Другой мир за углом (сборник)

Компания из нескольких молодых людей поджидала юношу на выходе. Он молча прошел мимо – спрашивать разрешалось, отвечать – нет.

И только поздно вечером, когда к нему как обычно прокрался Михась, чтобы тайком и по-быстрому заняться сексом, он решился заговорить об этом.

– Они правда когда-то были?

– Ты о женщинах?

– О ком же ещё!

– Ты же знаешь.

– И всё же скажи.

– Ну. – Стас зевнул сонно. – Конечно, нет.

Любовь как порно

Я – невезучий парень. Настолько невезучий, что даже умереть не могу как следует. Умирать мне пока просто не позволено: слишком большие долги в этом грешном мире…

Как быстро всё меняется. Всего-то навсего четверть века назад, когда я был прыщавым юнцом, мир ещё был простым и понятным: рви пупок, зарабатывая бабки, и годам к сорока обязательно заработаешь на бессмертие. Все души умерших тогда улавливались единой сетью гиперловушек, и цена бессмертия была хотя и высокой, но стабильной. Благословенное было время! Тогда люди ещё и представить не могли, до какого хаоса докатится наша цивилизация… Нувориши, во время оргий отстреливающие случайных прохожих, благородно оплачивали им новые тела, владельцы которых потом сами выбирали пол, внешность и возраст, а в школы гладиаторов конкурсы были выше, чем в лучшие университеты. А какие были бои без правил! Я потом годами хранил лучшие записи.

Так было до тех пор, пока не начали продаваться частные переносные ловушки, и теперь не что-нибудь, а бессмертные человеческие души могли принадлежать кому угодно: правительству, армии, мафии, корпорациям, частным лицам… Людей начали просто отстреливать на улицах, а потом распоряжаться ими по своему усмотрению. Сегодня уже если ты не господин, то обязательно раб. Древние историки, считавшие, что рабство себя изжило, давно вертятся в гробах!

А чем заставляют заниматься рабов? Конечно, развлечением хозяев! Я вот, например, в последнее время участвовал в телешоу под названием «Любовь к смерти»: в этом соревновании побеждал тот, кто умрёт первым: что-то типа конкурса самоубийц, где оценивается скорость и зрелищность смерти. Ну не изврат ли? Господи, если ты существуешь, скажи: куда катится наш мир?

Впрочем, что-то я разнылся, так и не начав рассказ, ради которого сел писать. Этот рассказ о любви. Не спешите смеяться: я и сам думал, что в нашем долбаном обществе, где пол и возраст давно перестали быть стабильными составляющими жизни, кто-то ещё способен на это древнее чувство. Убедился сам, о чём и расскажу.

Начну с того, что в последнее время я работаю духом. Да, самая модная сейчас приколка, потому что не всякому даётся погружаться надолго в кому и висеть между жизнью и смертью. Говорят, я из лучших: могу едва ли не сутками, абсолютно никем не видимый, виться среди людей. Будь моим хозяином госструктура – стал бы первостатейным шпионом. Но мой босс – полный придурок: свой талант я использую для того, чтобы подглядывать за самыми примитивными половыми актами, которые потом он транслирует по 534-му каналу. Постоянно требующая «свежачка», убитая за секс аудитория, небольшой, но стабильный доход… Фигня, короче… Впрочем познавательно: еще до эпохи рабства, когда я работал оператором проекта «Замочная скважина», думал, что чем-либо удивить меня невозможно. Но за закрытыми дверями, оказывается, некоторые такое выделывают… Да вы и сами, наверное, видели, если смотрите наш канал: сейчас я тут не рекламную статейку кропаю, в конце-то концов…

В общем, история эта началась для меня абсолютно банально: медикаментозная кома и – сутки свободного поиска, после которого мне предстояло стандартное выведение всего увиденного на монитор, участие в монтаже – потом трое суток отдыха…

Кстати, все думают, что духи-профи типа меня заранее продумывают: вот сегодня будет зоопарк, потом сауна премьер-министра, потом… Ничего подобного: я потому и слыву «профи», что никогда ничего не планирую заранее. Доверять надо инстинктам-то!

Поэтому не могу сказать, чем именно меня привлекла эта девочка. Просто шла себе по улице. Лет пятнадцать-шестнадцать. Не красавица, не уродка, разве что в лице что-то асимметричное, но при этом придающее шарм, да, пожалуй, несколько старомодная одежда: коротенькая юбочка в клетку, пиджачок и длинные белые гольфички, заканчивающиеся кедами. Да мало ли как сегодня одеваются… За модой, как известно, не угонишься, даже если очень сильно будешь стараться. Единственное, что, пожалуй, было необычным – какая-то удивительно сосредоточенная мина на юном личике. Я еще подумал: может живая бомба – мало ли чего там наши биологи напридумывали… В общем, тормознул я и пристроился витать неподалеку: вдруг не обманет предчувствие?

И представьте, предчувствие не обмануло, даже насчет «живой бомбы» – ну, в каком-то смысле… Эта пигалица, стрельнув, как снайпер, глазами по уличной толпе, уже через пару минут обрабатывала какого-то хлыща с длинной рыжей косичкой. Я даже и опомниться не успел, как они уединились в его «Олдсмобиле». Готов поклясться: она ему при этом и слова-то не сказала. Я, конечно, за ними, а он уже в боевой стойке: еще бы немного и нашим зрителям вместо пристойного порно пришлось бы наблюдать только то, как застегивается его ширинка. Я даже подумал: может на смену скоростным самоубийцам пришли скоростные нимфоманки?

Пристраиваюсь совсем близко, чтобы взять крупный план, и вижу, как ее смазливое личико кривится от боли, аж губку нижнюю закусила, а из под рабочего аппарата этого дятла вытекает кровь. Вот это уже интересно: раз эта пава – девственница, значит только-только в новом теле, а это уже что-нибудь да значит. Надеюсь, она сейчас не начнет тридцатидвухзубо улыбаться во встроенную куда-нибудь в крышу «мобиля» камеру, рекламируя самонадевающиеся за три сотых доли секунды презики со вкусом настоящей спермы?!!

Ничего такого. Вылезает из-под этого хлыща, встряхивается, как кошка, случайно попавшая в лужу, и идет себе дальше. Парню – ни спасибо, ни насрать, у него аж челюсть чуть набок не съехала. У меня, слава Богу, никаких челюстей в этом обличье нет, и ничего не вывихивается, поэтому я лечу за ней дальше, и интерес мой к этой особе, понятно, только возрастает. А она снова – каким то чутьем выхватывает из пестрого разнообразья особей себе мужчинку и снова без слов (на этот раз заявляю ответственно) за пять сек раскручивает его на секс. Этот – импозантный дядька в круглых очках – не иначе, как большой оригинал. И уединяется она с ним не где-нибудь, а в будке с компьютерным терминалом. Я успеваю разглядеть глаза этой жертвы, которые стали почти такими же круглыми, как стёкла его очков, когда эта всадница его оседлала в замысловатой позе.

Боже мой! Неужели это какой-то новый вид соревнований?

Всё так же молча и без устали эта маньячка продолжает свою работу с таким упорством, будто имеет цель перетрахать все население пятнадцатимиллионного мегаполиса. И при этом – готов поклясться! – ей больно и неприятно этим заниматься.

Между тем наша пава, явно недовольная достигнутым результатом, идёт в сауну и устраивает в мужском отделении настоящую оргию. Меня потрясает слаженность и организованность того, как она это проделывает, а также полное её молчание, которое навевает какое-то подозрение.

…Часа через три, когда за спиной этой воительницы бассейн, парикмахерский салон и боулинг-клуб, я начинаю подозревать, что передо мной биоробот: ни отдыха, ни глотка воды, ни заметных признаков усталости на личике. Такого просто не бывает.

Впрочем, еще через полчаса я понимаю, что ошибался: после спаринга с тремя культуристами с садисткими замашками на её шее розовеет пятно, которое вскоре обещает стать синяком, а походка становится как у древних кавалеристов. Если я хоть что-то в этом понимаю, у неё уже должны быть внутренние травмы. Она позволяет себе на несколько минут присесть на лавочку… но только для того, чтобы к ней сам подскочил какой-то ловелас, замечу в скобках – совершенно отвратительной наружности. Цепкой ручонкой она ощупывает его промежность и, видимо удовлетворившись результатом, выхватывает его орудие и впивается в него губами. Он ошарашен и по-моему не прочь удрать, но она, судя по всему, вцепилась крепко и отпускать добычу не намерена. Собирается небольшая толпа, из которой слышатся одобрительные выкрики. Кончается всё тем, что ловелас повержен и позорно бежал, а наша красавица в ответ на чей-то насмешливый выкрик из толпы приманивает смельчака указательным пальчиком и повторяет операцию. Подобное продолжается еще около часа. Наконец приходит полисмен и… через минуту попадает в число пострадавших: мне остается только гадать, чем это может закончиться…

Вечер. Она лежит на полу солдатской казармы абсолютно обнаженная. Солдаты дисциплинированно выстраиваются в очередь, а перед каждым новым половым актом промеж разведённых ног плескают водой из ведра. На то, что там, между ног, у неё находится, я лично давно уже смотреть не могу: больше всего это напоминает свежий фарш, сочащийся кровью. По-моему, она без сознания, и я всерьез подумываю о том, не вернуться ли мне в моё тело, чтобы вызвать врачей. Но, конечно, не делаю этого: мой босс никогда не простит, если я не прослежу это тело до самого морга.

Незадолго до рассвета нечто, утром еще бывшее человеческим телом, за ногу волочат куда-то из казармы. Голова деревянно постукивает по полу. Солдатики, по-моему, совещаются: жива или нет объект их ночной страсти. Объект издает слабый стон, а совещание, которое возглавляет теперь уже какое-то мелкое воинское начальство, постановляет вывезти этот мусор за пределы части. Мусор лежит в канаве и не шевелится. Я какое-то время наблюдаю за ним, и, уже приняв решение вернуться в тело, почему-то медлю. Потом, наконец, вспоминаю: вот-вот и минут ровно сутки с момента нашей встречи – и решаю немного подождать.

И вновь оказываюсь прав. Через несколько минут подъезжает нечто сверкающее, габаритами напоминающее средних размеров танк. Тело забрасывают внутрь, и уже там мягко и гуманно лишают жизни. Миниатюрная, сработанная под зажигалку, ловушка с чмоканьем заглатывает душу.

Моё время тоже на исходе, но я теперь просто не могу бросить это дело. Тело и морг меня теперь, естественно, уже не волнуют, но вот что будет с этой зажигалочкой – точно уже тянет на миллион наличными и эксклюзивный показ на всех центральных каналах. При хорошем раскладе могу даже выбраться из рабства.

…

Новое тело павы оказалось небритым мужиком лет под тридцать, вылезшим из кабинки клонатора. Готов поклясться, что это – настоящий прототип этой души. Мне даже показалось, что я узнал этот сосредоточенный взгляд, который вчера наблюдал целый день. Участливые лица клон-операторов он грубо распихал и рванулся куда-то. Как оказалось – к соседней кабинке, откуда выплыло тело вчерашней нимфоманки, но с другими глазами: глазами настоящей девчонки, которой едва исполнилось пятнадцать. Этот мужик в едва накинутом на голое тело стерильном халатике кружил, поднявши на руки это тело, и всё что-то шептал в её розовое ушко.

Уж извините, я не стал подслушивать.

Про китайцев

Не я один – мы все волновались. Ещё бы: за триста лет нашего отсутствия на Земле могло произойти всё, что угодно: от атомной войны до нового ледникового периода. Конечно, открытие нами кислородной планеты, пригодной для жизни, делало нас героями почти при любом раскладе. Но всё-таки…

Я сидел в своей капитанской каюте и нервно курил сигарету: чёрт их знает, может на Земле эта вот сигарета сейчас уже считается опасным наркотиком?

Вызвал штурмана. Спросил:

– Удалось связаться с Байконуром?

– Все ок, капитан. Ждут не дождутся. Чего сам-то на связь не выйдешь?

– Веришь-нет, волнуюсь, Виталька.

– Верю, но ты это дело брось.

– Слушаюсь! – ответил я с улыбкой. – Давай сеанс связи.

…Нас встречала огромная толпа с букетами цветов. Вокруг роями летали какие-то насекомые.

– Это видеокамеры, – шепнул мне штурман, – так что сделай лицо попроще.

– Ты откуда знаешь? – спросил я.

– Подключился к информационному полю, поползал там немного. Третьей мировой не было.

– Утешил, – буркнул я.

И спросил:

– А почему одни китайцы кругом?

Тот внимательно посмотрел на окружавшую нас толпу, только что заметив то же, что и я: в ней явно преобладали представители этой расы.

– Н-не знаю.

– Вот и выясни. А мне сейчас придется общаться с Президентом.

…Президент оказался пожилым желтолицым человечком с характерным разрезом глаз. Выслушивая поздравления, я мрачнел с каждой минутой. Мне представлялось, как орды китайцев штурмуют границы и вырезают мирное население окрестных стран. Я явственно видел, как сгоняются в концлагеря русские и евреи, немцы и негры… Меня мутило от дурных предчувствий.

Не выдержал и заявил одному из сопровождающих, вившихся вокруг:

– Извините, устал. Нельзя ли отдохнуть в гостинице?

Тот о чем-то пошептался с другими и милостиво разрешил, напомнив, что завтра у меня две пресс-конференции и визиты в пять стран. Я только вздохнул: подобное внимание для космических путешественников хуже метеоритного дождя.

…В номере я первым делом вызвал штурмана.

– Ну что, Виталя? Узнал?

Лицо его в видеофоне было слегка искажённым. А может он просто морщился?

– Жди, кэп. Через десять минут всё объясню. С глазу на глаз.

Эти минуты показались мне вечностью, несмотря на виски и сигареты, которые мне были разрешены как почетному гостю.

…Штурман выглядел немного смущённым. Начал издалека:

– Скрывают информацию, гады! Еле допёр, что к чему.

– Выкладывай, чёрт побери! – не сдержался я.

Он, кажется, понял, что я на взводе, но тон не сменил. По-прежнему смущенно спросил:

– Ты помнишь, перед нашим отлетом рекламировали китайских киборгов? Ну это: «Лучший слуга – электронный китаец» по всем каналам?

– Ну и?

– Вот те и «ну»! Оказалось, что они для экономии вместо электронных киборгов продавали настоящих китайцев. Решили там у себя это на государственном уровне и потом провернули аферу мирового масштаба.

– И она не вскрылась?

– Вскрылась. Но к тому времени они продали уже полмиллиарда.

– А потом?

– А потом они начали размножаться.

Вечером мы сидели с Виталькой в баре пьяные почти до бесчувствия, уже с трудом ворочая непослушными языками.

– Слышь, друган, – говорил я ему. – Надо это… Создать русскую диаспору.

– Н-не выйдет, кэп, – мотал тот с сожалением головой. – У них тут… это… законы против национализма. Посодють!

– Тогда это… Детей делать нашим бабам. Это-то ведь не запрещено? Официант! Ещё водки!

Подбежал расторопный молодой китаец, вытащил из ведёрка со льдом бутылку водки. Улыбнулся и вновь убежал.

Я провожал его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за стойкой. И тут мой взгляд упёрся в китайского старца, потягивающего что-то из большой пиалы.

– Будем детей делать нашим бабам! – сказал я ему громко.

Виталя дёрнул меня за рукав, но было уже поздно: тот прекрасно слышал, что я сказал. Он поднял своё морщинистое лицо и, спокойно посмотрев на нас, сказал с презрением:

– Вы не уметь делать детей. Мы уметь!

И отвернулся.

Ночная русалочья

Они легли. Блимунда была девственна.

Сколько тебе лет, спросил Балтазар,

и Блимунда ответила, Девятнадцать,

и тут же стала гораздо старше.

Жозе Сарамаго «Воспоминания о монастыре»

Вечер, но ещё светло. Однако здесь, возле полуразрушенного дома, уже ночь, словно своей тенью дом нарушает какие-то запреты. Темно и сыро, несмотря на ветер. Что-то в этой темноте есть такое, что заставляет убыстрять шаги, когда проходишь мимо этого места, и желательно потом не вспоминать, почему. Сегодня же, напротив – меня туда почему-то тянет, есть что-то в этом противоестественное.

Подхожу ближе и вдруг чувствую: часы скатываются с запястья и падают в начинающую желтеть высокую траву. Инстинктивно я нагибаюсь, чтобы их поднять, и действительно вижу часы – но не свои, а чужие: простенькие, китайские, на пластмассовом браслетике. Я шарю рядом и вижу еще одни: на этот раз браслет металлический, но это тоже дешёвка. Присматриваюсь – и вижу ещё и ещё. Всего через несколько минут у меня в руке их уже целая горсть, причем, собирая их, я неотвратимо приближаюсь к этому тёмному дому.

Дверь не просто заперта – она вросла в землю вместе с домом, даже не дотрагиваясь до неё, можно понять, что её не открывали много лет. Сразу над дверью, совсем невысоко, чердак, с края которого свисает ещё несколько блестящих браслетов. Конечно же я тянусь за ними, но всё же немного не достаю – приходится залезать, используя ржавую ручку двери как упор для правой ноги.

Там, на чердаке – снова браслеты. Я разглядываю добычу: часы все электронные (так же, как и мои), но моих среди них нет. В глубине поблёскивает еще несколько. Может быть мои – там? Мысль, конечно, абсурдная, но тогда она мне таковой не казалась. Тянусь за ними – и вдруг слышу голоса, которые раздаются откуда-то снизу. Я понимаю: здесь, в этом доме, живут какие-то люди. Они обязательно подумают, что я за ними подглядывал. А ещё они подумают, что я украл их часы. И это не те люди, которым объяснишь, что я не хотел красть чужие часы – я всего лишь хотел найти свои: они тоже не бог весть что, но всегда мне нравились.

В это время звук голосов приближается, и я вижу источник света: он пробивается из слегка приоткрытого люка в полу. В другое время я обязательно полюбопытствовал бы – что это там, но сейчас меня охватывает ужас настолько всепоглощающий, что и в мыслях ничего такого нет.

Следующее, что помню: бегу, не оглядываясь, по темнеющим улицам и сжимаю в руке целую горсть этих дрянных электронных часов, при этом понимаю, что главной моей ошибкой было даже не то, что я их взял – нет! – ошибкой было то, что я так и не смог найти свои, а на них мой запах, часть моей кожи и пота. Они ПАХНУТ мной, и с их помощью меня найдут, как бы я ни скрывался. Это, правда, не мешает мне бежать как можно быстрее, постоянно поворачивая и путая следы – состояния безнадежности пока ещё нет.

Оно появляется только тогда, когда я, наконец, уверившись в своей безопасности, останавливаюсь и смотрю назад. За мной не спеша идут четверо, и я понимаю – они те самые, из заброшенного дома. Все четверо высокие – как минимум на голову выше меня, и у всех четверых светлые, прямые волосы, спадающие им на плечи. Все они одеты в голубые джинсовые костюмы с рубашками навыпуск, на ногах – остроносые ботинки, начищенные так, что блестят в лунном свете. Они улыбаются своими красивыми зубами и производят впечатление парней очень стильных и современных. Улыбки эти могли бы показаться кому-то милыми. Кому-то, но не мне, потому что я-то точно знаю, что это улыбки убийц, не знающих жалости.

Несколько секунд я смотрю на них завороженно, не в силах двинуться, но каким-то невероятным усилием воли отвожу взгляд. Он падает на здание, вывеска которого горит бледно-фиолетовым неоном. Тяну на себя дверь, поскальзываюсь и бегу куда-то вверх по лестнице, которая, кажется, начинается сразу, как только открываешь дверь. Кажется, что она выложена паркетом, натертым воском, – такая скользкая, что если б не перила, по ней невозможно было бы подняться. Прямая, она неожиданно становится витой и никак не кончается. Мне почему-то кажется, что такие лестницы бывают только в старинных дворянских особняках – тем больше шок, когда я с размаху влетаю в стеклянные вращающиеся двери и оказываюсь в современном ресторане из пластика, стекла и стали. Справа и вдоль – барная стойка тёмного дерева, из-за которой выглядывает бородатое лицо в смешной шапочке. Человечек этот настолько невысок, что не видно даже подбородка, а шапочка на нём столь нелепа, что впору бы прыснуть со смеху в подходящем настроении, но настроение у меня совсем не то, да и лицо человечка совсем не располагает к смеху: глаза чёрные, блестящие как бусины, при этом круглые и немигающие; рот раззявлен и из него торчит неровно растущий зуб, то и дело облизываемый языком – кажется, что он мерцает. Я перевожу взгляд на круглые вращающиеся стулья возле бара и вижу, что все они, кроме одного, свободны. А на занятом сидит женщина в кожаной юбке – такой короткой, что и юбкой-то её назвать нельзя, скорее широкий пояс. Она сидит ко мне спиной вполоборота и мне видна её правая ягодица и ляжка: и то, и другое столь невообразимых размеров, что свисают со стула вниз под влиянием силы тяжести и похожи на желе. Ягодица вдруг уплывает назад, а вместо ляжки я вижу колено в складках жира, а потом и другое. Чувствую, что где-то между этих колен должен быть промежуток – но его не видно: кажется, что это какая-то единая биомасса; а вот выше пояса – на удивление небольшой, аккуратный бюст, обтянутый чем-то блестящим; а выше – глаза, причем такие, что обо всём прочем уже не помнишь – серые, огромные и такие грустные, будто уже постигли все беды человеческие – в том числе и твою личную беду, в таких глазах можно тонуть не то что часами – годами… Но я слышу сзади какой-то звук и продолжаю движение, хотя эти глаза меня преследуют еще долго: мне хочется повернуться и взглянуть на них ещё разок, а лучше сесть рядом, заказать что-нибудь покрепче и плавать в них целую вечность, сколько бы её ни осталось.

Почти не глядя я пробираюсь вперёд и едва не падаю, потому что пол подо мной двигается. Инстинктивно шарахаюсь в сторону, но вовремя останавливаюсь: это всего-навсего эскалатор, который медленно, но неотвратимо везет меня вперед и вверх.

Спрыгиваю с бегущей ленты только потому, что вижу зелёный цвет: такой, какой бывает только у бильярдных и рулеточных столов. Я знаю – там, где один из таких столов, обязательно много людей – а это то, что мне сейчас нужно. Однако я ошибаюсь – людей там нет, как, впрочем, и столов – по крайней мере, таких, каких я ждал: зелёным сукном покрыт пол небольшой комнаты. Кажется, я догадался: это ресторанный зал, стилизованный под болото – потому что кое-где из него торчат невысокие столики в виде бугорков. За одним из них полулежит в позе русалки, помахивая (хвостом?) очень милая девушка со светлыми волосами, которые волнами спадают вниз, и конца им не видно. Она смотрит мне прямо в глаза: зрачки у нее карие, они весело поблёскивают – мне кажется, поблёскивают приглашающе. Я давно уже никому не верю, а особенно в такую ночь, как эта – но такие глаза врать не умеют, либо умеют врать так хорошо, что это уже за гранью лжи, а значит уже правда. В таких глазах не утонешь и даже не отразишься, но зато поверишь им, да так надолго, насколько им достанет силы смотреть на тебя, а может и после этого тоже. Я сажусь за её столик, имитирующий кочку, прямо на пол, и растворяюсь в таком уюте, будто попал к огню очага после блуждания в зимнем лесу. Кажется, что мы знакомы всю жизнь и столько раз говорили обо всем на свете, что уже и говорить ни о чём не нужно.

Русалка опускает глаза, и я понимаю, что она смотрит на охапку наручных часов, которую я всё ещё судорожно сжимаю в руке.

– Первый раз вижу столько часов, – говорит она, и голос её льётся, словно вино из бокала. – И что, они все ходят?

Я киваю:

– Только по-разному.

– Как же ты определяешь время?

– Как все – по солнцу, они нужны не для этого.

– А для чего же?

– Как память. Некоторые – память о глупости, другие – о дружбе, третьи – о любви.

– Как интересно! Хочешь мои тоже?

Она протягивает руку, на которой отливает платиной изящный браслет с миниатюрным циферблатом.

Я невольно беру её за запястье и разглядываю эти часы. Она улыбается немного смущённо:

– Я их ни разу не снимала. Не получается, может быть, ты снимешь?

– А нужно?

– Я как тебя увидела, сразу поняла – нужно тебе их подарить.

– Хорошо, но я в ответ подарю тебе свои.

Я аккуратно расстегиваю браслет. Он подается тяжело: видимо действительно ни разу не снимался с тех пор, как был защелкнут на запястье. Наконец они, поблёскивая, падают мне в ладонь. И тут я понимаю, что вся эта гора часов у меня в руке не подходит для ответного подарка, а моих среди них нет, они остались где-то там, в траве, у заброшенного дома. Какая невосполнимая оплошность!

Я целую руку с отпечатком браслета и шепчу:

– Скоро вернусь!

Бегу дальше, и часы в руке, тяжелея с каждым шагом, сейчас напоминают мне маски, которые мы на себя надеваем: за их слоем погребено где-то на дне наше настоящее лицо. Я счастливее других, потому что хотя бы знаю, где его искать. И ещё я знаю, что нужно делать с найденными часами: их нужно раскидать снова там, в траве – может быть, они прорастут и станут чьим-то временем, может быть, и нет – это не важно, важно, что их место там, а не где-то ещё.

Я ищу выход на улицу, но вместо него попадаю в другой ресторан – там со специальных столиков кормят собак и на меня смотрят с удивлением. Пол там почему-то тоже очень скользкий – может быть от экскрементов, я пытаюсь развернуться, но ноги разъезжаются в стороны. С трудом, широко расставив ноги, я поворачиваюсь к двери, чтобы выйти, но в это время откуда-то из углов появляются двое светловолосых, хватают меня подмышки и уверенно тащат куда-то спиной вперед. В конце зала я чувствую в затылке боль от удара и перестаю что-либо видеть.