Утро. Полдень. Вечер

Александр Шмидт

Утро. Полдень. Вечер. Стихотворения

© А. Шмидт, 2019

© Издательство «Летний сад», 2019

© Редакция журнала «Плавучий мост», 2019

© Waldemar Weber Verlag, Аугсбург, 2019

Только слово

Мое родовое гнездо, моя тихая родина – под Семипалатинском. Бесчисленное количество раз в памяти, в воображении, в снах я возвращаюсь туда. Мимо Красного кордона, где розовотелые сосны с медовыми натеками смолы-живицы как бы нехотя расступаются, пропуская змеино-изгибающееся, шелестящее автомобильными шинами шоссе. Путь по лесу, словно из волшебного гребня выросшего здесь, с косматыми очесами теней и яростно кувыркающимся степным солнцем, не долог. Выбравшись из леса, оказываешься в привычной глазу родной степи. Ковыльно-полынная, отливающая серебром степь и высокое необыкновенной синевы небо. Небо вообще в степи преобладает. Степь как бы приплюснута циклопическими небесами. И человек здесь всегда на фоне неба. Он больше небожитель, чем землянин. А так как исконным, древнейшим способом передвижения по степи был конь, и человек естественным образом оказывался приподнятым над степью, он всегда был как бы окунут в небесную купель. А какие в степи облака! Если есть коллекционеры облаков, то где, как не здесь, можно пополнить свою сокровищницу самыми редкими по красоте, самыми диковинными облаками.

А вот и крохотная железнодорожная станция – Переезд, как ее все здесь называют. Бревенчатые склады, крашенные краской казенного цвета, игрушечный домик путевого обходчика и ничего больше. В этот домик нас пускали зимой погреться, когда мы ждали попутку. Он был настолько маленький, что, пожалуй, кроме хозяина в него мог втиснуться только ребенок. Там была лежанка, прикрытая какой-то лоснящейся засаленной тряпицей, и раскаленная, пышущая малиновым чугуном плита. На плите всегда стоял неестественно больших размеров кипящий чайник, поплевывающий то и дело на раскаленную плиту крутым кипятком. Сидя на лежанке, я наблюдал мгновенную жизнь тугих, ртутной плотности капель и часто задремывал от большого тепла. Попутка всегда появлялась внезапно. В начале пятидесятых грузовик был единственным транспортом в наших местах, в лучшем случае кузов его был крыт брезентом. От Переезда дорога раздваивалась. Одна шла к Бородулихе и дальше к Ивановке, где безвыездно после депортации жила моя немецкая родня: единственный оставшийся в живых родной брат отца дядя Витя с семьей, двоюродные братья – Шмидты, Веберы, Гафнеры. Другая дорога шла на Новопокровку. От Переезда было рукой подать до дома, где родился я, час пешего хода, и ты на месте.

Летом мы всегда шли от Переезда пешком. Дорога была насыпная, из гравия. Идти по гравию было не очень приятно, поэтому шли, как правило, вдоль дороги по степи. Степь цыкала, сипела, цвенькала. Многочисленные и невидимые взрослым взглядом ее обитатели были заняты своей загадочной жизнью. Из-под ног без конца выбрызгивали кузнечики, кобылки, как мы их называли, на мгновение зависали, сухо фыркнув, иногда так высоко, что щелкали по лбу или в висок. Траекторию нельзя было угадать, поэтому щелчок был всегда неожиданным. Так же неожиданно показывались тополя. Еще и крыши дома не было видно, а тополя подавали знак – здесь он, рядом. Сердце счастливо екало, ноги как-то сами по себе неслись все быстрее и быстрее, переходя почти на бег. И вот уже показывался родной дом. Рубленный, крытый почерневшим от времени и погоды тесом, с конюшней поодаль, с колодезным длинношеим журавлем, с банькой, под сенью трех или четырех великанов-тополей.

Это был дом моего русского деда Атрохова Семена Михайловича и бабушки Горькавой Степаниды Антоновны – переселенцев еще со времен столыпинской реформы. Дом стоял на самом краю Новопокровки, как говорят, на отшибе. От него до села было едва ли не столько пути, как от Переезда до дома. Самое мое раннее детство, с рождения и до лет трех-четырех, жили здесь папа, мама, я и бабушка Амалия, бабушка-немка, как мы называли ее в семье. Мой русский дед работал лесником и жил с бабушкой Стешей в лесу, оставив нам в пользование свой дом. Отец с мамой в ту пору учились в техникумах, и мы с бабушкой часто оставались одни. Наверное, ей было очень страшно, когда ревели бураны и снега надувало ветрами чуть ли не под самую стреху. Бабушка вспоминала потом, что первое свое слово я сказал: «Буря». Перед сном, когда я начал говорить, мы всегда читали на два голоса молитву по-немецки:

Müde bin ich, geh zur Ruh,Schließe meine Augen zu.Vater, lass die Augen deinÜber meinen Bette sein.

Эту молитву я вспомнил жизнь спустя. Помогла мне ее вспомнить Нора Пфеффер, бывшая лагерница, поэт – человек трудной и замечательной судьбы. «Ты помнишь слова?» Я ответил, что только ритм, интонацию, но если бы мне прочитали эту молитву, я бы узнал ее среди всех других…Тогда Нора стала мне читать их, одну за другой. Бабушкину я узнал сразу. И вспомнилось все: завывание ветра в трубе, стук ставня, внимательная, как божий взгляд, звезда в вымороженном окне, наши голоса, слова молитвы, положенные на бурю.

Я приезжал в Новопокровку уже в студенческие годы. Так же, как в детстве, я пошел от Переезда пешком. Расстояние показалось мне совсем незначительным. Когда подошел, открылась картина совсем жалкая: постаревшие, умирающие тополя, совсем небольшие, пустырь на месте дома. Я стоял, и меня глодало странное чувство вины, хотя в чем я был виноват? Умер дед, разобрали дом по бревнышку, одним словом, мерзость запустения. Даже деревья, ощутив свою брошенность, ненужность людям, стали умирать. Не знаю, способны ли они помнить, но мне почудился в шелесте листвы укор. Я прижался лицом к тополю, безутешный к безутешному.

В детстве я часто находил в степи, в окрестностях дома разнообразные черепки, осколки фаянсовой посуды. Самые красивые, глазурованные, с орнаментом, я собирал в свою сокровищницу. Только недавно страшная догадка поразила меня: ведь эти черепки я находил на месте бывших жилищ, здесь когда-то жили люди, была целая улица домов, таких, как у моего деда. Их изгнали, раскулачили, уничтожили. Остались только черепки, разноцветные осколки-остраконы, – так древние греки называли подобные черепки, которыми они голосовали за изгнание со своей родины неугодных людей. Подвергали, так сказать, остракизму. Сколько же людей подвергли остракизму только за этот страшный, ненадежный век! Где-нибудь в Поволжье какой-нибудь мальчик на месте родительского дома моего отца нашел или еще найдет битые черепки, осколки посуды. Может быть, он задумается, что за люди жили здесь, и почему их больше нет.

Почему мы так безнадежно-пристально всматриваемся в незнакомо-знакомое прошлое, пытаясь различить хоть что-то родное, близкое, хранящее тепло узнавания. Мы всматриваемся в него, преодолевая оптическое несовершенство памяти, до рези в глазах, до смятения в душах, до боли в сердцах. Мы узнаем местность, дорогу, пейзаж. Линия леса на горизонте знакома, как линия жизни на нашей ладони. Но что-то главное вынуто из всего этого, и без него оно становится пустым и холодным, как слово «ландшафт».

Я ехал по знакомым местам, вспоминая их и себя, минуя Под-пай, Михайловку, Камышинку, Дмитриевку, Бородулиху, Сосновку…Я прочитывал названия сел: они теперь на двух языках – государственном и латинице. Почему латиница? Может быть, это знак скончавшейся империи, особая форма вежливости мертвых? Может быть, приглашение для инопланетян? Зачем я приехал сюда? Что я надеюсь найти в этот свой приезд в Ивановку, когда здесь никого из родных не осталось? Странное чувство какой-то нереальной реальности возникает, когда идешь мимо знакомых домов, в которых еще вчера жили твои близкие, кажется, загляни в стеклянно безучастное окно и обнаружишь, что это плоскость декорации, фикция, наваждение, за которым – ничто, космические потемки… Что осталось здесь моего, родного? Только тихое сельское кладбище. Здесь теперь моя родина размером с родную могилу. Я не был здесь со дня бабушкиных похорон в 1980 году. Я уже не помню, где ее могила. Все кладбище заросло травой. Нет никого, кто бы за ним ухаживал. Все там, в другой стране, на исторической родине. Я иду от могилы к могиле. Ноги оплетает высокая цепкая трава. Знакомые все имена. Не могу найти. И уже в отчаянии, с вывихнутым сердцем, по наитию нахожу: Шмидт Амалия Андреевна. Здесь лежит моя голубушка. Всеми и навсегда оставленная. Трава вровень с крестом. Трава Забвения. Я рву ее с бессильным ожесточением, рву и плачу, и шепчу:

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.Блаженны алчущие и жаждущие правду,Ибо они насытятся.

Я рву траву и глотаю слезы: блаженны изгнанные… У нас отнимают родину, дома, могилы близких. Мы теряем все. У нас остается только память, горькая, как степная полынь. У нас остается только бабушкина молитва. Только Слово…

Утро. Полдень. Вечер

УтромТень мояСуха и благородна,Как рыцарь из Ламанчи.К полуднюТолста и добродушна,Как его вечный спутник.А вечером —Нелепо мельтешит,Словно ветряная мельница.

Утро

«Там, где плачут кузнечики…»

Там,Где плачут кузнечики,В меланхоличные спрятавшись травы.Там,Где звонко чихает день,Простудившись на солнечном сквозняке.Там,Где поёживается тенями вечер,Когда за шиворот емуПрохладной светлой каплейСкатывается звезда,ТамСпряталось мое детство.Во-о-онТам.

Поле

Поле потрескивало,Наэлектризованное кузнечиками.Силовые линии ковыляРазвернули мое сердцеИ оноСтранно задрожало.Травинку зажал губами:Обрыв связи.

Степь

Я сейчас один на белом свете,Рядом бродят только сны и ветер,Да зернится вечная полынь.Ворон Калки, перепутав даты, —Вечные мои координаты, —Голосом пророчит вечно злым.И полынь горчит, и вечный ветерБродит рядом, а моё тысячелетьеПрутиком транзисторным дрожит.

«Одевал в неволю сбруи дед коней…»

ОдевалВ неволю сбруиДед коней.В хомут,Словно в деревянный нимб,Входила голова коня.А яГлядел на небоСиневы такой синее нет,Синевы такой синее нет,Синевы такой синее нет,НетТаких планет,Где синева синее!

«Постелив охапку солнца…»

Постелив охапку солнца,Словно золото соломин,Я лежу в обнимку с ветромИ слежу за облаками.Тучными стадами бродятОблака, и мне б хотелось, —Всё забросив, с ветром вместеИх пасти и быть счастливым.

Стихи о матери

1След реактивный виден,Грохочет космодром.Но лыжный след ЕвклидовВедет нас в отчий дом.По синей полусфереБежит отставший звук.Мне мать откроет двери,Опережая стук.2Руки мамы —Тысячелистая библияМоего бытия…ВначалеБыла мама.3Если мама плачет,Если вздрагивают её худенькие плечи,Она кажется мнеМаленькой девочкой,Которая никак не может справитьсяС большим горем.Тогда я прижимаю её голову к своей груди,И мы стоим так,Пока большое гореНе становится маленьким,А маленькая девочка —Женщиной —Моей мамой.

«Когда люди видят спящих детей…»

Когда людиВидят спящих детей,Они становятсяВозвышенней.Они тогда ходят на цыпочках.

Старуха

СловноЯблоня, —СтарухаСтоит, опершисьНа деревянную клюку,И одариваетРозовощекими яблоками сказокБольшеглазых детей.

Одуванчик

ДулМалыш на одуванчик —Дед или баба?Долго дул.Дул юноша на одуванчик —Дед или баба?Долго дул.Дул старик на одуванчик —Дед.

Земная ось

ОднаждыВышла земная осьРядом с домом деда.Дед решил:– Чем не жердь!И только стружка весело закудрявилась.Славный вышел журавель.И вода вкусная в колодце —Люди пьют,Про осьНичего не знают,А деда словом добрым поминают.

Бахчи

Бахчи.Солнце.Дед.Арбуз.Счастье —Красное смещениеНа щекахВ спектре далекой галактики детства.

Молоканка

ВечеромБабушка сливала молокоВ крынкуИ мы с нею шлиНа молоканку.Через поле.Поле пахло пылью,Пыль пахла черствым хлебом.Солнце было красным.Я был маленьким.

«Исчезают некоторые виды птиц…»

ИсчезаютНекоторые виды птиц.Исчезают соколы,Исчезают и журавли.Исчезают даже метафоры —Не ударят соколыНа великие стада журавлиные.Даже памятникПтице и метафоре —Колодезный журавельИсчезает.

Ночная песнь сверчка

Приходит вечерТс-с, спи – молчок!Один на светеНе спит сверчок.Он озабочен —Сны ль всем разнёс?ЧернорабочийНадменных звёзд.Потом за печкойСверлит – и рад,Что в споре вечномОн технократ.Он не противникТебе, поверь,День реактивный,Ангарный зверь.

Майский жук

Раньше НьютонаЗакон всемирного тяготенияЗналМайский жук.СлепойИ тяжёлый,Врезался в ХХ столетиеС отчаянностью камикадзе,Прочитав вместо молитвыФормулу ДДТ.ИНет майских жуков —Зато под яблонями бродят Ньютоны.Я не хочу быть НьютономЯ хочу стать яблоневым зёрнышком.КрепкимКоричневым сердечком,Которое стучитТак частоОсеньюВо мне.

«Опять мир перевернут в майской луже…»

ОпятьМир перевернутВ майской луже.В который разУдался этот фокус.Вот девочка бежит самозабвенно.Лопатки —Два неловко сложенных крыла.Коленки в ссадинах,Летит лоскутик ситца.Уютней,Медленней вращается Земля,ВетрякВосходитДеревянным солнцем.

Лето

ЛистЗелёное ухо навострил —Слушает ветер.БабочкаСмаргивает пространствоИ дышит крыльями,Как раскрытая книга о солнце.Муравейник —Рассыпанное стихотворение о лете.

Ответ

Дети,Как божьи коровки,ИграютПод сеньюДрева.И тени этой хватитВсем.

«Зазеленели ноты…»

Зазеленели нотыСамой зелёной мелодии.РебенокРаскрываетФутляр горохового стручкаИ вынимаетСладчайший аккорд лета.

Утро

Утро наследило светом:На столе,На стенах,На кровати —ВсюдуСвета следы.В дверь приоткрытуюКлин светаВкусный,Как арбузный клинНа кончике ножа.

«В луже замёрзла звезда…»

В лужеЗамёрзла звезда,А когдаЯ пришел доставать её утром —В луже плавалоСолнце.

«Кузнечик – степной Хирон…»

Кузнечик —Степной Хирон.Мудрый,Заведи полдень,Чтобы, проснувшись, я понял,Счастье —Ослепительный циферблат солнца.

«Хочу…»

ХочуБытьВечнымПоводырёмСлепого дождя

«Утром…»

УтромВ тело своё вхожу,Как в скафандр.Иной раз забываешь,На каком языке говоришь…Спрашивают:«Ты что – с Луны свалился?»Странный народЭти земляне.

Определение поэзии

Как фонендоскопа ухо,Вьюнок нацелился в нас.Поэзия – повитухаНоворожденных глаз.

Стихи о дожде

Попал под дождь,Тетрадь намокла,Расплылись чернила.Стихи о дождеНе прочесть.

Работа

1.Опять берусь за шариковую ручку.А за полночь,Усталый,Запрокинув голову,Удовлетворенно замечаю:Есть изменения в небесной сфере —Перемещения созвездий.И засыпаю,Уверенный вполне,Что звёздный ковшМне удалось придвинутьИ страждущих всехНапоить.2.Ты слово отыщи, не потеряв лица,Когда вселенная на кончике пера,Перо найдет единственный наклон,И совпадут земная ось и позвоночный столб.И будет столько степеней свободы,Сколько желаешь ты.День первый.

Сосна

Как кожица сосны нежна и шелковиста.Щекой прижмешься, что к родной щеке.Вот отдышусь под свежестью хвоистой,Слезу – смолу увижу на песке.Я сосенку тихонечко поглажу.Как рассказать? Словами всё не скажешь.Пила ль ты солоней водицу?Боюсь – пила; слезу зовут – живица.

Бег наперегонки

И побежать, не чувствуя земли,А только чувствовать толчки крови —Быстрей,Быстрей,Быстрей!Бежать, как первый марафонец,Спешить сказать бессмертнику:– СейчасЯ, как и ты,Бессмертен.УпастьИ задохнуться,И увидеть —Как сердцеВ жаворонка превратилось.

«Клинопись журавлиная…»

Клинопись журавлиная,Тебя давно расшифровали.Но отчего сердце болит?

Птицы

Птицы летят против ветра —Криками ранят сердце.Крики относит,Птиц относит,Сердце относитОсень.

Геометрия бессонницы

Квадрат окна.Круг луны.Угол сердца.

Вопросы

НочьюЯ проснулсяОт детского плача.Не плач,А отвес болиПод божественным куполом мирозданья.Какому архитектору понадобилась эта вертикаль?И почему он выбрал ребенка? —Думал я.А сердце мое висело, скрипя,Над недоброй бездной.

«Мне бы давно пора приехать…»

Памяти Сережи Колбина

Мне бы давно пора приехать,Поправить холмик земляной —Уж годовщина первой вехойОсталась где-то за спиной.Уже скользнул на красных лапахКленовый лист с пустых ветвей.И в небе жалобней заплакалКосяк испуганных гусей.Я вдруг почувствовал тот выем,Ущерб, сиротство и тоску,Что связками голосовымиНе втиснешь ни в одну строку.

Мгновения

1Посмотрел на этот лист,И онУпал.И так было трудно держаться,А тут ещеТяжестьМгновения жизни чужой.2Бывает так:Приходит в равновесие,Как чашечки аналитических весов,Осенний листИ сердце,СловноИх мера одна успокоилаИ соединила.

Старик

СтарикВ коридоре больницыРассказывал о Ное:– Тысячу лет он жил…Потом был потоп,Плот,Три сына…Но более всегоЕго восхищало:– Тысячу лет!А ты и я!?– Дверь едва успел отворить,А уже упираешься в выход.– Как сон, —Вздохнул он легко,И медленное облачко светаПо лицу проплыло.

В парке

В паркеМужчины поднимают паруса газетИ отплываютВ мировой океан политики.Между темМладенцы в коляскахУютно причмокивают, —И соски, —Точь-в-точь ключиВ завтра.

Тайна

Я спросил,Какая тайнаТак вкусноОкруглила твои губы.Ты показала мнеКосточку черешни —И я задумалсяНад улыбкой Джоконды.

Нежность

Ты маленькая,Как паузаМеж двух ударовМоего сердца.ИначеКак бы ты осталась невредимой?

Песочные часы

Я думалПесок для того,Чтобы были песочные часы.Сегодня понял —Песок для того,Чтобы вечноПересыпать егоВ твою ладонь.

Встреча

Случилось так: пересеклаМоя судьба твою,Как безвозвратная стрелаСлепую тетиву.Мгновеньем странного родстваТы мало дорожишь —Ведь я – стрела, ты – тетива,Ну что ты вся дрожишь?

Осенняя песня

Не морщись от горечи ложной,Не скоро еще до конца.Давай же любить осторожноИ не задевая сердца.Мы жить зареклись без оглядки,К чему нажитое копить —Но память стреляет украдкойГлазами вчерашних обид.К чему пересчёты – мы квиты,Ты все, что могла отдала —

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.