась, круги под глазами, анемия и анорексичная худоба. Дети в прямом смысле этого слова высасывают из нее все соки. Причем она фанатично убеждена, что должна кормить грудью каждого своего детеныша, пока есть молоко. Муж строитель. С утра до ночи на работе. Она одна с детьми. Иногда свекровь помогает.

– Анечка, вы сдали анализы?

– Сдала. Вчера.

– Ну, результаты у меня еще не все на руках, только общий анализ крови. Что вас беспокоит? Голова не болит?

Пока Алла водит Николая Ивановича по нашим кругам больничного муравейника, сама измеряю давление, смотрю глазные яблоки, ощупываю лимфоузлы. Не нравится мне ее состояние. И узлы воспалены, болезненные. Вижу, как дергается шея при надавливании. И что мне с ней делать? Пока осматриваю, расспрашиваю о детях. И тут моя тезка оживает. Глаз горит, движения разтормозились, руки всплески эмоций выписывают. И такая глубокая любовь в словах слышится, что я прямо позавидовала по-хорошему. Веснушка (это старший – Васенька) вчера солнце нарисовал такое смешное, с ручками вместо лучиков, а Манюня (это средняя – Машенька) в садике стих рассказывала, а воспитатель на видео сняла. Я слушаю ее и боюсь. Боюсь за эту хрупкую, великую женщину, которая наплевав на собственное здоровье, несет такую Любовь в этот жесткий, неласковый мир, что аж дух захватывает. И дай ей бог здоровья! Что смогу – то сделаю. Что не смогу – тоже сделаю, ради ее детей. Хотя лимфоузлы мне не нравятся. Надо повторно назначить кровь, и гормоны сдать. Ох, не нравишься ты мне сегодня, Анюта… Но ничего, мы тебя выправим, будешь, как новенькая, за своими птенцами бегать.

Анюта уходит приободренная и воодушевленная собственным хорошим настроением и моим рецептом. Выписала фолиевую кислоту да В12. Полечим анемию пока, а там видно будет, когда анализы все придут. Вернулась Аллочка, отрапортовала, что Николай Петрович до места назначения в виде кабинета проктолога доставлен. Караулить не стала, ибо наш Михаил Степаныч без осмотра никого не выпустит из своих рук.

Следующей была музыкантша с депрессией, томная и дородная виолончелистка, но с очень ранимой душой и подвижной психикой. Ей бы к психологу походить, а не ко мне. Но упорно, раз за разом, следуя своим приступам меланхолии, записывается ко мне на прием. Замуж бы ей. И всю депрессию как рукой сняло бы. Деток еще не поздно нарожать. А детки бы пошли, там уж не до разборок было бы со своей тонкой душевной организацией и саморефлексией. Но я же ей так не могу сказать. Обидится, ибо считает себя убежденной феминисткой и закоренелой холостячкой, ибо не создана для борщей-котлет-пеленок. А я-то вижу в глазах почти звериную тоску по мужиковым рукам да семейным обедам. Слушаю ее рассказ о кознях в оркестре, как первая скрипка поругалась со второй и залила в отместку ноты апельсиновым соком, как дирижер на репетиции сделал ей замечание, а я слушаю ее, глажу по сильной музыкальной руке и утешаю, как могу. Уходя, музыкантша даже не спросила про рецепт. Ну что я ей пропишу? Только пустырник для снятия эмоционального напряжения, а он и без рецепта доступен. Нервный народ стал, очень нервный.

Потом прошла еще одна гипертония, на этот раз настоящая. Не старая еще совсем тетка, лет сорока пяти, а давление под сто семьдесят. Как еще сама дошла, не понимаю. Говорю ей, мол, «скорую» надо было вызвать. А она мне отвечает, зачем беспокоить по пустякам, пусть, мол, экстренных пациентов спасают. Ну что за люди! Сами себя не берегут, а потом говорят – недолечили, залечили. Так, давление сняли, рецепт выписали, ушла, довольная и успокоенная, домой.

– Алла, еще кто есть?

– А этот, непонятно что.

– Ну, зови. Посмотрим, что там за непонятно что.

Заходит молодой мужик, лет тридцати, лицо от боли скорежилось. Раздевайтесь, говорю. Разделся – снял рубашку, майку. Ух ты, ничего себе мускулатура! Спортсмен, что ли? Осматриваю, прослушиваю бронхи, легкие. Бронхи совсем забиты, дыхание жесткое, свистящее. Что же ты, миленький, до бронхита-то себя довел, не лечил, наверно, легкую простуду, вот она, коварная, и скрутила тебя за невнимание.

– А со спиной что? – спрашиваю. Вижу же, что рукой так и норовит за поясницу схватиться.

– Да пустяки, доктор.

А сам смешливо так смотрит на меня и улыбается. А улыбка хорошая, лучистая.

– Электричество отключили, а маме диван привезли. Грузчики без лифта отказались нести. Вот я и подписался.

Я округлила глаза. Диван на себе?! Ну и силища!

– А этаж какой? – спрашиваю.

– Восьмой, – он улыбается еще шире.

Нет, ну бывают же сумасшедшие люди на белом свете! Укладываю его на кушетку, прощупываю поясницу. Уплотнение в мыщце. Все, ясно. В народе это называется – потянул спину.

– Покалывание чувствуете? А согнуться можете?

– Не-а, не могу. Больно же.

Интересный человек. Ему больно, а он улыбается все время. Смотрю на Аллочку, она тоже улыбается украдкой. Эпидемия какая-то. Назначаю рентген, обезболивающие и, конечно, никаких физических нагрузок. Это надо же, диван на себе тащить! Вот что за люди?

………………..

Мы поженились через три месяца. «Непонятно что» оказался Алексеем Кузнецовым, тележурналистом, фотографом и просто хорошим человеком – моим мужем. Из поликлиники я не ушла, и даже рождение нашей Анечки (муж настоял на этом имени) оставило меня дома не очень надолго – спасибо свекрови. Как же я их брошу-то, моих почти уже родных пациентов? Живые же люди.

Сделка

Утро выдалось хмурым и неласковым. Серый рассвет накрыл своим настроением, и не радовало даже то, что не я одна такая – все такие, не одну меня накрыло этим низким моросящим небом сегодня в городе. А утро еще и не заладилось. Не включилась кофе-машина, вспомнила, что не купила лимон вчера. Короче, буду пить растворимый и без лимона. Только собралась зубы почистить – отключили свет. А, в основном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо. Бродя по комнатам в поисках одежды при неясном утреннем свете кое-как собралась. На работу, как на праздник! Не хочется выходить в такую погоду из дома, но есть такое самое важное для человека слово – надо. Открываю дверь и вижу, как к моим ногам белым лебедем подлетает бумажка. Успеваю только заметить буковки «Энергосбыт». Ну, все. Приехали. Теперь я знаю, почему с утра нет света. Ёшшь твою медь! Совсем забыла. Предупреждали же, что отключат. Ну, и чего делать-то теперь? С надеждой и одновременно с чувством полного уныния разворачиваю бумажку. Шесть триста. Мама дорогая! И где я возьму сейчас эти деньги? Зарплата только на той неделе. Ипотека, будь она неладна, уже просрочена. Кредит за Лешкину мелкоколиберную тарантайку тоже уже просрочен. Он пытается мне помочь, таксует, но этого все равно не хватает. Я же понимаю, молодой парень, деньги тоже нужны, какая девка сейчас посмотрит на нищеброда? Я все понимаю… Но что-то надо делать.

И немного-то требовалось, чтобы дыры заткнуть. Да взять не у кого. После отпуска народ, и сейчас ой как не сладко всем. Сами последний хрен без соли доедают. С такими мрачными мыслями еду в автобусе, смотрю в грязное, с дождевыми подтеками окно, и не вижу выхода. Полная безнадега рождает возмущение, которое, конечно, останется при мне и будет сидеть занозой в мозгу, пока я что-нибудь не придумаю. Почему я – специалист высшей категории, не могу свести концы с концами?! Я не хочу сказочного богатства и унитазов из золота, я просто хочу нормально жить, не считая копейки от зарплаты до зарплаты. Глупо. Глупо возмущаться тем, что не переделать. Работы полно. Мозги есть, просто нужно подумать, как их приспособить для дохода. Моя любимая Скарлетт мне подсказывает, что не надо думать об этом сегодня, мы подумаем об этом завтра, ну или хотя бы вечером, а сейчас моя остановка, и пора включаться в рабочий процесс за короткое время от остановки до офиса.

На работе ураган. Генеральный осерчал не на шутку. Народ по коридорам бегает, горестно закатывая глаза к потолку. На мой рабочий стол водрузили фигову тучу папок с отчетами – проверить надо, почему не сходятся цифры. Это же мне на неделю! А надо до завтра. Бездумно смотрю в цифры, перелистываю страницы отчетов и понимаю, что ничего не понимаю. В голове кружатся мысли о насущном. Где взять деньги?!…

Перед обедом телефон затренькал. Ну, может, хоть что-то радостное сегодня меня вспомнило. Официальный, не слишком дружелюбный женский голос представился сотрудником банка. Пытаюсь объяснить, что я все понимаю, что мне очень жаль, что обязательно заплачу в течение трех дней. Тетка, не удовлетворившись моими обещаниями, наседает, пугает суммой пени за просрочку, а я продолжаю ее уговаривать, как будто от нее что-то зависит. Отвязалась, твердо пообещав заплатить проценты. Интересно, если я их не заплачу, как они закроют мне сумму платежа? Конечно, придется заплатить. Как будто я этого не знаю. Наступило временное, обманчивое облегчение, и я погрузилась в отчеты. Да где же ты, чертова ошибка? Куда ж ты спряталась-то, гнусная черненькая циферка? Я тебя все равно откопаю, от меня тебе не скрыться… Где же брать деньги?

После обеда опять звонок. Да, я это, я, Стронцева Марина Владимировна, и про вашу ипотеку я не забыла. Когда заплачу? Конечно, с большой радостью в ближайшее время. День, от силы – два. Ага, всего доброго, и вам не хворать. С этими проще. Не такие наглые и напористые. Понимают, вроде. Тэк-с, ну где же ты делась-то, лапуля моя? Я снова уткнулась в бесконечные цифровые строчки. В глазах рябило, но я чувствовала азарт гончей, травящей кабанчика. День подходил к концу. От выпитого кофе и мелких, четких цифирей мутило, но я так еще и не могла найти сбой в стройных рядах отчетов. Папки на столе убавлялись, а к разгадке это не приближало, как и к концу рабочего дня. И вот оно, вот оно чудо! Я же говорила, что найду! И это даже не была серьезная цифра, решившая мстить за невнимательность, просто опечатка-выскочка, которую я с удовольствием и торжественно представила Генеральному. Мне улыбнулись и милостиво отпустили домой. Девять вечера. Интересно, Лешка поел уже или меня дожидается? Хоть и взрослый, но все равно дите же. Пользуясь случаем, отпросилась завтра до обеда – буду решать свои финансовые дела как-то. А дома что-то так мне обидно стало за себя, так горько, что расплакалась я прямо по-детски втихушку от сына. И помощи-то ждать неоткуда, и вера в собственные силы, и оптимизм мои иссякли. Одиноко стало очень. И тут еще женская навалилась хандра, предательски воспрянула тоска по сильному плечу, хотя я ее и морила самым страшным мором.

И тут словно озарение какое-то снизошло на меня. Так ведь есть еще последняя инстанция на этой земле! Ну, и не на земле тоже. И бабка моя всегда в трудную минуту к ней обращалась, истово осеняя себя знамением, стоя на коленях и бормоча что-то. Я маленькая была, но хорошо помню, каким умиротворенным и благостным было ее лицо, когда она, кряхтя и держась за поясницу, выползала из угла с иконами. Пусть практически не поможет, но хоть надежду какую подкинет или вразумит. А надо сказать, что я не слишком активным и послушным христианином была. В храм ходила редко, крестилась уже в сознательном возрасте. В бога верила, но без фанатизма. Молилась иногда, конечно, но как-то без особой веры в произносимые слова. Даже лампадка у меня была маленькая, и иконка со скорбными, потрескавшимися ликами в медном окладе – Матери и Сына. От бабушки досталась в наследство, а бабке от прабабки. В общем, намоленная икона была. Вы будете смеяться, но я подумала, что поддержка небесных сил, если они и существуют, как говорится, мне очень нужна сейчас. Специальных молитв я, конечно, не знала. Да и нет таких молитв, чтобы долги сами собой закрывались. Но верить-то в хорошее нужно! Собирала я мысленно все подряд. И прониклась как-то, как-то на душе увереннее стало. И еще подумалось. Да на фиг мне эти любови-моркови, сильные плечи, упование на «вдруг кто-то когда-то и откуда-нибудь придет-поможет»! Мне бы денег насущных или идею, откуда их взять. И хватило бы мне этой милости по самое не хочу. Ну, это же не так много, в конце концов. Так думала я, сложив пальцы в троегорсточку и горячо осеняя грудь крестом, вперив взгляд на древние, нарисованные неизвестным умельцем лица. Совершенно неожиданно и ничем не мотивированно по щекам поползли теплые слезы, но ни боли сердечной, ни спазмов в горле, от которых хочется криком кричать, не было. То были слезы утешения и временного, как я понимала, покоя. Ну, прорвемся как-нибудь. С божьей помощью.

Следующее утро было таким же безрадостным, как вчерашнее, но каким-то более мирным, что ли. Хорошо, что сын, на свой страх и риск, снял пломбу на счетчике, и свет дома появился. Все не так плохо и безнадежно. Я подсчитала общую сумму долгов – кредит, свет, ипотека, квартплата, накопленная за три месяца. Примерно, где-то около тридцати тысяч. Прямая дорога по банкам. Я знаю, что я – дура. Сама себе вырыла долговую яму. Но надо как-то выпутываться. Первый банк. Ноль дробь результата. Второй – такая же песня. Третий – то же самое. Кризис, мать его. Боятся людям деньги давать. Понимаю, что поделаешь…

Промерзла, промокла (зонтик, как обычно, забыла), злая на весь свет и на себя, приехала в офис. Но странное дело! Злость и отчаяние отступили настолько быстро, что я даже удивилась. Я отпустила ситуацию, и мне стало ненадолго все сиренево. Будь что будет! Ну, не вешаться же из-за этого. Я все равно что-нибудь придумаю. А сейчас надо работать. Ближе к обеду телефон сделал «пилик-пилик» – смсэска пришла. Открываю. Блииин. Поступление – «ваш денежный баланс пополнен на 23.086 копеек». Сердце екнуло и замерло. Ошибка? Нехиленькая такая ошибочка на двадцать три тысячи. Плетусь в бухгалтерию, останавливаясь через каждые три шага и ругая себя за совдеповскую, несовременную в наше нелегкое время, честность. Нет, ну если не мое – надо вернуть, а если мое – надо выяснить, откуда такой орешек для Золушки.

– Девочки, вы мне ничего не начисляли?

– Стронцева, да тебе Генеральный премию выписал с барского плеча за вчерашний отчет!

– Да вы что! Так это мое, что ли? Не ошибка?

– Твое, Мариша, твое. Заслужила, сказал.

Так. Не уронить бы лицо от радости. Губы ползли в разные стороны в непроизвольной улыбке, а в голове билось – ну я же говорила, что что-нибудь придумаю. Здравствуй, платежеспособность! Первым делом заплатила за свет, потом покрыла ипотеку, потом закинула проценты за Лешкину колымагу. А тут и, как по заказу, небесная Канцелярия разжалобилась – небо прояснилось бирюзовыми, почти летними осколками ясного неба, выглянуло солнце, окончательно развеяв тревогу и плохое настроение. Жить стало легче, жить стало веселее! Мне бы, дубине стоеросовой, задуматься бы, с чего вдруг такое волшебство, да деньги, как и счастье, глаза застят…

А чудеса, судя по дальнейшим событиям, заканчиваться не собирались. Вечером позвонила моя давняя школьная подруга и предложила позаниматься математикой с сыном своей начальницы – теткой очень небедной и щедрой. Да еще и три раза в неделю! Ну, супер же! Причем, мальчик в силу своего стеснительного пубертатного возраста категорически отказывался приходить ко мне в одиночестве и волок за собой паровозом товарища. Получается денег в два раза больше, а времени, как на одного потрачу. Не ситуация, а песня просто. Я быстренько сосчитала в уме. Шестнадцать тысяч в месяц. Неплохая прибавка. Прямо скажем, отличная просто прибавка! Объяснять я доходчиво умею, в школе десять лет отпедагогила, пока лихие девяностые не лишили меня стабильной зарплаты и заполненного холодильника. К своей новой работе за пятнадцать лет приросла душой и телом, хотя по школе я тосковала первое время очень сильно. Но дите кормить надо было. Молодой растущий организм калории требовал каждые три часа, и не просто макароны с луком, обжаренным на растительном масле, а макароны с мясом или котлетой. Помню, набрала я тогда детей на репетиторство, чтобы хоть что-то заработать. А у детей-то родители тоже не олигархи, и тоже без зарплаты сидели. Девочка одна, мама у нее на птицефабрике работала начальником цеха, рассчитывалась за занятия курицами да куриным фаршем. У меня весь балкон был этими курями завален, съедать-то не успевали. Это потом уже я догадалась с соседями натуробмен организовать. Так и жили с сыном. Выживали, точнее. Как вспомню сейчас то время, так до сих пор руки мурашками покрываются от страха, что все это может вернуться. Тут я Скарлетт понимаю…

В общем, думала я сейчас, что ни делается – все к лучшему. Потому что жизнь дорогая уж больно стала, цены растут в арифметической прогрессии, а зарплату, видимо, Дед Мороз заморозил еще лет пять назад в наказание за невыученный к празднику стишок. И этому подарку судьбы в виде двух запущенных математически оболтусов я была несказанно рада. А дальше – еще чудесатей. В среду на работу нам картошку и капусту привезли по смешной совсем цене. Ну, октябрь уж на дворе, пора было и о зиме позаботиться. Для российского человека картошка с квашеной капусткой – это наше все! Картошки нет – считай, дома есть нечего, она у нас и беда, и выручка, как мама моя говорит. И этими насущными продуктами я нас с Лешкой обеспечила совершенно безболезненно для домашнего бюджета. А в пятницу меня вызвал зам Генерального и с торжественным видом сообщил, что было вынесено решение повысить мне оклад за многолетний и, главное, плодотворный труд. Наконец-то, сподобились. Оценили. Не особенно много, но пять тысяч на дороге не валяются. Мелочь, а приятно! И потянулась дальше жизнь рутинная и обыденная, но уже без кредитных задолженностей с бесконечными звонками коллекторов и энергосбытовских буллитов. С Наталкиной легкой руки я и субботу с воскресеньем детьми загрузила. Детки занимались с воодушевлением и старанием, а мне это не тягость было, а, скорее, в радость даже. Соскучилась.