Межконтинентальный узел

– Извольте… Наука ныне вне обмена идеями невозможна… Согласны?

– Вполне.

– Трата денег на повторение того, что уже где-то изобретено, – государственное преступление. Так? – атакующе спросил Иванов.

– Государственное преступление предполагает следствие и суд.

– Именно.

– Кровожадный вы.

– Нет. Я справедливый. И если моей стране наносят урон, это, полагаю, вполне подсудное дело. Доброта, знаете ли, бывает порою хуже воровства… Продолжаю… На конгрессах такого рода, какой был в Будапеште, собираются не болтуны, а люди компетентные. На Западе деньги на турне просто так не выпросишь, там все контролируется конечным результатом дела… У нас эта поездка была запланирована за два года еще… Кого тревожит, что лишь я, простите, не хвалюсь, стал определенного рода монополистом в моей проблематике? Никого. «Пошлем другого, из того же отдела, какая разница?!» Ну и послали профессора Яхминцева, который был и остается идейным противником моей концепции; в науке он случаен, не горит ею, а работает по теме, утвержденной в плане. То, о чем я мог говорить с испанскими, канадскими, чешскими и японскими коллегами, он не может. Идеи, рождающиеся в моей отрасли науки, патентуются на Западе не менее чем на сто тысяч долларов. Пару-тройку идей я бы наверняка привез, тем более меня там ждал Роберт Баум, владелец патентной фирмы, держит руку на пульсе передовой науки…

– Сам-то он исследователь?

– Нет. Бизнесмен. Но за одного такого неисследователя я бы трех наших кандидатов наук отдал…

– Откуда вы его знаете?

– Он к нам трижды приезжал в Дубну и Новосибирск на конгрессы… Серьезно говорю, тройку б любопытных идей я оттуда привез…

– Значит, если следовать вашей логике, убыток составил триста тысяч, а не сто, – заметил Славин. – Мне ваш директор сказал, что на ваше имя поступило новое приглашение, в Софию. Поедете?

– Пошел за билетом, – жестко усмехнулся Иванов. – Где продают?

– Почему не ставите вопрос о снятии взыскания?

– Потому что не считаю себя виновным.

– Почему же тогда не апеллировали?

– Потому что сначала надо провести закон о словесной градации между грубостью и констатацией факта. Яхминцева я считаю паразитом на теле науки, отказываться от моих слов не буду. За границу не рвусь, мне и тут хорошо.

– А ущерб? – тихо спросил Славин. – Вы спокойно относитесь к тому, что страна терпит ущерб из-за того, что вы не встречаетесь со своими коллегами? Как-то эта позиция не очень вяжемся с тем, что вы говорили в начале нашей беседы, Георгий Яковлевич.

– Резерв прочности… Слыхали такую формулировку? Каждому металлу, сплаву, станку, ракете, человеку отпущен резерв прочности… Начну метаться – сосудик лопнет, и вся недолга… А так я в прекрасной форме, работаю с удовольствием, не стыдно смотреть на свое отражение в зеркале. Захотят разобраться – разберутся. Унижаться не намерен.

– Поиск правды не есть синоним унижения.

– Вы меня извините, Виталий Всеволодович, но, думаю, такого рода вопрос особого интереса не представляет. Вы не компетентны его решить, потому что мои разногласия с Яхминцевым выражаются языком математических уравнений. Нас могут рассудить специалисты, да и то далеко не все… Вы по профессии кто?

– Аналитик, – усмехнулся Славин. – И поэтому было бы славно, попробуй вы все-таки пробить себе поездку в Софию.

…Домой Славин вернулся в два часа ночи; за город, в свой маленький домик, не ездил теперь, темп работы не позволял, ночевал в Москве. В вестибюле, открыв почтовый ящик, сразу же увидел бумажку с почты; он ненавидел эти бумажки трясучей, плохо сдерживаемой ненавистью; словно бы нарочно всё придумывают так, чтобы доставить клиенту неудобство, да и самим работникам почты (зарплата маленькая, одни старушки дело тянут, бедолаги) тоже: «Получите заказное письмо в… с… и до…»

«Хорошие вы мои, нет у меня времени приходить на почту за заказным письмом, это ведь Ариша пишет, она человек обстоятельный, сколько раз ее просил посылать обыкновенные конверты; я завтра в восемь уеду, обедать буду в ЧК или вовсе не буду, если Константинов отправит на выезд. Обидно же, любимая пишет, каждая ее весточка как солнечный лучик… Отправь шофера отдела – потребуют доверенность, а ее надо оформлять два дня! Господи, до чего же мы нерасторопны в своем желании во всем и везде добиться абсолютного, то есть отчетного порядка: письмо вручено, час, дата, подпись…

Лежит бедное Аришкино письмо – умное и нежное, она их прекрасно сочиняет – вместе с какими-нибудь повестками, кляузами, пустыми поздравлениями; чувства, отданные бумаге, хранят человеческое тепло; как же сейчас холодно Аришиным словам в темной комнате почты, где свалены кипы конвертов; бедненькая моя подружка, нежность ты моя с головой мыслителя…»

«Журналистики вне киномонтажа отныне не существует!»

«Как и всякий профессиональный литератор, я жаден не от скупости, но от вполне естественного любопытства, стремления увидеть как можно больше своими глазами…

Прилетел я в Женеву именно в тот день, когда открылась выставка импрессионистов из частных коллекций; в полупустых залах – тихих, освещенных нежностью весеннего солнца – можно было всласть подумать о том, отчего этих жизнелюбов поначалу подвергли такой массированной травле, кто водил рукою наемных писак, утверждавших, что живопись Ренуара и Матисса – мазня и дань дурному вкусу нуворишей, им, видите ли, нравится держать в своих гостиных картины тех, кто восстал против академической, раз и навсегда утвержденной официальной живописи. Со всеми ее атрибутами: эполеты, развевающиеся знамена, приукрашенные до приторности лица императоров с маршалами и заданно-счастливые улыбки подданных, приветствующих очередную победу на поле битвы…

Но потом я спросил себя: стоит ли тратить время на исследование извивов этой критической мысли, старательно отслуживающей щедрому заказчику подбором цитат и компоновкой доказательств, радующих каменные сердца унылых традиционалистов, когда перед тобою красота, вечная, как дружба и любовь, когда ты ощущаешь дуновение ветра с реки, восторгаясь раскованными позами людей, приехавших на загородный пикник, и когда ты не в силах оторвать взгляд от прелестных глаз ренуаровской красавицы?!

Растворение в человеческой красоте и неизбывности мира особенно важно, если незадолго перед вылетом в Женеву, на переговоры о том, можно ли предотвратить уничтожение цивилизации, мне разрешили посмотреть на тех, кто определяет будущее земли как реальность нашей звездной системы…

Мне стало особенно тревожно за беззащитное человечество, когда я, замерев перед Гогеном, вспомнил тот час, когда подъехал к подножию горы Шайенн, штат Колорадо; оттуда, из штолен, пробитых в скальных массивах, Вашингтон получит первый сигнал о ядерном ударе; здесь находится Объединенное командование аэрокосмической обороны Америки; тут круглосуточно собирается информация с датчиков на борту спутников и радиолокационных станций во всем мире, чтобы на ее основе произвести немедленную оценку любой возможной угрозы.

Через несколько минут результаты этого анализа будут переданы президенту для принятия решений о том, когда и как отдать приказ об ответных ударах.

Однако, чем дальше, тем больше работа в штабе аэрокосмической обороны становится предметом растущей тревоги. Все чаще говорят о возможности запуска ядерных ракет на основании сигналов, которые могут быть неправильно истолкованы.

Те, кто скептически относится к ядерной политике страны, опасаются, что ошибки, допущенные людьми или машинами, могут привести к тому, что ложная тревога неисправных датчиков будет похожа на сигнал о нападении. Это, как они считают, может вызвать ошибочную оценку, которая будет передана в Вашингтон и побудит президента принять решение запустить американские ракеты для ответного удара. Вот так и начнется ядерная война.

Командующий сигнальным комплексом утверждает, что подобные ошибки исключены и ложная тревога не может привести к катастрофе. Решения, принимаемые в недрах этой горы в непосредственной близости от Колорадо-Спрингса, должны измеряться минутами и секундами. При появлении вражеских ракет наземного базирования траектория полета до США займет от тридцати до тридцати пяти минут; в случае если ракеты будут запущены с подводных лодок, это время сокращается до восьми минут. В таких условиях, сказал генерал ВВС Джеймс Хартингер, “не может быть сомнений в правильности оценки командующего”.

Генерал заметил, что его главная задача – обеспечить Вашингтон “своевременным, недвусмысленным, надежным предупреждением” о том, что налет русских на Северную Америку начался. Он должен лично оценивать каждый из пятисот запусков ракет и спутников, производимых странами мира за год. “Я верю в непогрешимость нашей системы датчиков, компьютеров, наших людей, оперативных методов, и следовательно, я на сто процентов уверен в правильности своих оценок”, – утверждал он.

Относительно ложных тревог в прошлом Джеймс Хартингер заявил, что ошибки были быстро установлены. Он уверен, что нет даже “одного шанса на миллион”, будто ложная тревога может привести к выводу о начале вражеского нападения.

Со времени ложных тревог в 1979 и в 1980 годах, продолжал он, сто сорок миллионов обработанных компьютерами сообщений – в среднем шесть тысяч семьсот в час – переданы без единой ошибки. “Именно такого качества работы мир вправе требовать от нас”, – заключил генерал Хартингер.

Критики, однако, давно уже опасаются, что именно ошибки могут привести к непреднамеренной ядерной войне, особенно в связи с усилением современного оружия. Герберт Сковилл, бывший помощник директора агентства по контролю над вооружениями и разоружению, неоднократно подвергал сомнению решение президента Рейгана о развертывании ядерных ракет MX на том основании, что страх по поводу упредительного удара противника именно по этим ракетам может способствовать ложному толкованию данных систем предупреждения и в результате просчета привести к ядерной войне.

Артур Мейси Кокс, специалист по контролю над вооружениями, недавно заявил, что эта система достаточно часто генерирует ложные сигналы тревоги, а в напряженной обстановке международного кризиса возможности просчета неминуемо возрастут.

Однако в докладе, опубликованном сенатором Барри Голдуотером (республиканец, от штата Аризона) и сенатором Харри Хартом (демократ, от штата Колорадо) после ложных тревог в 1980 году, говорилось: “Никоим образом не приходится утверждать, что США были близки к развязыванию ядерной войны в результате инцидентов, имевших место 3 и 6 июня. Система, по сути дела, сработала верно, и, хотя механическая электронная часть давала ошибочную информацию, человеческий элемент правильно оценил ее и предотвратил какие бы то ни было непоправимые действия”.

Скептики в основном находятся среди противников рейгановских планов увеличения военных расходов, его предложений по возобновлению ядерного сдерживания, спорной программы “MX” и тем более развертывания вооружений в космосе. Они не обладают особым влиянием в правительстве, имея лишь незначительную поддержку в конгрессе, который санкционировал решение начать программу (на двадцать миллиардов долларов) по усовершенствованию системы предупреждения и связи.

…Объясняя, как работает система предупреждения, офицеры заявили, что через несколько секунд после того, как вражеские ракеты поднимутся из своих шахт и включатся их двигатели, заработают консольные дисплеи с зелеными экранами, затрещат высокоскоростные телетайпы и в центре предупреждения о ракетном налете, в космическом вычислительном центре, на командном посту закипит работа. В то же самое время дежурные офицеры в Вашингтоне, командование стратегической авиации в Омахе и другие командные посты во всем мире придут в состояние готовности. Со своего места на втором ярусе трехэтажного командного поста командующий увидит на одном из двух экранов во всю стену след полета ракет. За ракетами будут смотреть секунда за секундой по мере того, как они станут проходить по своей тридцатиминутной траектории до США.

На другом экране данные восьмидесяти семи компьютеров в штабе могут обозначить позиции вражеских подводных лодок в Атлантике или на Тихом океане, орбиты разведывательных спутников русских.

Когда вся картина предстанет перед командующим и его штабом (сбоку и за спиной у которых похожие на телевизоры консоли), он возьмет трубку бежевого телефона для сверки с дежурными офицерами в центрах, подающих информацию на командный пост или на позиции датчиков во всем мире.

Генерал проведет с другими старшими командующими так называемое совещание по оценке угрозы и передаст свое мнение национальному командному центру в Пентагоне для передачи президенту, где бы тот ни находился. Если офицеры в центре сочтут это необходимым, они созовут совещание о ракетном ударе с участием президента. Такое, правда, пока еще ни разу не проводилось…

…Матисс умер уже после войны, а состоялся как гений в конце девятнадцатого века; непрерывность процесса преемственности благотворна – без старого мэтра не было бы Пикассо, Ларионова, Шагала; разрыв возможен, когда доктор перерезает пуповину новорожденного, провозглашая появление нового чуда – человека; разрыв объясним, когда доверчивый лик любви исказила гадкая маска измены; все другое от лукавого, наваждение.

Думает ли кто-то в недрах горы Шайенн о Матиссе как о символе, объединяющем в себе два века? Не знаю, не убежден.

…А ведь здесь круглосуточно работают три смены, по двести пятьдесят человек каждая, плюс еще шестьсот пятьдесят человек вспомогательного персонала.

Чтобы оградить комплекс от диверсантов, повсюду стоят контрольные посты. Каждый, кто входит вовнутрь, подвергается проверке вооруженным постом за пределами тоннеля, ведущего в комплекс, и потом снова при входе в помещения. Особо секретные зоны обозначены специальными знаками. Как рассказывают офицеры, все работающие здесь подвергаются регулярной проверке психологами.

Диверсия извне затруднена, так как комплекс в горе в основном сам обеспечивает себя всем необходимым. Собственным энергопитанием, обеспечиваемым шестью дизельными генераторами, и собственным запасом воды, продовольствия и других припасов на тридцать дней. Вентиляция устроена таким образом, чтобы защитить от радиоактивности.

Важнейшая информация попадает на командный пост с центра предупреждения о ракетных налетах и с космического вычислительного центра. Оба они расположены поблизости от командного поста, в зданиях, построенных на мощных источниках, чтобы абсорбировать ударную волну от ядерного взрыва снаружи.

“Сырые” данные, поступающие в центр предупреждения о ракетных налетах – слабо освещенное помещение размером в обычную жилую комнату, до отказа набитое аппаратурой, – попадают сюда с двадцати четырех датчиков во всем мире, включая три спутника, способных вести наблюдение за любой точкой в Северном полушарии.

Один из здешних офицеров сказал, что система дает примерно пять ложных тревог в год. Ложная тревога может быть вызвана лесным пожаром где-нибудь в Сибири, обнаруженным инфракрасными спутниками…

Офицеры заявили, что приняты меры во избежание ложных тревог, вроде тех, которые имели место в 1979 и 1980 годах. В ноябре 1979 года один техник заложил в какой-то сектор системы в целях проверки учебную ленту, имитирующую массированный налет. По ошибке данные попали в эфир и послужили основанием для сигнала тревоги.

Сейчас подобного рода проверки производятся за пределами горы Шайенн.

В июне 1980 года компьютерный микроэлемент дважды сбился и стал передавать ложные сигналы о ракетных налетах.

В октябре 1981 года президент Рейган огласил план на сто восемьдесят миллиардов долларов, призванный вдохнуть новую жизнь в американские ядерные средства сдерживания. Из этой суммы двадцать миллиардов долларов предполагалось израсходовать на средства связи и управления, а остальное должно было идти на оплату оружия.

Комплекс в горе Шайенн первоначально был задуман для управления действиями по защите от вражеских бомбардировщиков, в расчете на то, чтобы выдержать ядерную бомбежку.

Но точность и взрывная мощь ракет делают его уязвимым. Генерал Хартингер сказал: “Гора Шайенн не может считаться неприступной в силу точности и мощности МБР. Но наша система обнаружит их, и мы сумеем выполнить нашу главную миссию”.

Какую?

Сообщить президенту о том, что через тридцать минут наша планета погибнет?

…Закон киномонтажа будет определять журналистику и литературу – чем дальше, тем больше. Я не отношу себя к тем, кто считает фильм или голубой экран злейшим врагом прозы; наоборот, самые талантливые ленты и передачи ТВ несут на себе печать высокой литературы; “Войну и мир” или Хемингуэя не отбрасывают в сторону, когда Си-би-эс начинает показ вестерна, а если и отбрасывают, то такого рода люди не должны особенно тревожить тех, кто ответственен за гуманность планеты. Думать надо о тех, кто читает Стендаля и Сервантеса, а не впивается взором в скачущих ковбоев. Они, читающие, определяют мир и его сущность.

Однако же литература (а журналистика есть ее важнейшее подразделение, “морской десант”, сказал бы я) не может не думать о том, что принес в мир кинематограф. Ограниченность времени для реализации замысла и количество мест в кинотеатре понудили режиссеров и писателей создать качественно новую школу монтажа, когда одна короткая деталь заменяет многие страницы текста и сотни метров пленки, вызывая при этом адекватное чувство читающего зрителя.

Поэтому я и закончу свой репортаж тем, с чего начал: тихое солнце Женевы, выставка импрессионистов на берегу озера, глаза ренуаровской женщины, не отпускающие тебя – столько в них невысказанной доброты, преданности и нежности, – и одновременно с этим совсем неподалеку переговоры, которые могут открыть путь к диалогу лидеров или же забаррикадировать его.

Признаюсь, мне стало страшно и пусто, когда я посетил здание, где идут эти переговоры; в особняке заседают люди, которые – по своей дипломатической обязанности – могут содействовать тому, чтобы Ренуар, Матисс и Гоген сгорели, как и вся эта тихая Женева, Париж, Нью-Йорк, Москва, или же остались жить; такие же, как и мы с вами, только в накрахмаленных рубашках и галстуках; человечество доверило им себя; справятся ли эти люди с такой поразительной по своей ответственности задачей?

Юджин Кузанни – специально для “Нью-Йорк трибюн”».

Работа-II

О непознанное таинство пересекаемости характеров, ситуаций, случайностей! Однако же сплошь и рядом в результате этой кажущейся неуправляемости жизненного потока складывается некая жесткая схема, обретающая смысл и форму логической необходимости.

…Повторный запрос, отправленный Лэнгли в Москву по поводу информации агента Н-52 (руководство ЦРУ требует ускорения работы; готовится доклад Белому дому, необходимы самые последние данные о ракетном потенциале Советов; наши аналитики допускают, что агент имеет доступ к устаревшим материалам; сведения об ударных силах русских, отправленные им, расходятся с теми, которые ЗДРО передал Чарльзу Макгони, представляющему нашу службу на женевских переговорах; срочно затребуйте у Н-52 самые последние, наиболее секретные документы), был сразу же доложен резиденту; тот вызвал заместителя, молча показал ему расшифрованный текст; увидев, что заместитель дважды прочитал текст, произнес лишь одно слово:

– Поторопитесь.

Тот пожал плечами:

– Мы работаем на пределе сил.

– И тем не менее поторопитесь, пожалуйста.

…Операция по закладке тайника (закамуфлированного под булыжник) прошла успешно, от наблюдения удалось оторваться, однако агент Н-52 в условленное время на связь не вышел, сообщив по запасному каналу, что не мог вернуться из-за города, и просил заложить этот же контейнер послезавтра, в месте, обусловленном «вариантом Д».

Попытка забрать тайник с места закладки (аллея в Сокольниках) не увенчалась успехом: в непосредственной близости от условленного места проводила оздоровительные занятия физкультурой группа пенсионеров.

Было принято решение выбрать тайник сегодня; для этого подготовили операцию с одновременным выездом четырех машин, как и в тот день, когда Н-52 был «расконсервирован».

Однако же контейнер и на этот раз не удалось изъять: как раз у места закладки сидели два молодых человека; рядом валялись яичная скорлупа, обертки от плавленых сырков и бутылка из-под лимонада.

…Дело в том, что за три часа перед тем, как разведчики ЦРУ в Москве начали операцию по изъятию «булыжника», именно в это место Сокольнического парка пришли студенты института иностранных языков Алексей Покодаев и Виктор Челищев, отправленные перебирать помидоры на овощную базу.

Покодаев заметил в деканате, что лучше б объявили в газете, что каждый двадцатый помидор будет отдан перебирающим овощи, – от бабок и дедов не было бы отбоя; ему ответили, что он, видимо, подвержен влиянию чуждой идеологии накопительства, а наш вуз, многозначительно добавили в комитете комсомола, отнюдь не технический, сознательность прежде всего, твое будущее решит характеристика.

Отработав на базе, ребята купили сырков и лимонада, сварили четыре яйца и, получив от бригадира кулек с помидорами и огурцами, отправились поужинать на пленэре; Покодаев, склонный к гиперболам и обобщениям, начал развивать мысль о том, что овощные базы созданы подпольной организацией типа мафии специально для того, чтобы грабить страну, ибо логика подсказывает, что куда выгоднее иметь хорошие склады гастроному или совхозу, чем плодить ненужные административные единицы. Продукты гниют на миллионы рублей – хозяина нет, категория интереса отсутствует, заработать честно нельзя – только жульничая, списывая гниль тоннами. Челищев, будучи человеком разумным, выдвигал ленивые контрдоводы про необходимость контроля и дружной борьбы с хищениями путем поднятия уровня просветительной работы; поинтересовался, был ли Покодаев в новом дансинге, райком комсомола распределяет билеты, говорят, хорошая музыка.

Покодаев растянулся на траве, махнул рукой: «Они в этом дансинге попляшут пять минут, а потом заводила в жилете и галстуке выходит на круг и говорит: “Ну а теперь поспорим, ребята! Тема злободневная: Какие нам нужны ВИА?”».

Любившему во всем обстоятельность и комфорт, Покодаеву было неудобно лежать. Оглянувшись, он увидел камень; положить на него куртку – вполне удобная подушка, лежи – не хочу.

Он потянулся за камнем, подтолкнул его к себе и сразу же поразился бумажной легкости булыжника…

…Через тридцать минут шпионский контейнер был в КГБ: четыре тысячи рублей сотенными ассигнациями, три золотых кольца, инструкции, написанные шифром, и зажигалка с вмонтированной фотокамерой.

Через тридцать две минуты на место закладки контейнера в Сокольники была направлена оперативная группа. Через пятьдесят семь минут в КГБ приехал заместитель начальника отдела МУРа. Молодой капитан с застенчивым девичьим лицом, румянец во всю щеку; резкий шрам на шее никак не вязался с его обликом – мягким, каким-то по-детски наивным; Славину даже показалось, что парень вот-вот запоет, причем обязательно по-украински, самый мелодичный язык из всех народов в стране – утверждают не кто-нибудь, филологи.

– Иван Михайлович, у нас к вам срочное дело, – сказал Славин. Подумав опять же, что это имя и отчество совершенно не подходят капитану – ему бы каким-нибудь Олесем или Антошею быть, а не Иваном Михайловичем. – Скажем, вам попало кольцо преступника. Его должны передать другому преступнику, от него вполне может потянуться цепь к главарю банды, которого вы давно ищете. Что можно сделать, чтобы это кольцо каким-то образом звенело, светилось?

– Сначала я посмотрел бы на это кольцо, – ответил капитан, – а уж потом давал ответ на вопрос.

Славин подвинул ему три кольца, не прикасаясь к ним, поинтересовался:

– Брать в руки обязательно?

Капитан ответил вопросом:

– Предполагаете, что камни или металл меченый?

– Это как – «меченый»?

– Очень просто. В ювелирном предприятии можно пометить камень лазерной точкой, ни один комиссионный не возьмет в продажу – краденое… Возьмет, конечно, – поправился капитан, – но я об этом буду знать загодя, когда начнут выписывать квитанции тому, кто принес кольцо на комиссию.

– Как долго надо метить камень?

Капитан посмотрел на часы:

– Завтра это сделают за пять минут, сейчас фабрика кончила работать.

– А если она начнет работать?

– Пять минут, – повторил капитан, – дело пустяковое.

– Адрес фабрики какой?

– Так там же никого уж нет…

– Дежурный есть? – заметил Славин. – У нас всё, всегда и везде начинается с дежурного. Мои коллеги поедут с вами, не откажетесь помочь?

– О чем речь, конечно…

– Последнее: что можно сделать с золотом, чтобы и оно оказалось меченым?