По волнам жизни. Том 1

48

Ср.: «Самое яркое воспоминание о Екатеринодаре оставила по себе его удивительная, невообразимая грязь. Она не просыхала, начиная с осени, вплоть до самой весны. Иногда она появлялась и летом. С первых дней октября дожди лили, почти не переставая, по целым неделям, а если и прерывались на день, на два, то лишь для того, чтобы возобновиться с новой силой. Немощеные улицы превращались в реки густой, вязкой грязи. В некоторых местах были устроены досчатые переходы через улицы, но они были покаты, скользки и с них часто сваливались в грязь. На деревянных узких тротуарах, проведенных возле канав, было не лучше. Грязь была так глубока, что почти покрывала колеса, ездить и ходить по ней было чрезвычайно трудно. Никакие галоши не помогали делу – нога глубоко увязала в грязи и не хватало сил вытащить ее вместе с галошей. Приходилось обращаться к посторонней помощи – кто-нибудь тянул застрявшую галошу и таким образом помогал вытащить ногу. Чаще же всего нога вынималась без галоши, которая тотчас засасывалась грязью и бесследно исчезала. Мы прибегали к разным способам облегчать себе путь. Брали человека с вязанкой сена, которым он устраивал нам переходы, проходили через чужие дворы, перелезали заборы, чтобы добраться до улицы, где был какой-нибудь тротуар. В заборах всегда можно было найти отверстия и лазы, проделанные для своего удобства бесцеремонными прохожими. Иногда, при безвыходном положении, мужчины на руках переносили дам через грязь. Для избежания неудобств с галошами я выписала высокие, непромокаемые сапоги, но это также представляло некоторое затруднение – необходимо было иметь с собой башмаки, чтобы, приходя куда-нибудь в дом, заменять ими грязные сапоги» (С[тратоно]ва О. А. Указ. соч.).

49

См.: «Возле города лежали обширные болота. Разливавшаяся каждую весну Кубань охватывала большие пространства, которые совсем не просыхали. На них произрастали высокие камыши и роились несметные тучи комаров. Эти-то так называемые плавни были рассадниками господствовавших здесь свирепых лихорадок. ‹…› Бывали дни, когда почти вся наша семья лежала, страдая этой изнурительной болезнью» (Там же).

50

Наказный (наказной, т. е. по назначению) атаман Кубанского казачьего войска являлся одновременно начальником Кубанской области.

51

В июле 1875 г. вспыхнуло антитурецкое восстание в Герцеговине, а в августе – в Боснии. Генерал-майор М. Г. Черняев весной 1876 г. с группой добровольцев отправился в Сербию и был назначен главнокомандующим. Летом Сербия и Черногория вступили в войну с Турцией, в дальнейшем в составе сербской армии воевало более 5 тыс. русских добровольцев.

52

Русско-турецкая война 1877–1878 гг.

53

Взятие русскими войсками крепости Плевна 28 ноября 1877 г. предрешило исход Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

54

Александр II был убит 1 марта 1881 г.

55

Имеется в виду В. И. Стратонов.

56

Вспоминая 12 января 1889 г. о своих гувернантках, В. В. Стратонов писал в дневнике: «В период от 1876 [до] [18]80 года у нас, т. е. у меня с [сестрой] Милой, были три гувернантки. Первая оставила симпатичное впечатление. Была она русская, звали ее Юлией Константиновной. Она сразу как-то сумела меня приласкать и привязать к себе. Как она преподавала нам науки, я не помню. Насколько помню, родители были ею довольны, мы, дети, – тоже. Учились мы с нею французскому, кажется – и русскому, закону Божьему. Арифметику я начал раньше проходить с отцом, с которым и прошел ее почти всю. Поэтому, вероятно, я так недурно знал этот предмет все остальное время; хотя и продолжал далее это изучение с [старшей сестрой] Леной, но под руководством отца. Юлия Константиновна пробыла у нас полтора года и от нас прямо вышла замуж за [Степана Кирилловича] Соколова, который и поныне, кажется, учителем или инспектором [Закавказской] учительской семинарии в г. Гори. Таким образом эта гувернантка оставила самые симпатичные воспоминания. Потом она заезжала к нам, лет девять тому назад; что же с нею теперь, я не знаю.

В другом роде была вторая гувернантка, Ольга Дмитриевна Семенова, дочь бывшего директора Ладожской [Кубанской] учительской семинарии, автора известного учебника географии. Вечно надутая, хмурая, постоянно кушающая конфеты, с подвязанной [нрзб] – таковы в моей голове воспоминания о ней. Оказалась она довольно плохо подготовленной, так, что взяла на себя ведение, кажется, только немецкого и русского языков; французским же занималась с нами Лена. Ольга Дмитриевна пробыла довольно недолго, чуть ли не два месяца всего-навсего. Уехав, она скрылась из виду. Потом о ней рассказывали, должно быть, злые языки, что она вышла замуж за актера.

Иной опять тип была третья гувернантка. Звали ее Мария Антоновна Фидлер. Родом она была чешка из Праги. Не особенно далекая, хотя далеко и не глупая, она была вместе с тем добра и ласкова. Мы все, включая сюда и старших, Славу и Лену, ее сильно любили. Лена, в то время – уже почти взрослая девушка, была с нею просто в друзьях. Как истинная патриотка, она вращалась постоянно в кругу местной чешской колонии, куда, вследствие этого, попадали частенько и все мы, дети. Помню, что собирались, главным образом, у учителя гимназии [Вячеслава Ивановича] Ракушана, где постоянно танцевали и пили пиво. Впоследствии эта колония распалась. Ракушана перевели в Кутаис, а все почти девицы – гувернантки и не гувернантки повыходили замуж. Мария Антоновна была довольно образованная девушка, умело вела преподавание нам немецкого языка, учась вместе с нами у Лены русскому. ‹…›

Кроме немецкого, мы занимались с М. А. музыкой и рисованием, но и тем и другим довольно неудачно. Приходилось в музыке изучать лишь теорию фортепианной игры, ибо для практики были лишь немногие вечера, когда мать, не переносящая этот инструмент, не бывала дома. Понятно, что при таких занятиях толку большого быть не могло и не было. Не больше вышло толку и из занятий рисованием, но это был второстепенный предмет в наших занятиях. Вообще Марья Антоновна оказала большое влияние на мое образование и воспитание, если не качеством, то количеством разнообразных познаний. Все время мы к ней относились в высшей степени дружелюбно. От нас, пробыв в нашей семье два года, она поехала за границу. Оттуда мы, в особенности – я, вели с ней деятельную переписку на немецком языке. Перечитывая ее письма, я с удивлением вспоминаю ту свободу, с которой я их разбирал во времена оны. Через полгода она вернулась в Россию и обвенчалась, почти одновременно с Леной, во Владикавказе с Ракушаном, братом бывшего здесь учителя. С этих пор у нас с нею переписка прекратилась, но в это лето мы с нею встретились. Она приезжала в Новороссийск и была у нас со своими тремя детьми. Мария Антоновна была очень растрогана встречей с нами, но, к нашему стыду, того уж далеко нельзя было сказать о нас, ее питомцах…» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 145–147).

57

Цитируется популярная чешская народная песня, вот ее полный перевод:

На том пражском мостурозмарин растет,Никто его не поливает,он сам растет.Никто его не поливает,он сам растет.Я туда пойду,полью его,Он зазеленеет,я его сорву,Он зазеленеет,я его сорву.

58

Неточность: М. А. Фидлер вышла замуж за учителя танцев Владикавказской Ольгинской женской гимназии О. И. Ракушана.

59

Имеется в виду дом № 26 по Трубниковскому переулку в Москве.

60

Линия Владикавказской железной дороги от Тихорецкой до Екатеринодара была закончена постройкой в 1887 г., от Екатеринодара до Новороссийска – в 1888 г.

61

Быки – опоры мостов, возводимые на кессонных основаниях.

62

Так были прозваны небольшие паровозы, которые использовались для работ на подъездных путях или вождения коротких, от одного до нескольких вагонов, поездов местного назначения.

63

Для защиты южных губерний от набегов горцев в 1793 г. по правому берегу Кубани была устроена Черноморская кордонная линия, центром которой стал Екатеринодар; входила в состав Кавказской укрепленной линии, упраздненной в 1860 г.

64

Вышка – высокое бревенчатое сооружение, напоминающее тригонометрический «сигнал». Когда сторожевые казаки замечали приближающихся черкесов, зажигали на вышках костры. Соседние вышки повторяли этот тревожный сигнал. Таким огненным телеграфом угрожаемая станица предупреждалась довольно быстро.

65

«Царская служба» – казачья воинская повинность.

66

Сотенные значки носились на пиках в конных казачьих полках; имели вид кавалерийских флюгеров (флажного изделия с треугольным вырезом с краю), состоявших из двух половин с косицами: верхняя была по цвету войска, нижняя соответствовала номеру сотни.

67

Пернач – род булавы, навершие которой снабжалось металлическими пластинами («перьями»), которых могло быть до двух десятков.

68

См.: «Общество чиновников, съехавшихся в Екатеринодар из разных концов России, было очень маленькое. Состав окружного суда, хотя и небольшой, весь состоял из приезжих; в администрации же, кроме наказного атамана, вице-губернатора и еще двух лиц, все служащие были кубанские казаки. С местным обществом, к сожалению, трудно было сойтись, так как кубанцы, за исключением весьма немногих, смотрели на нас как на нежеланных пришельцев. Многие из видных местных жителей воспитывали своих дочерей в институтах, и между ними встречались очень милые барышни; сыновья же их все поступали на службу в кубанское войско. Старый кубанец, полковник Д[убонос], очень недовольный как новым преобразованием в Кубанской области, так и вторжением в их край чуждых людей, решил никогда больше не выходить из своего дома, что и исполнял неуклонно. У Д[убоноса] была хорошенькая дочь-институтка. Двое приезжих молодых людей, встречаясь с барышней в обществе, пожелали познакомиться с семьею Д[убоноса] и отправились к нему с визитом.“Что вам угодно?” – встретил их в гостиной сам Д[убонос]. Огорошенные приемом, сконфуженные визитеры поспешили откланяться, решив на будущее время не делать подобных попыток. Были и приятные исключения. Семья генерала Б[абыча] отнеслась к приезжим в высшей степени дружелюбно. В семье были дочери-институтки и сыновья-офицеры. Б[абычи] жили открыто и часто у себя принимали» (С[тратоно]ва О. А. Указ. соч.).

69

Правильно: Павел Денисович.

70

Карс – город на северо-востоке Турции, взятый русскими войсками в ноябре 1877 г., по Сан-Стефанскому договору 1878 г. отошел России и оставался в ее составе до 1918 г.

71

Военный совет – высший законосовещательный орган по делам военного законодательства и хозяйственного управления войсками в 1832–1918 гг.; состоял из председателя – военного министра – и членов, назначаемых по усмотрению императора.

72

Держи-дерево (Держидерево тернии Христа) – листопадный кустарник; из его побегов, усеянных острыми двунаправленными колючками, был сплетен, согласно легенде, терновый венец Иисуса Христа.

73

Рангоут (от нидерл. rondhout – круглое дерево) – устройство для подъема паруса.

74

«Великий князь Михаил» – двухпалубный колесный почтово-пассажирский пароход, построенный по заказу Русского общества пароходства и торговли в Ньюкасле в 1865 г. «Генерал Коцебу» – двухпалубный колесный товаро-пассажирский пароход, построенный по заказу Русского общества пароходства и торговли в Ньюкасле в 1866 г.

75

Русское общество пароходства и торговли (РОПиТ), учрежденное в 1856 г., имело правление в Санкт-Петербурге и главную контору в Одессе.

76

Царские дни – высокоторжественные дни восшествия на престол и коронования императора, рождения и тезоименитств императора, императрицы, наследника цесаревича и его супруги, а также торжественные дни рождений и тезоименитств прочих особ царствующего дома.

77

Вспоминая 14 января 1889 г. о своем поступлении в гимназию, В. В. Стратонов писал в дневнике: «С семилетнего возраста я был в большой дружбе со своей старшей сестрой, более, чем со Славой и Милой. Первый относился ко мне, как обыкновенно бывает в таких случаях, свысока, ибо он уже был гимназистом, кажется, даже старших классов; с Милой же я до сих пор не лажу. Виною последнему наши характеры, хотя в таких отношениях я себя не особенно виню, ибо, со своей стороны, делал почти все, что мог, для улучшения наших отношений. Более всего походили друг на друга характерами мы с Леной. С нею я занимался все почти время, и она оказывала на меня большое влияние. В 1880 году она вышла замуж за Ореста Антоновича Компанейца. Помню, я заплакал, когда Мила мне сообщила новость о сделанном последним предложении. Свадьба была в августе, и Компанейцы сейчас же уехали в Каменец-Подольск. Этим отчасти была решена и моя участь – поступление в гимназию. Я начал усердно готовиться со старшим братом. К лету 1881 г., приехав опять в Екатеринодар, Лена стала со мною тоже заниматься. Все лето прошло в горячей работе, и я в своих мечтах видел себя уже в гимназическом мундире. Часто я прибегал к советам Милы для решения таких вопросов, очень важных, как: на чем остановиться – на кепи или на фуражке; делать ли узкий галун на воротнике или широкий; какой длины делать мундир, – и все в этом роде. Благодаря ремонту гимназии вступительный экзамен все откладывался, и лишь в сентябре, кажется, 4-го числа, благодаря любезности инспектора гимназии, Ник. Вас. Костылева, я был допущен к экзамену в его квартире, полуофициальным образом, вместе с двумя другими, спешившими уезжать в случае неудачи, т. к. кстати было назначено заседание совета гимназии. Я узнал об этом за день и весь день накануне жестоко проработал. Наконец, настал давно жданный и памятный день. Окончив все приготовления, я отправился со Славой на квартиру Костылева, вооруженный свертком бумаги и карандашом. Дорогой я был совершенно спокоен и почему-то уверен в полной удаче» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 147–148).

О самом экзамене и первых днях в гимназии Стратонов вспоминал 26 января 1889 г.: «Итак, я иду на экзамен. Слышав, что в этот день назначен совет, я ожидал встретить нечто вроде того, как рисуют в журналах заседания Государственного совета; каково же было мое изумление, когда я увидел нескольких учителей, сидящих в гостиной в домашних костюмах и толкующих… об охоте. Я этого разочарования долго не мог забыть. Слава, приведший меня, почтительно садится на предложенный стул; я же делаю это без церемоний. В зале еще два мальчика, держащие экзамен, кажется, в приготовительный класс.

Первым меня экзаменует законоучитель Смирнов. Становлюсь около стола и отвечаю. Спрашивает меня какую-то молитву: о ужас! в первый раз о ней слышу. Однако я смело заявляю, что готовился к экзамену по программе, а там оной молитвы нет (действительно, в списке молитв, данном мне Мишей Дивари, этой молитвы не было). Смирнов со своей саркастической улыбкой открывает книгу программ и показывает: молитва означена. Стою сконфуженный, понурив голову. Мне мерещится провал, падаю духом. Какие мне дальше были предложены вопросы и как на них ответил, я уже не помню. Оставил меня Смирнов; я усаживаюсь. Подходит учитель по географии и истории Мамонтов. Я продолжаю сидеть. Слава делает мне замечание, но Мамонтов останавливает, и до конца уже экзаменуюсь, усевшись. Спрашивают меня о реках на северо-западе Азии. Под впечатлением мысли о провале по Закону Божьему, я, не думая, называю Брахмапутру и соседние реки. Но потом, войдя во вкус любимого моего предмета, я отвечаю довольно хорошо, бойко перечисляю реки Азии. Слава слышал, как сейчас же после экзамена кто-то из учителей заметил Мамонтову, указывая на меня: “Да он лучше вас, Алексей Степанович, географию знает!” (Мамонтов был не из важных географов.)

Очередь за русским языком. Экзаменует тип хорошо знакомый и бывающий у нас (ухаживавший, говорят, в то время за Леной) И[ван] И[ванович] Лавров. Побеседовав по грамматике и заставив написать переложение какой-то крыловской басни, кажется, «Ворона и Лисица», он меня отпускает. Этот предмет сошел порядочно. Так же сошел экзамен по математике у А[веркия] Н[иколаевича] Дейнега, подробности которого ускользнули из памяти. Затем наступает черед новых языков. По-французски меня экзаменует П[авел] С[тепанович] Оссовский, по-немецки – А[дольф] Ф[ридрихович] Винцигероде. Здесь я чувствую себя твердо, отвечаю смело и порядочно. Заставили меня почитать и что-то перевести. Уверенности моей содействовало то, что я умудрился подсмотреть в журнале выставленные мне отметки. По Закону Божьему, о радость, стоит тройка. Отлегло на душе. Тройки же я получил по-русскому и арифметике, четверки – по географии, французскому и немецкому. Настает очередь последнего предмета и самого страшного – латыни. Экзамен длится уже два часа, я устал. Дают написать несколько фраз. Должно быть, я написал очень плохо, ибо экзаменатор М[атвей] Г[ригорьевич] Астряб за письменный ответ не хотел поставить более двойки. Делу помог устный экзамен, и я получил в среднем опять тройку. Тогда подымается Костылев и поздравляет меня учеником третьего класса. Стараясь скрыть свою радость, я почти бегу домой, решив последовать совету Костылева – заниматься с братом латынью до начала учения.

Целый день я провожу в размышлениях о важности сегодняшнего дня в моей жизни; идя после обеда в городской сад, считаю долгом раскланиваться с учителями, хотя я еще не в форме. В саду гуляю с гимназистами и, придя домой, важно заявляю, что гулял “с товарищами”. Меня поднимают на смех из‐за этого выражения, и я считаю себя невинно оскорбленным.

Быстро проходят дни до 20 августа, начала учения в гимназии: я добросовестно выучил злосчастную молитву и усердно пишу латинские переводы, любуюсь на готовые уже форменную амуницию и кепи. На молебствии, впрочем, к великому моему огорчению, я еще в цивильном пальто, но на другой день уже в форме. Когда я в первый раз пришел в гимназию, меня, конечно, знакомые товарищи потормошили, таскали по двору, вталкивали в вырытые ямы, хотя, впрочем, я не терпел столько, как обыкновенно новички. После молебствия был акт. Стоя в толпе гимназистов, я позволил себе остановить громко разговорившихся соседей, но меня бесцеремонно оборвали: “Какой-то новичок…” Затем разошлись по классам.

Сажусь на первую скамью один. Приходит классный наставник Астряб и начинает читать распределение уроков. Узнав, что французский и немецкий не будут идти вместе, а отдельно, что сделано из‐за и ради меня, ибо я – первый, кажется, от основания гимназии и, наверно, первый на памяти тогдашних гимназистов, за что мне много пришлось вытерпеть в течение всего курса. Узнав об этом, один из моих одноклассников, Ив. Волковский, восклицает: “Эге, это не выгодно!” Астряб сердито поворачивается и заявляет: “Если вам не нравится, так можете выходить из гимназии”. Это заявление меня совсем смутило: вот оно, какие строгости, сейчас из гимназии исключают за такой пустяк! С этого времени и из‐за этого на меня начали коситься товарищи. Началось учение. Сначала мне было трудно привыкнуть к порядкам и правилам, но понемногу я освоился. Так как я один поступил в 3-й класс, то на меня учителя обратили особое внимание. ‹…› Бывали сюрпризы, что, когда задается урок, подразумевается и написать перевод, а я являлся без оного. Сначала я сильно возмущался, глядя, как другие при классных работах пользуются незаконными пособиями, но очень скоро сам вошел во вкус этого запрещенного плода» (Там же. Л. 156–158).

78

Черноморская войсковая гимназия в Екатеринодаре, существовавшая в 1820–1828 гг., была восстановлена в мае 1850 г. под названием Екатеринодарской (на базе Екатеринодарского войскового училища). Из-за отсутствия собственного здания в 1861 г. ее перевели в Ейск, откуда в 1876 г. она вернулась в Екатеринодар под новым названием – Кубанская войсковая гимназия, размещенная в специально построенном для нее здании, которое, занимая почти квартал по улице Красной, было обращено фасадом в сторону Александро-Невского собора. В 1890 г. войсковая гимназия была упразднена (см.: Трехбратова С. А. Из истории гимназического образования на Кубани // Культурная жизнь юга России. 2013. № 4 (51). С. 51–54).

79

См.: Помяловский Н. Г. Очерки бурсы. СПб., 1865.

80

В Тифлисе находилась резиденция кавказского наместника великого князя Михаила Николаевича, а с 1882 г. – главноначальствующего гражданской частью на Кавказе, командующего войсками Кавказского военного округа и войскового наказного атамана Кавказских казачьих войск А. М. Дондукова-Корсакова.

81

Ср. с дневниковой записью В. В. Стратонова от 1 февраля 1889 г.: «Большого роста, толстый, несколько огрубелый, с большим животом, он производил неприятное впечатление. Говорили о нем, что он – чуть ли не из простых семинаристов, и это похоже на правду. Крайне резкий, говоривший всегда грубым тоном, произнося “чаво”, “я тебя…” etc., он был крайне нелюбим учениками. Пробовал он подтянуть гимназию, довольно-таки распущенную с давних пор прежними директорами, но ему это не удавалось. Всегда он высказывался чиновником, был в высшей степени педантом. Помню, как-то шли во дворе в мае занятия гимнастикой. Жара была страшная, почти невозможно было стоять в суконных мундирах. Тогда, в виде особой милости, раздается голос Ласточкина: “Можете расстегнуть три пуговицы, через две по одной”. И успокоился, думая, что избавил нас от мучений. На гимназические балы он всегда являлся в вицмундире, как на службу. Теперь он в отставке и проживает с семейством, кажется, в Казани» (НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1068. Ед. хр. 3. Л. 160–161).

82

См.: Учебник географии Российской империи / Сост. П. Белоха. СПб., 1863 (выдержал 51 издание).

83

В своем дневнике 1 февраля 1889 г. В. В. Стратонов описывал К. Л. Вондоловского в несколько иной тональности: «Когда он был назначен, я был, кажется, в шестом классе. По приезде он с неделю не показывался в гимназии, но вот в один прекрасный день отдается приказ – идти всем в актовый зал. Пошли, выстроились. Явились воспитатели, инспектор… Ждем. Отворяется дверь и появляется фигура, но какая фигура! Чуть ли не в сажень ростом, худой, седой, с козлиной бородкой из 20 волосков, он идет, высоко подняв голову, с важным торжественным видом. Под рукой у него длинный сверток бумаги. Начинается речь. Говорит он крайне трагическим голосом, делая жесты и свирепо размахивая свертком бумаги, но говорит очень красноречиво. От непривычки к таким речам и к такой фигуре все трясутся от смеха, прячась за спины друг друга. “Прошел я по классам, видел исцарапанные доски, видел изрезанные вашими ножичками скамьи… Стыдитесь! Отцы ваши, войско, к превеликой его чести, тратит на вас громадные деньги. Но вы забываете, что войско – это ваши отцы, и вы заставляете платить своих же отцов”. В таком духе продолжал и дальше, закончив той мыслью, что он – пастырь добрый и послушным овцам будет хорошо, а непослушным – горе. Распустил нас по домам. Конечно, эта речь в тот же день в массе вариантов и в комическом виде разнеслась по всему городу, но чуялось, что будет не то, что прежде.

Действительно, начались большие строгости, быстро подобрали всех к рукам, издали разные постановления, вроде таких: “воспрещается сидеть на улицах”, “воспрещается выходить из дома в будни позже 5 часов вечера”, “в праздники позже 7”, “воспрещается гулять за город на вокзал” etc., etc. Одного долго не могли достигнуть: заставить нас носить ранцы, – и это достиг уже инспектор Шантарин. Строгости коснулись не только нас. Скоро покинули гимназию инспектор Барсов, учитель Веребрюсов; остальные педагоги также были подтянуты. Часто нас собирали в актовом зале для нотаций. Собирали для выслушивания циркуляров. Собирали после Кирилло-Мефодиевского юбилея, на котором отвечал я, чтобы сделать выговор за аплодисменты: “…Читал ваш товарищ, Стратонов, и прочел прекрасно, только немного тихо… Но кто вам дал право аплодировать? Положим, вы могли увлечься, поаплодировать товарищу. А как вы смели аплодировать вашему учителю Ляху? Неужели вы думаете, что он читал ради ваших хлопаний?” И т. д., и т. д. Собирал нас для выслушания нагоняев, но иногда и затем, чтобы похвалить, что случалось несравненно реже первого.

Вондоловский был в высшей степени и разносторонне образованный и знающий. На экзаменах он нас поражал разнообразием сведений. Прекрасно объяснит греческие и латинские премудрости, растолкует по математике, превосходно знает французский и немецкий, но… плоховато знает географию. В VIII классе он нам преподавал географию России и заставлял заучивать чуть ли не слово в слово, что проделывал и сам перед уроками. Заучивал по старому изданию географии Белохи. А я с детства недурно знал географию, особенно же – центральную Азию благодаря осложнениям там в политике: я политикой очень увлекался, ислючительно внешней. На одном уроке как-то сделал вставку – поправку. Вондоловский согласился. Через некоторое время опять что-то солгал, я заметил. Казимир Лаврентьевич сердито кивнул головой. Через несколько дней является в класс перед уроками, дабы сделать выговор Дивари за какой-то инцидент с учителем. Затем обращается с выговором и ко мне: “Знайте, что я обязан сообщать вам лишь то, что есть в учебнике”. При этом рассказывает анекдот, как он ответил какой-то начальнице женской гимназии, вздумавшей щегольнуть перед ним своими новейшими познаниями по истории, вычитанными из французского журнала. Вообще Вондоловский любил говорить анекдоты и говорил их всегда прекрасно и уместно. Как-то желая показать, до чего может довести самомнение, он рассказал такой анекдот, передаю кратко содержание: “В Харьковском университете мужичок, слуга ректора, пришел подтапливать печь. Его окружают студенты и начинают запугивать разными учеными выражениями. Но он не смущается. Тогда ему задается вопрос: «А знаешь, кто мы?» – «А як же». – «А кто?» – «Дурни!»” Анекдотами он пересыпал свои нотации, а потому их приятно было слушать.