Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999

Его английские кузены также продолжали считать себя «добрыми иудеями»; они соблюдали религиозные праздники и избегали работать в Шаббат. Когда Энтони приезжал в Париж, Джеймс дразнил его из-за того, что тот повсюду возит с собой молитвенные книги. Набожность Энтони подтвердилась, когда он, как положено, постился на Йом-Кипур в 1849 г., несмотря на страхи (не подтвердившиеся), что это нежелательно с медицинской точки зрения, поскольку тогда в Париже свирепствовала холера. Характерно, что им с Лайонелом пришлось привезти Нату мацу, когда тот находился в Париже во время еврейской Пасхи. Даже будучи в отпуске в Брайтоне, Лайонел и его семья праздновали Йом-Кипур, постясь и молясь в Судный день. Впрочем, четверо лондонских братьев не были ортодоксами в том же смысле, в каком был Вильгельм Карл. В 1851 г. Дизраэли, не подумав, послал Шарлотте и Лайонелу большой кусок оленины, подаренный ему герцогом Портлендом: «Я не знал, что с этим делать… После того как высокопоставленные гости разошлись, мне… в голову пришла удачная мысль послать мясо мадам Ротшильд (поскольку мы так часто ужинали у них, а они у нас – ни разу)… мне и в голову не пришло, что это нечистое мясо, что, к сожалению, оказалось правдой. Однако, поскольку я упомянул дарителя, а лордов они любят… думаю, они это проглотят»[7].

Судя по всему, Дизраэли оказался прав, хотя едва ли Шарлотта и Лайонел съели оленину из любви к аристократии; просто семья Лайонела, как и семья Джеймса, не строго придерживалась кашрута. Более того, Майер так любил оленину, что защищал охоту на оленей в политической речи в Фолкстоне в 1866 г.![8]

В более общих религиозных вопросах английские братья склонялись к реформизму, распространенному в Англии. Когда в 1853 г. была предпринята попытка лишить прихожан склонной к реформизму синагоги западного Лондона мест в совете директоров, потому что они поссорились с консервативным главным раввином, Лайонел высказался против того, что он назвал «папизмом». Он заявил, что «питает глубокое уважение к духовным властям… но не намерен терпеть их руководство, словно руководство католического священника. Они, возможно и несомненно, очень ученые люди, но они не имеют права спрашивать у него, празднует ли он тот или иной праздник один день или два дня» – в этом проявлялось важное отличие реформаторов от ортодоксов. Возможно, именно его взглядами объясняется тот факт, что годом ранее реформаторская община во Франкфурте обратилась к Лайонелу за помощью в своей борьбе против главенствующей ортодоксальной общины.

Жены оказывались более склонными к реформам. Наверное, это объясняется тем, что традиционная служба в синагоге была мужским делом: есть доказательства, что женщины из семьи Ротшильд почти или совсем не знали древнееврейского языка. Например, жена Энтони Луиза считала, что необходимо модернизировать иудейские формы богослужения именно потому, что службы в синагоге не выдерживают сравнения с церковными службами. «Жаль, что нельзя пойти в церковь и послушать хорошую проповедь!» – воскликнула она в 1847 г., раздосадованная тем, что не понимала языка, на котором велись богослужения. Впрочем, она вовсе не стремилась к отступничеству. Скорее, она считала, что ее детей следует «лучше учить, чтобы они могли присоединяться к своим братьям на публичной службе». Поэтому ее дочерей Констанс и Энни воспитывали в сочетании иудаизма и англиканства. По субботам после короткой домашней службы она давала дочерям уроки Библии. Остаток дня она проводила за чтением иудейской и неиудейской религиозной литературы, в то время как ее дочери изучали такие предметы, как, например, «Историю и литературу израэлитов». Традиции праздника Йом-Кипур соблюдались неукоснительно, как записала Констанс в своем дневнике в 1861 г. Однако субботние «проповеди», которые ее мать опубликовала в 1857 г., с главами, посвященными «Правдивости», «Миру в доме» и «Благотворительности», содержали много такого, что вполне могло появиться в англиканском сборнике проповедей того времени: «Господи, Ты наполняешь меня счастьем, Ты удостоил меня своим благословением, намного больше, чем тысячи Твоих созданий, и я не знаю, как достаточно отблагодарить Тебя. Могу лишь молить Тебя сделать меня милосердной и чуткой к тем, кто страдает и находится в нужде, не дать мне быть эгоистичной и думать лишь о своих удовольствиях. Помести в сердце мое, о, Боже, желание и склонность накормить голодных, одеть раздетых и утешить страждущих, пока есть у меня на то силы и средства, чтобы я таким образом стала не такой незаслуживающей всей Твоей щедрой доброты ко мне и не такой недостойной Твоих милостей и милостивой защиты, Господи! Аминь».

Нет ничего удивительного в том, что дочери Луизы, воспитанные в таком духе, предпочитали синагоге Вестминстерское аббатство. Что еще более необычно, Шарлотта, которая выросла в гораздо более ортодоксальной атмосфере во Франкфурте, скорее всего, испытывала те же склонности. Письма к ее сыну Лео показывают, что она часто посещала нееврейские церковные службы и учреждения. Она не видела причин, по которым не могла не принимать участия в делах англиканской церкви в качестве землевладелицы. В 1866 г. она присутствовала на проповеди епископа Оксфордского на освящении церкви в Актоне (возле Ганнерсбери), признавшись, что проповедь ее «буквально заворожила», хотя на нее произвела гораздо меньше впечатления проповедь епископа Лондонского по случаю освящения церкви в Илинге. В последнем она была не одинока: жена Майера Юлиана проявляла столь пристальный интерес к делам одного прихода неподалеку от поместья Ментмор, что вынудила приходского священника подать в отставку[9]. Кроме того, Шарлотту привлекал модный мир англокатоликов; она посетила (на протяжении всего одного года) католический базар, освящение Дома сестер-назаретанок архиепископом Мэннингом, службу в часовне кармелиток в Кенсингтоне и еще одну – в Доме сестер милосердия. В каждом случае ее приглашали приятельницы-католички: леди Лотиан и леди Линдхерст.

Шарлотта постоянно сравнивала то, что она видела, с аналогичными иудейскими мероприятиями, и, хотя сравнения не всегда оказывались неблагоприятными по отношению к ее единоверцам, она часто относилась к ним довольно критически. Так, посетив награждение лучших выпускников в «Бесплатной еврейской школе», она была «болезненно поражена контрастом между теми, кто награждал еврейских детей, и прелатами, меценатами, друзьями и гостями, которые присутствовали на сходном мероприятии в [католической] благотворительной организации… Доктор Адлер [возможно, сын главного раввина Германн, первосвященник Бэйсуотерской синагоги], произнеся несколько слов, поспешил прочь, как будто в здании свирепствовала чума, а м-р Грин [раввин А. Л. Грин из Центральной синагоги, также ведавший социальным обеспечением школы] сбежал через боковую дверь, не сказав никому ни слова… Не было ни единого гостя, ни мужчины, ни женщины; большой зал был заставлен пустыми стульями, и мне было так неловко занимать обширное пространство, что я вынуждена была удалиться в угол рядом с классом пения… Что бы ни говорили о коленопреклоненных и показательно-пышных церемониях католиков, их дела, их добрые дела благородны и возвышенны, а среди нас в самом деле не хватает сердечности».

В свете этого не кажется удивительным, что к Ротшильдам за финансовой помощью обращались и христианские учреждения. Их просьбы часто не оставались без ответа: так, в 1871 г. один католический священник убедил Шарлотту пожертвовать 50 ф. ст. его школе в Брентфорде.

Судя по всему, Ротшильды проявляли свою религиозность в основном через благотворительность. Традиционные формы филантропии среди мужчин оказались особенно долговечными. Ансельм в Вене начинал каждый рабочий день в 9.30 утра с того, что прочитывал все прошения, лично определяя, какие суммы выделить каждому из просителей; и даже когда он ходил на ежедневную прогулку в зоопарк Шенбрунна, его сопровождал банковский клерк, который раздавал монеты встречным нищим. Во Франкфурте, хотя «секретарем по делам нищих» у Вильгельма Карла служил Якоб Розенхайм, все решения по-прежнему принимал Вильгельм Карл лично. По воспоминаниям сына Розенхайма, «каждый вечер, иногда даже в восемь или девять часов, отец шел к барону в его кабинет на Фаргассе, а иногда и ездил в Грюнебург, чтобы лично представить ему список петиций, тщательно составленный моей матерью, – в среднем их бывало от 20 до 30, – пришедших со всего еврейского мира… личные просьбы о помощи, письма от самых уважаемых раввинов во всех странах, еврейских школ и благотворительных учреждений на Востоке и Западе. В каждом отдельном случае барон лично решал, какая сумма кажется ему подходящей. Время от времени он также с удовлетворением прочитывал благодарственные письма. Прежде чем представить ту или иную просьбу барону, нужно было проверить сведения о каждом просителе у того или иного надежного раввина, которого знал барон; такие доверенные лица имелись у него… во всех уголках мира. Все полученные сведения регистрировались и заносились дословно в особую книгу».

Педантичность в каждом случае производит большое впечатление. Однако наступил момент, когда из-за количества просьб о помощи больше невозможно было распоряжаться ими по-старому, особенно после того, как начало расти количество бедных еврейских иммигрантов из Восточной Европы. Странно было бы ожидать, что человек вроде Лайонела, который оперировал миллионами, лично будет распределять взносы по сотне фунтов вроде тех, что он пожертвовал в 1850 г. «в фонд сооружения домов призрения для неимущих иностранцев»; или примерно такую же сумму, которую его дядя Амшель просил его пожертвовать на школу для еврейских девочек во Франкфурте два года спустя. Поэтому большую часть такой работы приходилось делегировать. В Лондоне в качестве «раздающего милостыню» вызвался служить Ашер, врач из Шотландии, который после 1866 г. служил секретарем Большой синагоги. По сведениям из одного источника, он стал доверенным лицом Лайонела, практически «управляющим благотворительным отделом» в Нью-Корте. И Фейдо упоминает о существовании в Париже «особого отдела… несколько сотрудников которого были заняты исключительно приемом просьб о помощи, их изучением и сбором сведений об истинном положении просителей». Благотворительность превращалась в неприятную обязанность, почти неотличимую от более однообразных аспектов банковского дела. После 1859 г. некоторая часть такой работы передавалась новому совету попечителей по оказанию помощи еврейским беднякам, по крайней мере, координировалась им. Так, в 1868 г. некий Эмануэль Сперлинг, отец четверых детей и «человек весьма достойный, судя по рекомендации», изъявил желание «открыть лавку, с какой целью он получил небольшое вспомоществование»; Софи Бендхайм, дочери дальнего родственника семьи Давидсон, просила деньги на приданое дочери. Впрочем, такая деятельность никогда не подменяла филантропические дела семьи и компании.

В силу своего положения женщины из семьи Ротшильд занимались благотворительностью более активно; более того, филантропия до некоторой степени стала их работой, к которой они подходили столь же скрупулезно, как их мужья – к работе в банке. Со времен Натана одним из любимых благотворительных учреждений стала для Ротшильдов «Бесплатная еврейская школа»; в 1850-е – 1860-е гг. Шарлотта и Луиза начали помогать ей не только деньгами, но и личным участием. Кстати, Энтони, муж Луизы, в 1847 г. стал президентом попечительского совета. В 1848 г., впервые посетив школу, Луиза нашла ее «превосходным учреждением», которое дает «бесплатное образование» примерно «девятистам бедным детям, взятым из самых низших классов». Правда, качество образования оказалось не на высоте. Шарлотта не питала надежд на успех «маленьких учеников с Белл-Лейн», которых она описала сыну как «неописуемо бедных, грязных – и неотесанных». «Приходишь в уныние, когда пытаешься усовершенствовать этих кавказских[10] арабов, – писала она в 1865 г., – без всякой надежды увидеть у них истинный прогресс». Ее еженедельные посещения школы на Белл-Лейн были «далеко не приятными», поскольку «низшие классы нашей общины невообразимо грязны… и в плохую погоду ходят в обносках». С другой стороны, она находила «невозможным… общаться с бедными, грязными маленькими детьми и не интересоваться… их успехами и общим исправлением нравов». В 1870-е гг. ее усилиями – в том числе она помогла Мэтью Арнольду организовать инспекцию – и усилиями ее зятя Энтони удалось преобразить школу. Количество учеников утроилось, ежегодный бюджет вырос в 20 раз, а число учителей возросло в 25 раз.

В число образовательных учреждений, которыми занимались женщины из семьи Ротшильд, входили Еврейский колледж, основанный в 1855 г., субботние школы Ассоциации по распространению религиозных знаний, а также окружные еврейские школы, организованные в южном Лондоне Юлианой, женой Майера, в 1867 г. Кроме того, как и в прошлом, кое-что делалось для помощи больным. Вдобавок к тому, что она была членом Благотворительного еврейского женского общества взаимопомощи и Женской благотворительной организации, Луиза учредила Еврейский дом для выздоравливающих, еду для которого готовили на специальной кухне на Артиллери-Лейн, – средства для кухни предоставляла Шарлотта. Вдобавок Шарлотта учредила Дом для пожилых неизлечимых больных, реорганизовала Лондонский благотворительный родильный дом и была президентом Благотворительного женского общества взаимопомощи и Швейной гильдии родильного дома Ист-Энда. Кроме того, существовали основанные Ротшильдами дневные ясли для еврейских младенцев в лондонском Уайтчепеле и Дом для евреев-глухонемых на Уолмер-Роуд в районе Ноттинг-Хилл. Наконец, Шарлотта изъявила желание принять участие в новом попечительском совете. Так, в 1861 г. она передала раввину Грину средства на покупку десяти швейных машин, которые можно было сдавать в аренду или продавать бедным женщинам-иммигранткам, желающим зарабатывать на жизнь шитьем. Позже она жертвовала по 100–200 ф. ст. в год основанной Грином «Мастерской для девочек».

В своей речи на ее поминальной службе в 1884 г. Германн Адлер вспоминал, что главной темой изданных Шарлоттой «Молитв и медитаций» и «Обращений к детям» (первоначально составленных для «Бесплатной школы для девочек») было, «что те, кто страдает и нуждается в помощи, должны быть ближе к нам и нашему сочувствию… что богатые должны встречаться с бедными, жертвуя не только золото, но и время, которое является жизнью». Этому она посвящала свою жизнь. Он передал собравшимся ее слова, произнесенные на смертном одре: «Помните о бедных…» При этом она в первую очередь имела в виду бедняков евреев. Однако Адлер не упомянул о том различии, какое Шарлотта в течение всей ее сознательной жизни делала между благотворительными «дарами» и пожертвованиями строго религиозного характера. В 1864 г. у нее состоялся важный разговор с раввином Грином, когда он «просил новый свиток Торы для своей синагоги. Он приводил в пример религиозных людей прошлого, наделенных большой щедростью, и людей суеверных, которые, хотя не были ни очень богатыми, ни либеральными, приносили в храм дары из чувства благоговения и ужаса; но это суеверие уничтожила цивилизация, и религиозные евреи перестали проявлять щедрость – в то время как щедрые израэлиты позволяют своему богатству утекать по светским каналам… По-моему, он прав… я скорее готова дать двадцать фунтов на школу, чем потратить их на сефер…».

Иными словами, искренняя забота о материальных нуждах еврейской общины иногда сопровождалась критическим отношением к иудаизму как организованной форме вероисповедания. Стоит также упомянуть, что с ростом иммиграции из стран Восточной Европы в рядах еврейской элиты появились первые признаки беспокойства. В 1856 г. Шарлотта организовала «Любительский концерт в помощь Фонду кассы взаимопомощи еврейской эмиграции», на котором выступали ее дети, Эвелина и Альфред, а Луиза была членом комитета общества. Нетрудно догадаться, какой была цель этой организации.

Как будет показано далее, чем больше бедных евреев приезжали в Англию из стран Восточной и Центральной Европы, тем больше члены еврейской элиты хотели, чтобы они эмигрировали в другие места.

Наверное, самую разительную перемену в отношении Ротшильдов к благотворительности в тот период можно проследить у Джеймса. Возможно, его отношение стало ответом на события 1840-х гг., когда выяснились две вещи: размер антиеврейских настроений во французском обществе в целом и размер его собственной личной непопулярности среди парижских бедняков. До 1848 г. Джеймс из всех пятерых сыновей Майера Амшеля меньше всех принимал публичное участие в жизни еврейской общины. Хотя он заступался за евреев Дамаска в ходе дебатов с Тьером в 1840 г., для парижских евреев он делал сравнительно мало. Все изменилось после революции. В 1850 г. Джеймс сообщил Парижской консистории, что хочет создать еврейскую больницу по адресу: улица Пикпюс, 76. Новая больница должна была заменить несостоятельный «Дом призрения для бедных израэлитов Парижа», основанный в 1841 г. Двумя годами позже, 20 декабря 1852 г., больница – просторное новое здание, построенное по проекту Жана-Александра Тьерри – была официально открыта, после чего открытие «Юниверс Израэлит» описывали как «одну из величайших [церемоний], какие происходили в иудейской среде». На открытии присутствовали министр общественных работ, директор департамента религии и префект округа Сена. Примерно в то же время Джеймс сделал значительный взнос в новую Римско-византийскую синагогу, построенную Тьерри для Парижской консистории на улице Нотр-Дам-де-Назарет. Кроме того, он внес значительные суммы на постройку двух приютов на улице Розье и улице Лямблярди (последний позже назвали в честь Соломона и Каролины).

Наряду с такими благотворительными делами Ротшильды все больше принимали участие в жизни французской еврейской общины. В 1850 г. Альфонс стал членом Центральной консистории; двумя годами позже Гюстава выбрали в Парижскую консисторию, а в 1856 г. он стал ее президентом. После 1858 г. консистория размещала свои средства в банке братьев Ротшильд. Похоже, что неловкое положение Джеймса в качестве политического «аутсайдера» при Наполеоне III придало ему уверенности и позволило стать светским лидером еврейской общины, то есть принять роль, которую в других местах уже играли его братья и племянники. Однако он заботился и о том, чтобы распределять часть денег вне зависимости от веры. Так, его усилиями на улице Риволи открылась суповая кухня, которая работала почти бесперебойно.

Наверное, ничто лучше не иллюстрирует степень участия Ротшильдов в делах своих бедных собратьев, чем количество и размер пожертвований, которые члены семьи внесли на новую больницу в Иерусалиме, учрежденную в 1850-е гг. Альбертом Коном. Имена не менее 11 Ротшильдов появляются в тогдашнем списке благотворителей самой больницы и связанных с ней учреждений. Так, Шарлотта учредила неподалеку от больницы «промышленную школу», в адрес которой ежегодно посылала чек; Ансельм основал небольшой банк; Бетти посылала одежду для беременных, а также заплатила всего 122 850 пиастров на «добровольные взносы». В списке жертвователей можно найти представителей всех пяти ветвей семьи, что напоминает: хотя большая часть благотворительной работы велась на национальном – или скорее городском – уровне, Ротшильды продолжали чувствовать свою ответственность по отношению к еврейской общине в более широком, «всемирном» масштабе[11].

Позиция Лайонела

Ни одна история семьи Ротшильд не будет полной без обсуждения решающей роли Лайонела, который добился для иудеев права быть членами парламента и входить в палату общин. Однако важно не рассматривать данный конкретный вопрос в отрыве от общей целенаправленной кампании вигов. Главным препятствием, из-за которого евреи не могли попасть в парламент, занять места в палате общин, стал текст присяги, в котором содержались слова о верности «истинной христианской вере». Впрочем, присяга была лишь одним из многих барьеров, с которыми сталкивались представители семьи Ротшильд в 1840-е – 1850-е гг.[12] Такую же важную роль для них играли препятствия к зачислению в Оксфорд и учебе в Кембридже.

Вдобавок существовали общественные учреждения, куда евреев раньше никогда не принимали, хотя официально и не отказывали им в приеме; попасть туда оказалось столь же важно, сколь и устранить официальные юридические преграды. Учитывая структуру политики Великобритании в XIX в., место в палате общин само по себе обладало лишь ограниченной ценностью. Не менее важной была работа в местных органах власти, которая иногда служила необходимой предпосылкой для избрания в парламент. Более того, с социальной точки зрения местные органы власти отличались в зависимости от округа – городского или сельского. Дело в том, что многие самые важные политические решения принимались не в Вестминстере, а «в деревне» – в закрытых кругах, в которые входили владельцы аристократических загородных усадеб, где политическая элита проводила большую часть года. Даже в городах парламент был совсем не единственным политическим форумом: член парламента, который не являлся одновременно членом одного или нескольких лондонских клубов, сосредоточенных вокруг Пикадилли и Пэлл-Мэлл, не мог вести полномасштабную политическую жизнь. Помимо всего прочего, допуск в палату общин не открывал для евреев автоматически двери палаты лордов.

Зачем Ротшильды так упорно стремились попасть в британские правящие круги? Чисто практического объяснения (они хотели усилить свое политическое влияние, чтобы максимизировать рычаг давления на правительство) будет недостаточно. Конечно, к тому времени в палате общин уже заседали представители многих нееврейских семей лондонского Сити (особенно следует отметить Бэрингов). Но к 1840-м гг. Ротшильды прочно утвердились в Сити в положении превосходящего других частного банка. Несмотря на то что после смерти Натана отношения с Английским Банком приближались к точке замерзания, не было оснований сомневаться, что в те редкие случаи, когда правительству Великобритании требовалось занять деньги, оно обратится к Ротшильдам. Более того, получив доступ в палату общин, Ротшильды, по всей видимости, почти не пользовались ее возможностями – по крайней мере, как места для дебатов. Гораздо более убедительным кажется довод, что Лайонел, на которого оказывала большое влияние его мать, принципиально стремился добиться для евреев привилегий, в которых им до тех пор отказывали. Родственники в континентальной Европе не уставали поощрять Лайонела в его попытках закрепиться в парламенте. Так, Джеймс считал, что племянник ведет символическую битву от имени всех евреев. Он сравнивал его достижения с тем, чего 40 лет назад добивался Майер Амшель во Франкфурте. Конечно, не следует заблуждаться по поводу природы либерализма Лайонела, хотя в то время большинство политиков (включая лорда Джона Рассела) склонны были навесить на него ярлык вига (то есть либерала). Не только «еврейский вопрос» развел Лайонела и его братьев с партией тори, но и куда более важное громкое дело 1840-х гг., вопрос о свободной торговле, который стали идентифицировать с либералами в свете бунта тори против Пиля в 1846 г.

И вот один из больших парадоксов 1848 г.: в то время, когда либералы на континенте поносили Ротшильдов как столпов реакции, в Великобритании они играли ведущую роль в исконной либеральной кампании за равенство перед законом. В конце концов еврейская эмансипация стала одним из достижений франкфуртского парламента, хотя в самом Франкфурте в 1852 г. многие ее положения отменили. Это вынуждена была признать даже Бетти, сторонница Орлеанского дома и противница революции: «Мы, евреи, не должны… жаловаться на это великое движение и перемещение интересов.

Эмансипация повсюду сбила оковы Средних веков и вернула париям фанатизма и нетерпимости права человечности и равенства. С этим мы должны себя поздравить…»

Однако и здесь не обойтись без оговорок. Во-первых, некоторые элементы революционного движения были откровенно антиеврейскими; более того, насилие против евреев стало одним из явлений, из-за которых революционные события 1848–1849 гг. вызывали у Ротшильдов самое большое отвращение. Во-вторых, в некотором смысле главным являлся вопрос о статусе Ротшильдов внутри британской еврейской общины. Несомненно, мощным стимулом служило соперничество с другими представителями еврейской элиты – особенно Давидом Соломонсом. В действительности для большинства бедных евреев в Великобритании (и еще более того в континентальной Европе) мысль о представительстве в парламенте была столь же далека, сколь и мысль об обучении в Кембридже. Несмотря на всю риторику коллективной борьбы за права евреев, Ротшильды до определенной степени преследовали собственные интересы – точнее, их собственные притязания стать «королевской семьей» среди представителей иудейской веры.

В свете последующих событий удивительно, что в 1839 г. газета «Альгемайне цайтунг дес юдентумс» повела ожесточенную кампанию против Ротшильдов, обвинив их в откровенном вреде делу еврейской эмансипации: «К нашему ужасу, нам стало известно, что отвращение к евреям в Германии, которое почти полностью исчезло ко времени освободительных войн, возросло вместе с возвышением Дома Ротшильдов; богатство последних и… их партнеров нанесло ущерб делу евреев, так что, когда первые растут, последние падают все ниже… Мы должны резко разграничить еврейское дело и весь Дом Ротшильдов и их спутников».