Клетка теснее грудной

С Комитетом любви все намного проще, ему не надо следить за потенциальными угрозами, он просто контролирует популяцию жителей города. Если дело идет к войне, ведомство срочно поднимает списки одиноких людей и объединяет их в потенциальные пары. После этого выбранным вводится особая сыворотка, вызывающая эмоции, которые в точности имитируют чувство любви. Таким образом резко сокращается время на поиск людьми подходящей пары, они заключают официальный брак уже на следующий день, переселяясь в смежные блоки-комнаты, заводят детей, и количество населения города возрастает. Если же в комитете прогнозируют в обозримом будущем нехватку пищевых, промышленных и прочих ресурсов, то вводится жесткий мораторий на рождаемость, и даже семьи, созданные на основе естественных чувств, без участия ведомства, не имеют права зачать и родить ребенка. С теми, кто пытался нарушить запрет, поступали крайне жестоко, обрекая на бесплодие при помощи медицинских манипуляций.

Комитет войны занимается вопросами взаимодействия с другими городами. И тут возникает логичный вопрос: почему же тогда название связано с войной? А ответ заключается в самом вопросе, поскольку другого взаимодействия и быть не может. Для поддержания спокойствия и стабильности в городе необходимо постоянно находиться в состоянии войны, ибо если есть внешний враг, то не исключено его наличие и внутри. Правда, опять же никто не знает, с кем именно город воюет, но в воздухе витает постоянное ощущение тревоги и напряженности. Ведомство содержит огромный надзорно-карательный аппарат, и иногда обществу действительно предъявляют шпионов, которых находят в детских садах, поликлиниках, школах и так далее: рядовые проступки, вроде случаев, когда повар унес котлету из столовой домой для своих детей, представляются как вражеская диверсия, направленная против жизни и здоровья всего населения. Так играют на контрастах, ведь серый цвет будет казаться почти белым на черном фоне, и черным на белом, а задний план ставьте сами.

Остальные городские вопросы регулируются Комитетом счастья, он занимается формированием в сознании граждан чувства абсолютного и полного довольства. Делается это самыми разными способами, главное – каждый гражданин должен проникнуться чувством равенства, осознать свою сопричастность к великому будущему, быть просто счастливым человеком, пусть даже и искусственно.

Кроме упомянутых комитетов, город не имеет никаких органов самоуправления, считается, что все граждане равны, и среди равных не может быть кого-то самого главного. Есть ли президент, император, вождь или кто еще – на самом деле никто не знает, все искренне верят в отсутствие такового.

Изложив все это, Бульбулитко перевела дух и глотнула воды из стоящей на столике кружки. Офа и Кира переглянулись: если Бульбулитко все же больна, то у нее невероятно богатая фантазия для человека, потерявшего рассудок. Если же нет, а надо признать, говорила она очень убедительно, то когда это все успело произойти, ведь с последнего визита женщин в Москву прошло всего несколько лет…

– Кто это придумал? Как это случилось? – занервничала Кира.

И тут лицо спутницы впервые приняло удивленное выражение.

– Вероятно, сейчас можно утверждать, что в случившемся виноват кто-то «сверху», кто-то все ловко подстроил и рассчитал все ходы, но такие доводы будут просто-напросто полной чушью, ведь в случившемся нет других виноватых, помимо самого народа. Именно он допустил такой ход событий, именно он радостно встречал очередные абсурдные указы комитетов, он ликовал, когда находили все новых и новых шпионов, именно он и никто другой! Любое посягательство на свободу с позиции силы есть не что иное, как открытое спрашивание разрешения к этому у масс. И неважно, чья это свобода – коллеги, соседа, друга, незнакомца, – даже если сегодня пропустить их вперед, то завтра следующим станете вы. Невозможность удержания свободы в равновесии, невозможность ее становления как структуры в новом обществе, принятия ее как данности, а не как прикладного преимущества – все это стало причиной изменений в сознании населения. Свобода теперь признается страшной ложью, человек был помещен в королевство, в котором давно уже победили зеркала, где дождь и образованные им лужи стали признаками изобилия в городе, где щербатый тротуар по утрам не внимает радостно лучам восходящего солнца, а, опасаясь грядущей поступи тяжелых ног, покрывается новыми старческими морщинами. После долгих лет поиска и освобождения от оков человеку стало тесно там, где его ограничивал только воздух и за ним подглядывали только звезды, это оказалось слишком наглым и пошлым…

Череда деревень и сел за окном прекратилась, когда чей-то чеканный голос, доносящийся издали, грозно прокричал: «Остановка конечная – Москва». Офа c Кирой поспешили собраться, а загадочная госпожа Бульбулитко исчезла также неожиданно, как и появилась.

Глава 3

В черном как тушь звездном небе брезжила бледная Луна, ее слабое сияние освещало макушки заснувших неподалеку елей и массивное здание вокзала, чем-то похожего на огромную елочную игрушку. Пронзительное пламя фонарей взрывало своей яркостью темноту перрона. Суета испуганных лиц грозной тенью скользила вдоль станции и, обгоняя восточный ветер, захватывала все больше прибывших людей. В воздухе повисла хрупкая нерешительность и небо, будто бы пойманное за хвост, вздохнуло ночным холодом и разразилось мрачным осенним плачем. На и без того тесной территории распустились черные зонтики, они толкались, падали, их уносило ветром и вновь возвращало в родные руки. Повсюду стояла толчея, а неприятные звуки, доносившиеся со всех сторон, смешивались и объединялись в общий гул, похожий на паровозный гудок. Но самым ярким и звучным был окружавший станцию собачий лай, и если бы мы могли подняться в небо над вокзалом, то увидели бы зловещую картину – все входы и выходы были перекрыты людьми в погонах. Неожиданно волной пронесся ропот: «Кругом полицейские». Ширилось ощущение безнадежности, по людской глади пробежала рябь, и напуганная толпа стала взволнованно перетекать от одного края перрона к другому. Кто-то взмолился о помощи, кто-то упал, возле поезда закричал маленький ребенок. Вдруг чей-то хриплый громоподобный голос вспорол воздух: «Тишина!» Взревел рупор, и от этого короткое слово еще несколько секунд звенело в ушах.

– Тишина! – прозвучало снова, и толпа притихла. Когда стало слышно, как тикают часы на здании вокзала, раскатистый голос продолжил: – Согласно новому постановлению Комитета тени и снов, все, вновь прибывшие из других городов пешком, на колесах, по воде или по воздуху, доставляются в отделы комитета для прохождения освидетельствования и выдачи разрешения на нахождение в городе. Все ваше близкие проинформированы. Скоро будут машины!

Голос покряхтел еще что-то невнятное и умолк. Толпа мигом ожила, и в воздухе пронесся странный гул, выражавший не то страх, не то недовольство. Десятки зонтиков вновь поднялись над головами. Какой-то высокий мужчина в коричневом пальто приподнялся на цыпочки, окинул взглядом перрон, нашел глазами массивную арку выхода, и с довольным лицом и стал живо проталкиваться в ту сторону. Вскоре за ним последовали все остальные.

Офа с Кирой только спустились с лесенки вагона, когда хриплый голос объявил о своей власти над прибывшими. Кира сильно напряглась, взъерошилась, словно еж, на ее худеньких руках проступили крупные вены, она поставила два больших кожаных чемодана на землю и нервно поправила чёлку. Офа же спокойно сошла на перрон, неловко зевнула, прикрыв рот рукой, и огляделась, изрядно удивившись всеобщему ажиотажу.

– Боже мой, боже мой! – завопила она. – Какой ужас, какая толпа, сколько людей! Это же просто кошмар! Как нам пройти? – кричала она все громче и громче. – Я возмущена, у меня здесь живут родственники, я должна сейчас же идти! – Офа со своим маленьким чемоданчиком начала протискиваться к выходу, увлекая за собой Киру. – Господин в погонах, вы кто, полицейский? Господин полицейский!

Офа надрывалась и двигалась вперед, ее голос становился увереннее и привлекал все больше внимания. Это продолжалось до тех пор, пока за ее спиной не выросла огромная тучная фигура мужчины с черной бородкой, маленькими, будто что-то подозревающими, глазками, и большим носом с горбинкой. Он был одет в привычный темно-синий костюм, но с эмблемой в виде двух собачьих голов на рукаве, что указывало на его статус.

– Господин полицейский, – продолжила Офа, мгновенно развернувшись к нему, – ну это же сущее безобразие и беззаконие!

Фигура никак не реагировала, молча хлопая глазами, а Офа, будто не замечая пристального к себе внимания, продолжала:

– У нас в этом городе родственники, мы к ним приехали, и нам, уж простите, совершенно некогда заниматься вашими сиюминутными приказульками, понимаете? – она уставилась своими огромными карими глазами на полицейского.

Грузная туша переступила с ноги на ногу и звучным раскатистым голосом произнесла:

– Забудьте про время, родственников и прочие условные связи, которые считали частью вашей жизни. Отныне материя здесь вы, а рубаха – город. И не вздумайте вообразить себя какой-то особенной нитью, забудьте! Чем больше вы так думаете, тем больше провоцируете, чем громче кричите, тем сильнее жаждут задавить ваш голос, как нечто мешающее тишине и спокойствию.

Офа не верила своим ушам, здесь, должно быть, какая-то ошибка. Вдруг, сзади чей-то робкий старческий голос произнес:

– Здесь все равны, но знаменателя общего нет. Запомните: там, где эталоном является похожесть, даже зеркала будут против вас, и вы увидите в них не себя, а лишь чуждое отражение, в которое захочется плюнуть – искаженную данность.

Полицейский грубо схватил Офу за руку, та от неожиданности вскрикнула и попыталась освободиться, но лишь сильнее почувствовала давление влажных пальцев жандарма.

– Что вы делаете? Отпустите! – закричала она. – Кира, Кира, помоги!

Кира, всегда быстро принимающая решения, бросилась с кулаками на фигуру полицейского, но и ее руку чуть выше локтя сжала огромная клешня блюстителя, который потащил обеих женщин к черной полицейской машине, где усадил в кузов на деревянные лавки. Дверца захлопнулась. Кира потерла локоть, затем подняла голову и быстро осмотрелась. Рядом сидела Офа с выпученными от страха и удивления глазами, перед ней, освещенные призрачно-пепельным светом из решетчатого окошка, лежали их полураскрытые чемоданы. Женщины оказались в темном сыром пространстве, окруженном стальными стенами, с неким подобием двери в одном конце и маленькой слабой лампочкой под потолком. Кира снова потерла локоть и крепко стиснула зубы, потом вскочила, подбежала к окну и встала на цыпочки. Она просунула руку наружу, на ее ладонь упало несколько теплых капель – дождь еще шел, – затем вытянулась и прислонила к решетке лицо. Ничего не видно.

Неожиданно дверь распахнулась и внутрь зашли несколько человек с чемоданами. Среди них оказался и высокий господин в коричневом пальто, и женщина с маленьким ребенком, и еще те, что были ближе всех к выходу с перрона. За ними стоял все тот же тучный полицейский. Дверь закрылась, глухо взревел мотор, и машина тронулась с места.

Офа сидела в углу и приглаживала волосы, а Кира металась по фургону, поминутно бросая тяжелый взгляд то на подругу, то на остальных людей, которые, впрочем, также бездействовали. Машина уже несколько раз свернула: это было заметно по лучам света, пробивавшимся то прямой стеной, то косыми стрелами, а то и исчезавшим совсем. Кира несколько раз подходила и к окну, но, сочтя безуспешными попытки что-нибудь подсмотреть из-за дорожной качки и своего невысокого роста, присела на чей-то чемодан. Сидела она недолго, и вскоре подтащила чемодан под окно, уверенно встала на него и, вцепившись мертвой хваткой во влажную решетку, втиснула лицо между центральными прутьями, при этом ее виски оказались плотно сжатыми с двух сторон.

За окном безостановочно шел дождь, мелькали один за другим абсолютно одинаковые пустынные серые проспекты, потом пошли улицы поменьше и переулки, столь же одинаковые. Незначительные различия можно было усмотреть разве что в названиях улиц, да где-то высокие серые дома выглядели поновее, с них еще не сошел блеск плоских панелей на крышах, где-то постарше, и на них едва выделялись пятна приглушенно-песочного цвета. Всюду был одинаковый тротуар – огромные блоки, местами разбавленные редкими крапинкам зелени. Но главное – освещенность! Во всем городе, на каждом шагу, на каждом повороте стояли высоченные фонари, которые заливали едким желтым светом все вокруг: здания, мосты, тротуары и даже подворотни. Кира вспомнила слова Бульбулитко, брошенные как бы невзначай и вроде бы в пустоту: «Как и все в Москве, свет является столь необходимой иллюзией отступления тьмы в угоду свободе, независимости и вечному счастью. Человек, словно мотылек, готов тянуться к горящей лампочке, даже не подозревая, сколько бед сулит ее свечение, когда оно становится до боли жгучим». По коже пробежала дрожь, а в голове крутились фрагменты разговора в купе.

Полицейская машина миновала очередной переулок и подъехала к огромному серому зданию, увенчанному скульптурой крылатой головы. Жандарм открыл дверцу и грозно крикнул:

– Выходим!

Люди зашевелились, взяли свои вещи и медленно потянулись наружу. Последними из машины вышли Офа и Кира. Полицейский недовольно запыхтел, сдвинул густые брови, и подтолкнул обеих к хвосту колонны.

Женщины оказались посреди огромной площади, куда полицейские машины доставляли прибывших в город людей. Всех высаживали и вели к главным воротам, у которых дежурили две массивные скульптуры собак, нагло выставивших напоказ свои острые клыки. У входа в здание стоял высокий человек преклонного возраста, с растрепанными седыми волосами и густыми черными бровями. Одет он был в точности как полицейский, за исключением эмблемы на рукаве – здесь она изображала все ту же крылатую голову.

На площади собралась толпа. Старик окинул взором людей, небрежно махнул полицейским, и дверь комитета открылась. Внутри оказалось чуть менее страшно, чем снаружи. Помещение представляло собой длинный коридор, по бокам которого в стеклянных будках сидели люди в синей униформе. Офа зацепилась взглядом за одного из молодых мужчин, сидевшего в своей прозрачной коробке и что-то строчившего в планшет.

– Смотри, какой красавец! Красавец же, – обратилась она к Кире.

Та посмотрела в сторону, откуда не сводила глаз Офа, но тут же отвернулась и потребовала:

– Не смотри, не смотри на него!

Мужчина отвлекся и, развернувшись в своем кресле, посмотрел на вновь прибывших. Правильные черты юного лица, по-мальчишески симпатичного и приятного, были беспощадно изуродованы широченной фальшивой улыбкой, натянутой как струна между уголками губ. Этот напускной оскал не был сиюминутным проявлением эмоций, а лишь естественной и неотъемлемой частью выражения лица каждого работника комитета: вон невдалеке прошла женщина, повернулась к группе приезжих, и ее лицо показалось лягушечьим из-за растянутых до ушей губ, за ней побежал какой-то маленький мальчик с точно такой же улыбкой, присущей здесь абсолютно всем.

Старик остановился и повернулся к группе. Он молча постоял пару минут, пригладил рукой брови, а затем глухим скрипучим голосом произнес:

– Женская комната направо, мужская налево. Пожалуйста, пройдите туда, вам необходимо сдать тесты на генетические, аллергические и прочие заболевания, а затем пройти процедуру освидетельствования. Встретимся после.

Договорив, он быстро зашагал прочь по коридору. Офа ненадолго замерла в растерянности, но затем, схватив руку Киры, направилась в комнату, более похожую на лабиринт. По всему периметру стояли стеклянные шкафчики, внутри каждого виднелась лишь маленькая полка посередине, да еще одна, на которой лежала тоненькая игла. Офа подошла к первой попавшейся дверце, внимательно осмотрела ее и резко дернула за ручку. Дверца не поддалась. Офа дернула еще раз, не получилось.

– Да, что же это такое? – возмутилась она. – Может, надо надавить? Кира, помоги мне! Ну же, брось чемоданы!

– Не надо давить, – послышался чей-то очень нежный голос из-за спины. – Приложите палец к замку, среагирует на отпечаток.

Офа обернулась и увидела маленькую девушку азиатской внешности, с крохотным носиком и выступающим над ним лбом.

– Простите, я тут работаю, – смущенно залепетала девушка на ломаном русском, – я помогаю, помогаю приезжим. Вы не пугайтесь. Если нужно, кладите вещи в шкаф, и возьмите иголочку, надо пальчик проколоть, а затем вернуть иглу на место. Если вы очень устали с дороги, за поворотом есть душевая.

Кира прищурилась, все здесь казалось ей невозможным, но если предположить, что это лишь сон, коим она, в отличие от Бульбулитко, управлять не могла, то лучше подчиняться появляющимся в нем персонажам. Кира открыла дверцу и достала иголку, а Офа все еще смотрела на девушку, стесняясь. Повисла неловкая пауза.

– Что же это у вас за реальность такая, неужели все должны быть одинаковыми? – наконец задала вопрос Кира.

– Реальность? – переспросила азиатка. – Что такое реальность? Ну вообще-то ее нет, никто не знает, как она на самом деле выглядит. Вы ее ощущаете своими органами чувств, и она существует только для вас. Вот глаза говорят вам, что в городе все одинаково, но, если приглядеться, можно заметить целую кучу разных оттенков, – девушка все так же поддельно широко улыбнулась и, сделав пару шагов назад, скрылась за поворотом.

К этому времени Офа уже успела проколоть палец, немного сконфузившись при виде капельки крови, пренебрежительно бросила иглу обратно на полку, а затем поспешила искать путь к выходу, который, впрочем, оказался совсем коротким – следующая дверь налево, и женщины очутились в просторном зале с прямоугольными колоннами. В центре стоял стол, за ним сидела солидного вида дама с недовольным лицом и через силу растянутыми в непроизвольно-гадкой улыбке губами. Вокруг нее ровными стопками были сложены целые горы папок и бумаг, лежали ручки, карандаши, очки, скрепки – в этом канцелярском беззаконии она была похожа на маленькую мышь, пойманную в капкан ночного шороха. К столу через весь зал тянулась цепочка людей, пойманных в разных концах города, в глазах каждого читались неподдельные страх и растерянность, дополненные невольными мыслями о чувстве удушья. Очередь двигалась крайне медленно, где-то наверху играла скрипка и пел мужской бархатистый голос, сердца бешено стучали.

– Следующий! – пронзительно крикнула женщина за столиком, хотя казалось, что она может только пищать.

Офа с Кирой нерешительно взяли чемоданы и быстро подошли.

Сотрудница комитета бросила на них тяжелый взгляд, в ее нарочито прищуренных глазах будто бы отражалась напряженная тревога, смешанная с горьким привкусом человеческих потерь.

– Ваши имена? – отчеканила она командным тоном, пристально всматриваясь в женщин.

Кира взглянула на Офу, та замялась, но ответила за двоих.

– Цель визита? – вопрос прозвучал как выстрел.

– Мы приехали к родственникам, вот у нее здесь муж работу нашел. Работу, понимаете? – испуганно проговорила Офа, слегка закатив глаза.

– Кем работает муж? – сухо спросила женщина, повернувшись к Кире.

Та, опустив глаза и будто бы немного стыдясь, ответила:

– Говорит, что чиновник.

Женщина отвела взгляд в сторону, с ее лица исчезла маска сосредоточенности, на секунду показалось, что промелькнула тень сочувствия.

– Повернитесь ко мне спиной, – спокойно сказала она, – я поставлю штамп города, после чего вас отвезут домой. Она достала из ящика большую печать, которая слегка светилась синим, и приложила ее к шеям женщин, оставив на них еле заметный след.

– Добро пожаловать в Москву, – она снова улыбнулась.

На выходе из здания уже ждала просторная черная машина, отлакированная и с удобными сиденьями внутри. Возле стоял совсем молодой мужчина с невыносимо печальными серыми глазами и чуть заметной щетиной на лице. Он галантно усадил женщин в салон и тронулся с места, адрес он откуда-то знал.

Опять замелькали улицы, глупые в своем одиноком унынии. Они словно утопали в пространстве, путаясь в собственных тенях. И вновь неуклюжими синими бусинками рассыпались по проспектам люди, замелькали одинаковые рисунки и витрины, деревья и клумбы. Кира устало бросила взгляд на толпу и тут же отвернулась. Офа, не отвлекаясь, смотрела в лобовое зеркало, где иногда на поворотах отражалось скуластое лицо юноши-водителя. И опять захотелось любить, очаровываться, пронзать себя насквозь, кидать восхищенные взгляды над пропастью и знать, что больше эту пропасть ничто никогда не преодолеет. Захотелось дышать осенью и забыть, что эта осень мелькает где-то за окном среди серых бетонных блоков.

Офа подкрасила губки алой помадой, которая была ей очень к лицу. Она обожала красивых мужчин и не стеснялась это демонстрировать. Бывают разные люди: умные, но некрасивые, красивые, но глупые, бывают наделенные и умом, и красотой, либо лишенные и того, и другого. А есть такие, как Офа, у которых красота тесно граничит с пошлостью. Медового цвета кожа на хрупких плечах, четко очерченная талия, змеиная грация, изящные округлости женских прелестей – та фигура, что всегда противоречива. Все эти плечи, формы – Офа не умела их скрывать, и при этом, обладая такими необыкновенными данными, она не казалась мужчинам столь уж привлекательной. Странные фразы, полуобнаженная грудь, хищнические повадки и взгляды – все это мешало и заставляло пошлость одерживать верх над естественной природной красотой. А самое неприятное, что это понимали все, кроме нее самой.

– Вы одиноки? – спокойно спросил юноша после очередного пойманного на себе призрачного взгляда.

– Да, – тихо ответила Офа.

– Так я и думал, – последовала еще более тихая реакция.

Кира была совсем другой: закрытая, тонкая, натянутая словно струна, сосредоточенная на каждой мелочи, похожая на лабиринт, когда открываешь дверь, а за ней еще десяток. Она не привыкла быть в центре внимания, не любила пустых разговоров и новых знакомств, и чувствовала себя на удивление спокойно, закутавшись в одиночество, как в плед. Очень зажатая, со множеством границ в голове, слишком правильная – Кира всегда была очень уверенной в себе, но при этом боялась резких движений и лишних шагов. Она держалась только Офы, при этом, как ни странно, совершенно не одобряя многих ее поступков.

Машина катилась дальше, Кира курила, а Офа безуспешно пыталась флиртовать с водителем.

Наконец авто остановилось возле большого серого дома, местами потемневшего от времени, с поросшей мхом крышей.

– И всегда улыбайтесь, здесь за этим следят! – посоветовал напоследок водитель и быстро скрылся из вида.

– Тебе тоже кажется, что все таксисты безумно одиноки? – спросила Офа.

Затем она нажала кнопку дверного звонка, пытаясь воссоздать в памяти черты лица юноши, которого, впрочем, через несколько минут не стало в живых – за очередным поворотом его машина на полной скорости врезалась в фонарный столб. Было ли это столкновение случайным или спровоцированным, уже никто никогда не узнает.

Глава 4

Короткий звонок, затем длинный, небольшая пауза – и Офа порывисто стучит кулаком в деревянную дверь. Ожидание. Повторный стук. Усталость навалилась тяжелой ношей, сковав мышцы рук и ног. Снова стук. Послышались чьи-то голоса, смех да приближающиеся тяжелые шаги. Дверь приоткрылась, и в нос ударил пряный аромат корицы, показалась маленькая мужская голова. Безукоризненная лысина блестела, как надутый гелием воздушный шарик, огромный и от чего-то желтоватый лоб скалой нависал над впалыми серыми глазами, глядевшими не то устало, не то отрешенно, сухие тонкие губы нервно подергивались, а на щеках цвели красные пятна, похожие на крапивницу. Мужчина сгорбился, лениво обыскал взглядом пришедших, и молча распахнул дверь.

Офа и Кира оказались в довольно темном помещении, похожем на коридор, только почему-то очень длинный. Под потолком на медном проводе болталась крошечная лампочка, которая давала тусклый свет песочного оттенка. Рукой ее было не достать, но казалось, что она парит прямо над головой. Мужчина, одетый в тщательно выглаженный черный костюм, так и стоял у двери. Он не произнес ни слова, лишь его нижняя губа слегка подергивалась в попытке прервать молчание, пятна на щеках стали ярче, глаза покраснели и заслезились, но он сглотнул и снова сгорбился, опустив голову.

– Корней, – послышалось из дальнего конца помещения, там открылась дверь и в коридор вывалилась грузная фигура Ивана Андреевича. Он замер, достал из кармана кружевной платочек и стер выступивший на лбу пот. Его поросячьи глазки захлопали, ноздри затрепетали, а по щекам разлился румянец.

– Корней, право, ну что ты стоишь, к нам же гости приехали! – воскликнул Иван Андреевич и быстро, насколько это позволял свисавший над брюками живот, направился к женщинам.