Давай знакомиться, благоверный…

В тот момент Анджелу вынуждали делать то, что Михаил счел бы предательством. Едва они поженились, она дала мужу слово никому, даже родным, ни звуком не обмолвиться о его успехах и трудностях. Он сообщал только то, что сообщал. «Наверняка в процессе выбора фактов, который в нем запустил жизненный опыт, черт ногу сломит, – рассуждала тогда молодая жена. – Так зачем мне рисковать свернуть себе шею, запутавшись в его комплексах». Но теперь Алик своими жалобами будто разогнал асфальтовый каток на узкой дорожке, с которой некуда деться. И надо было как-то уворачиваться.

– Мы все знаем, что год назад Михаил был против отъезда сына, – начала лавировать женщина. – Он не счел, что учеба там лучших приятелей достаточный повод бежать вдогонку. Но как повела себя наша семья! Вспомните! Я молчала, мне было невыносимо расставаться с сыном. Зато дедушка-профессор воодушевился и рассказал, что после войны его классу так не захотелось разбредаться по разным вузам, что они все, тридцать человек, подали заявление на юридический факультет МГУ. И как один поступили! Ты, папа, своего тестя поддержал, заявив, что сам двинулся учиться в Москву с Рязанщины, потому что лучшие друзья ехали. А бабушка с мамой в унисон запели: «Нельзя отставать от лучших. Это потом связи на всю жизнь. Тем более у вас там собственное шале миленькое, у ребенка есть свой дом». Литиванов кипел: «Поймите, дамы, школа закрытая! Интернат это по-нашему. Ин-тер-нат! Так что шале – не аргумент. Скорее отрицательный фактор. Будет там вся компания в выходные тусоваться. А потом и на каникулах». Тут уж ты, мама, завелась: «Мы тоже все узнавали! Когда дети являются в школу после выходных, их обязательно тестируют на наркотики и алкоголь. Так что ничего безобразного в твоем доме не случится, Михаил. Зато у мальчика будет дополнительный фактор лидерства».

– Дочка, я действительно тороплюсь, – поморщился папа, но голос остался любящим. – Сейчас о деньгах речь, а не об истории отъезда.

Анджела набрала в грудь побольше воздуха, казалось, весь, что был в кабинете, и не хуже отца рыкнула:

– Михаил тогда затевал модернизацию и считал каждую копейку! Идеей учить внука в Швейцарии вы ее сильно удлинили, мягко говоря. Мне объяснять тебе, папа, про инфляцию? Про преимущества молниеносных бизнес-действий? Он вынужден был увеличить сумму кредитов. И, кажется, увяз. Теперь реконструкция грозит растянуться на годы. И от этого ни мне, ни Алику лучше не станет.

Отцу тоже понадобился кислород, но он весь находился в легких его дочери. Виски у заведующего отделом банка посерели и ввалились. Мать вскочила и настежь распахнула окно со словами: «Ты не дашь ему выехать на мокрую дорогу, раньше прикончишь, гораздо раньше». Однако папа мигом порозовел и наконец сел. Анджелу немедленно потянуло забраться к нему на колени, извиниться и то ли гладить его седую голову, то ли чтобы он гладил ее макушку. Но надо было разговаривать о неприятном.

– Дочка, теперь ты вспоминай. Не имея представления о том, что затеял Михаил в бизнесе, мы тем не менее хотели оплачивать учебу. Конечно, заводов не имеем…

– Зато и реконструкций не проводим, – не выдержала мама.

– Серьезнее, девочки, – устало призвал отец. – Речь о судьбе Алика. Итак, без эмоций, по пунктам. Дед с бабушкой – востребованные дорогие юридические консультанты. У меня зарплата высшего банковского менеджера и бонусы. У мамы нет отбоя от клиенток на частном приеме.

– Пациенток, – обиженно поправила мама.

– Какие там пациентки! – не стал миндальничать банкир. – То есть мы могли взять на себя расчеты со школой. Предложили. Ответ: «Я сам». Ладно, давайте, господин Литиванов, мы возьмем на себя пополнение счета ребенка на личные расходы. Оплату его прилетов домой. Наезды Анджелочки, как только заскучает по сыну. Ни в какую. И вот доигрались.

Он быстро исподлобья взглянул на дочь. То ли врач ненавязчиво проверял, выдержит ли больной. То ли картежник оценивал, блефует ли партнер.

Вероятно, что и больной, и партнер производили впечатление невменяемых. И воплощение силы и успеха в банковском деле рискнуло осторожно коснуться главного:

– В моем представлении, дочка, твой муж – плохой бизнесмен. Изначально из рук вон. Не знаю, как он так долго продержался. Команда хорошая, что ли? Особое чутье? Связи во власти? Когда вы познакомились, ему было уже тридцать три, наверное, успел оказать кому-нибудь неоценимую услугу.

– Он талантлив, папа, просто, ясно и очень талантлив. И везуч, нет, он фатально удачлив, – взбрыкнула невменяемость и опять впала в ступор.

– Я не стану повторять, что в его распоряжении всегда были великолепные юристы и не худший финансист. За эти семнадцать лет к нам за платными консультациями обратилось множество народу. И уровнем гораздо выше Литиванова. И все остались довольны – расширялись, модернизировались, меняли профили деятельности, решали споры. Мы своего рода третейские судьи, независимые эксперты, последняя инстанция. Проверяли чистоту решений таких профессионалов, которые твоему Мише не по карману, но которых в особо важных и крупных сделках, как бы это помягче сказать, могли соблазнять конкуренты или шкурные интересы. Литиванов, имея возможность обсуждать любые свои дела бесплатно за домашним чайком, ни разу не задал ни одного вопроса, не посоветовался. Это, повторюсь, гордыня. Причем патологическая. У бизнесмена все прибылью станет – тщеславие, самомнение, наглость, жестокость. Только не она, проклятая. Считать такую личность хорошим дельцом нельзя. Любая упущенная возможность ему в минус, а он много упустил. Мы ведь всем скопом едва не навязывались. Но с годами, конечно, замолчали. Только и особо спесивым неплохо понять. В деловом мире все равно все в курсе, кто у него родственники. В его полную самостоятельность никто не верит. И боюсь, что за частью его неуклюжих решений видят нас и подозревают некую особо сложную и перспективную игру. Ты никогда не размышляла об этом? – Отец перевел дух и легко, будто оставил в кресле тяжкий груз, вскочил на ноги. – Доченька, Анджелочка, для начала я отправляю к Алику маму. Деньги у ребенка будут – откроет второй счет, Литиванов и не догадается. После ее отчета будем решать. Дальше поощрять самодура я не намерен. Может, он с ума сходит? А мы благоденствуем и посмеиваемся.

Женщины ни пискнуть, ни шевельнуться не успели, а он уже поцеловал обеих в щеки и вышел из дома.

У Анджелы лицо запылало так, будто с него вот-вот облупится кожа. Она привыкла считать мужа семи пядей во лбу. Шутка ли, семнадцать лет вести бизнес без чьей-либо помощи! Жесткие слова отца о том, что никто Мишеньку не рассматривает вне той самой семьи, от которой он демонстративно отстраняется, показались гадкими и несправедливыми. И в то же время могли быть правдой. В наше время все рассчитывают. Особенно безобразным казалось предположение о том, что ее гений не совсем и гениален. Действительно, людям кажется, что при таком мозговом центре – банкир, юристы и даже психолог высочайшего класса – глупая тактика бизнесмена и не глупость вовсе, но стратегия. И, самое главное, как-то слишком нервно и долго он модернизировал небольшие, в сущности, заводы. Хотя что она в этом понимала?

Спасла мама. Приволокла за тугой зеленый хвост большущий ананас:

– По последним данным, от него не худеют. Но мы же любим этот слабый привкус клубники в нем. Давай, придвигайся к столу. Все, что наговорил отец, забудь. Ему обидно, что обходятся без его советов. И он частенько путает гордость с гордыней. Но предупреждаю серьезно, Алику он поможет. Выкручивайся как хочешь.

– А если я запрещу сыну принимать деньги? Годами, мама, почти двадцать лет, мы следовали принципу не то что не делать, не говорить друг о друге за спинами. Только в лицо и только правду.

– Ладно, подарю ему карточку на Пасху, – усмехнулась мама, но зло. – Ты кого вырастила? Чудака? – И вдруг ее разобрал смех: – Вот не знай я жизни… Ха-ха-ха… Вот не вникай день за днем в семейные истории во множестве… Ха-ха… Доченька, ты вообразить не в состоянии, что подростки за нашими спинами рассказывают про нас друг другу!

Час от часу не легче. Мир Анджелы валялся в руинах, и отчего-то казалось, что ему так больше нравится.

На следующее утро Анджела попробовала воззвать к отцовским чувствам Литиванова. Кончилось все скандалом. Да еще и пришлось все-таки составлять заговор с мальчиком: не деду он писал о стесненных обстоятельствах, но мамочке родной пожаловался. «Как ни выкручивайся, а коготок увяз – всей птичке пропасть», – думала несчастная женщина, садясь в свою верную машину.

9

Она и в смысле поддержания формы обходилась мужу недорого. Всегда считала физкультуру частью гигиены. В поселке был фитнес-клуб, и поначалу все ломанулись туда задами покрутить и бюстами поиграть. Но Анджелу тренироваться на публике не могло заставить ничто. Бабушка первой из семьи начала бегать по утрам еще в застойном, но уже ощущавшем себя частью мира совке. Трусцой она передвигалась либо в пять утра по городу, либо по участку на даче. Никто не должен был видеть, какими трудами дается фигура. Поэтому же годы спустя избегали коллективного посещения саун, даже если коллектив состоял из близких приятельниц. Не тел стеснялись. Просто неприлично это было для них, и все тут. Стройность должна была быть не добытой, как уголь, а будто естественной, не требующей усилий, раз и навсегда данной.

Поэтому Литиванов оборудовал жене хороший тренажерный зал в подвале. И она занималась сама – специальной литературы, что, когда и сколько накачивать, было в избытке. Дамам тоже вскоре надоело потеть друг при друге. И в моду вошли индивидуальные тренеры, ходившие по домам. А потом вообще почти все женщины и дети разъехались за границу, изредка навещая родные пенаты. И фитнес-клуб стал мужским – отцы семейств обязаны были представать по выходным перед близкими в лучшем виде.

Однако с возрастом Анджела стала замечать, что полная самостоятельность ей не на пользу. Она полнела. Не слишком рьяно, не очень заметно, но все-таки. Ела женщина мало и по системе, которая никогда не подводила. Оставалось голодание. Выдержала. Итогом стало лишь знание. Когда ты сыта, появляется ощущение, что ты все можешь. Когда голодна – что на все способна. Но вес не поколебался. Идти сдаваться в фитнес-лавочку коттеджного поселка после того, как она столько лет ее игнорировала, делая вид, что «такой ее мать родила», не хотелось. И Литиванова нашла выход. В нескольких километрах от их коттеджей жил себе поживал город ближайшего Подмосковья. И фитнес-центр в нем был не хуже, только втрое дешевле. И поселок был конечным пунктом дороги в город, поэтому она всегда была свободна. Непритязательная светская дама этим воспользовалась. Два раза в год облачалась подемократичнее, ни с кем не болтала, изображая крайнюю занятость до и после, месяц пахала с тренером, а результаты закрепляла дома. Она замечательно похудела. Да еще хвалила себя за экономию: Михаил уже тогда призывал отказаться от лишних трат, но звучало это так, будто от любых. Иногда Анджела с ужасом ловила себя на подозрении, что он вот-вот ринется выключать «лишний» свет в доме. Но вроде пока обходилось.

Сейчас, за рулем, она напряженно, до ломоты в висках обдумывала мамины слова. Родная ведь не только ананасом кормила, но и добивала:

– Видишь ли, доченька, я просто обязана предупредить тебя о двух вариантах. С точек зрения юриста и финансиста, поведение Михаила странно. А вот с точки зрения психолога – банально. Ты только восприми все разумом, а не сердцем. Отказываясь от помощи родственников, он может все еще доказывать тебе, что женился без расчета на нее. Тогда его самодостаточность – для тебя. Ну, только таким он может себя уважать, чего и вам с сыном желает. Но с равной долей вероятности его окручивает юная нимфа. Они на таких, с выросшими детьми, особенно падки. У Михаила возраст трудный: седина в бороду – бес в ребро. И то, что он «сделал себя сам», напротив, поможет ему уйти из дома. Или тебя выгнать. Ведь бабушка с дедушкой на коленях стояли: «Составьте брачный контракт». А ты? «Любовь убиваете, циничные ироды».

– Ты сама себе противоречишь! – воскликнула дочь почти радостно. – Получается, он всю нашу совместную жизнь готовился меня бросить!

– Ну что за максимализм: или – или. Сначала первый вариант отрабатывал, потом второй нарисовался. Нет, Анджелочка, я ничего не утверждаю. Но предупрежден – наполовину спасен.

И вот наполовину спасенная, наполовину уничтоженная Анджела металась между двумя набросками психолога. Впервые ее существование с Литивановым казалось унижением. Вроде тщетного утреннего приставания к нему.

– Вот почему он не разрешал мне работать, – пробормотала она. – Делала бы собственную карьеру, не зацикливалась бы на нем так.

В силу того что покорная жена ни дня ее не делала, она и не знала, что одно другому не мешает. И ух какие должности занимают, и ух как навязчиво думают о своих мучителях. Анджела родила в конце второго курса. Бабушки и с папиной, и с маминой сторон еле уговорили Литиванова дать студентке возможность доучиться, хотя он настаивал на академке. Уломали с требованием: после занятий – бегом к сыну. Поначалу это всех умиляло. Но после университета он заявил, что трудовая деятельность его молодой жены окончена не начавшись, и сдвинуть его с этой точки возможностей и талантов не хватило ни у каждого по отдельности, ни у всех вместе.

Влюбленная, ошалевшая от первого материнства Анджела слушала только Мишеньку. А у него получалось уговаривать:

– Любимая, лучшая, прекрасная моя! Я не хочу делить тебя ни с чем. Я хочу знать, что наш очаг горит всегда. Вырасти сына не отвлекаясь. Я тем временем превращусь в брюзгу невнятного возраста, разбогатею по-настоящему и открою для тебя любой благотворительный фонд, какой пожелаешь. Еще наработаешься, солнышко, еще назад домой потянет.

Сильнее нежного лепета Литиванова оказалась только мама, которая, надо полагать, была идеальной тещей. Однажды, подловив Анджелу наедине, она без затей сказала:

– Ты у меня будешь трудиться. Хоть сторожем в зоопарке, пока твой муженек дрыхнет. Вы с ним не в курсе, как меняется личность образованных домохозяек? Во что они превращаются? Я не желаю тебе этой участи. Поэтому, если, избави бог, ты после автокатастрофы станешь инвалидом, ты мне дочь. Если заболеешь ВИЧ и гепатитом – дочь. Наркоманка, алкоголичка – дочь. Но тунеядка, ничем общественно полезным не занятая, – нет!

Решили, что Анджела будет дома втихаря от мужа переводить книжки. Чем она до сих пор успешно и занималась.

– Спасибо, мамочка, – прошептала упрямица.

Потому что не так давно в ссоре, перед тем как по новой традиции хлопнуть дверью в гараж, Литиванов крикнул:

– Да что ты вообще знаешь про труд? Ты за жизнь палец о палец не ударила! Паразитировала сначала на родителях, потом на мне!

Анджела сошла бы с ума от несправедливости, если бы не знала, что в дальней комнате стоит шкаф, забитый переведенными ею романами. И только вздохнула мужу в спину.

Она припарковалась на своем обычном месте – утром здесь было где упасть не одному мешку яблок. Дождь кончился тягучей сырой промозглостью. Хотелось в тепло. На крыльце маячила Аня, одинокая барышня лет сорока, у которой в это время занятие кончалось. Обрадованная хоть одному человеку, не связанному со вчерашними и сегодняшними дрязгами, Анджела радостно заулыбалась и даже рукой помахала. Ей показалось, что Аня едва кивнула. Обычно было наоборот. Слегка озадаченная, она стала подниматься навстречу спускавшейся физкультурнице. Это тоже было необычно. Весь месяц Аня дожидалась ее в раздевалке и, пока Анджела переодевалась, изливала ей душу. Оттуда лился один ветреник, который никак не желал сочетаться с Аней законным браком. Анджелу это раздражало, но она добросовестно вспомнила все, что слышала от мамы. Она повышала Анину самооценку, давала толковые рекомендации, проигрывала разные варианты. Жалко было бабу, действительно ведь – последний шанс. Она все еще добродушно скалилась до ушей, говоря:

– Здравствуй, Анечка. Как твои дела?

И вдруг услышала сухое тихое:

– Здравствуйте.

– Аня, что с тобой? Сама же предложила перейти на «ты» сразу после знакомства…

– Ну-у, разве? – протянула Аня и, ни разу не взглянув на Анджелу, прошествовала к своей машине.

Невольная исповедница оглянулась: возле транспортного средства Анечку ждал, вероятно, тот самый, очарованный и побежденный.

На анализ ситуации Анджеле не хватило времени. Подумала только: «Дрянь неблагодарная». В отвратительном настроении она отзанималась, а потом боль, та самая – под левой грудью, начала распиливать ее пополам.

Анджеле Литивановой удалось благополучно добраться до коттеджа. Подняться в спальню. Не раздеваясь, свалиться в кровать. Заснуть, впервые не встретив мужа после работы ночью и не проводив на нее утром. Зато в полдень глаза открыл другой человек.

Глава 2

1

Вообще-то «проснуться другим человеком» – выражение, не более. Каждый ведь подразумевает под этим вкусное утоление жажды жизни, радость, громады целей и силы их осуществлять. Да, еще возможности к силам-то. А откуда этому добру за ночь взяться? И в лучшем случае депрессивный мученик встает в яростном стремлении изменить образ жизни и принимается, чуть не рыдая от насилия над собой, делать зарядку или обливаться холодной водой. Как правило, хватает его ненадолго. И снова приходится в тоске ждать понедельника или Нового года, чтобы попытаться.

В памяти Анджелы жила только одна бабушкина знакомая – безалаберная лентяйка, которая в одночасье превратилась в строгую трудоголичку. Но у нее была особенная история. Девушке смолоду фатально не везло. Все ей было дано – обеспеченная родительская семья, приятная внешность, оптимизм, умение ладить с людьми, ум и интеллект на зависть. Только пригоршню удачи Бог забыл в эту корзинку бросить. Словом, она всегда оказывалась не там и не вовремя. Замуж вышла по любви, родила и вырастила детей, работала успешно. Правда, муж быстро затух сексуально и оказался вяловат в трудах на благо семьи. Поэтому нищета всегда держала в тисках, но именно это ее меньше всего беспокоило – выкручивалась. Только ей всегда казалось, что рождена она совсем для другого. А оно не давалось, хоть плачь. Никак не получалось заняться тем, о чем мечтала, в чем считала себя одаренной. Разведясь же и выйдя на пенсию, совсем перестала жить – лежала сутками на диване и голосила про себя, молча. Все было поздно. Впереди – лишь болезни, старость и одиночество. И однажды решилась: поглотала все таблетки в доме, а их там было множество, и запила бутылкой водки. Отключилась. Включилась на рассвете в жутком похмелье. Кисло подумала: «Даже отравиться не получилось. Наверное, пожалела себя. В последний момент струсила и приняла не все лекарства». Открыла ящик, вчера еще полный медикаментов. Он был совершенно пуст. Вид отсутствия чуть не сбил ее с ног. Неужели правда? Поискала в квартире, даже мусорное ведро выпотрошила – ни одной таблетки. С уважением подумала: «Я не струсила. Я все сделала честно». Кое-как дрожащими руками включила компьютер, нашла алкокалькулятор, ввела данные – пол, возраст, вес, количество принятого на грудь… Получилось, что и бутылка водки безо всяких лекарств была для нее смертельной. «Значит, та, несчастная, не выдержала и покончила с собой. А я – другая и жить буду иначе. Для этого она оставила мне тело. Не в лучшем состоянии. Начну с него», – колотилось в голове. И прыгающим пальцем она вызвала наркологов с капельницей. Про попытку суицида не обмолвилась.

Случай, конечно, уникальный. Но и трезвая Анджела во сне кое-чего достигла. Ей мерещилось, будто лежала она сереньким и теплым летним вечером на животе, подперев руками голову, на берегу неведомого озера. И смотрела в прозрачнейшую воду. А из воды на нее тупо глядели медленно проплывающие рыбы. Анджела их ненавидела: однажды бабушка при ней разделала живую… Разумеется, сначала она возненавидела хладнокровную кулинарку, но потом как-то акцент сместился. Все твари были одинаковыми, смешно беззвучно шевелили ртами, но женщина знала каждую и понимала ее речь. Вся эта потенциальная уха состояла из, казалось бы, давно забытых ею людей. Какие-то школьные подружки напоминали, будто обо всем ее предупреждали. Некогда пристававшие к ней мальчишки обзывались взрослыми непристойными словами. Последней из взглянувших на нее рыб был Мишенька. И сказал он самое ужасное:

– Тебе делать было нечего, только сохранять мою любовь. Но ты и этого единственного, главного, не смогла. Не сумела ни вымолить у Бога, ни сама преуспеть. Бездарность по жизни. Никчемность.

– Ах ты сволочь! Все ты врешь! – крикнула Анджела и саданула правым кулаком по воде. Рыбы исчезли. Она проснулась. Только что склоненное к озеру лицо и кулак были мокры. Так страшно ей еще никогда не было. Лишь через несколько минут она поняла, что это слезы.

И ноги на ковер, по-юному, мимо тапочек, опустила действительно иная Анджела Литиванова. Ей плевать было на кризисы Мишеньки. На его любовниц, если таковые существовали. Она собиралась любить не его и быть любимой не им. Все. Точка. Любимой и желанной. Уже под душем она вспомнила о том, что незадачливая самоубийца называла фантомами:

– Иногда слишком устанешь или дело застопорится, и такая тоска накатывает, и так хочется все послать к чертям, рухнуть на диван и выть, выть, выть. В эту секунду важно сказать себе, что это фантом. Ну бывают же боли в ампутированной ноге. И поступать наоборот – заняться чем-нибудь из ежедневника или хоть гулять идти, бесцельно мотаться по улицам. Отпускает быстро и надолго.

«Мой фантом – это желание во что бы то ни стало вернуть счастье с Литивановым, – четко подумала Анджела. – Однако, если муж будет продолжать в том же духе, и прогуливаться не надо. Достаточно будет прижаться к нему. Он с явным брезгливым содроганием отстранится, и нет фантома».

А за кофе громко заявила пустоте:

– И в этой деревне ты меня больше не удержишь, Мишенька. Нечем тебе. Некем. Провались она, дорогая и вожделенная для малообразованных идиоток.

Семнадцать лет загородной жизни давали Анджеле право назвать элитный поселок деревней. По расположению этим самым он и был. Но и еще кое-что. Как-то она прочитала интервью ветеранки загородной жизни, разумеется, со всеми удобствами и городским телефоном. И ее поразила фраза, мол, это сейчас у нас тут то бал, то опять бал, а ведь в советские времена на зиму оставались я с маленькими детьми, пара совсем ветхих академиков да знаменитый, но сильно пьющий художник. Литивановы построили коттедж в пору если уж не балов, то непрерывных вечеринок. Все забросили московские квартиры – так здорово было просыпаться в двух-трехэтажном чистеньком особняке. Приглашать туда соседей на коктейли, ужины, танцы. Дамы в отсутствие мужей постоянно звонили друг другу. И часто бегали в гости оценить покупки. А потом светская жизнь вдруг сошла на нет. Мужчины все чаще ночевали в городе, чтобы успевать на ранние совещания, отказав себе в наслаждении стоять хотя бы в пригородных пробках. Детей, которых тогда еще в голову не приходило учить не на русском, будили чуть свет, чтобы развезти по частным школам – опять же расстояния и пробки. Женщины тоже заскучали, все чаще рвались в Москву и вырывались, кляня дороги. Когда же сообразили, что отпрыски распрекрасно могут и начальное образование получать за границей, что там вообще жить дешевле, поселок опустел. В нем слонялись по своим участкам престарелые родители бизнесменов и несколько юных мам с грудничками, люто тоскующих по мегаполису, но загипнотизированных фразами «свежий воздух для ребенка» и «надо быстренько убрать живот, пока никто меня такой не видел». Анджела увлеченно наблюдала, как меняются охранники и присматривающие за чужой собственностью экономки. О, такой спеси не было даже на лицах их хозяев времен увлечения своими дворцами.

Литиванову в городскую квартиру не тянуло. Они изредка ночевали там с Мишенькой после долгого спектакля, отмечавшегося в ресторане юбилея или неуравновешенного богемного приема. Эта потерявшая разум влюбленная предпочитала устроиться за компьютером, переводить чей-то очередной бред и часто смотреть на подъездную аллею к дому. Мужу нечего было делать в поселке почти до ночи, но она беспокоилась: «А вдруг? Недомогание какое-нибудь? Переутомление? Он не станет предварительно звонить, чтобы не волновать. Возьмет и приедет». В день же своего преображения она сунулась за ключами от московского жилья, но не нашла их на обычном месте. Куда делись? Если Михаил взял, то зачем ему второй комплект? Вряд ли он поглупел или обнаглел настолько, чтобы отдать его любовнице. Но в соперницу она всерьез не верила. Его вчерашнее спящее тело под ее ласками все-таки было телом импотента. Его явная неврастения – психикой мужчины, работающего по двадцать часов в сутки без выходных.

«Набрать номер и спросить, как мне попасть в собственную квартиру? – размышляла Анджела, глядя на свой айфон. – А кому нужны эти демонстрации? И вряд ли я осмелюсь уложить любовника в супружескую постель. Его еще найти бы, не с первым же встречным изменять мужу. Не снять ли что-нибудь в центре? Этакое шикарное и чужое. Смена обстановки пойдет мне на пользу». Она неожиданно для себя рассмеялась впервые за много месяцев. Вспомнила знакомую американку. Той психотерапевт тоже посоветовала для лечения депрессии на время убраться из Нью-Йорка. И как раз подвернулась командировка в Россию на два месяца. Джудит немедленно сообщила доктору, что последовала ее рекомендациям и отправляется в Москву. «Боже, – простонала та, – я вообще-то Флориду имела в виду». «Дожила, для меня уже выезд в город – авантюра, – подумала Анджела. – Ну и пусть. Зато вечером я, полная ощущений и чувств, утомленная дорогой, вернусь в коттедж. Интересно, будет ли мне тогда дело до Мишеньки, который со мной почти не общается и либо засыпает мгновенно в спальне, либо притворяется?» Она понимала, что бедовая Джудит в голове возникла неспроста. Что надо бы сказать маме: «Я еду с тобой в Швейцарию к Алику». Но так врезать Литиванову в солнечное сплетение Анджела еще не была готова.