Литература ONLINE (сборник)

И всё бы ничего: длилось это годами, могло бы – десятилетиями, если б не один случай. Случай, явившийся в виде друга, пригласившего его в ресторан в вечернее время. Ресторан был обычный, может, разве чуть дороже других. Необычным было место, где стоял их столик: прямо перед небольшой сценой, где исполнялись танцы и стриптиз в угоду посетителям. Вообще к подобным вещам Макеев относился если не безразлично, то вполне спокойно: пик своей сексуальной активности он уже благополучно пережил, а к стариковскому гурманству ещё не подобрался, поэтому контролировал себя хорошо. Но тут его привлекло даже не столько зрелище… Нет, не так. Скорее зрелище плюс запах.

Было так: они поужинали и разминались сигарами (позволенными Макееву лишь вне дома, поэтому вдвойне приятными), когда на небольшую сценку выпрыгнула девушка, исполняющая танец живота. Ни в танцах, ни даже в девушках Макеев особо не разбирался, как, впрочем, и во многом том, чего не касались его профессиональные обязанности (он был экономистом, причём очень неплохим). Но зрелище его привлекло: девушка, стоя почти неподвижно, начала вдруг вибрировать различными частями тела. Быстрее, быстрее, ещё быстрее, пока не дошла до такого бешеного темпа, что, казалось, начала расплываться, раздваиваться, растраиваться… размножаться. И в этот момент по её обнаженному животу поползли капельки пота. А вместе с ними – запах мускуса, ударивший в нос Макееву. Он тут же абсолютно явственно представил себе, как бы сморщился носик Агнессы при таком обонятельном ударе по нему. Представил… и ему это понравилось! И всё исчезло в этот момент: и его приятель, и этот вечерний ресторан, и столик, и Агнесса, и даже эта девушка… всё, кроме потрясающе-волнующего запаха её потного тела. Домой он ушёл совершенно потрясённый.

И с этого вечера вся его жизнь переменилась. Не было больше для него другого удовольствия, чем поездка в переполненном трамвае в жаркий день, или запах «качалки» в спортивном зале, или аромат спортивных состязаний. Он стал страстным коллекционером: вбирал в себя запахи, как губка впитывает воду, причем поначалу предпочитал очень сильные: грязные носки, бомж на лавочке, испражнения, канализация… Потом, как всякий коллекционер, постепенно определился с приоритетами и понемногу начал склоняться к гурманству.

Приоритеты он расставил так. Лучше женщина, чем мужчина, лучше молодая женщина, чем женщина в годах, и лучше всё-таки женщина, чем девушка. Акцентация на пол. При этом он осознал (совершенно неожиданно!), что запах косметики или духов, силясь подавить или замаскировать природный аромат, мешает восприятию, а запах чистого женского тела напоминает своей стерильностью жену. Если свести до короткой формулы, то можно сказать так: ему нравился запах грязных женщин. Грязных (потных) молодых женщин, не пользующихся косметикой. Явление, надо признать, в наше время не очень распространённое, но Макеев как коллекционер уже сформировавшийся, знал где искать: спортивные состязания, танцы (реже), горячие производства, сенокос в деревне… Его жизнь наполнилась смыслом.

Однажды он попытался уловить запах своей жены. Ничего не вышло: она (тоже молодая женщина) могла пахнуть косметикой, духами, месячными. Но не женщиной!

«Я её совсем не знаю», – подумал Макеев.

Он просыпался среди ночи, чтобы обнюхать её. Поймал нечто новое: легкий запах испражнений и одноразовых прокладок, запах желудочного сока и плохо вычищенных зубов. Легкое отклонение от стерильности, к которой она стремилась. Не более того. Это его так разочаровало, что она перестала казаться ему хоть сколько-нибудь привлекательной, хотя незадолго до этого он, вне всякого сомнения, считал ее красавицей.

Он ушел от неё.

Он поменял свою жизнь настолько круто, как никто от него не ожидал, и он сам – в первую очередь.

Он живет на Таити и часами сидит в окружении полуголых тел, вдыхая их аромат.

Он вспомнил, что его зовут Толик.

Местные жители, непосредственные, словно дети, называют его «Тоик», и всякий раз смеются, говоря ему: «Тоик, Тоик!».

А он смеётся в ответ.

Небо Аустерлица

Когда хлёстко ударило что-то в живот, поначалу я не почувствовал боли и пытался продолжать бежать вперёд. Я даже перехватил руку врага, скользкую от крови, и он выпустил нож. И только тут допустил ошибку: я вытащил этот нож из своего живота, чтобы им убить. Ошибка эта была столь очевидна, что хоть обратно его вставляй… Но было уже поздно: вместе с ножом, извлечённым наружу, пришла безмерная, выкручивающая суставы, боль, заставившая меня забыть и об оружии, и о моем враге. Осталось только одно: прижать обе руки к ране, из которой хлестала кровь, и упасть на землю. И только тогда, когда вместе с кровью начала меня покидать жизненная сила, я понял: это всё. Я умираю.

Удивительно, но вместе с силами постепенно начала убывать и боль. Я как бы свыкся с нею, принял её, растворился в ней. Неожиданно стало тепло и покойно, словно утром в постели, когда очень не хочется вставать. Перед глазами начали возникать и меняться, словно в калейдоскопе, удивительно яркие картинки.

Вот я совсем маленький. Я влюблён в девочку, измазанную чем-то зеленым, которую зовут Полина. Это очень серьёзная любовь: я твёрдо уверен, что женюсь на ней, когда вырасту.

Дед, выстругавший во дворе для меня деревянную винтовку «трехлинейку»: я очень доволен, я твёрдо знаю, что с ней я непобедим, когда с ребятами играю «в войнушки».

Вот мы с Танькой, соседкой, подкидываем в воздух камушки, а когда они падают на землю, чертим между ними на земле прямую линию, и кричим: «Близнецы!». Так мог радоваться только древний математик, открывший, что между любыми двумя точками можно провести прямую. Мы не знаем этого, мы просто снова кидаем камушки и снова кричим «Близнецы!». Было ли у меня когда-нибудь потом хоть раз в жизни мгновенье столь полного взаимопонимания с другим человеком?

Я держу в своей ладони очень мягкую, тёплую и слегка влажную ладонь Анечки, когда мы играем в «Ручеёк». Мне кажется, что ради того, чтобы этом миг длился вечно, полжизни не жаль…

Неожиданно видения сменяются отчётливой мыслью: мне всегда казалось, что кто-то ведёт меня по жизни, направляет, обещает впереди что-то значимое и очень интересное. Я чувствовал себе избранным, непохожим на других, иногда даже бессмертным: богом или равным богу. Нет не главным Богом, а маленьким богом, которому ещё предстоит стать кем-то. Кажется, что скоро у меня представится случай проверить, а что там – дальше…

Меня охватывает волна радости, почти счастья: тело моё вдруг становится легким, почти невесомым. Без малейших усилий я поднимаюсь над землёй и вишу в воздухе. Какая глупость бояться высоты! Летать куда естественнее, чем ходить. Наверное, мы учимся летать гораздо раньше, а потом забываем об этом. И я лечу! Лечу к облакам, сквозь которые пробиваются лучи солнца. Они так красивы, эти облака. Я погружаюсь в них, и это купание лучше даже, чем в тёплых морских волнах. А за ними нечто ещё более прекрасное: белый зовущий свет.

Теперь я знаю, почему мотыльки летят на свет: они думают, что там рай.

Вдруг я чувствую, что там, внизу, на земле, кто-то сдвигает с места моё тело. Я спускаюсь и чувствую отвращение, глядя на себя. Вот это вот нечто… плотское, грязное, окровавленное, небритое… Это и есть я? Какой-то бесформенный мешок плоти! Мне брезгливо к нему приближаться, однако то, что эту плоть кто-то трогает, поворачивает, мне тоже не нравится. Я хочу возмутиться, закричать, отпугнуть этих людей, но у меня ничего не выходит: я просто летаю над ними, как ворона над падалью, и они не обращают на меня ни малейшего внимания.

Между тем одного из двух людей я узнаю: это Машка, наша медсестра. У неё не очень красивое лицо (кто-то сломал ей в детстве нос), но зато очень выпуклая, упругая попка. Мне всегда хотелось погладить или ущипнуть её за эту вот попку, но я, естественно, никогда не решался этого сделать. А вот сейчас – запросто! Я подлетаю и провожу пальцами по выпуклости: Машка не реагирует – то ли сильно занята, то ли совсем не чувствует моего прикосновения. Я делаю это настойчивее… и чувствую, как моя рука совершенно спокойно проходит сквозь её плоть. Вот незадача!

Это мне не нравится, и я решаю хоть на секундочку вернуться назад в своё тело, чтобы получилось это сделать.

…И в тот же момент боль – страшная, оглушающая боль – возвращается. Усилием воли я открываю глаза и тяну непослушную руку к её заду. Глажу.

А она… Она, вместо того чтобы треснуть меня по роже или ехидно засмеяться, как всегда это делает, неожиданно начинает реветь и растирать по грязному лицу слёзы, бормоча:

– Живой, родненький. Живой. Счас я, счас!

И начинает медленно, боком, заваливать меня на носилки. С другой стороны (я не вижу) кто-то ей помогает.

Мне больно, я хочу всё это прекратить. Я хочу снова летать в небе. Но тут мне приходит в голову одна мысль: «Если я выживу, Машка мне даст. Обязательно даст!».

И я решаю жить.

Думаете, дала? Как бы не так!

Вот и пойми этих баб…

Изнанка красивой женщины

Я стеснительный настолько, что к красивой девушке никогда не решаюсь подойти, поэтому красавицы и я живем в «параллельном мире». Только однажды мне удалось преодолеть этот барьер, да и то случайно.

Я стоял в коридоре поликлиники, перед кабинетом (нет, не психиатра!) гастроэнтеролога с видом, соответствующим тогдашнему состоянию моего здоровья, когда (вдруг!) с лестницы в коридор влетело создание столь красивой наружности, что у меня дыхание перехватило. Так и осталось бы оно в моей памяти «мимолетным виденьем», если бы не остановилось прямо передо мной с вопросом:

– Не подскажете седьмой кабинет? Терапевтический.

Где кабинет, я знал, потому как сам не далее чем вчера посещал его, но вымолвить что-либо в ответ не сумел, только молча показал ей рукой в нужном направлении: там, мол. Лучезарно улыбнувшись, создание исчезло.

А на следующее утро я встал около шести утра, чтоб не позже семи занять очередь для сдачи анализов. Советская власть в нашей стране давно канула в лету, а вот советские порядки оказались куда более живучи, по крайней мере в районных поликлиниках: анализы можно было сдавать только с 8 до 9 утра, но если прийти к 8 (как я сделал это вчера), то ловить уже нечего: очередь такая, что к 9 не успеешь точно. Как известно, быть больным – это довольно тяжёлая работа…

В начале девятого, когда начался приём анализов, я, выждав час у дверей, был в очереди четвёртым и имел все шансы покончить сегодня с этим непростым делом. Рассеянно рассматривая пухнувшую с хвоста очередь, я вдруг увидел, как вошла ОНА, и вид у неё был точь-в-точь, как вчера у меня: удивление – злость – безнадежность – желание прийти завтра пораньше. Я загадал: если её взгляд упадёт на меня и в нем будет искорка узнавания, то обязательно поставлю её в очереди впереди себя.

Не посмотрела, не узнала.

С безнадёжностью встала-таки в хвост очереди, без малейших шансов на успех: видимо, просто «наудачу». И тогда я решил: была не была, стану сегодня её удачей!

Подошёл к ней ближе, надеясь, что всё-таки она припомнит случайного знакомого, но нет: её глаза скользнули по мне абсолютно безразлично. Я протиснулся дальше по коридору, зашёл в туалет и нервно, в несколько затяжек, выкурил сигарету. Судя по времени, моя очередь уже подходила, надо было решаться. И я решился!

Аккуратно я дотронулся рукой до её плеча. Резко обернувшись и увидев незнакомое лицо, она буквально шарахнулась в сторону. Чертыхнувшись про себя, я довольно связно объяснил причину своего поведения:

– Не помните меня? Вчера вы у меня спрашивали про седьмой кабинет вон там (я махнул в сторону второго этажа, где вчера она подошла ко мне).

Её взгляд слегка смягчился, но удивление с лица не сползло. Я быстро заговорил:

– Вчера так же вот пришел к 8 и не попал на приём, а сегодня я в самом начале очереди. Вставайте впереди меня, а то завтра утром снова будете тащиться сюда по этому морозу (на улице было около минус тридцати).

Как мне показалось, она вздохнула облегченно, сказала что-то типа: «А я чёрт знает что подумала…» и встала в очереди впереди меня.

И вовремя: ещё бы пару минут, и очередь бы прошла. То есть получилось, что я буквально впихнул её в процедурный кабинет, не успев больше обмолвиться ни единым словом, а как только она вышла (взгляд её, как мне показалось, был не столько благодарным, сколько испуганным – только что взятая из вены кровь редко способствует благодушности настроения), тут же в кабинет заскочил я. Как брали кровь у меня – не помню, не почувствовал ничего: я мечтал только о том, что вот сейчас я выйду и решусь спросить её имя и телефон, может быть, даже удастся получить её согласие на поход в кафе прямо сейчас…

Когда я вышел, её уже не было.

Прошло несколько месяцев. И вот как-то в центр автосервиса, где я работаю, приехали телевизионщики сразу с двух каналов: гаишники (пардон, гибддшники) проводили очередную операцию «Свежий воздух», и журналистам нужны были наши комментарии о том, как регулируется содержание вредных выбросов в автомобильных выхлопах. Её я узнал сразу: всё такая же красивая, хотя на этот раз в джинсах и в свитере, а не в дубленке как тогда, зимой, она вновь (прямо дежавю!) направляется прямо ко мне… Секунду думал, что она меня узнала. Нет, какое там… Она просто хотела взять комментарий именно у меня.

* * *

Из телефонного разговора тележурналистки Ирины Соколовой с подругой:

– Слышь, Машка, какая история произошла…

– Какая?

– Ну это… Беру я, значит, комментарий на станции техобслуживания, а там механик или как его там, зырит на меня во все глаза: не иначе, как счас проглотит. Я, конечно, к нему: если зырит, значит разболтаю его на раз. Ну и вначале, как всегда, говорю: «Представьтесь, пожалуйста». Он представляется: «Сергей… и тут начинает реветь какой-то КамАЗ, и фамилию я не слышу. Я прошу повторить. Он снова «Сергей…», и вновь фамилию не слышно из-за того же КамАЗа. Ладно думаю, херня: звукооператор «вытащит». И начинаю брать у него комментарий. А он отвечает и всё глаза на меня таращит. Влад, оператор, даже спросил потом: «Чё-кого, типа, попросил телефончик-то?». Я смеюсь: «Не, не попросил!».

– И чё?

– Чё-чё, так и уехали. А потом, когда монтаж стали делать, то звукооператор просто озверел: оба раза фамилию этого Сергея не разобрать – то ли Жиков, то ли Зыков, то ли вообще Сипов: мало ли какие фамилии бывают! Мы час бились и написали в титрах просто самый логичный вариант: Зыков.

– Ну так и чё?

– Да ты слушай! Выходит, значит, этот наш репортаж в вечернем выпуске, и всё чики-пуки. А на следующий день мне на работу звонок: можно, мол, Ирину Соколову?. Ну я, говорю, Ирина Соколова, чё надо типа, а на том конце трубки мужской голос говорит: типа, помните вы вчера у меня интервью брали по поводу выхлопных газов? «Да», – отвечаю я, и сразу вся на измене: точно, б…, фамилию перепутали, счас он начнет орать и жаловаться, а мне влетит за косяк, и спрашиваю обреченно: «А чё, что-то не так?». Он: «Да нет, всё так, всё прекрасно». И тут уже я выпадаю в осадок: «А чё надо-то тогда?». Он мнётся: «Ну это… хочу в кафе вас пригласить, Ирина». А я в такой эйфории оттого, что косяка-то никакого, оказывается, нету, и что ругаться и наказывать никто не собирается, что отвечаю: «В кафе? Да пожалуйста!», и даю ему свой телефон. Веришь-нет, Машка, если бы не эта история с его фамилией, послала бы. Точно послала бы, за нефиг делать. Веришь, Машаня?

– Верю.

* * *

Как я решился на такое: позвонить на телеканал? И сам не знаю: будто сам бог или дьявол в меня вселил уверенность в своих силах. И представьте: мне удалось! Удалось невозможное! Долго прямо поверить не мог, что это правда со мной случилось…

* * *

И вот красавица, богиня, спустившаяся с Олимпа, снизошла до общения со мной, простым смертным, и сидит, в плоти и крови, за столиком кафе напротив меня. Я не верю своему счастью, я вновь смущаюсь, не зная о чем с ней говорить. На всякий случай перебираю в уме «домашние заготовки»: Мураками, Пелевин, Тарантино, Аристотель, спелеология, египетские пирамиды… Я много о чём могу говорить, когда не стесняюсь…

Но… всё это совсем не пригодилось: оказалось, с богинями не говорят. Оказалось, их слушают.

К концу второго часа беседы, когда счёт за коктейли и мороженое тянул тыщи на три, я уже мог по памяти назвать имена всех её несчастных любовей (счастливых не было), клипов, которые стоит закачать в сотовый, марок автомобилей, которые стоит покупать «приличным мужчинам», и сколько должно быть денег на счету в швейцарском банке у её гипотетического жениха.

Я сник. Я понял, что «не котируюсь». Что единственное, на что могу претендовать – это разочек искупаться в её сиянии за пару-тройку тысяч, вложенных в мороженое и коктейли. Наконец, отправив её домой (или не домой?) на такси, я поплелся к себе абсолютно обескураженный. Я был уверен на тысячу процентов: никакого продолжения не будет.

Я ошибался.

Она позвонила сама, и за следующую порцию мороженого и сладостей (на этот раз в кофейне) я был подробно ознакомлен с причиной её ненависти к другим «красивым бабам», с жизненной концепцией, что «любить нельзя ни в коем случае: надо, чтоб тебя любили», и со всеми новинками парфюмерной индустрии.

Вскоре – вольно или невольно – я стал её другом. Теперь все разговоры при встречах сводились к детальным подробностям её взаимоотношений с очередным представителем противоположного пола по следующей схеме: машина у него такая-то, денег столько-то и так-то он отреагировал, что я ему не дала. «Давать» она не любила, она любила брать. Эти рассказы стали перемежаться с длиннющими разговорами по сотовому, которые она время от времени прерывала, закрыв трубку рукой, чтоб внести для меня кой-какие комментарии, и пулемётными sms-очередями, перемежаемыми вопросами типа: «Вот он мне написал, что хочет меня. Чё ему ответить, как ты думаешь?».

А через несколько месяцев она огорошила: «Ты мой лучший друг. Сегодня мы с тобой напьёмся» и заявилась ко мне с тапочками, набором вечерней и утренней косметики и с пижамой. Смущённо я предупредил, что спальное место в моей комнате всего одно. Это её смутило, но не очень. К концу второй выпитой бутылки я окончательно осознал: богиня будет эту ночь спать рядом со мной!

Разгоряченный спиртным, я рассказывал анекдоты, а она так смеялась, что я опасался за душевное здоровье соседей. Всё моё мужское естество было в предвкушении: а вдруг?!!

– Не-не-не-не-не! Чё это ты вдруг, а? Я с друзьями не трахаюсь!

– А с кем ты…?

– С кем сама захочу. С тобой мы только тупо пьём!

Осталось только утром, проснувшись пораньше, любоваться её прекрасным спящим лицом.

Нет, богинь нам не понять. Со смертными они не спят.

Может, это и к лучшему?

* * *

Да, ещё я все подумываю, сказать ей или нет, чтоб она меня Зыковым больше не называла?

Я ведь не Зыков, я Быков.

Пятый тост

Эрнесто проснулся от маминых слов, которые она громко и отчётливо произносила отчиму, который ещё спал:

– …и не вздумай ребенка отпускать в школу. Объявили, что занятий не будет.

Первая мысль Эрнесто была обидной: ему уже пятнадцатый год идёт, а всё «ребенок». Вторая – приятной: «Ура! Не надо бояться контрольной по физике. И вставать тоже не надо!». Зато третья была такой пронзительной, что сон куда-то сразу улетучился: «Я же обещал!».

…Идти на улицу не хотелось жутко. Он ещё раз подошел к окну и взглянул на термометр, словно в надежде, что что-то на нём изменилось. Нет, всё так же: красная чёрточка показывала минус 42 и ещё чуть-чуть – рождественские морозы. Ужас просто какой-то. И кому в голову пришло придумать такую морозяку?

Он пошёл натягивать самые толстые подштанники, которые очень не любил, и надо же – как всегда! – именно в этот момент зашел отчим и взглянул на него красным глазом.

– Ты куда это собрался?

«Помнит. Хоть и спал, но помнит, что мама утром ему говорила, – тут же пронеслось в голове Эрнесто. – Если ему соврать, что в школу, упрется рогом: знает уже, что занятий нет».

И он ляпнул первое, что пришло в голову, главное не задумываться, а то сразу поймает на лжи:

– Да я в магазин, который в нашем доме: туда и обратно.

– Это ещё зачем? – взгляд отчима не утратил подозрительности.

Лихорадочно соображая, зачем ему в магазин, он выпалил:

– Мама попросила купить творог. Мне надо есть молочное!

И тут же сообразил, что сморозил глупость: творог в холодильнике наверняка есть, стоит ему открыть и проверить…

Но Эрнесто повезло – мысль отчима потекла в другом направлении:

– Пива мне возьми!

«Опять вчера приперся пьяный, – догадался Эрнесто, который заснул, когда отчим ещё не возвращался домой. – И наверняка мама опять не выспалась из-за него».

Его охватила привычная волна ненависти к этому человеку, но он сдержался и сказал мирно:

– Хорошо…

– …папа, – докончил тот ехидно.

– Хорошо, папа, – смирился Эрнесто, успев незаметно скрестить пальцы на левой руке – всем известно, что так не считается за ложь. Какой он ему папа?!!

Но как он ни старался, вышло ненатурально: отчим почувствовал волну неприязни. И, чтобы отомстить, оглядел его, прикидывая к чему бы придраться.

И нашёл ведь, подлец! Как всегда ударил по самому болезненному:

– Мальчик боится обморозиться, пройдя пять метров до магазина, – сказал он противным гнусавым голосом, изображая из себя Петросяна.

Эрнесто вспыхнул и демонстративно откинул в сторону теплые подштанники, натянул джинсы прямо на голые ноги. Это был действительно удар по его самолюбию: отчим знал, что Эрнесто родился на Кубе, где в то время работали его мама с папой. Да, и назвали его в честь Эрнесто Гевара де ла Серна, которого весь мир знает как Че Гевару. Он гордился про себя и тем, что жил на Кубе (хотя этого совершенно не помнил – он был в то время грудным ребенком), и тем, что назван в честь Че. Но вот как раз за то и за другое ему вечно доставалось. Отчим говорил: «Мерзлячка ты у нас» (так и говорил «мерзлячка», будто он девочка), ну а в школе, конечно же, доставалось за имя…

…Пожалел о том, что не сдержался, он почти сразу: было не просто холодно, казалось, воздух превратился в какую-то агрессивную среду типа кислоты и сейчас изо всех сил старался преобразить всё живое в ледяную субстанцию. Живое сопротивлялось как умело: редкие прохожие кутали лица в шарфы и передвигались почти бегом. Эрнесто тоже двигался короткими перебежками – от магазина к киоску, потом к стоматологической клинике, потом к булочной… ноги его будто в ледышки превратились: ему казалось, что они звенят, когда задевают друг за друга… Но труднее всего было дышать этим жутким воздухом: нос сразу замерзал и его приходилось оттирать перчаткой, а ртом он дышать боялся: слышал как-то по телевизору, что при сильном морозе зубы могут покрошиться, поэтому дышал хоть и ртом, но сквозь сжатые губы. Впрочем, скоро ему было уже плевать абсолютно на всё, лишь бы добраться в тепло. Он даже грешным делом подумал о том, что его любимый Че тоже наверное мог бы испугаться: он ведь был южный человек и не боялся пуль, а не холода… Но тут же устыдился этой мысли и сконцентрировался на Ирине Георгиевне, из-за которой, он, собственно, и совершал сегодняшний подвиг. И – вот чудо! – стоило ему только подумать о ней, как сразу холод куда-то отступил. Можно даже сказать «в пот бросило», но на морозной улице это было бы уже слишком, так что скажем так: «ему стало наплевать на холод».

…С Ириной Георгиевной Эрнесто познакомился сравнительно недавно – в начале сентября, но сейчас, перед Рождеством, он уже представить себе не мог, как это он раньше жил без неё…

А произошло это так: Петрушка (так школьники называли физика Петра Борисовича) зачем-то в начале учебного года дал контрольную, а Эрнесто в то время было совсем не до физики: прямо перед уроком Валька Никифоров, его одноклассник, расшалившись, ударил его учебником по голове. Да ударил не просто так, а уголком прямо в затылок: так что Эрнесто просто-таки взвыл от боли и, не разбираясь, кто обидчик, вслепую двинул кулаком в ту сторону. И как всегда это бывает по закону подлости, попал прямо в нос обидчика и раскровил его. Тут всё сразу было ясно: после уроков во дворе придется драться.

К своему тайному стыду Эрнесто, несмотря на свое героическое имя, драться не любил и не умел. А уж тем более с Валькой. И причин тому было несколько.

Во-первых, врагами они с Валькой не были. Друзьями, правда, тоже – скорее приятелями. В тот момент, когда его ударили учебником, у Эрнесто была вспышка гнева: яростная и очень кратковременная, и теперь он о ней жалел…

Во-вторых, Валька, в отличие от Эрнесто, драться не только умел, но и даже можно сказать любил, чем и прославился. Этой славе он был обязан своей храбрости, почти безрассудной. Маленький, худой, почти болезненный, первое впечатление он всегда производил примерное такое: «соплёй перешибешь». Никакими особыми успехами на физкультуре он тоже не блистал, но зато он был храбр, по-настоящему храбр: придя в класс (в пятом он был «новичком»), он в первый же день после занятий подрался не с кем-нибудь, а самим Серёгой Тыняновым – признанным лидером класса, известным драчуном и спортсменом, который был сильнее Вальки минимум раза в три. Эту драку надо было видеть! Щуплый новичок с первого же удара разбил Тынянову нос и продолжал как ни в чем не бывало лупить кулаками. Закончилось всё, правда, совсем не в его пользу: Тынянов не зря был лидером в классе – он дрался, бывало, с противниками и сильнее себя. Тынянов хладнокровно игнорировал свой разбитый нос и очень быстро уложил Вальку точным ударом. Тем всё и закончилось… казалось бы.