Дочки-матери

Дочки-матери

Алиса Орлова-Вязовская

Дизайнер обложки Марина Михайловна Саенко

Дизайнер обложки Саша Коэн

Редактор Людмила Яхина

© Алиса Орлова-Вязовская, 2021

© Марина Михайловна Саенко, дизайн обложки, 2021

© Саша Коэн, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-4490-7923-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Вам кого? – глаза-буравчики уставились на Наталью.

– Я к Воронцовой, – она сделала шаг вперёд, но отворившая женщина не посторонилась, а напротив, прикрыла дверь, оставив совсем узенькую щёлку.

– Что ж вы, неграмотная? К Воронцовым два звонка.

– Уж простите, не заметила, – растерялась Наталья.

– Замечать надо, женщина. И кто ж вы им будете?

– Может, в квартиру пустите или на площадке объясняться? – пытаясь скрыть раздражение, бросила гостья.

Дверь наконец открылась и перед Натальей оказалась тётка средних лет, с повязанной поверх бигуди косынкой. Прихожая освещалась одинокой лампочкой без плафона, сиротливо болтавшейся под самым потолком. Прямо у дверей громоздился огромный шифоньер без дверцы. Тётка стояла, уперев руки в бока, загораживая проход, словно давая понять, что дальше прихожей неизвестным личностям хода нет.

– Я к Воронцовой Галине Николаевне, – отчеканила Наталья, расстегнув верхнюю пуговицу на пальто.

– Что же это вы, женщина, раздеваетесь? Может, её дома нету?

Наталья глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Она знала, что если сейчас сорвётся, бдительной тётке мало не покажется. Но вновь сдержалась и как можно спокойней произнесла:

– Уважаемая, мне нужна Галина Воронцова. По какому делу – вас не касается. И если её нет, так скажите, когда вернётся, я приду позже.

– А чего ходить туда-сюда? Она ненадолго вышла, – пожала плечами тётка. – Напрасно вы губы-то поджали. Знаете, сколько аферистов нынче ходит? В соседнем подъезде квартиру обчистили. Если вы по делу, так что ж, идите себе.

В коридоре густо пахло жареной картошкой, луком, супом, кипящим в соде бельём и мокрыми деревянными полами.

Наталья перехватила тяжёлую сумку другой рукой, двинулась за соседкой. Внезапно сбоку распахнулась дверь и в проёме показалась щуплая старушка.

– Из собеса? – неожиданно низким басом крикнула она, требовательно уставившись на гостью.

– Нет! – громко, как на другой берег, ответила тётка. – Это к Гальке.

За спиной старушки так же неожиданно показался старичок.

– Это из собеса? – сердито переспросил он.

– Да не из собеса! – рявкнула тётка. – Ничо не слышат, обалдели совсем, глухари старые. Сказано ж: к Воронцовой.

– Гальки дома нету! – сурово пробасила старушка.

– И чо? Женщина обождёт маленько. Идите уж, Анна Пална, всё вам знать нужно.

– Без хозяйки да в комнату. А унесёт чего?

– Да чо там брать-то, – махнула рукой соседка.

Наталья почему-то извиняющимся тоном торопливо пробормотала, глядя на старушку:

– Я к Воронцовой по делу.

Старички смотрели осуждающе, поджав и без того запавшие рты. Ходют тут всякие, да ещё не из собеса.

Длинный, как кишка, коридор был щедро заставлен тюками. Наталья в полумраке налетела на сломанный стул, тотчас из-за узкого стеллажа вывалилась лыжа и стукнула её по плечу.

– Аккуратней, женщина, шуму от вас, – неодобрительно заметила тётка, ловко маневрируя между препятствиями.

Наконец остановились у нужной двери и соседка, без стука распахнув её, крикнула вглубь комнаты:

– Люся, ты тут? Не набедокурила чего? Вот, гости к вам.

Довольно хмыкнув, она энергично кивнула и отправилась в кухню, а Наталья, набрав воздуха, как перед прыжком в холодную воду, сделала шаг вперёд. Ничего толком разглядеть не успела. Всё было нечётким, как на плохой фотографии. Кроме девочки, что выбралась из-под стола и с любопытством уставилась на гостью. Ну конечно, в глубине души Наталья рисовала что-то подобное. И хотя пыталась строить догадки и версии, всё настойчивей склонялась к одному. Не знала, увидит мальчика или девочку, но что ребёнка – была почти уверена.

– Ты кто?

– Я? Наталья Валентиновна… тётя Наташа, – покорно представилась она. И тут же спохватилась, что вовсе не обязана миндальничать, потому как ничегошеньки плохого этой малявке не сделала и уж точно ничего не должна. Опустила сумку на пол и неторопливо начала расстёгивать пальто.

– Ну а тебя как зовут?

– Люся, – с готовность ответила девочка, подойдя ближе и с явным любопытством рассматривая гостью.

– И сколько же тебе лет? – продолжала дежурные вопросы Наталья, стараясь дать себе время полностью успокоиться.

– Вот! – девочка подняла вверх ладонь, приложив кулак с оттопыренным пальцем.

– А что ж, словами не знаешь? Чего как маленькая показываешь?

– Так быстрееча выходит, – пожала плечами Люся.

– А нос чего грязный? Простыла?

– Не-а, это сопля выскочила, когда я чихнула, – девочка задрала платье и быстро вытерла под носом.

– Мать честная! Ты что же, подолом вытираешься? А платок-то где? – опешила Наталья.

– Так я с изнанки, там не видно соплю-то. А платок давно потеряла. Жопарика хотела сделать, как Витька, только он не получился, – пригорюнилась Люся. И тотчас, всплеснув руками, залопотала: – Ой, сапожки у тебя какие красивенькие, блестят! Только ты их сними, нельзя по комнате в сапожках.

– Сниму, конечно, тапки-то есть?

– Не-а, в них мамка ушла на пятый этаж к Боруновым. У нас больше тапков нет.

Гостья вздохнула, просеменила на цыпочках – колготки жаль, села на продавленную кушетку. Люся с готовностью забралась рядом с ней, руки положила на колени, пухлыми пальцами поковыряла плохо заштопанную дырку на колготках. Наталья откровенно разглядывала девочку, стараясь найти черты Андрея в круглых серо-голубых глазах, в коротком прямом носе, искала ямочки на щеках. Вроде форма рта похожа, у брата так же нижняя губа была чуть больше верхней. Но волосы у него светло-русые, а Люся совсем беленькая. Может, потемнеют с возрастом? Пальцы коротковаты, у Андрея кисть была узкая, друзья посмеивались, мол, тайный потомок аристократов. Хотя… у самой Наталья пальцы совсем другие и кисть мягкая, типично женская, на такой всегда выгодно смотрятся кольца и маникюр. А вдруг Люся больше похожа на неё? Бывает же.

– Кофточка у тебя красивая, – мечтательно протянула девочка. – И юбочка, и сапожки.

– Да ладно, кофта как кофта, – улыбнулась Наталья. – У тебя наверняка тоже нарядов полно.

– Не-а, нету, есть сарафан и юбка, только они некрасивые и рейтузы зелёные – я их не люблю! А ты нарядница такая, тётя Таша!

– Таша?!

– Это чтоб красивше, – пояснила Люся. – У нас в группе есть Наташка Кудина, она некрасивая совсем, а ты красивая. Наталья не нашлась что ответить.

– А зато у меня вот чего есть! – Люся нырнула под кушетку и через секунду выскочила, сунув Наталье прямо в лицо пластмассовую снежинку, окрашенную золотой краской.

– Правда красивенькая? Глянь, тама в серёдке камешек блестит.

– С ёлки взяла?

– Не, от Ленкиной юбки оторвала, – спокойно ответила девочка.

– Как оторвала, зачем?

– А у Ленки вся юбочка была в снежинках. А на пояске золотеньким нарисовано, а ещё у неё… – Люсины глаза стали совсем круглыми от избытка чувств. – У неё чешки были золотые!!!

– Она на празднике снежинкой была? – пытаясь скрыть странное чувство раздражения, смешанное с жалостью, спросила Наталья.

– Ага, и у неё была такая беленькая юбочка, как у царевны, и на голове ещё снежинки были.

– Разве хорошо – девочка наряжалась, а ты ей костюм испортила?

– Да я же не с головы оторвала, а с юбки, даже не заметно совсем, – развела руками Люся.

– Ну, а ещё какие костюмы были?

– А-а-а ну там, у Серёжки был снеговик, у Светки – лисичка, у Димки – кошный костюм.

– Какой?

– Да кошный! Ты чего, не понимаешь? И он мяукал, пока Нина Сергеевна не заругала, а потом хвост ещё у него отвалился, когда мы хоровод водили.

– Теперь понятно, – хмыкнула Наталья.

– А Ленкино платьице красивше всех было. Зато у меня теперь такая снежиночка есть.

– Что же ты про свой костюм не рассказываешь?

– У меня не было, – пожала плечами Люся. – Только дождик в волосах. Мне Нина Сергеевна с ёлки сняла и приколола.

– Что же это ты одна без костюма? – вырвалось у Натальи.

– Так мы бедные, – пояснила девочка, глядя на гостью как на нерадивого ученика, что переспрашивает давно понятное. И заметив, что та удивлённо приподняла бровь, пояснила: – У нас денежек нет. Ленка-то богатая, потому что у неё родители евреи. Все евреи богатые.

– Бред какой, – пробормотала Наталья. – Где таких глупостей наслушалась?

– Все говорят. И тётя Клава, и мамка.

– Какая тётя Клава? – хмуро переспросила гостья.

– Соседка. Ты же сама с ней пришла, тётя Таша. Вот забывака, как деда Крутиков, – рассмеялась Люся. – Он мне всегда говорит: «Как тебя зовут?» Я ему – Люся. А он на другой раз обратно спрашивает.

Наталья слушала детскую болтовню вполуха. Не так, ну не так представляла она эту встречу. Но если уж совсем откровенно, по совести, раздражение, что успело захватить её целиком, направленно совсем не на девочку, а на то, что выскакивает из маленького рта, так похожего на Андрюшин. Вот дура! Дура и есть! В конце концов, предъявлять претензии к шестилетнему ребёнку – глупость несусветная. Мамаша хороша, не сподобилась дочке костюмчик приличный сделать! Видимо, у бедолаги Ленки, оставшейся без снежинки на платье, мама озаботилась. Вишь, даже чешки раскрасила. А Людмила как сирота казанская – ни наряда, ни украшения. Наталья помрачнела, даже губу прикусила от обиды за девочку. Встала, прошлась по комнате, машинально окинув взглядом неприхотливое убранство. Да, пожалуй, Люська права, обстановка и впрямь скромнее некуда. Два окна с плохонькими задергушками без тюля смотрелись как-то не жило, по-общежитскому. Кушетка старая, две тощие подушки изображают спинку, вроде как диван. Клеёнка на столе вытерлась по углам, и рисунок давно облез. Три стула и все разные. Шкаф допотопный, торчит как бородавка. Чего к стене не придвинули? Ах, вот оно что: за шкафом Люсина кровать. Ещё бы ситцевой занавеской угол отделили! Кровать-то для маленьких совсем – молодцы! Убрали переднюю решётку – и пожалуйста, спи себе, деточка, пока ноги в спинку не упрутся. Хозяева! Потом, небось, табурет подставят. Господи, какая тоска! Ни коврика, ни салфеточки! И вроде явного мусора нет, а чувство, что тут всё липкое и затхлое. Наталье отчаянно захотелось уйти и желательно забыть совсем. Словно она ошиблась адресом, попала к чужим людям, потеряла время. Не надо ей этой встречи! Вот сейчас пойдёт на кухню к бдительной соседке Клавдии, что всё знает о еврейских богатствах, и скажет, что времени у неё нет, на поезд опаздывает. И привет. Нет никаких Воронцовых и не было никогда. Как теперь нет Андрея. К горлу подкатил комок, еле сообразила, что Люся дёргает её за рукав и что-то бормочет смешным своим чуть сиплым голосом:

– Таша, смотри, глянь, это моя кукла Вика. Она красивая была, только волоса отвалились. У меня зеркальце есть, ма-а-а-хонькое, ещё две бусинки и пёрышко.

Наталья провела по лицу ладонью. Попыталась улыбнуться – получилось криво, даже девочка заметила. В круглых светлых глазах просквозило сочувствие. Приложила ладошку к Натальиному лбу.

– Ты заболела, ой бедная! Соплями или скарлатином? Ты вот ляжь на мамкину кровать, а я тебя укрою.

Отчего-то стало приятно. Надо же, добрая девочка или почувствовала, что не чужой человек? А Наталья не почувствовала пока, может, позже?

– Нет, Люся, я здорова, устала просто. А вот смотри-ка, что у меня есть, – она поспешно раскрыла сумку. Да знай Наталья наверняка, что живёт-поживает у неизвестной гражданки Воронцовой дочка, так хоть куклу бы купила или шапку пуховую. В последний момент не решилась прийти с пустыми руками и прихватила коробку конфет да апельсинов. Вроде как нейтральный подарок. Вдруг да таинственная незнакомка оказалась бы пожилой женщиной или супругой товарища, ну или ещё кем-то. Ой, врёте сама себе, Наталья Валентиновна. С какой такой радости стал бы брат переводить каждый месяц деньги, квиточки от которых она нашла в его бумагах? Ясно же, что так только алименты платят. Да, но ведь там не указано, мальчику они или девочке. Ну, купила бы куклу, а тут раз – и пацан. Но теперь непременно нужно Люське хорошую куклу подарить. Что ж это, игрушек раз-два и обчёлся, да и те старые.

Напрасно расстроилась. Увидев коробку конфет, Люся аж задохнулась от счастья. И Наталье вновь стало неприятно. Чего ж это, дитё конфет не видело или апельсины дольками выдают по одной в день? Решительно фрукт почистила и, разломив, протянула девочке.

– Ешь, только аккуратно, а то сок потечёт.

– Шпасибо! – с полным ртом пробормотала Люся, напряжённо глядя, как гостья расправляется с узкой ленточкой на коробке конфет.

– Можно две вожму?

– Да хоть все, – вырвалось у Натальи, и она тут же поправилась, – нет, все сразу не надо. А то диатез начнётся.

– И жопка шлипнется, – знающим тоном поддакнула Люся.

Скрипнула дверь, и девочка, не оборачиваясь, пояснила:

– Мамка пришла.

Наталья нагнулась поднять упавшую корку, тянула время. Отчего-то сердце забилось сильно-сильно.

– Во, глянь, какая ко мне Таша приехала, с подарочками! Красивая, богатая, нарядница, совсем как Ленкина мама!

Когда Наталья вышла на улицу, уже смеркалось, хотя было всего часов пять вечера. Спотыкаясь и утопая модными сапожками в грязной снежной жиже, добралась до конечной шестого трамвая. Народу на остановке собралось порядочно, и все нагруженные через край авоськами, свёртками. Лица уставшие, но довольные. Удачный поход: в канун праздника да столько накупили! На Наталью с пустой сумкой поглядывали сочувственно даже мужчины. Видать, нерасторопная дамочка, если, стоя почти рядом с магазином «Смена», умудрилась даже плохонькой поклажи не заиметь. И как она не обратила внимания на большой универмаг, когда шла к Воронцовым? Купила бы девочке платье какое понарядней или юбочку. Да хоть колготы, в конце концов. Вот дурочка! Она же тогда не знала про Люську, шла наугад. Наконец подъехал трамвай, сердито звякая, словно ему самому не терпелось вернуться в депо, а тут встали – вези их до самого Тушина. Наталья успела опередить нахального усатого дядьку и села возле окна. Лицо спрятала в пушистый воротник и привалилась головой к замёрзшему стеклу. Даже глаза закрыла, чтобы думать не мешали. А думать предстояло долго и не слишком радостно.

Галя Воронцова оказалась совсем не такой, какой Наташа её рисовала в воображении. Перво-наперво, внешность молодой женщины совершенно разочаровала. После неухоженной комнаты представлялась молодая развязная деваха, с яркой косметикой и непременно химической завивкой. Нагловатая, смазливенькая и горластая. А Галя оказалась никакой, как сдобная булка до выпечки. Бледная, рыхлая, вялая. Ни одной запоминающейся черты. Вроде не худая, не толстая, а фигура оплывшая, как у тряпичной куклы. Глаза прозрачные, с раз и навсегда застывшим просительным выражением. Тёмно-русые волосы, собранные в хвост и зачёсанные назад, открывали мягкий безвольный лоб, на который то и дело наплывали толстые складочки, если надо о чём-то задуматься. Вся она какая-то сонная, и даже речь медленная и голос не выразительный, как у приглушённого радио. Зато теперь понятна Люськина манера всюду вставлять уменьшительные суффиксы. Наталью всегда коробила манера взрослых людей сюсюкать. Эти Галины: «денюжки», «мяско», «колбаска», «платьишки» и «пальтецо» заставляли вздрагивать каждый раз от гадливости, будто навозная муха норовила сесть на лицо. Господи, как мог брат польститься на эту невзрачную и к тому же совершенно недалёкую женщину? Слишком не вязался её унылый облик со смешливым обаятельным Андреем. Вот спроси сейчас Наталью как на духу при всей своей отзывчивости и пусть грубоватым, но вполне мирном характере – не приняла бы такую невестку, не одобрила. Другое дело – Люська. Даже думать не хотелось, что Галя доводится ей матерью, для неё она дочка Андрюши и всё тут.

На одной из остановок рядом плюхнулась тётка с кучей сумок и пакетов. Из одной кошёлки торчала еловая ветка. Тётка довольная, что захватила место, локти расставила, как баба на чайник, оберегая завоёванное пространство. Трамвай вновь сердито взвизгнул и дёрнулся, еловая ветка хлопнула Наталью по щеке. Стоило бы ругнуться и ушлую тётку одёрнуть, но сил не было, как будто вялая Галина своим тягучим разговором всё вокруг усыпила. Стоило прикрыть глаза, как в голове зазвучал её бесцветный голос и потекла речь как на пластинке давно заезженной или радиоспектакль отслушанный-переслушанный.

– Конечно, Наташенька, вам легко говорить, что, мол, у Люсеньки костюмчика не было. Что ж, в долги влезать ради утренника пустячного, она уж и забыла про него. Я ж мать, мне главное, чтобы у ребёночка покушать было. Разве ж она голодная когда ходила? А платьишко старенькое на ней. Так и то добрые люди дали. На мою зарплату разве накупишься нарядов всяких? Я и сама-то видите, как одета? Вы, Наташенька, привыкли, что муж и брат обновки покупают. Вон и кофточка у вас какая богатая, и пальтишко с песцовым воротником, и сапожки модные, и шапочка меховая.

– Галя, а кем ты работаешь? – сдерживаясь от вертевшейся на языке язвительной колкости, спросила Наталья.

– Я? Да… тут недалеко, в поликлинике гардеробщицей.

– Завидная работа. А что ж другой не нашлось?

– Откуда ж, образования нету, – загнусила Галина. – А так рядом с домом с восьми утра и до обеда. Потом старичок приходит, сменщик. Он до вечера сидит.

– И Люсю после обеда берёшь?

– Зачем? – искренне удивившись и округлив глаза, проронила Галя. – Садики до шести работают.

Наталья еле сдержалась, чтобы по своему обыкновению не ответить резко и, возможно, по-хамски, как всегда, когда собеседник вызывал раздражение, но вновь сдержалась.

– Значит, ты с обеда дома сидишь, а девчонке колготы нормально зашить не можешь?

Галина округлила глаза ещё больше, мягкий безвольный рот приоткрылся. Пошарила в кармане и, не найдя платка, громко шмыгнула носом.

– Вы, что ж, Наташенька меня попрекаете, поворочали бы чужую одёжку, к обеду уж и рук не чувствуешь, и спина ноет. Опять же, люди разные идут, кто и нагрубить может или номерок обронил, а пальтецо подай. Зарплата копеечная – не чета вашим доходам. Так и я могла бы ребёночку новую одёжку купить, а не старую латать. Думаете, у меня сердце не болит, что Люсенька в старых платьишках ходит? Я ж мать.

– Не причитай! – взорвалась Наталья. – Андрей посылал тебе деньги, а последний месяц я перевела. Когда… когда… брат погиб.

– Ну да, ну да, – закивала Галя.

Наталья до последнего надеялась, что, узнав о гибели Андрея, эта женщина очнётся и в глазах её плеснёт удивление, сострадание, а может даже, и слезинки покажутся. И тогда они вместе помолчат и, обнявшись, поплачут, как подруги, которых горе связало больше, чем закадычная дружба. Но если Галина и пожалела о чём-то, то, скорее всего, о потере денег. С Андреем они не были расписаны, алименты теперь платить некому.

Потом когда Наташа, сидя в трамвае, прокручивала разговор с несостоявшейся невесткой, даже обрадовалась, что так вышло. Не поймёт эта снулая рыба, какой страшный день пришлось пережить. Будто мир лопнул как мыльный пузырь и кругом только пустота – вязкая, холодная. Где можно только страдать, задыхаться и медленно умирать. Наташе долго казалось, что такое может быть только в кошмарном сне или в кино. Она сама охотно посочувствовала бы героине, разом потерявшей мужа и брата. И утешалась бы мыслью, как самозабвенно бросается наш советский человек на ликвидацию аварии. И оправдывала погибших героев. А теперь… теперь Наталья предпочла бы, чтобы и муж, и Андрей были вовсе не такими порядочными и ответственными. И жили бы по принципу: «моя хата с краю». И правильные речи, что звучали во время похорон, совершенно не проникали в душу, не утешали и не поддерживали, как и толпа, что горестно вздыхала, и целые охапки цветов, что достать в ноябрьском Мурманске равнялось чуду. И только когда обессилевшая от крика молоденькая жена Игоря Плахова, погибшего вместе с родными Натальи, вдруг замолчала и, закинув голову, повалилась навзничь, все засуетились. И безликая толпа обернулась людьми, готовыми помочь хоть чем, хоть снять на морозе платки и шапки, подсунув под голову упавшей женщине. Тогда Наталья наконец заплакала, чувствуя, как много чьих-то добрых рук придерживает её за плечи. И кто-то суёт носовой платок и гладит по голове, по спине, растирает онемевшие пальцы. Ох, Господи! Это же невозможно! Изо дня в день прокручивать события тех страшных дней снова и снова. Словно приговорили её к пожизненному наказанию возвращаться в распроклятый ноябрь.

Наталья пальцем поскребла по замёрзшему окну – ничего не видно.

– Не подскажете, какая следующая остановка? – спросила тётку рядом.

– Тушинская, – буркнула попутчица и, неодобрительно зыркнув на Наталью, обратилась к стоящей рядом девушке. – Вот ведь, водитель только что объявил – ничо не слышит, наотмечалась, поди, на работе.

Дед сбоку радостно вступил в разговор:

– А сейчас много датеньких едет. Взяли моду на работах гулянки устраивать. Моя невестка Зинка вот так же после восьмого марта пришла. Напилася, аж срам! В лужу свалилася, пальто новое угваздала, зараза! Хорошо хоть, Петя, сынок ей прямо в дверях гостинчика преподнёс.

– Да вы что?! – с радостным любопытством подхватила тётка. – Неужто леща отвесил?

– Как есть, ровно под глаз засветил, – удовлетворённо закивал дед.

– И правильно! Где это видано, чтобы женщина с работы пьяная явилась? Ладно бы с мужем в гостях была, да перебрали оба маленько, а то вишь.

Наталья поднялась с места и, бесцеремонно пихнув торчащую еловую ветку, направилась к выходу.

– Аккуратней, дамочка! – прошипела тётка. – Приняли лишнего, так и ехали бы на такси.

Наташа резко обернулась и плеснула на попутчицу таким взглядом, что та невольно рот приоткрыла и вжалась спиной в спинку сиденья.

– Рот закрой – простудишься, – с хамоватой ухмылочкой процедила Наталья. И шла от этой молодой высокой женщины явная угроза, что начисто отбивала желание спорить и отвечать. Дед на всякий случай отвернулся и прижал к груди авоську с апельсинами, словно спрятавшись за ней. Наталья победно вскинула голову и уже от двери громко бросила:

– С наступающим, дедуля, невестке Зинке привет передавай.

Эта грубая никчёмная выходка почему-то придала бодрости. И на короткое время она вновь превратилась в уверенную, никому не дающую спуску Наталью Ариншину, а не в потерянную от горя, тихую и молчаливую Наташу. Задора хватило до подъезда. Но, оказавшись в квартире, она словно воздушный шар, из которого воздух выпустили, опустила плечи, съёжилась и даже ростом меньше стала. Медленно расстёгивала пуговицы на пальто, снимала высокие модные сапоги. Бросила вещи на стоящие повсюду коробки и перевязанные бечёвкой сумки. Ничего разобрать не успела, помчалась как ненормальная по адресу, найденному в бумагах брата. Может, и зря? Не знала она раньше о Воронцовых и прекрасно себя чувствовала. Да, но тогда у неё была семья, а теперь нет никого. И мысленно цеплялась Наталья за неухоженную, заброшенную девочку, как утопающий за соломинку. Вроде как она не одинокая, есть у неё племянница Люська. Опять нахлынула тоска, такая горькая, аж замутило. Наташа присела к столу в кухне, машинально повертела в руках чашку с недопитым чаем. Сделала глоток и сморщилась – чай был холодный, не сладкий и такой противный, что опустила чашку на блюдце с размаху. Жидкость плеснула вверх, и рыжие кляксы расползлись на пластиковой столешнице. Она будто бы дождалась условного знака. Несколько секунд смотрела на грязный стол и вдруг зарыдала тяжело, отчаянно, с надрывом и всхлипами, бессильно уронив голову на руки, пачкая рукава дорогой кофточки в пролитом чае. Очнулась, только когда с соседского балкона раздались крики:

– Коля! Идиот! Потом докуришь, без пяти двенадцать!

Наташа подняла голову. Господи, Новый год наступил! Неужели теперь каждый год она будет встречать вот так – несчастная и совершенно одинокая? И никому не нужны будут ни её заботы, ни она сама. Провела по выбившимся из причёски волосам, одёрнула кофту. Ну хватит, расслабилась – и достаточно. Так и с ума сойти можно. Она не рыхлая размазня вроде некоторых. И Наталья, поджав губы, словно вялая Галина сидела напротив и взирала на неё пустыми прозрачными глазами, направилась в комнату и, открыв чемодан, вытащила домашний халатик. Кофточку швырнула в ванну и, переодевшись, принялась наводить порядок. Она яростно натирала зеркало в ванной и продолжала подбадривать себя руганью с воображаемой собеседницей.