Причины и следствия моего Я

– Я после своей смерти желаю за наличные отдать на исследования своё самое обыкновенное тело! – Огорошил себя студент, но никаким образом не смутил администратора, находящегося на стойке приёма одного из специализированных учреждений.

– В этом календарному году все средства уже освоены, – не отрываясь от монитора компьютера, дежурно ответил администратор. – Вот если бы вы предложили нечто необычное… – В задумчивости сказал администратор, после чего оторвал свой взгляд от монитора и изучающе посмотрел на осунувшегося студента. – Так в вас есть что-нибудь такое необычное, чего не было бы у других людей? – Спросил администратор студента, который поёжившись от такого вопроса, с трудом и тише обычного ответил:

– Нет.

– Ну, вот когда будете отвечать нашему стандарту качества, то милости просим! – Улыбнулся администратор, который про себя решил, что он очень даже удачно пошутил.

Студент же побледнев развернулся и, с трудом передвигая ноги, направился на выход из этого мрачного учреждения. Но ему не суждено было прямо сейчас, на свежем воздухе, выветрить из себя все эти волнения, которые ещё в большей степени обратили его сердце вскачь. И как только студент оказался за дверями этого офиса, то ему на глаза попалось висящее почти что напротив офисного входа рекламное объявление, сообщавшее, что буквально рядом, если проделать два шага до лифта, а затем совершить двухэтажный подъём наверх, то в таком-то офисе вы можете очень выгодно для себя и для всех заинтересованных лиц, под большие преференции поместить свой самый наиценнейший генетический материал, эту потенциальную природную возможность новой жизни.

Что и говорить, а куда как чаще, нежели это нужно для понимания каждым из нас неизбежности последнего пути, даются нам все эти напоминания об этом. Ну а столь ещё не менее редко встречающееся близкое соседство двух – начальной и конечной – ипостасей жизни, и вовсе намекает на их некую нерушимую связь между собой.

– Вот где я с точностью до гена смогу оценить себя! – Прочитав объявление и воспылав надеждой, студент решив не полагаться на судьбу, которая в самый нежданный момент любит подвергать тебя сомнению, ставя препоны в виде остановки на полпути лифта, бросился к лестнице. Поднимаясь по ступенькам, он преодолел последние свои сомнения и вновь оказался у администраторской стойки, теперь уже ведущей в этот банк человеческого потенциала.

И хотя на этот раз на администраторском месте, в отличие от прежнего, не то что малосимпатичного, а скорее похожего на урода очкарика, сидела очень приятная, в таком же возрасте особа, она, в свою очередь, так же как и он вела себя, не сводя своего взгляда с монитора. И она на приветственное слово студента, только на одно мгновение, – лишь для того чтобы бросить мимолётный взгляд, – ослабила связь с этим притягивающим её внимание экраном монитора. После чего состыковав в голове некоторые взаимосвязанные нестыковки, не используя ничего кроме рук, достала из ящика стола брошюры и, положив их перед студентом, со словами: «Вот, ознакомьтесь», – отправила его для изучения этих предложений на находящиеся здесь в глубине офиса мягкие диваны.

И хотя такая приветственность администратора не приветствовалась, как её мнительным начальством, так и постоянным клиентом этого места сбора, для самого студента, имеющего некоторые предубеждения против такого подхода и своего участия в этом подходе в это вместилище человеческого потенциала, такая неосмотрительность администратора, в чьём взгляде он не желал видеть всякие потаённые, а, значит, скабрезные на счёт него мысли, была скорее даже желательна.

И студент в свою очередь, не стал задаваться лишними вопросами, и, ухватив брошюры, добрался до диванов. Где после быстрого осмотра этого пристанища присел, затем удобно расположившись на диване, слегка успокоился, и уже после небольшого настроя принялся изучать все эти великолепные предложения. Там, с одной стороны, очень красочно объясняли необходимость этого вложения, которое может дать последний шанс уже потерявшим всякую надежду людям, тогда как с другой, уже этим потерявшим надежду людям, с той же красочностью расписывали все те преимущества, из которых только и состояли все эти предложения – как обрести надежду и вместе с ней ещё кое-кого.

– Вы, я вижу, новичок в этом деле, – неожиданное заявление незнакомца, очень незаметно присевшего рядом на диване, сбило студента с его мысли. В чём, в общем-то, не было ничего уж столь из ряда вон выходящего. Ведь когда ты очень увлечён чем-то, то твоя связь с окружающим миром прерывается, и любое, даже весьма заметное появление кого-либо, зачастую проходит для тебя незаметным. Студент, между тем, как и все занятые и внезапно отвлечённые от своего дела люди, с видимым удивлением, под которым скрывалось недовольство, внимательно посмотрел на этого, посмевшего его отвлекать, однозначно бездельника. И уже после проведения идентификационных действий, которые должны были дать возможность студенту определиться, как себя вести с этим, однозначно сующим свой нос в чужие дела типом (чем он и заслужил для себя некоторые нелицеприятные соответствия), решил дать тому шанс на исправление. И хотя этот тип, сующий свой нос в чужие дела, своим длинным носом и соответствовал своему бестактному поведению, он, тем не менее, всем своим несколько странным видом, где наряду с его длинным носом, все его части тела имели такие же очень длинные, прилагательные пропорции, вызвал у студента некоторое расположение к себе и даже благоприятное впечатление.

– И что же вас навело на такую мысль? – Студент после небольшой паузы решил поупражняться в учтивости разговора.

– А разве это не очевидно?! – Тип с длинным носом своим намёкливым ответом вогнал в краску студента, только сейчас понявшего всю свою неосмотрительную оплошность.

– Да, не переживайте так. Я бы мог сказать, что вам ещё рано себя вести таким образом. Что, наверное, для всякой молодости обидно слышать. Тогда как каждый из нас, кому уже не рано, а зачастую и поздно, за это преимущество многое бы что отдал. – Тип с длинным носом и с такой же величиной своего возрастного пути, с горестным чувством вздохнул.

– Ну а нужда… Да-да, не спорьте, – незнакомец поспешил перебить студента, попытавшегося было оспорить это его утверждение, – именно нужда привела как вас, так и всех оказавшихся здесь людей. Но вы, наверное, поняли, что нужда всё же нужде рознь, и если для кого-то некоторая сумма будет в самый раз, то для других, как говорится, не в этом счастье. – Тип с длинным носом задумался, после чего неожиданно для студента пододвинувшись, обратился к нему с очень личным вопросом.

– Посмотрите на меня, – развернувшись всем своим телом к студенту, с долей горячности в голосе, своим словом побудил студента к своему желаемому действию этот странный тип. Что при таких заявленных незнакомцем словах, только в случае слепоты вопрошаемого (и то не факт), не может остаться без ответного действия. Так что, если даже студент в это мгновение и смотрел на этого носатого типа, то он всё равно бы после этих его требовательных слов, должен был на него заново взглянуть. И студент, придав своим глазам внимательности и сфокусировав взгляд, уже таким новым способом посмотрел на него.

– Вы, наверное, заметили, что я, имея некоторые особенности в своём внешнем физическом виде, тем самым в некоторой степени отличаюсь от обычного среднестатистического человека, – тип с длинным носом и с такими же габаритами своего тела, внимательно посмотрел на студента, пытаясь рассмотреть в его глазах понимание этого своего достатка.

Студент, решив не спешить с ответом, тем не менее, сделал внешний, видимый для глаз незнакомца обзор его тела, чем дал понять тому, что он был услышан. И этот новый обзорный взгляд на незнакомца, выявил массу несоответствий с существующим на данный временной промежуток стандартом человека, которому при всём к нему уважении, не были доступны такие столь высокие количественные параметры, которыми обладал этот тип, как казалось при первом взгляде, с длинным, но если принимать во внимание его общую габаритность, то вполне соответствующим им и ему носом.

– Наверное вам, обычному человеку, будет сложно понять, что испытывает такой человек как я, чья, скажем так, определённая несхожесть налагает свой подтекст, как на моё отношение к миру, так и его ко мне, – тип с длинным носом вновь глубоко выдохнул, после чего посмотрел куда-то сквозь студента, который оказавшись под давлением этого вздоха, не слишком понимал, как себя вести дальше.

Это, наверное, стало доступно пониманию незнакомца, у которого, всего вероятнее, и внутренняя составляющая мысли имела не меньшую глубинную размерность, с которой можно было очень далеко заглянуть. И он, заметив у студента эту его приспособленность к внешним обстоятельствам жизни, решил прекратить эту неудобную для него паузу.

– И хотя здесь всем рулит полная анонимность, которая является первейшим правилом, которым руководствуется в своей работе это заведение, тем не менее, не мне вам говорить, что при должном подходе всегда можно найти уже свой анонимный подход, позволяющий приоткрыть некоторые завесы тайн над этой анонимностью. – Тип с длинным носом, наклонившись к студенту, к его удивлению (чему я обязан столь высокой чести?!), одновременно перешёл на откровенный и заговорщицкий тон.

Спрашиваете, зачем мне это нужно? – Незнакомец своими заявленными словами, в которых сквозил его провидческий дар, всё больше удивлял, ничего такого не спрашивающего студента. – Я, так сказать, хочу посмотреть на себя с другой стороны, где я буду не тем, кем есть, а одновременно тем же, но только обычным, – сделав слишком громкое ударение на последнем слове, незнакомец своей импульсивностью несколько испугал студента. – Я надеюсь, что природа примет во внимание моё самое обыкновенное желание и создаст своё генетическое чудо, в котором не будет ничего необычного, – проговорил носатый тип, вернувшись к своему обычному вздыхающему виду.

– Разве настолько плохо не подходить под общий стандарт? – Студент всё же собрался и спросил незнакомца, который вдруг изменился в лице и со злобой в голосе грозно ответил. – А я ничего другого и не ожидал услышать от обычного человека. И знаешь что, пока ты сам не окажешься в моей шкуре, то никогда не поймёшь, что это такое, – незнакомец, заметив недоумение студента, видимо, осознал своё не право осуждения и, состроив жалостную гримасу, с тоской в голосе добавил. – Наверное, я просто устал. – После чего он с трудом поднялся на ноги и, шоркая об пол подошвами огромных ног, не спеша направился к выходу из офиса.

– И как я его сразу не заметил? – Удивился студент, глядя на эту под потолок массивность.

Студент же пока незнакомец так шёл, собирался со своими мыслями, которые только называются так, во множественном числе, тогда как присутствующая обдуманность существовала лишь в единственном экземпляре и всё крутилась вокруг этого странного человека и всего им сказанного. И стоило только за этим типом захлопнуться двери, как студент вдруг сумел по-новому себя увидеть и здесь обнаружить. И это им увиденное, со своей стороны заставило его подняться на ноги и, бросив прощальный взгляд на лежащие на столе брошюры, обойдя взглядом и самим собой административную расположенность, уже самому оказаться за дверями этого офисного помещения.

– Что ты во мне, в самом что ни на есть обычном человеке, нашла такого необыкновенного? – Со слезами в глазах задался вопросом студент, уткнувшись в самое обыкновенное плечо, самой что ни на есть обыкновенной женской расположенности к нему, в виде самой обыкновенной женской красоты, которая смотрела на него глазами его сокурсницы по институту.

– Ты самый необыкновенный человек на свете! – Тихо дала поверить в себя сокурсница студенту, который спустя время, а вернее сказать, через всё тот же обычный срок, сопутствующий вложенным намерениям, встретил сокурсницу у родильного дома и, заглянув под одеяльце того маленького детского свертка в её руках, своими глазами увидел собственноручно созданное обыкновенное чудо. А ведь как всем известно, то только чудо может быть обыкновенным, тогда как необыкновенной – лишь только всякая обычность.

Ну, а в каком-нибудь в другом, правда, не совсем в другом, а на государственном уровне случае.

Где бездетная королева, своим затянувшимся бесплодием уже всех достала, и где у грозной мамаши короля уже нет больше сил и новых вариаций объяснительных ответов, для этих столь любопытных послов царственных дворов Европы, которые так и жаждут влезть в чужую постель и выведать, кто, с кем и зачем, и где, в свою очередь, у уставшего от насилия над собой короля, уже нет даже сил что-либо доказывать и пробовать, то всё это вместе наводит на свои тяжкие мысли, требующие немедленных ответов.

И если король, предпочтя возлежаниям в кровати с его королевой, всё больше времени проводил в гулянках и посиделках со своими приближенными, и за кувшином вина может быть с этим и смирился бы, то государственные интересы и главное, потомственное древо королевской династии, которое жёстко и зловеще олицетворяла мамаша короля, явно не желало с этим мириться.

Так что королеве было над чем задуматься. Что лучше сделать? Каким-нибудь коварным способом отвлечь собою короля от его каждодневных забав и, сумев восстановить пылкость отношений, подтвердить своё право на повелевание, не только этим коронованным бурдюком, но и всеми и вся. Либо же ничего не делав, дождаться пока эта мамаша короля, эта паучиха, сплетёт свои сети заговора, и найдя поддержку у иерархов церкви, а также у представителей других королевских дворов, имеющих множество принцесс на выданье и главное свои плотоядные планы на часть короны короля, возьмёт и расторгнув брак, выпнет её из королевства.

– Нет, уж! Не дождётесь! – вспомнив хищную улыбку мамаши короля, вскипела королева, непроизвольно ущипнув служанку, шнуровавшую её изящные туфельки, чем ввела ту в искушение притянуть шнурок до пределов сжатия сухожилий. Ну, а первую статс-даму, церемонно сообщившей королеве, что её ждут к столу, заставила сыграть в игры её разума, не предполагавших такого ответа от королевы и, теперь не знавшей, что же дальше делать. Ведь только королева, по своему царственному рангу несравнимо выше всех здесь находящихся в замке, и только сам король, сославшись на свою корону на голове и в крайних случаях на скипетр в руках, которым он в случае непослушания может и взгреть, имеет своё царственное право перечить королеве.

С другой же стороны, мать короля, под чьим пристальным присмотром находятся все ведущиеся во дворце местные интриги, которая при этом умеет очень больно щипаться, имеет куда большую в практическом, а не в представительном плане власть. Но статс-дама, на то и первая в этом роде дама, и поэтому она способна не только стойко выдерживать щепки матери короля, но и имеет внутреннюю настойчивость, как можно дольше оставаться первой статс-дамой. Для чего ей нужно внимательно слушать свой голос, интуитивно подсказывающей ей, что пока королева не родила, то она ещё не вошла в полноценное владение своим правом повелевать, то её и нечего слушать.

– Её высочество, Ваше величество настоятельно ждут и без вас не желают начинать завтрак. – Ещё раз вспомнив длинные ногти матери короля, на ходу придумав аргумент побуждения к действию, во всеуслышание заявила первая статс-дама.

– А разве для всякого верноподданного, не есть первейшая обязанность и величайшее благо, находиться в ожидании своей королевы. – После того как королева собралась с силами, чьё падение было вызвано этими коробящими её слух словами статс-дамы, где та осмелилась заявить, что её уже настоятельно ждут, она воспылав гневом, со стальными нотками в голосе поставила ту на место. – Надо срочно, что-то делать. – В голове королевы пронёсся этот призыв к действию. – Раз уже первая статс-дама начинает мне дерзить, то значит мои дела плохи. – Сквозь слой белил побледнела королева.

– Я думала… – сделав сильнейший поклон, попыталась оправдаться первая статс-дама, но ей не дали договорить, и сослаться на то, о чём она там думала, когда королева, воспылав желаниями, громко и вне очереди говорить, резко перебила её.

– С каких это пор, подданные столь много возомнили о себе и в присутствии царственных особ считают вправе думать. А? – грозный окрик королевы заставил зашататься первую статс-даму, чьё неуклюжее полусогнутое положение грозило ей рухнуть в ноги королевы. Что она и проделала, после того как её каблучок на туфле, не привыкший к такому давлению на себя, а привыкший только к нежному к себе обхождению, как со стороны хозяйки, которая только могла изволить, вставая на плечо и тем самым подавляя всякую кавалерскую статность, так и стороны самих кавалеров, использовавших туфельку в виде подставки для фужера с шампанским, взял, подогнулся и вслед за собой уронил первую статс-даму.

На что королева, всегда относившаяся настороженно к первой статс-даме, считая её за наушницу, проводницу в жизнь желаний мамаши короля, увидев в этом жесте статс-дамы выражение её верноподданнических чувств, которых ей уже давно никто не выказывал, слегка оттаяла и погладив статс-даму по голове, простив её, сказала:

– Ну, полно-те убиваться. Извольте подняться на ноги.

В свою очередь первая статс-дама, не собираясь разубеждать королеву, поднимается на ноги и смиренно ждёт её указаний, которые не заставляют себя ждать, и королева оглашает своё желание, сообщить королеве-матери, что она уже идёт. После чего первая статс-дама, под волнующимся взглядом убежденной в её верности королевы, прихрамывая на свою без каблучную туфельку (– Вон какая верность, ради меня не пожалела подвернуть ногу, – на глаза королевы наворачиваются слёзы), направилась вон из покоев королевы, где у выхода из опочивальни королевы, в ожидании её уже стояли другие наушницы, совсем не первые, но жаждущие ими стать, другие статс-дамы.

– А они, пожалуй, всё слышали и непременно всё передадут матери короля. –Из под сладких улыбок не первых статс-дам выглядывают острые зубки достоверности этих убеждений первой статс-дамы, чья верность матери короля вдруг поколебалась и теперь поглядывала в сторону действующей королевы.

–Надо торопиться. – Решив за себя и не много за королеву, первая статс-дама быстрым шагом направилась в королевские апартаменты, служащие для обеденных церемоний, где как она и ожидала, с перекошенным в гневе лицом, не стоя на месте, накаляла атмосферу мать короля.

– Ничего, теплее будет. – Сделав книксен, первая статс-дама в глубине своих мыслей уже пошла дальше и принялась вольнодумствовать. – Её величество, приказали доложить, что они скоро будут. – Из глубины своего присеста доложила первая статс-дама.

– Да как она смеет?! – ещё больше вскипела мать короля, ища глазами, чем бы можно запулить в первую статс-даму.

– Что я смею? – неожиданное появление королевы и её несвоевременный для матери короля и очень своевременный для головы статс-дамы прозвучавший вопрос, позволивший отбросить все предположения о плохом слухе королевы, заставил мать короля непроизвольно одёрнуться от неожиданности и, забыв всякие приличия, не проявив почтительность, не улыбнуться в ответ королеве.

– Так что же вы молчите? Или у вас от королевы есть тайны? – королева каждым своим замечательным словом выбивает крепость опоры из под ног матери короля. Которая спустя тяжкий вздох всё-таки пришла в себя и уклончиво, уже в своём книксене ответила ей:

– По моему ничтожному мнению, королева имеет полное право, всё сметь. Ну а если вам послышалось в моих словах обратное, то я позволю себе дополнить мою недосказанность. Я имела в виду лишь то, что королева лишь в одном случае не имеет право сметь, а именно сметь, не сметь.

– Что ж, вы как всегда в своём обычном наряде и репертуаре. И всё также пытаетесь замыслить всю простоту изречений, из которых, я всего лишь поняла одно, а именно вашу ничтожность потуг, что-либо объяснить мне. Ну что ж поделать, раз вы таковы. – Королева улыбнувшись, польщённой этим вниманием к себе первой статс-даме, с надменным видом прошла к столу, где и заняла подобающее её рангу и положению место.

– Ничего. Скоро узнаешь, кто из нас ничтожество. – Ядовито улыбаясь, с крутящимися мыслями недоброжелательства, снова перебила себе весь аппетит мать короля, которая своей, под своими чёрными одеждами худобой, вселяла страх и ужас в сердца подданных этого королевства. – А критику моего наряда ещё никто не переживал. – Приложившись к кубку с вином, сквозь его стекло многозначительно посмотрела на королеву мать короля.

– Переживу. – Прочитав мысли своей родственницы по мужу, королева со своей стороны подняв кубок, принялась упиваться своим, пока что царственным положением. – И что же всё-таки заставило её выбрать именно меня? – смягчившись под воздействием вина, посмотрев на мамашу короля, про себя задалась вопросом королева.

– И что же всё-таки заставило меня выбрать именно её? – с неприязнью посмотрев на королеву, попыталась вспомнить движения своей души мать короля.

А ведь королева уже не столь молода (аж под тридцать), не бела, не румяна и стройна, и уже не способна, не только повелевать самой собой и своей статностью, но и с пол своего юбочного оборота заводить этого, не слишком высокорослого главу династической фамилии (хотя, благодаря своей короне на голове, он, не смотря на свой маленький рост, был всех на голову выше), уже давно не желающего и переставшего заглядывать на её половину. Но спрашивается, почему так происходит, что самое первое после короля лицо, пребывает в такой для себя королевской недоступности.

– Презреть! – из глубины памяти до королевы доносится ответ её матери, другой королевы, другого королевства, когда она будучи всего лишь принцессой, спросила её. –Ваше величество, скажите, как нужно себя вести, чтобы в тебе увидели королеву? – И новая королева, впитав в себя этот матушкин завет, одновременно верно и не совсем правильно, восприняла этот её посыл.

И Королева, рассуждая очень здраво, пришла к единственному выводу, что скорей всего в применении этого «Презреть правила», надо отталкиваться от самой себя. И стоило только на её голове водрузиться королевской короне, то она, следуя этому своему должному предубеждению, тут же презрела всех и в том числе короля, который под её чрезмерно холодным взглядом, в одно её неусыпное мгновение презрел себя и все свои маломальские потуги на свою уверенность в себе, которая там же закончилась, где и началась, в этих подлых королевских колготах. После чего король, будучи публичным лицом и значит, не свободным от мнений толпы и слухов, не посмев отступить от существующих правил этикета, не стал покидать покои королевы, и заняв место с краешку её постели, таким завернутым в себя способом проспал эту первую и последнюю свою с ней брачную ночь.

Что же касается королевы, то она, следуя своему королевскому правилу, достигла самых больших высот и презрела всех, в том числе и свой родительский дом, который раз не сумел презреть и согласился на этот её брак с королём, то значит, находится в том более низком положении, когда его можно только презреть. Но видимо королева так увлеклась выполнением своих королевских обязанностей, что она, увлекшись одним, пренебрегла своей должной и главной обязанностью, способствовать появлению наследника. Что по началу привело к слухам, следом последовали недомолвки, ну а вскоре поползли и свои уверенности в том, что королева, презрев в себе женское начало, в результате этого стала не способна исполнять обязанности королевы.

– А ведь надо было презреть себя и свои нужды, и полностью отдаться служению короне. – Рассуждала королева, следуя по тёмным и очень узким лабиринтам подземелья. Чей проход, своим между стенным пространством, отделял по разные стороны очень неуютные, грязные и закрытые на крепкий засов, отдельные, предназначенные для отдельных людей помещения, в свете и при свете называемые темницами. Но королева, как особа требующая для себя большей уютности отношений (даже с такими тёмными предназначениями), не остановилась у первой встречной двери, и проследовав до самой широкой двери, где использовав в место своей ухоженной руки, прихваченный с собою скипетр, очень настойчиво постучала в эту дверь. После чего, а вернее будет сказать, после очень небольшой заминки тех, кто находился там за дверью (все знают, что королевские особы не любят ждать и, в общем-то, при своём появлении практически не используют стука. Что касается этой ситуации, то королева, не имея возможности сослаться на церемониймейстера, используя скипетр, взяла на себя эту роль), эта обитая железом дверь распахивается и к нежданному удивлению всех внутри присутствующих, королева предстает пред их очами.

Впрочем, как бы то ни было, но к прибытию королевы всё было готово. Так те, кто уж больно сильно заблуждался на счёт себя и не желал идти на контакт, были подцеплены за ребра на крюки и развешены вдоль стен. Ну а тот, кто обладал даром провидения и так не заблуждался на счёт своих сил, не терпящих боли, то тот осмотрительно занял своё центральное место на дыбе. Ну, а заправлял всем здесь, в этом пыточном помещении, очень выдающаяся личность с мифическим именем Дедал. Которая уже одним своим, заставляющим вздрогнуть чувствительные сердца внешним видом, где отсутствие разного рода крайностей плоти лица, – ушей и носа, – придавало ему в этих стенах некое изящество, вызывая у попавших сюда людей смиренность и желание побыстрее отмучаться.