Рассказы из Парижа

В этот тяжёлый для Бориса Кохно год (в августе 1929 года умер Дягилев) Bébé очень поддержал нового друга своим искренним сочувствием, деликатно сопровождая Кохно в его ежедневные прогулки по ночному Парижу. Скорбь и боль были так велики, что Борису Евгеньевичу не хотелось видеть знакомых и выслушивать их любезные соболезнования, поэтому он и выходил в Paris au clair de lune…

Вскоре Кохно и Берар поселились вместе в простенькой гостинице. Bébé сразу же включился в работу над созданием декораций и костюмов для нового русского балета Монте-Карло. Он был очень требователен к себе, и если ему не нравилась какая-либо деталь, он не исправлял, а бросал рисунок на пол, брал чистый лист и начинал всё сначала. Друзья и знакомые, приходя в гости, незаметно поднимали с пола эти сокровища и уносили себе на память. Можно сказать, что Bébé был большим чудаком. Его домашний халат от Диора (его близкого друга), был так испачкан краской, что напоминал пальто Арлекина. В ресторане он имел привычку рисовать на меню, салфетках, скатерти. Часто своими рисунками иллюстрировал происходящий разговор, делал дружеские шаржи, рисовал публику. Официанты толпились за его спиной, чтобы не упустить случай вовремя сменить салфетку с рисунком Берара и потом выгодно продать. Он был добряк, и многие пользовались его добротой. Однажды Мися Серт (Misia Godebska) с большим сожалением сказала Берару, что её в юности рисовали все знаменитости: Renoir, Toulouse-Lautrec, Bonnard… все, кроме Manet!

– Хорошо, я тебе сделаю портрет в стиле Manet, на котором ты будешь прекрасно юной – ответил Bébé и сдержал своё обещание. И сейчас мы можем любоваться этим портретом. Coco Chanel тоже была запечатлена Кристианом Бераром и любила его одаривать дорогими подарками. В общем-то, это была единая компания талантливых людей, которые давали друг другу новые идеи, шутили, смеялись, а Кокто и Берар часто уединялись, «pour fumer l’opium». Осталось много рисунков Bébé, иллюстрирующих костюмированные балы: Кохно и Берар – пастушки в стиле Людовика XV вместе с балериной Алисой Алановой (ставшей позже княгиней de Robilan), но самый оригинальный костюм – Bébé в образе Красной шапочки с бородой, а Борис Кохно в обличии волка…

«Le merveilleux Bébé» и Кохно после долгих скитаний по маленьким гостинницам в конце концов сняли квартиру возле те-атра «Odeon» (2 rue Casimir-Delavigne) в 1936 году. Берар мог спокойно разбудить Кохно в 3 часа ночи и спросить его мнение по поводу только что законченной картины. А потом до полудня Bébé валялся на широкой софе, читая полицейские романы с последней главы, вызывая этим страшное раздражение их лакея Marcel, который проклинал несправедливость судьбы, сетуя, что он убирает целый день и зарабатывает гроши, а Берар «пачкает красками» холсты и хорошо живет! Можно долго рассказывать все эти милые старые истории, но пора, мальчики идти в лицей, а я пойду к нашей соседке, которая родилась в этом доме и многое знает.

Я спустилась к нашей очаровательной 90-летней соседке. Она усадила меня в старинное кресло и начала рассказывать разные «домовые» истории.

– Деточка моя, вот в этом креслице, где Вы сейчас сидите, создалась самая главная теория французской философии «Notion de déconstruction».

– ?

– Да, да не удивляйтесь. Какое-то время я сдавала мою квартиру Жаки Деррида. Так вот, он любил сидеть, размышлять и работать в этом кресле, поэтому вместо «вольтеровское кресло» я говорю «дерридовское». Деррида был мэтром философии в Ecole Normale с 1964 года по 1984 год и ему было отсюда удобно ходить пешком на работу. Он мне рассказывал, что мальчонкой любил играть в футбол и мечтал стать известным футболистом… А вот рядом с вашей, пустующая квартира принадлежит Madame Marie Malavoy, министру образования французской Канады.

– Я знакома с ней. Она заходила к нам на чай со своим тело-хранителем, когда была в Париже, но меня интересует наша квартира, кто её посещал?

– О, всех не упомнишь и всех не узнаешь. Хорошо, что раньше не было лифта, и все встречались на лестнице, любезно раскланивались. Художник приходил, такой не очень опрятный, а с ним господин элегантный с зачёсанными назад тёмными волосами.

– Это Борис Кохно, – вырвалось у меня.

– Всё может быть, деточка, они не представлялись. Только, вот, узнала однажды Кокто.

– Я так и думала, что Кокто обязательно приходил сюда, ведь он так дружил с Берар.

– А женщины приходили?

– Барышни красивые порхали по ковровой дорожке лестницы. Лёгкие, как балерины.

– Наверное, это и были балерины, русские балерины…

Вернувшись домой, ещё раз подошла к росписи на шкафу, представила Bébé, Кохно, Кокто… А может быть, приходил и Серж Лифарь? Ведь Борис Кохно и Серж Лифарь были при Дягилеве в последние часы его жизни, и именно они унаследовали Дягилевские архивы и были очень связаны общей задачей увековечить память их кумира. Борис Кохно увековечил и память Кристиана Берара, издав богато иллюстрированную монографию. Кохно написал тоже сотни стихов, он даже писал для Вертинского:

«Я душу́ старинными духамиНервные изнеженные пальцы…»

А вот эти строки, мне кажется, посвящены Кристиану Берар:

«И опять, Вы опять воскресли,Рождённый книжной строкой…

…………………

…Да! Я был пленён когда-тоСединами вашей души…»

Борис Кохно никак не мог примириться с неожиданной смертью Bébé, всего лишь в 47 лет. Умер Кристиан Берар 12 февраля 1949 года в театре Marigny во время презентации пьесы Мольера. Когда рабочие сцены закончили показ, Кристиан встал, хлопнул в ладоши и сказал: «C’est fini!» упал и умер. По закону, если человек умирает в публичном месте, его тело немедленно должно быть отправлено в морг. Но друзья подхватили Bébé под руки и сделав вид, что он выпил лишнего, довезли его домой и таким же способом подняли на 5 этаж, где в домашней обстановке и прошло прощание.

Борис Кохно пережил своего друга на 41 год. Он умер 8 декабря 1990 года. Оба похоронены на кладбище Père-Lachaise (почти что рядом). Рисунки, стихи, дневники, либретто Бориса Кохно, написанные «театральным почерком» с завитушками, хранятся конечно же в библиотеке музея Оперы Гарнье. В его тетрадях есть такие строки: «В жизни всё давно не так, как нужно»…

Приход детей из школы вывел меня из «той эпохи» и моментально перенёс в «эту». Мальчики, как всегда, наперебой рассказывали свои последние школьные новости.

– Мама, – хитро прищуриваясь, спросил Александр, – ты позволишь мне учиться в школе так, как учился Эйнштейн?

– ?

– Ха-ха-ха. Оказывается, он учился плохо. Это нам рассказывал преподаватель математики.

– Нет плохих учеников, есть плохие педагоги. Когда у Эйнштейна был блестящий профессор, он сделал великое открытие.

– Ты хочешь сказать, что это был русский профессор, – со смехом спросили ребята.

– Конечно. Его звали Герман Минковский, и родился он недалеко от Каунаса, в то время это была Ковенская губерния Российской империи. Он преподавал сначала в университете Кенигсберга, а потом Цюриха, где и был преподавателем Эйнштейна. «Пространство Минковского» – это такая модель времени и пространства, которая существенно помогла Эйнштейну в разработке и открытию теории относительности. И мне очень нравится выражение Эйнштейна: «Есть два способа жить: вы можете жить так, как будто чудес не бывает, и вы можете жить так, как будто всё в этом мире является чудом!»

– Так мы и живем, – сказал Давид, каждый день какие-то чудеса происходят.

– Не забудь, что всё в этом мире относительно, – со смехом заметил Александр.

– Просто может быть, это мы такие чудаки.

Paris, 2014, rue des Feuillantines

Герои умирают молодыми

Катя, как всегда, не шла, а «летела», и перед её стремительностью, казалось, снимали жёлтые шляпы все деревья на avenue des Gobelins. Сентябрь… Еще сохранилась бездумная летняя лучезарность лета, но утомленное солнце уже не тратилось так щедро. После пустынности августа Катюша с удовольствием нырнула в напряженный ритм небритого Парижа, который ее так возбуждал, создавая состояние невесомости, легкости, какого-то бунтарского духа. Пусть на часах у всех была осень – в Катином сердце билась весна! Прохожие с удивлением обнимали её взглядом и заражались – заряжались радостью. Она всегда ставила перед собой потрясающие, недостижимые цели, ведь только те цели имеют смысл, которые и кажутся непостижимыми. Но сегодня её желание, её миссия исполнятся. А вот и N73 – Fondation Jérôme Seydoux – Paté. Но даже без надписи, отреставрированный великолепный фасад, sculptée par Rodin в 1869 году, сразу же бросался в глаза. Кинотеатр, находившийся раньше здесь, так и назывался «Роден». Но сейчас, после, как говорила Катя, «Parisстройки» за этим старинным фасадом вырос современный пятиэтажный храм любителей кино с куполом из стекла. Архитектор Renzo Piano постарался на славу: уместил на таком маленьком пространстве оригинальнейшую библиотеку, музей, архивы, видеотеку, насчитывающую около десяти тысяч редких шедевров немого кино, комфортабельный просмотровый зал, конечно же, с красными креслами, и чудо-сад с белыми стройными березками, которые так растрогали Катю. Смелость и удивительная архитектурная гармония между прошлым и будущим, атмосфера какой-то загадочности, необыкновенности так соответствовали сегодняшней конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Ромена Гари.

Катя уже несколько лет размышляла, читала, готовилась к этой встрече, и вот сегодня, наконец-то, со слов спадут маски… Открыв свою папку с текстом выступления, она внимательно стала перечитывать:

Ромен Гари – настоящие имя и фамилия Роман Кацев (в латинском произношении Kacew) родился 21 мая 1914 года в Российской империи в городе Вильно (Вильнюс) на Сиротской улице в доме № 6. Может быть, от названия этой улицы, а может, потому, что отец Лейб Файвушевич Кацев бросил их с матерью на «произвол судьбы», ощущение сиротства не покидало Романа всю жизнь. С возрастом боль и обида за мать – Мину Иоселевну Овчинскую, провинциальную актрису, не давала ему покоя, поэтому Роману пришлось выдумать другого, знаменитого отца. Сделал это Ромен Гари изумительно прадиво, так что даже в серьезном словаре кинематографии какое-то время значилось: «Мозжухин Иван Ильич (1889–1939), звезда русского немого кино, отец знаменитого писателя Ромена Гари». Удивительно, что внешне они были поразительно похожи: загорелые лица, синие глаза, крупный нос. В 1962 году Ромен Гари был членом жюри Каннского кинофестиваля, где встретил знакомого писателя, который только что просмотрел отреставрированный фильм «Мишель Строгов» с Мозжухиным в главной роли.

– Как ты на него похож! – воскликнул писатель, глядя на Гари.

– Это нормально, – ответил он, – что сын похож на отца…

Этой легендой Гари полностью вычеркнул настоящего отца из своей биографии и жизни.

Его мама, символ абсолютной материнской любви, удивительно точно выбрала имя сыну – Роман, как литературный жанр, как эпическое произведение большой формы всей своей жизни. А если прочесть имя Roma с конца, получится AMOR, в переводе с латинского ЛЮБОВЬ. Эта неиссякаемая, всепоглощающая, безграничная любовь Мины Овчинской к своему сыну Ромушке была путеводной звездой его жизни.

Уже в детстве мать открыла ему величие и красоту русской литературы, читала артистично Пушкина, Лермонтова, Толстого, а вечером пела песни Александра Вертинского и русские романсы и среди них свой любимый «Гори, гори моя звезда»… Наверное поэтому Роман и выбрал свой знаменитый псевдоним Гари, который стал его официальной фамилией с 1951 года.

У матери была удивительная мечта – Франция. Она представляла ее как страну Света и Прав человека, как рай на земле. Идеализация чужой страны, знакомой только по французской литературе, её страстные речи, обращенные к сыну: «Ты станешь Посланником Франции, известным дипломатом…» – вошли в сердце ребенка навсегда, сделав его позже героем Франции и франкофилом.

После Вильно Роман с матерью перебрались в Польшу, таким образом постепенно приближаясь к «французской мечте». Но только в 1928 году, когда Роману исполнилось 14 лет, они сумели эмигрировать в Ниццу. Было очень трудно, но мать, полная энтузиазма, говорила сыну, что даже название города Ницца в переводе с греческого означает Victorieuse, значит, ждет тебя победа!

В лицее Ниццы, благодаря стараниям мамы, ученик Кацев всегда хорошо и по взрослому одет: костюм, галстук, часы. Он прилежно учится, у него прекрасная память и живой ум, а начитанность помогла юному эмигранту стать победителем конкурса по французскому языку и литературе!

Ницца – это юношество Гари, это море, солнце, Лазурный берег, это новое рождение Романа, свободного от страха погромов и антисемитизма. В его книгах море, океан – это персонажи, действующие лица, а о Ницце он всегда помнил и писал с любовью.

Катя вдруг захлопнула папку. Вот так всегда – то, что еще вчера ей казалось интересным, последовательным, привлекательным, сегодня превращалось в тягомотину.

– Что же делать? Так выступать нельзя. Все просто уснут от скуки в этих удобных креслах… А зал уже полон… Через несколько минут объявят о начале конференции.

Но Катя ошиблась. Её выступление объявили сразу же. Мысли рвали мозги на части.

Неожиданно для себя Катя спустилась со сцены, подошла вплотную к публике и, держа портрет Гари как икону, без всяких записей начала говорить:

– Ромен Гари никого никогда не повторял и никому не подражал, он оказался отдельной ценностью нашей литературы XX века. Он сам творил свою историю, свои легенды, свою биографию. Он герой и история его вышла героической! Гари рвал свою жизнь на куски, вставляя их в произведения как продолжение своей судьбы.

Но кто может рассказать лучше о Гари, чем сам Ромен Гари? Его легенда начинается с лирического автобиографического «Обещания на рассвете», где он писал об «отчаянном желании утешить мир и когда-нибудь сложить его к ногам матери – счастливый, справедливый, достойный её».

Катя пристально смотрела прямо в глаза слушателям, стараясь растопить лед иронического недоверия и, как профессиональный взломщик, подбирала отмычки, чтобы открыть эти пока что равнодушный сердца.

– Вы чувствуете мужество фраз и идей, это вам не акробатика слов – это язык сердца! Ведь у Гари была только одна цель – разбудить читателя и вместе создать всемирное братство, «вакцинировать» мир человечностью и счастьем. Он по-рыцарски предлагал, что «если европейской цивилизации потребуются духовные наставники, то она может полностью на меня рассчитывать».

Катя продолжала бросать взгляды-молнии в зал, от которых многие опускали головы.

– Разве вас не заражает его мечта осветить судьбу человечества? Он предлагал нам жить так, чтобы не было утечки души, чтобы жизнь не превратилась в череду глупых мелких поступков…

Ей хотелось сказать, что Гари – это барометр духовной жизни, это совесть и честь Франции. Ведь он надеялся своими произведениями изменить мир, встряхнуть нас и выдавить из нашей души хоть каплю человечности. А мы… Мы разочаровали его и не усвоили главных уроков гуманизма. Поэтому он неоднократно задавал себе вопрос, а пристойно ли хотеть жить в таком обществе? И с горьким юмором отвечал: «Я продолжаю жить из вежливости». Но эта «вежливость» внезапно прервалась 2 декабря 1980 года. Французская литература надела траур…

И тут, почему-то Катин голос, звонкий и хорошо поставленный, начал предательски рваться, и она резко изменила узор своего рассказа.

– После окончания лицея в Ницце Роман поступил на юридический факультет в Aix-en-Provence, а потом продолжил учебу в Париже, где и был опубликован его первый рассказ. Неизбежное расставание с матерью было душераздирающим. Ведь она любила Ромушку больше жизни, и свет ее любви согревал Гари всегда: «Плохо и рано быть так сильно любимым в детстве, это развивает дурные привычки. Вы верите, что любовь ожидает вас где-то, стоит только её найти. Вместе с материнской любовью на заре вашей юности вам дается обещание, которое жизнь никогда не выполнит… С первым лучом зари вы познали истинную любовь, оставившую в вас глубокий след. Поэтому повсюду с вами яд сравнения, и вы томитесь всю жизнь в ожидании того, что уже получили…»

Окончив юридический факультет, он с удовольствием надел кожаную куртку пилота и фуражку, которую носил щегольски надвинутой на глаза. Престижная служба в национальной авиации предназначалась только для французов. К счастью в двадцать один год Роман Кацев получил французскую национальность. «У меня нет ни капли французской крови, но в моих жилах течет кровь всей Франции», – с патриотическим энтузиазмом воскликнул Гари, но его ждало горькое разочарование. Из всего выпуска курсантов лётной школы единственному Роману Кацеву не присвоили офицерского звания по причине иностранного происхождения. Вроде бы уже и француз, но не чистый, значит, métèque – слово, которое ксенофобы часто произносили за его спиной. Что же оно означает? В переводе с греческого это иностранец, живущий в Афинах и не имеющий равных прав с гражданами (например, право владеть землёй), но имеющий обязанности – платить налоги и во время войны сражаться с врагом. И «метек» Кацев с первых дней войны мужественно сражался с фашизмом за свободу и честь Франции и закончил её в звании капитана, получив все высочайшие французские награды: Орден Почетного Легиона, Военный крест, медали и очень редкую награду, которую присваивали только героям и часто посмертно – Крест «За освобождение». Этот крест на чёрно-зеленой ленте пришпилил к груди Ромена Гари лично генерал де Голль. Как вы догадываетесь, было за что.

В Лондоне Гари воевал в Воздушных силах Свободной Франции под номером 30349. Перед вылетом на боевое задание летчиков провожали ритуальной фразой: «Ночь будет спокойной». Но самолет в то время был хрупким «летающим гробом» и друзья гибли один за другим. Из эскадрильи в 200 человек осталось в живых пятеро. Военное братство и взаимовыручка для Гари значили дороже жизни. Он был штурманом на бомбардировщике, и вся ответственность за выполнение задания ложилась на него. В один из полетов пилот Арно Лонже, раненый в глаза, вел самолет вслепую, рассчитывая только на команды штурмана. Помочь или заменить Арно было невозможно – он был отделён бронированной перегородкой. Они лавировали в гуще снарядов, давая возможность бомбардиру Бодану сбросить бомбы на объект. И только выполнив задание, раненый в живот и истекающий кровью Гари дал команду возвращаться. Они решили прыгать, как только достигнут английского побережья, но у пилота заклинил парашют. Для Гари даже не было и речи, чтобы бросить друга на борту. Наверное, впервые в истории Королевских ВВС слепой пилот после нескольких попыток сумел приземлиться! Гари потерял сознание, но на лице его была счастливая улыбка. Он выполнил наказ матери: «Славный мой сын, я горжусь тобой… Будь сильным!»

Письма матери продолжали питать сына мужеством и уверенностью в победе. Он и не подозревал, что уже несколько лет назад закончился её земной путь. Но она была актрисой и гениально сыграла последний акт своей жизни, написав предварительно 250 писем сыну, которые постепенно пересылала ему подруга матери. Этот иконописный образ мамы напоминает звезду, которая уже давно угасла, но свет её еще долго продолжает светить: «Гори, гори, моя звезда»…

Друзья Ромена заметили, что на протяжении всей жизни он продолжал разговаривать с матерью, как будто она была рядом. Когда он отказался от предложения стать академиком, горестно заметил: «Мама будет не довольна».

Как жаль, что она не дождалась его нового рождения – рождения гениального Писателя. Если первый крик новорожденного Романа Кацева раздался в 1914 году, то в 1944 году родился писатель Ромен Гари с первым романом «Европейское воспи-тание» (Prix des Critiques), а в 1974 году появился новый писа-тель Эмиль Ажар, Обратите внимание: 1914–1944–1974, каж-дые тридцать лет Возрождение, как он сам шутил «писатель Renessance juive».

Выбор псевдонимов не случайный – Гари и Ажар происходят от горения и жара души, подчеркивая этим русское происхождение. Он даже зажигал сигару с двух концов, чтобы наглядно показать свой псевдоним – гореть. Но его не понимали.

Катя говорила с такими осуждающими нотками в голосе, что можно было подумать, что присутствующие в зале в чём-то виноваты. Она сожалела, что родилась так поздно. Ей так хотелось быть рядом с ним, понять, принять и спасти его.

– Планета Гари продолжает свое вращение! – победно и выразительно произнесла Катя. Он сохранил для нас вечный огонь человечности и внес свой новый трепет в литературу XX века. Его богатая эрудиция была, как скатерть самобранка, а жизнь, как мозаика разных стилей: русско-еврейский католик, француз по паспорту, говорящий на русском, польском, болгарском, немецком, французском, испанском, английском языках. Но не важно, сколько языков он знал, важна эта удивительная способность владеть языками на литературном уровне. Гари любил шутить: «Я гибрид широких взглядов».

Наверное, говорить по-английски Гари научила его первая жена англичанка Лесли Бланч, на которой он женился в апреле 1945 года. Она была хорошей журналисткой, умной, образованной, знатоком и любительницей Кавказа, а также интересной собеседницей. Гари был младше её лет на десять. Может быть, в этот тяжелый момент жизни (смерть матери, война) он искал понимание, дружбу, интеллектуальную гармонию и любовь, напоминающую материнскую? Лесли Бланч всегда знала, что её муж необыкновенный человек и свой первый роман посвятила Гари. Гораздо позже, когда их уже ничего не связывало, он сделал ей ответный прощальный подарок – роман «Ledy L», который высоко оценил Шарль де Голль: «Ваш роман "Ledy L" очень сильный…»

Конечно же, все узнали в главной героине Лесли Бланч, которая и стала консультантом при экранизации романа кинокомпанией «Метро-Голдвин-Майер». Она с обидой говорила: «Он хотел быть свободным в жизни во всем, и он бросил всё, в том числе и меня».

Но все-таки они прожили вместе 15 лет. И за это время Ромен Гари исполнил мечту своей матери, сменив кожаную куртку пилота на безукоризненный костюм дипломата. На дипломатической службе Гари не покидает надежда гуманиста на братское содружество. Он нашел решение патриотизма и универсализма, он «мечтает мечту» о мирной Европе, дружной, помирившейся, гуманной, щедрой. Он уверен, что объединенная Европа не возродит национализм, который равен фашизму. Ведь все люди братья и все нуждаются в любви и уважении. У дипломата Гари всё ещё остался на губах вкус героического Сопротивления и романтический взгляд на будущее человечества, представление, что весь мир – одна семья.

Конечно же, он был совестью Франции. Вот такую характеристику ему дали в МИДе: «Очень прямой, ответственный, широкая натура, богатая культура». Но такой человек не соответствовал стилю функционера МИДа – им невозможно было манипулировать, он был бескомпромиссным, поэтому его карьеру очень тормозили. В конце концов Гари понял, что свобода, за которую он сражался, не освободила человечество от ненависти, несправедливости, зависти. Чувствительному Роману такая дипломатия стоила больших усилий и нервов, и он все более погружается в литературную работу. Гари пишет много, как одержимый, одновременно по-французски и по-английски. Он создает сотни персонажей. «Иногда я часами разговариваю с ними, чтобы узнать, откуда они пришли». Даже в литературе он остался рыцарем, «лирическим клоуном», мастером языка со славянской душой и чувствительностью слов…

Катя почувствовала, что сегодня её выступление не плывёт, как обычно, по волнам её памяти, а рассыпается на мелкие и красивые блестящие кусочки, из которых ей никак не удаётся сложить целостный витраж.

– Убери все лишнее и увидишь главное, – вспомнила Катя любимую фразу своего учителя. Но именно главное и ускользало от неё, потому что у Гари все было главном.

Так думала Катя, но ей хотелось, чтобы и слушатели поняли, что для Гари война и литература – это та же битва. Битва одинокого героя против всех. Она негодовала, читая статьи критиков типа Клебера Эденса и Мориса Надо, которые распинали писателя, поливая чёрной краской его светлые крылья.

Но он победил! В 1956 году за первый экологический роман «Корни неба» Гари получил Гонкуровскую премию!

Катя не очень любила говорить о личной жизни Ромена Гари, но ведь встреча с Джин Сиберг, юной звездой современного кино, самой красивой исполнительницей роли Жанны д'Арк, культовой актрисой после фильма Годара «На последнем дыхании» изменила судьбу писателя. Как рассказать об этом, не впадая в банальность?

В канун Рождества 1959 года Джин Сиберг с мужем Франсуа Мореем были приглашены на ужин в резиденцию генерального консула Франции Ромена Гари в Лос-Анджелесе. Стареющая Лесли, образованная, утонченная, с безукоризненным вкусом сумела создать в доме неуловимое ощущение сказки: горящие свечи, кавказские ковры, посуда, привезенная из дальних путешествий, русский повар. Этот уют, обещающий что-то волшебное, притягивал гостей. Здесь побывали Софи Лорен, Ирвин Шоу, Игорь Стравинский, Джин Сиберг… Она сидела напротив Гари с короткой стрижкой «под мальчика», и не сводила с него своих восторженных глаз. Джин была так хрупка и красива, что ему сразу же захотелось быть её защитником. Писатель уже видел в ней героиню своего будущего романа. Ярко синие глаза Гари в веере черных ресниц светились сердечным доверием. Роман почувствовал себя легким, окрыленным и удивительно юным, хотя на самом деле был старше Джин почти на четверть века… У них было так мало времени, но так много любви…