Адские врата

– Да… То есть, нет, дополнительных оплат не будет! – едва разобрал старик, потому что из-за обилия слов буквы сделались меньше и читать их стало труднее. – Работать будем аврально и… аморально! – Последнее вырвалось у него невзначай, больше для красного словца. Леший даже сам смутился, потому что начни собеседница подбирать рифмы дальше, могло бы дойти и до настоящего разврата.

– Это как же? – томно выдохнула она, закатывая глаза. – А перекуры устраивать будем?

– Будем! И перекусы тоже.

– А что мне сказать мужу? – Гостья всё больше входила в роль подчинённой, но думала явно не о муже, потому что принялась облизывать губы, будто те пересохли. При этом она стала то ли подмигивать Лешему, то ли странно коситься на него, мурлыкая, как кошка над сметаной.

– Объясни так: переходим на военное положение до самой сдачи. Спать возле орудий, лафеты чистить по утрам и вечерам. – Военная терминология давалась хозяину не в пример проще, тут можно обойтись и собственными познаниями. Только Степанида Ивановна оказалась в таком настроении, что всё переиначивала на свой лад.

– А где же у нас орудия? – произнесла она, впадая в экстаз. И даже глаза прикрыла, воображая себе боевую обстановку, а по шумно поднимающейся груди и тазовым движениям Леший прочитал её мысли, как в открытой книге. И нельзя сказать, чтобы это ему не понравилось.

– На боевом посту! – ответил он первое, что пришло в голову. Листочек тем временем содержимое не поменял. Похоже, действовал только в бухгалтерской тематике.

– Пост принят! – хихикнула Степанида Ивановна, но потом сделала над собой усилие и уже серьёзнее спросила: – Какие будут распоряжения, Михаил Потапович?

Хозяин хотел по привычке бросить взгляд на шпаргалку, но потом крякнул и сказал, как отрезал:

– Принимаем боевые двести грамм, очищаем котелки до блеска – и через полчаса отбой. И чтоб у меня без всякого! – Он погрозил Степаниде Ивановне пальцем, в который та разве что не вцепилась, и налил ещё по полстаканчика.

Дальнейшее было похоже на сказку.

Наутро Леший показал гостье на сундук и велел взять оттуда всё, что необходимо для работы.

– Сроки ужать, рукава засучить! – уверенно повторил он недавние слова чёрта. Кстати, после замечательной ночи авторитет нечистого в его глазах заметно поднялся. – Лишних вопросов не задавать, а работать… работать..

– Хорошо, Михаил Потапович! – Степанида Ивановна разомлела под медвежьей шкурой. О работе ей думать не хотелось. Впрочем, старику это было на руку.

К обеду новоявленный бухгалтер открыла-таки сундук и извлекла на свет божий пачку чистой бумаги «Снегурочка», набор простых карандашей, точилку, дырокол, степлер, десяток печатей на совершенно разные фирмы, кучу заполненных накладных, счетов-фактур и многое другое. А под конец – старинные деревянные бухгалтерские счёты, на которых сделал почти век назад своё состояние печально известный гражданин Корейка.

– И это всё?! – в притворном ужасе воскликнула Степанида Ивановна, обратив затуманенный взор на притихшего хозяина. Тому-то вообще был неведом необходимый набор, поэтому он волей-неволей снова полез в листочек. Однако тот пока не находил нужным что-то объяснять. Пришлось выкручиваться самому.

– Чего-то не хватает?

– Компьютера, конечно! 1С! Да любой калькулятор лучше, чем эти кости динозавра!

– Программа за… заглючила! – Текст, наконец, сменился, и старик с трудом одолел непонятное словцо.

– Они что там, с ума посходили? Заглючила! Так можно и до глиняных табличек дойти, как в древнем Египте. Вы-то понимаете, Михаил Потапович, что в таких условиях я раньше, чем к следующему кварталу, нынешний не закрою! – Степанида Ивановна сделала большие глаза, что, очевидно, означало у неё наличие второго и третьего смысла, так что Лешему пришлось только кивать с глуповатым видом.

Конечно, он втайне надеялся, что волшебство бесов не станет распространяться на время подготовки к обеду и на сам обед. Но ошибался. Дорвавшаяся до работы бухгалтер – страшная вещь, особенно если истосковалась по настоящему делу.

Зарывшись по самые уши в бумаги, Степанида Ивановна остервенело гремела костяшками, вполголоса матерясь и сверяя полученные результаты с подсчётами на бумаге столбиком. Часто они не совпадали, и тогда они либо рычала, как зверь лесной – утробно и зло, либо ломала карандаш и заново точила. А однажды выпрямилась за столом, подбоченилась, и недовольным густым голосом произнесла:

– Что это у нас дебет с кредитом не сходится, в самом деле! Чёртова контора. Надоело уже!

Озадаченный хозяин не мог на неё надивиться. Но когда ему самому пришлось готовить обед, а потом ещё и идти на охоту, чтобы было что варить вечером, восторг его понемногу начал остывать.

Следующая ночь в какой-то степени могла компенсировать моральный ущерб, но от постоянного бормотания женщины разных непонятных слов типа «остатки средств на депозите», «целевой бюджетный фонд», с которыми она пыталась приставать к Лешему даже под одеялом, у него началась мигрень. Пришлось зажать ей рот ладонью, а она её укусила, выкрикнув при этом, как большевик на баррикадах: «Долой сметы доходов и расходов в квартальном отчёте! Даешь только в годовом!» В общем, семейная жизнь на поверку оказалась скомканной и какой-то непонятной. То ли есть она, то ли нет её…

Второй день только подлил масла в огонь. Началось с того, что отчёт по понятным причинам застрял в зародыше. От начальника отдела не исходило никакой помощи, даже карандаши он заточить толком не мог: огромными руками удобно было держать топор, но никак не перочинный ножик. К обеду в отделе стал назревать бунт. Невесть откуда взявшиеся многочисленные подчинённые зловеще шептались между собой разными голосами, причём озвучивала их одна Степанида Ивановна. Оказалось, что подруги на неё в обиде и тоже хотели бы переспать с шефом. Саму Степаниду неудержимо тянуло домой, и она сделалась не прочь передать полномочия любимой жены кому-нибудь другому. Потому, сказавшись больной, всё-таки нырнула в кровать, а за стол вернулась уже совершенно другой. Мало того, что вместо обычного платья нацепила на себя короткую юбку, так ещё и рубашку с безбожным декольте одеть умудрилась. Содержимое бюстгальтера подпрыгивало в ней при каждом движении – даже когда Степанида Ивановна писала карандашом. Звали её теперь Зиночка, она была не замужем, свободная для любых отношений, и очень надеялась выстроить их с начальником отдела.

Ролевые игры вначале потешили старика, но чем больше он втягивался, тем больше походили они на сумасшедший дом. Уже и записку волшебную Леший забросил куда-то, потому как начал медленно, но верно приходить к выводу: чёрт его всё-таки надул. Не до конца ясно, как, однако обманул точно…

Последней каплей послужил невероятный поступок Зиночки. Оставшись после восьмичасового дня на трудовом посту, она сагитировала задержаться ещё и подругу. Галдёж в берлоге поднялся неимоверный. Дамы спорили, ругались, делили между собой не шефа, а фронт работ. В итоге одной досталось заполнять форму 1 – «Баланс исполнения сметы доходов и расходов», а второй – нелюбимый ею отчёт по внебюджетным источникам. Смятые листы бумаги с поломанными карандашами только и разлетались в разные стороны! Больше того, бабы начали сплетничать прямо в присутствии руководителя, громким шёпотом называя его «тупым чурбаком», обсуждали отстойный костюм, плохо проглаженные брюки и то, как грубо он ведёт себя с дамами.

Лешему такой расклад нравился всё меньше, а когда пришлось и кормить двух сотрудниц (!), тут он почти взбунтовался. С одной бы управиться.

Добила его Зиночка тем, что настырно залезла под одеяло вместе с той же подругой. Старик уже и не знал, за кого из них ухватиться. Начинает тискать одну – другая недовольство выражает, да зачастую в язвительной форме. Мол, совсем старый пень сноровку потерял, ему бы валенки мять, а не уважающих себя сотрудниц. Леший вспотел даже! Не впервой ему было сразу двух девок охаживать, но таких горластых да недовольных – не приходилось ещё.

Насилу управился. А задремал чуть под утро – те с рассветом на ногах, им снова отчёт подавай. Да, похоже, на помощь ещё и третью пригласили. Это и послужило последним пёрышком, сломавшим спину верблюда. Плюнул старик в сердцах – и вон из берлоги! Лучше в лесу бомжевать, чем в такой заварушке последнего разума лишиться.

Хлопнул он дверью, а за его спиной нарастал гул женских голосов: работа кипела вовсю.

5

Положил кузнец записку материнскую обратно на стол, а самого будто озноб пробил. Так нестерпимо сердце защемило, точно клещами его кто вытягивал из груди. Это не испуг вовсе: чтобы испугать Николу, вражеского войска мало будет. Растерялся он вконец. Всегда за бабьей защитой жил, своим умом больше технические задачи решал. А тут возникла особая – ни строительством не пахнет, ни кузницей. И главные его заступницы да советчица оказались не у дел. Вывел их чёрт из строя. Проредил грядочку, что называется. Стой теперь пеньком посреди поля – что делать, неизвестно…

Да уж, пеньком… Усмехнулся Никола горько. А почему не столбом, к примеру? Или репьём? Нет, столбом быть не хотелось, потому что проку от стояния да жалости к самому себе никакого. А вот репьём заделаться – это, пожалуй, можно. Чтобы к плешивому хвосту прицепиться да тащиться за ним по всему аду, отравляя жизнь на каждом шагу.

Расправил кузнец плечи, потому что почувствовал, что правильную стратегию наметил. Осталось только с тактикой определиться.

Вот тут и обнаружилась главная проблема. Бить врага, кусать по-комариному – это замечательно. А что конкретно-то делать? С чего начать?

И пришла к Николе мысль обратиться за советом к Ларисе, дочке сельского старосты, а по совместительству попадьи местной церкви. Ведь она, как-никак, подруга Оксанина. В тот год, когда отправились они обе за валенками, Лариса, помнится, тоже начудила немало. Поговаривали даже, с чёртом дело имела. Может, знает она к нему дорогу?

Вздохнул кузнец на этот раз с некоторым облегчением: выход пока не нашёл, а всё не пеньком просидит вечер.

Жила Лариса теперь в доме Савелия Игнатьевича на правах жены, поскольку свадьбу они сыграли через полгода после того, как отгуляло село у Оксаны с Николой. Венчать самого себя отцу Савелию было несподручно, потому как говорить одновременно за батюшку и жениха трудновато, да и со стороны выглядело бы странно. Однако Савелий проявил смекалку и призвал на помощь ведущего местной дискотеки в своём собственном лице.

Для пояснения надо сказать, что, кроме служения Богу, взвалил он на свои плечи ещё культурно-массовый сектор жизни сельчан. В специально отстроенном для этих целей сарае установил дизельный генератор, мощности которого хватало на освещение зала, работу старого кассетного магнитофона, усилителя и акустических колонок. Назвался ди-джеем Моисеем и затеял проводить танцы для молодёжи.

Его старания не пропали даром. Парням и девкам понравилось собираться вечерами да до полуночи топтаться в тесноте, но не в обиде. Соседние деревни тоже отозвались с охотой. А потом, когда мероприятие набрало силу, развил Савелий свою мысль, и по воскресеньям предложил собираться в клубе и взрослому населению. Мужики с бабами тоже оказались охочи до развлечений, только песни Савелий крутил им уже другие – распевные да большей частью народные. Конечно, старался он не совсем безвозмездно, потому как за вход на увеселительную площадку брал пяток яиц или молодого общипанного цыплёнка. Но такому раскладу никто не возражал, поскольку дело было для народа нужным.

По поводу своего венчания придумал отец Савелий такую вещь: записал репетицию церемонии на плёнку, строго соразмерив интервал между репликами. Даже пригласил местных старух, которые напели ему церковные тексты на свои собственные мотивы. Получилось весьма привлекательно. И тогда, предупредив, что роль священника временно будет исполнять магнитофонная запись, а кадилом махать один из почтенных жителей села, провёл он и само венчание.

Трудно сказать, насколько соответствовало оно церковным канонам, но народ остался доволен. Особенно те старухи, которые слушали собственное пение со стороны.

Лариса оказалась женой хоть куда. Мало того, что порода у них работящая да сорить деньгами непривычная, так и изобретательности девки оказалось не занимать. Поговаривали, что именно она предложила окультурить стариков да старух по воскресным дням. И помещение клуба не простаивало, и дополнительный доход в семье появился.

Помимо того научил её Савелий некоторым действиям во время церковной службы, которые издавна исполнялись женщинами. Прежде приходилось выпускать их из вида, теперь же утренние молитвы зазвучали ещё более искренне, а свечки и полагающиеся под них бумажные пластинки раздавались прихожанам вовремя.

Лариса, равняясь на родителей, завела хозяйство. Прежде при активной общественной работе Савелию оно было в тягость. Теперь же и поросята у них появились, и козы с овцами.

Через год родила Лариса сына, и тот рос горластым и непоседливым.

Поэтому, когда подходил кузнец к церкви, возле которой и стоял поповский дом, издалека услышал он плач мальчугана. Снова дрогнуло сердце Николы: сразу пришёл на ум его Алёшка.

Савелия он отыскал на дворе прибивающим доску к ящику для цыплят. Слюнявя пальцы, вытаскивал изо рта последний гвоздь.

– Здоров будь, дядя Савелий! – произнёс кузнец, а сам посмотрел на окна дома, где, вероятно, находилась Лариса.

– И тебе тоже здравия, Никола. Проходи. Сейчас чайку попьём.

– Некогда мне сидеть сегодня, – отмахнулся гость. – Беда приключилась.

– Да что ты! – вскинув брови, воскликнул Савелий. – Пойдём в дом, поделишься.

Лариса, как радушная хозяйка, тотчас стала стелить скатерть в гостиной, но, увидев хмурое лицо кузнеца, присела на стул.

Поведал им Никола всё, что знал, а поскольку придумывать был не мастер, рассказ получился коротким, но тяжёлым. Пересыпал кузнец слова свои вздохами да угрюмым сопением.

Окончил – и нависло над столом молчание. Каждый мысленно ещё раз перебирал подробности, чтобы сделать хоть какие-нибудь выводы. Наконец, Савелий забарабанил пальцем по доске для разделки овощей, и произнёс задумчиво:

– Новость, прямо скажем, серьёзная. Если всё правда, то сознание пролетариата будет перевернуто на сто восемьдесят градусов.

– Не выпивал я уже две недели, дядя Савелий! – развёл руками Никола. – Не могло мне привидится. К тому же, Оксана лежит в доме, ни жива, ни мертва.

– Это самое главное доказательство, – кивнул хозяин. – И яблоко, пожалуй.

– Верь ему, Савелюшка, – произнесла вдруг Лариса и сделалась загадочной, как Мона Лиза. – Не путает он ничего.

Удивлённо хмыкнул Савелий, но спорить с женой не стал.

– Стало быть, принимаем версию безоговорочно, – произнёс, стукнув по столу рукой. – Второй вопрос на повестке дня: что делать. Так я понимаю?

Никола кивнул и опустил лицо. Признаваться в своём бессилии не позор, особенно в таком запутанном деле, но и для этого поступка требуется мужество.

– Хотел ты, Никола, спросить у меня, не знаю ли я дороги в ад? – Лариса посмотрела ему в лицо прямо, потом перевела взгляд на мужа.

– Да…

– Так вот, отвечу: не знаю. И никогда не знала. Потому как тот, о ком ты говорил только что, появляется неизвестно откуда и туда же пропадает. И о делах своих он добрым людям не рассказывает.

Снова вздохнул кузнец и промолвил:

– Я догадывался об этом. Но надеялся уцепиться хоть за какую-нибудь ниточку.

В этот момент Савелий поднялся, погладил бороду и веско сказал:

– Сдаётся мне, есть такой человек, который информацией владеет. И верёвочку указать может. Только подход к нему требуется неформальный… я имею в виду, нетрадиционный… тьфу, напасть какая! Особый, словом. Он хитёр, и много чего знает, но мало говорит.

Лариса с кузнецом посмотрели на него вопросительно, и хозяин усмехнулся:

– Васюк это. – А потом добавил: – Только сразу говорю тебе, Никола: пойдём к нему вдвоём, Ларису с собой не берём. На сносях она. Подвергать риску не рекомендуется…

6

Сколько Васюку лет, никто, наверно, и не помнил. Появился он в деревне давно, поселившись в доме, стоящем на отшибе. Кто этот дом построил и куда делись прежние владельцы, история тоже умалчивает. Известно лишь, что и рощица, возле которой дом располагался, и ближайший к ней лес, пользовались в народе дурной славой. Случалось, видели там медведей, которых привлекал запах, доносящийся с пасеки старика. Кабаны и лоси вообще столько следов оставили, будто стадами к роще являлись. Хотя ни дубов с желудями, ни грибов там особо не водилось.

Пасека была одним из любимых занятий Васюка, которому он посвящал почти всё своё время.

Экология текущего века испортилась настолько, что после первого десятилетия люди стали бить тревогу: пчёлы погибали по всей Европе и даже в России. Как оказалось, поля засевались генномодифицированными растениями, пыльца и нектар которых несли в себе информацию, разрушающую генную структуру живых организмов. Насекомые, питающиеся мёдом, перестали воспроизводиться. То же самое в какой-то степени коснулось и человека.

Природные катаклизмы и революции остановили этот процесс, но ульев по деревням да сёлам осталось совсем мало. Вот Васюк и задался целью восстановить их количество. Поймал в лесу дикий рой – там пчелы ещё не сполна нахлебались лиха – одомашнил и стал размножать.

– Мёд – всему голова! Правда, после хлеба.

Сил у него с каждым годом становилось всё меньше, а лет семь назад, рассказывали люди, пришлось пережить Васюку встречу с шатуном.

Страшный это был зверь, надо заметить. Голодный и злой, похуже стаи волков – случалось, разрывал человека в клочья. Много народа сгинуло в тот год от его когтей. А осуждать такого – дело последнее, поскольку всякий выжить хочет при любых обстоятельствах. Не повезло зимой косолапому – разбудили. Так он свинарников только десяток разорил, не считая цепных собак, которых загрызал и ел на месте.

И случилось так, что столкнулись они с Васюком носом к носу возле самого дома. Дед как раз с кроликом зарезанным возвращался, нож в руке держал. Наверно, запах крови и привлёк зверя. Набросился он на старика, будто буйвол, а рычал так, что у нескольких коров в селе преждевременные роды случились. Но и Васюк, не скажи, что кряжистый или жилистый – обычный с виду, к тому же и возраст был за шестьдесят, наверное, не отступил ни на шаг. А куда, если всё равно догонит и со спины рвать будет? Ножик-то смешной оказался, чуть больше кухонного – хорошо, что острый, как бритва.

Изодрал человека медведь до полусмерти, но и сам дух испустил. Навалился на Васюка, насилу три человека тушу оттащили. Огромный оказался зверюга. Повезло деду.

Правда, отлёживался он тогда недолго. Попросил сварить ему отвар из трав, набранных бабами по его списку, да остуженный по особой технологии. Чудодейственное оказалось варево. Через три недели ходил как огурчик. Среди женского населения тогда даже ссора пошла – кому первому под Васюка клинья забивать. А тот все потуги отмёл разом, сказав с усмешкой во весь рот:

– Я ведь, бабоньки, первую-то жену со свету сжил. Не испытывайте судьбу.

Они и отступились. Все, кроме одной. Та упорствовала до последнего часа, пока в лесу однажды летом не сгинула. Не нашли её – может, в болото за клюквой забралась, да утонула, может, волки съели. Год тогда выдался нехороший, пожары в лесах дымили. Зверьё стаями бродило в поисках новых мест обитания.

Кроме житейской обособленности, славился ещё Васюк нравом насмешливым и неуспокоенным. Любил сельские сборища, где чудил и речами восстанавливал против себя народ. А когда упрекали его в паясничестве да злословии, смеялся, высовывал язык и пояснял:

– Он же у меня двойной, как у гадюки. Убедитесь сами, если не верите. Накоплю яду, а куда ж его девать? Не себя же за хвост кусать.

Кое-кому действительно мерещилось раздвоение, только больше спьяну. Ну, и Васюку доставалось от мужиков. У тех же нервы не железные. А побить старика – дело плёвое. Заваливался даже от ветра, который летящий к нему кулак создавал. Упадёт, бывало, охает: «Лежачего не бьют… лежачего не бьют…», а сам всё пнуть обидчика норовит. Вот каким противным уродился!

Пьяным его тоже никто особо не видел. Разве что пару раз за все годы. Редкий мужик мог этим похвастаться. Народ в массе своей не знал, чем заняться в свободное время. Когда хозяйство исправно живёт бабьими заботами, да зима на дворе – сам Бог велел самогонку гнать. Тем более что для этих целей свёкла специально выращивалась. Те, кто позажиточней, пили, конечно, меньше, и не такое пойло: дурил свекольный самогон сильно. Нормальные люди предпочитали зерновой.

В своё время не приобрёл Васюк ни автомобиля, ни культиватора. Может, и правильно: чувствовал, что скоро всё это станет пережитком прошлого. По старинке копал огород лопатой. Но привиделось однажды бабе, возвращавшейся из леса затемно, что не сам старик ею машет, а будто медведь какой. Даже недовольное рычание слышала. Только никто ей не поверил, потому что, во-первых, баба она, а во-вторых, что можно разобрать в темноте?

Жил Васюк бедновато, предпочитал по рынкам не ездить. Мёд, конечно, продавал, но покупал на вырученное только муку да соль с сахаром. Про всё остальное говорил: «От беса!» – и ухмылялся при этом. Носил чужие обноски, подаренные сельчанами. Не гнушался даже раздаваемым после покойников добром.

Почему из всего села выбрал отец Савелий именно Васюка, для кузнеца оставалось загадкой.

Они направились к его дому вдоль картофельных полей по поросшей густой травой грунтовой дороге, ступая каждый в своей колее и обсуждая, что могут узнать от старика. Поп едва поспевал за размашистыми шагами спутника, но при этом значимости в речах не терял.

– Скажу я тебе одну вещь. Васюк сведущ не только в пчёлах. Знаешь, что такое йога?

Никола пожал плечами. Конечно, слышал когда-то по молодости, но в подробности не вдавался.

– Это культура и наука одновременно. Даже мировоззрение, я бы сказал. Хитрое весьма, и глубокое, открывающее необыкновенную картину мира, – пояснил Савелий. – Если проникнуть в её сокровенную тайну – я имею в виду культуру, тем самым развяжешь узелок с правильным видением окружающего. Конечно, православие даст ей сто очков форы, но!.. – При этом он поднял указательный палец. – Не нужно забывать, что народ православный в массе остаётся тёмным и недалёким. Йога же развивает сознание и интеллект.

– Это к чему, дядя Савелий? – не понял Никола.

– Показывал мне Васюк некоторые позы, удивительно похожие на картинки из статеек про йогу. И сказал, что помогают они здоровье поддерживать, в том числе и душевное.

– Тоже, небось, начитался когда-то! – отмахнулся кузнец.

– Спросил я его об этом. Говорит, если внимательно вокруг смотреть да у природы учиться, никакие книжки не нужны. Хотя, – Савелий пожал плечами, – может, и лукавит он. Шкаф-то у него журналами забит дореволюционными.

– То-то и оно…

Пройдя последние усады, Никола со спутником свернули прямиком к берёзовой роще и двинулись через поле по едва приметной тропинке. Нескошенная трава дурманила запахом. Густая была, и, наверное, жила ожиданьем косы, как девица ждёт жениха заветного. Насекомые стрекотали и жужжали, пользуясь погожим деньком. У них свои заботы: жизнь скоротечна, нужно успеть порадоваться ей.

Дом прятался за свисающими почти до земли ветвями берёз и стоял, покосившийся и убогий. Впрочем, старику, доживающему свой век, и того хватало с избытком. Сзади находился пристрой для скота, дальше до самого леса тянулся огород. А лес-то – вот он, казалось, протяни руки и дотронешься.

Вошли во двор. Палки в ограде местами сгнили, и забор выглядел жалким.

– Плохо ещё живёт у нас народ! – вздохнул Савелий, и они постучались.

Никто им не открыл, даже не отозвался, но, зная привычки хозяина, Савелий толкнул дверь, и та со скрипом поддалась. Пройдя тёмные сени, зашли они в дом, но и там деда не оказалось.

Крайне бедная обстановка, наверно, устраивала его, потому что мог же он себе позволить обновить хотя бы стол. Теперешний был неряшливо сколочен из ошкуренных берёзовых жердин, которые сверху не накрывала даже фанера. Вдоль одной стены стоял книжный шкаф, действительно набитый до отказа старинными журналами типа «Наука и жизнь» и «Моделист-конструктор». Вместо кухонного серванта использовался обычный комод, заставленный сейчас немытой посудой.

– Может, на огороде, – предположил Никола, но в этот момент его спутник указал пальцем на откинутую крышку погреба.

– Вот он где, старый хрыч. Забрался в подпол и ничего не слышит!

Они подошли к яме и снова позвали хозяина. В темноте никто не пошевелился и не зашуршал.

– Не случилось с ним плохого? – забеспокоился кузнец.

– Это запросто! – кивнул поп, осенив себя крестом. – Возраст-то у него…гм… неопределённый!