Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019

Плавучий мост. Журнал поэзии. № 1/2019

© Редакция журнала «Плавучий мост», 2019

© Waldemar Weber Verlag, Аугсбург, 2019

© Авторы публикаций, 2019

Поэзия и время

Виталий Штемпель

Размышления на общие темы

Возраст и зрелость обычно связываются напрямую. Но если с физиологической зрелостью всё ясно, то творчество и зрелость – два довольно трудно соотносимые понятия. Творчество предполагает постоянный поиск новых путей. В то время как зрелость обязывает к стабильности, к недопущению ошибок. Отсюда и отношение к эксперименту становится осторожным, а наработанное годами принимает приоритетные формы. Исчезает спонтанность, а значит, и творческая новизна. Может быть, поэтому эпитет «зрелый» в оценке поэта у меня всегда вызывает некоторую настороженность. Речь здесь идёт, конечно же, не о технике стихосложения. Искусство версификаторства развито сегодня как никогда. Имеется в виду наличие особого зрения, позволяющего найти ту единственную перспективу, которая и делает изображаемую картину единственной в своём роде. Я бы не стал связывать это со зрелостью. Но если действительно Бог наделяет поэта неким особенным зрением, не правомерно ли будет сказать: это то зрение, которым он и сам видит сотворённый им мир? Не случайно Шиллер вкладывает в уста Бога слова, обращённые к поэту: «Когда б ты ни пришёл, небесные двери для тебя всегда открыты» (подстр. пер. В. Ш.). Это единственная сегодня привилегия поэта. Даже если она – самообман, который таит в себе творческая экзальтация. Когда-то на уроке литературы меня, шестиклассника, поразил рассказ о том, как Некрасов, гонимый голодом, заходил в ресторан, садился за стол и, прикрывшись газетой, ел бесплатный хлеб. О нет, не бедность будущего классика смутила меня! Бесплатный хлеб! Возможно ли такое? Это было из области невероятного. В деревне, где мне было предопределено родиться, жили почти сплошь люди ссыльные и депортированные. Цену хлебу здесь хорошо знали. Но даже и в то время перебои с хлебом были довольно часты. И тогда мы с мамой (я – в качестве символической охранной персоны) шли в соседнюю деревню и покупали хлеб в пекарне. Уже много позже я подумал о том, что именно «бедствующий» период жизни Некрасова и оказал решающее влияние на весь его последующий творческий путь, сформировал из него поэта национального. Это – тоже к вопросу о зрелости. Она не приходит сама по себе и не обретается за письменным столом. Иногда за неё платят жизнью. Именно «ссыльные» годы сделали Мандельштама поэтом вечности.

В наш прагматический век мы всё реже вспоминаем о Музе. А ведь это тот образ, без которого русская поэзия просто немыслима. Баратынский отказал ей во многих качествах, но выделил одно замечательное достоинство: лица необщее выраженье. Муза – как олицетворение не только поэзии в целом, но и творчества каждого отдельного поэта. С ней, и только с ней, поэт мог всегда разделить самые сокровенные мысли, поделиться своими сомнениями. Она поднималась вместе с ним на небеса и опускалась в трущобы действительности. Увы, как собеседник ныне она не востребована нами. Внешний мир увлекает нас куда более – мы просто не находим времени заглянуть в себя. И, как это ни больно признать, теряем «лица необщее выражение». Утрачивается то личностное, без чего невозможна творческая идентификация. Нет, это не призыв вернуться к языку XIX века. Поэзия не стоит на месте. Меняется и главная её составляющая – язык. Слово приобретает всё большее значение, всё большую многозначность. Нет сомнений: именно читатель должен идти за поэтом, а не наоборот. Именно читатель должен стремиться понять язык поэзии, а не поэт упростить его в угоду читателю. Но задача поэта – увлечь читателя, увести его в недра своего языка.

Выживет ли язык поэзии в условиях, когда минимализм sms-ок и знаковый лексикон компьютерного программирования всё более становятся нормой? Я не отношусь к оптимистам. Но во мне живёт убеждение: до тех пор, пока красота окружающего мира не оставляет нас равнодушными, поэтическое слово будет жить.

У каждого человека в руках своя свеча. У одних она гаснет ещё при жизни. У других – горит ещё долго и после неё.

Любовь (к женщине ли, к родине) – это пузырьки на сердце. Когда лопаются, остаются воронки. Долго не заживает. Может быть, в этом и заключается сущность поэзии.

Примечание:

Виталий Штемпель, поэт, переводчик. Руководитель проекта и редактор журнала «Плавучий мост». Живёт в г. Фульда.

Берега

Андрей Коровин

Кто теперь поэт

Коровин Андрей Юрьевич – поэт, прозаик, руководитель культурных проектов. Родился в Тульской обл. (1971). Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Автор десяти поэтических книг. Стихи публикуются в поэтических антологиях, журналах «Арион», «Дружба народов», «Новый мир», «Октябрь», «Плавучий мост» (3–2016) и др. изданиях, переведены на десять языков мира, в том числе на английский, немецкий, польский, армянский, грузинский и другие языки. Руководитель Международного культурного проекта «Волошинский сентябрь», литературного салона в Музее-театре «Булгаковский Дом» (Москва) и других культурных проектов. Лауреат премий литературных журналов, кавалер Золотой медали «За преданность Дому Максимилиана Волошина» (2010). Живёт в Подмосковье.

«отцвели ночные одуваны…»

отцвели ночные одуваныиспустили свой пушистый духразбежались в небе тараканыя успел увидеть только двухрасцвела сирень в моём садочкеу сирени чёрные глазая бы с ней дошёл до самой точкино Конфуций вовремя сказалкак пройти до Старого Арбатаесли сам ты молодой Арбатмолодость ни в чём не виноватада и ты ни в чём не виноват

«слишком долго слишком сложно слишком высоко…»

слишком долго слишком сложно слишком высокозакипает летний дождик словно молокопо сиреневым бульварам рядовой Москвыедут разные романы разных духовыхутлый ослик лопоухий как троллейбамбаспересказывает слухи в образах гримасвот и Пушкина убрали кто теперь поэтна Тверском стоял бульвареа теперь уж нетвсё закончится однажды Пушкин и Москвавсе закончатся однажды важные словапусть скорее закипает дерзкий летний дождькаплет каплет заливает молодую дрожь

«так широко так тяжко так телесно…»

так широко так тяжко так телесношагает дождь по свежей мостовойтак грузно переваливает чресланад Пушкина железной головойто в западных шагнёт микрорайонахто на восток наступит не спешаи прячутся в подъездах на балконахсобравшиеся выпить корешастекает в хлам побелка и известкаплывут куда-то письма и зонтыно нам-то что мы сделаны из воскаа гибнут только люди и цветы

«зебра стоит в переходе метро…»

зебра стоит в переходе метров джинсовой коже и пьяном пальтос мятым блокнотом в карманеплавающем в стаканеа у Тверской полосатая жизньточит бульдозер о землю ножиесть ли душа у асфальтаили одна только смальтавыпрямись в голос подобьем ножаи из убитой Москвы не спешавыведи женщин и прочихангелов чернорабочих

«самолёты летают у самой Москвы…»

самолёты летают у самой Москвыбесконвойные птахисвищут ножницы крыльев поверх головысловно дрыхнешь на плахезамирает в ушах самолётовый гулв небе рваная стрелкасамолёты ведь тоже уходят в загулс бодуна с опохмелкисамолёт пролетит или вспыхнет звездамир почти обитаемэто ночь выбирает свои неводав подмосковном китае

«в августе Москва живёт…»

в августе Москва живётот народа отдыхаетв августе Москва жуётзапоздавшие трамваисыплет звёздами в ночисамолётами взлетаетновой плиткою стучитот жары случайной таетчто осталось от Москвылишь трамваи да поэтылипы выше головыбеззаконные кометы

«сумка версаче драная неживая…»

сумка версаче драная неживаякожзаменитель синий куда-то едетстарость приходит скользкая ножеваякосо глядят попутчики и соседисколько ни копишь сумок а старость близковидишь вокруг таджики в метро узбекидом электричка маршрутка всё зона рискавнуки несут на свалки библиотекидраная сумка версаче где твоё жалоесли кругом снега облака медведижизнь из тебя как молоко сбежалалишь оболочка дальше куда-то едет

«Царицына глаза зелёные…»

Царицына глаза зелёныекак дирижабли надо мнойглядят печальные влюблённыея взгляд их чувствую спинойв них день и ночь переливаютсякак марсианские прудыдворцы картонные качаютсякак две упавшие звездыглаза зелёные коварныеБаженовские небесаа мимо поезда товарныебылых любимых голоса

«по листопаду листопаду…»

по листопаду листопадускользящих букв неровный почерккосые тени за оградуложатся линиями строчеки над расплакавшимся прудомруками всплёскивает птицастать ветром осенью не трудносрывая умершие лицая всех друзей похоронившийза их опасную заботустихи раздариваю нищимкак анекдоты

«на зонтиках свет клином не сошёлся…»

на зонтиках свет клином не сошёлсямоцарствуй дождь бетховенствуй вивальдьты как чайковский по воде прошёлсяи пахнет прелым нотная тетрадьшум тишины басит на обе ушискрипичный знак мерещится в окненемотствуй брат шопенствуй брамствуй слушайрахманинова в солнечном огнепо мокрым склонам царственного Бахана клавесинах клёнов и берёзна крик и гнев срывается от страхаосенний музыкальный токсикоз

«в лесах живущих золотом сирен…»

в лесах живущих золотом сиренпришито небо струнами антенни эхо окликает пустоту– идешь?– иду!– куда?– туду! туду!в осиннике где скатерть расцвеларябина льётся с красного столаи капли ягод падают в травуих нотами зимою назовутв распоротых кленовых животахгде пауки шагают на понтахтам паутины солнечная сетьпоймать её обнять её согреть

«сентябрь из последних жил…»

сентябрь из последних жилплеснул в окно куинджи светаи солнечные миражиплывут лучами через летоморской проходится волнойиюнь по Щербинке щербатойа в Бутово июль шальноймалинники гребёт лопатойрумяный август из ограду Битцы разжигает пламяи дождь слепой как виноградшаманствует: Москва за нами

«а потом начинаются фрики зимы…»

а потом начинаются фрики зимыглавари подвижного составакосорылые щуки тупые сомыстрахолюдины слева и справаэто их полигон пожилая зимассаный снег расписная блевотаэто хрип матершинный что сводит с умаэто пиво на водку с икотойи глядят из кустов ледяные глазачто готовы упасть и разбитьсяи такая тоска и такая слезачто выходишь на станции Битца

«электричка тоненько смеётся…»

электричка тоненько смеётсяжалобным скрипучим хохоткомв электричке весело живётсякаждый с каждым здесь давно знакомдостают из сумок разносолыналивают водки через крайзапевают парно или солоэлектричка в полночь это райрай для опоздавших и успевшихи приют для брошенных в ночимы ещё доедем все конечнотак что наливай и не молчибудь собой пока морозец жгучийв клочья рвёт окрестные лесане грусти чувак ты самый лучшийот любви спасает колбасамы ещё обсудим все деталиженского коварства и любвиэлектричка едет трали-валии любой катарсис поправим

«собачье дерьмо выпирает из снега…»

собачье дерьмо выпирает из снегана снеге рисунки мочиалкаш у магазапривычная негамоей подмосковной ночидевчата идут с припозднившихся блядоксо смены идут мужикиа месяц так тонока ветер так падокскандалят в окне голубкизвезда над промзоной горит не сгораяот ветра дрожат проводане нужно ни волини ада ни раяно пусть не погаснет звезда

«вчера ледоход а сегодня опять…»

вчера ледоход а сегодня опятьодна снеговая равнинана сцену реки выступает гулятьпринцесса пурги балеринадвижения плавны этюды точныблестит позади подтанцовкаа сонное войско амфибий речныхпод снегом танцует неловкобрутальные танцы пещерной зимымеж ними рыбак и наживкаа то что взлетают на воздух сомынаверное это ошибка

Зима на Пахре

фигурки лыжников как в титрахмелькают так что не поймёшькто молодой бенгальский тигра кто простой подольский ёжах эта лыжная погодкаморозец свеж и ветра нетлетит пижон и с ним кокоткакостюм со стразами надетс горы проносятся со свистомне замечаемые мнойтакие лыжные артистычто ветер чувствуешь спинойа я картину дорисуюдореставрирую пейзажи вот «Охотников…» вчистуюрисует Питер Брейгель старш.

«выходит баба и потягивается…»

выходит баба и потягиваетсяи груди трогает рукойи что-то сладкое развязываетсяв её подробности нагойна плечи криво шаль наброшенаи волосы расплетеныгорчит лица её горошинав больших глазах клубятся сныона встречает мужа с промыславорота гаража раскрывего назло расхожим домысламв постели ждёт императив

«земли касаются деревья…»

земли касаются деревьясквозь сон переходя на тывзлетает тихая деревняроняя тапочки в кустыв тумане все равны под утрои лишь фонарь один как перстсияет мутным перламутроми темноту губами ести словно сахарный репейникглядит в себя неотразими бомж расхристанный как веникидёт за правдой в магазин

«цепочка следов это заяц…»

цепочка следов это заяцбежал от собачьей вознипугливый лесной лапотаецв подрамнике снежной мазнивот мышь вылезала из снегаза мышью ныряла лисаоткрытая книга побегазаветные наши лесавот кто-то прошёл утопаяв глубоком российском снегухолодная злая слепаяя жить без тебя не могу

Воспоминание о снеге

земля под снегом еле дышитеё коробит и знобитземля под снегом нас не слышита лишь тихонечко храпитнад опустелыми домамив лучах клубится снежный парнад кривобокими холмамисвингует солнечный угари лес вдали стоит массовкойкривые руки распластавлишь тени в мутных прорисовкахлежат поэму расплескав

«а небо плавится в болотах…»

а небо плавится в болотахи соснами растёт назадпоэты – люди-эхолотыони за будущим следятза сетью заячьей интригиза почерневшею травойи за рожденьем тайной книгивесенней дали горловойты выйдешь в поле ножевоеи там под талою водойпульсирует пережитоев кротовьей яме молодой

«корявые деревья и дома…»

корявые деревья и домапри станциях печальны и убогизасохшая оврагами зимаунылые железные дорогиРоссия спит и едет в холодакуда-нибудь всегда Россия едетгорит над ней Полярная звездаживут под ней полярные соседиу нас обычно пахнут поезданадеждами и удалью и страхомне говори в России никогдаи не спеши послать кого-то ахом

«они влетают шумным табором…»

они влетают шумным таборомпо телефонам говорятот них разит вином и тамбуромих лица варваром горяттам дым табачный густо варитсятам кулаками машет речьтам если девица ломаетсято этим можно пренебречьтам между трезвыми и пьянымиидёт по сути разговоро родине о белокаменнойо том чем живы до сих пор

«водокачка прудик прачка…»

водокачка прудик прачкамилый городокдержит удочку рыбачкапрямо между ногдень воскресный гуси в лужеШарик на цепигорькой русской белой «Стужей»счастье расщеписветит церковь на пригоркекуполами ввысьс сосен падают иголкину а ты держись

«греховодникам и цветоводам…»

греховодникам и цветоводампосвящается это винокорчеванию всякого родапомогает свершиться онодля садовников и для туристовпредложения всяких страстейот амуровых стрел серебристыхи до ирисов разных мастейну а дачникам надо впридачучто там дачникам нынче даютну во-первых какую-то дачуа в нагрузку терпенье и труд

«уезжают поезда…»

уезжают поездаиз России в никудаиз России-моросииуезжают в никудаговорят что где-то таместь другие города-мможет врут а может правдаесли правда – вот так да!мы-то думали – Москваруки-ноги-головаоказалось есть КамышинКострома и Магаданстолько слышь в России естьгородов сам Бог – не вестьвот мы их и не считаемнету времени со-счестьгородушки-нескладушкигородишки как игрушкигорода городовычто кончаются на выходят-бродят кто кудапо России городаих то сносят то возносятто увозят в никуда

Илья Семененко-Басин

Стихотворения

Род. в Москве в 1966 г. Окончил исторический факультет МГУ им. Ломоносова, доктор исторических наук. Занимается преподавательской и исследовательской работой. Стихи пишет с детского возраста; в юности также активно занимался живописью, участвовал в выставках московского творческого объединения «Колесо», в конце восьмидесятых годов выпускал самиздатский журнал «Ситуация», посвящённый пластическим искусствам. В 2012–18 гг. изданы книги стихов: «Ручьевинами серебра», «Мои стихи: В память 100-летия кубо-футуризма», «Лира для диких зверей», «Март 2007», «Ювенилиа». В 2015 г. – прозаический сборник «Начало века: микропроза». Поэтические публикации в журналах «Гвидеон», «Журнал ПОэтов», «Волга», «Урал», в альманахах «Среда» и «Средоточие». Стихи публиковались также в переводах на нидерландский, сербский, английский языки. Работы в жанре бук-арта находятся в Собрании конкретной и визуальной поэзии супругов Сакнеров (The Sackner Archive of Concrete and Visual Poetry; Miami) и в архиве Исследовательского центра Восточной Европы (Forschungsstelle Osteuropa; Bremen). Участник Фестиваля свободного стиха начиная с 2014 г. Член Союза писателей Москвы.

На новый год. Мажорная

Вот тебе,        бабушка,                и день.Ликвидация и ремонт            крыс, мышей,            кресел, стульевобещаны живущим. Передвигающимсякоридорами времени.Гнёт к землепосле чащи мебельных ножек,гнёт течением воздуха, на востокнесущим с улиц Смоленска песчинки,шерстинки, исчезающие имена                   кресел, крыс,                   стульев, мышей.К земле, косколку стекла на земле, кпомеченной территории – к псу,захлёбывающемуся лаем.

«Невозможно…»

Torcido, desigual, blando y sonoro…

Quevedo

Изогнутый, изменчивый, нежный, звонкий…

Невозможно.Не поэзия невозможна, а ручейв неопрятной тишинезаболоченного,подмосковного и безымянного,дрогнувшего раз от вторжения бульдозера,примученногопридорожным таким, зашоссейным воздухом – сверху,и подтачивающей влагой – сбоку                            и снизу,в бархатной тишинеуверенно цветущего, выворачивающегочетвероякий подгнивший кореньна глазах у зрячей крапивы в партере,покоящегосянедолеса.

«быстрым соком голова налита…»

быстрым соком голова налитане сворует моих слов Калитане отыщет Димитрий Донскойпод нагретой разогретой доскойпотому что японский бандитвыдал чёрточки кружочки в кредитя по списку поискал их, да зряздесь не Чичиков тебе и не Ноздря

Касание шестидесятых

читаешь старые стихи?так ведь это же звукозаписи, а не письменаихотят ли узкие виныхотят ли узкие винаили широкие – стеныперед которой расстреливали рабочихты не узнаешь             никогда

Дополнительные формы

ловословословословословос без концатекучий океяна крайя вам не родилась морячкойя матросом не родилсямене лишь голод гонит в морезнал бы, за морем женилсямогла б сейчас в картинной галерее сидетьпошёл бы честно под арестсидеть, потупив глаза море слушает, черно шумит, да ест

Молитовка

Краюха свинца. Сквозящий холод          превращенийлёгкого света в круглую тяжесть.          Царя ль генийвоззвал к густоте, внутри сокрытой,          иль философнагревом добыл небесного льда.          Иоасаф,заступник индский, молись о людях,          зде живущих,да имут помощь и для душ-зябуш          весьма тонких.

1930

клалЫ ужОсы Урмы: ктосудии предаст шерстистое сердцеврага и не принесёт поленцав очаг коммуны; просеянный через ситцене соблазнится колхозами – спасётся

Летняя вариация

В полдень я уже приходили вернулсяв сумерках – к деве-реке послушать беседу,плеск беседы, болтовню струй.Жалко, ты меня не слышишь.Не журчишь, говоришь, в себе – о себе,между собой:быть девой – просто покой в стремительном течении.Любить – это просто непостижимое,чему не научишься.В полдень – молчание.Затемно – невнятная болтовня, танцующаячуть слышнов затенённой долине.

Не забудь покормить

Заглавная буква выяснится в конце,когда проскочат фабрики и бараки.Любимая живёт во мраке,по адресу, не написанному на лице.Первый Шибаевский! Выглядываешь с угла.Нам ли завёртывать с местными в «керосинку»?Нет же, будем в обнимку,о пьющая слёзы поэта, текущие со стекла.Ешь солнечное жаркое любовей Горовых.Просиявает Осирис в нас у ворот Егоровых.

Красный боец

тёмные домы победы – в боковом освещениипрофиль-треугольниквперёд вперёду него глаза узкие или наши?пространство огня свобождает молитвами громких ЗАЧЕМсетевые сифилисы и шпионажии придут к победе – ического трудапо мостовой головреволюционеры не занимались никогда ничемкроме здравых горячих угловчто есть солдат? профиль на стене:фреска, написанная охрой

Стихи благопреклонные

iСкажу: «Я люблю тебя». И сам испугаюсь.Коснулся будущего, словно оное есть.Своенравно решаю, ум свой совлекаю.Что же погонит испуг и нас освободитк возвращённой радости, ещё не поспевшейи вниз не опадавшей, к премудрой радостилета красного?..iiСпокойствие любящих обращено словомсогласия своего к любви, к лицу ея.Улыбкою, на двоих одной, – к сердцу ея.Приемлем. И в Божием круге согласны быть,радоваться, любове, с тобою,искусобрачными.

Тверженное

освящён наказан узбекбатюшкой сильным наказан узбекосвящён наказан калмыкзлою лошадью наказан калмыкпесню воспевает казакпокаянием просвещается казакпокаяние блистает – клад золотойа восходят голоса от воды разлитоймавок не боится казакс кашей делает привал казаксвободи от действ, – твердили устакогда чёрный котёл варить устал

Происшествие в Монголии

некий вёл женщин по улице – кудавойдут ему в голову тихие именане торопись, тараторкасмотривот весна дымитозеленение: ужасное русское словоего невозможно договорить до концавёл женщина был на нём мундирили халатне помню: вторжение речив светящуюся стереометрию

«Там – начертан орёл…»

Там – начертан орёл.Смотрит треугольник.Теплов комнате ста свёрл.Лошадь из помхильни квыходу – тело.На набережной твоей рекигреет конь-когонь.Говори! НекийОн.

Голос доносится из ограды

Моей маме

Мы ходили смотреть время,мы крошили пред его норою пшеничный хлеб,прикармливали, как крысу.Всё бесполезно. Нашим глазамоткрывались воины, делившие добычу,птицы, клевавшие поцелуй.  Премудрость танцует с ангелами,  о суде радуются жнецы.Синие люди стояли свечками на столах,и другие летали. Мiр дрожал,падающие птицы видели пасти камней.И вот, реки растекаются во весь свет,великие реки равнин.Мы ходили на красный берег стирать одежду.  Премудрость танцует с ангелами,  о суде радуются жнецы.

Двадцатое марта

Яркий свет солнечный лица осиял,лица девушек, склонившихся над листами бумагиза длинным столомв комнате девятого этажа старого уродливого дома.И не было ничего, ничего такого,что мог бы назвать своим Я, центром вселенноймоих интересов и прав.Только солнце,солнце напоминало мне обо мне, тревожаслишком ранним весенним жаром.

Вяжись лычко

стихи разновременныев газетах близкородственныхмочальные, ременныегужи для нетождественныха, впрочем, дюже сходственныхвпрягающихся сослепулягающихся заднимивязал бы лыка, если быдиралось сотнями

Песни грибоеда

Пролог

сэнвонно зонкиревна сиална ю шыисничи шьёт ружьём повсюдугрибы образовали грудуиз сигаретою поёт Назонздесь не куросуровы днипослушайони растут землёй ламая дзмужинесмыслены иу бажиианнавица азсидоубака рэльальши авё

песнь

альмэ альян царуэ местэкдеитпоё попое-павладабраталин и уто зекалозабоехбычи весокрыца льстоловоче ушатан жновдали дне лиланесён олидозженирвило элюак имёу итоавевехсом а о эольян ольмец merltmorlding

Элегия

Кочевник не купил ничего, а заплатил хорошие деньги,металлические деньги на красном шнуре,не взял себе ни вещей, ни новых желаний.И едет.В конце эпохи остаётся всячина: озёрная соль,вкус верблюжьего молока. В степиничего невозможно скопить, и об этом не размышляют.Бесполезен ум, разместившийся в циферблате часов.

Шуточник

Писатель Джнин садится за работуписать пролегомены культа боду.Быть может, он взлетит,увидит свет над ульем Петрограда,какая надобна ему награда,и от судьбы какой ещё кредит?Счастливый сон нарушит разве кто-то,прыгучий как подбрюшье анекдота,уставит свой глазок.«Вотще жевал ты вечности вощину,не суйся, Джнин, в чужую боговщину».И вздёрнет носик-помазок.Оставим Джнина, примемся за Джненко.Сегодня его любит уроженкашироколиственных широт.Пожалуй, позабудешь о страничке,когда мелькнёт случайно в электричкекрасивый рот.Страница требует своей словесной платы.«Поэт что Аквилон» – твердят апофегматы.Пристроченный к бумаге ветр.Озёра в скалах, беглеца под елью,предпостный бал и Фомину неделючередованьем охраняет метр.