Кольцо странника

От этих слов Всеслав аж подпрыгнул. Голос сразу исчез, растворился во мраке.

«Наваждение какое-то», – решил витязь и перекрестился дрожащей рукой. – «Это нечистый меня смущает».

И показалось Всеславу, словно рядом кто-то тихонечко засмеялся.

В лагере все уж были изрядно пьяны. Всеслав только головой качал, обходя тела лежащих вповалку товарищей. Не осуждал – рады люди, что замертво лечь не пришлось, вот и довели себя до пьяного дурмана. Сам Всеслав в вине толка не понимал, радости от опьянения не чуял. От стаканчика меда становилось весело, тело делалось легким, мысли – светлыми. Но от хлебного вина, от избытка пива мучительно начинала болеть голова, находило отупение. Этого Всеслав не любил, но ведь иной раз на пиру словно дьявол под руку толкает – покажи да покажи удаль молодецкую! А наутро – тоска…

Даже во хмелю Святослав с пособниками не забыли об осторожности – выставили дозорных. Крепко попало хану Кончаку, так ведь он тварь коварная и хитрая – нападет, чего доброго, под покровом ночи на храпящий пьяный лагерь, возьмет голыми руками. Всеслав тоже вызвался стеречь – спать все равно не хотелось. Мучительно ныли руки-ноги, и в груди билась тревога.

В эту ночь все обошлось – хан не решился напасть на спящий лагерь. Говорили, правда, дозорные, что слышали вокруг шепот, шаги, и словно оружие бряцало… Но воин Кузьма, что прибежал на подозрительные звуки, увидел только Всеслава – и остолбенел: отважный витязь, первый богатырь, любимец князя… молился и клал поклоны, как смиреннейший монах! Хотел было посмеяться лихой парень Кузьма, да вовремя вспомнился. Над таким битюгом смеяться – себе дороже, пожалуй, и ноги не унесешь. Подумал так – да и пошел своей дорогой.

ГЛАВА 6

Казалось, та ночь, полная тягостных раздумий, должна была изменить всю жизнь Всеслава. Но нет – все пошло, как и раньше. Слава, которую добыл он себе в бою с ханом Кончаком, не меркла, не тускнела. На виду оказался молодой богатырь, и теперь назойливо зазывали его на пиры не последние люди в Киеве. Но пиры Всеславу порядком надоели – обжираться да обпиваться он не мог, не хотел, а иных развлечений не предвиделось.

Кроме того, мучила Всеслава тоска по матери и сестре.

Когда живы они были – знал, что в любой момент можно собраться и нагрянуть к ним, оттого и не скучал даже. Теперь же мучительно пытался восстановить в памяти черты родных лиц. Думал о матери – но видел перед собой лишь расплывчатое белое пятно, дышащее теплом, пахнущее чабрецом, мятой и свежеиспеченным хлебом. Сестрицу помнил отчетливей – черную, как смоль, головку, глаза-черешни, пухлые ручки и нежный, детский лепет, с которым она обращалась к любимому братцу… Но все равно единый образ не складывался – даже отца Всеслав помнил лучше! – оттого терзался виной и болью, и чем-то еще, невнятным, непонятным.

И однажды, беззвездной, тревожной ночью, это «что-то» пришло и стало у изголовья, и Всеслав понял – он не верит до конца в то, что мать и Нюта действительно мертвы. Потому ли, что не видел их могил, оттого ли, что так долго был с ними в разлуке – не верил, не хотел верить, что их больше нет!

Терзаемый сомненьями и странными предчувствиями, пошел к дядьке – поделиться.

Воевода Тихон был уже немолод, но бодр, весел, светел разумом, как и в былые годы, а жизненный опыт сделал его более терпимым и спокойным человеком. Он выслушал Всеслава и произнес:

– Что ж, сынок, поезжай на родину. Боялся я с тобой расстаться, да видно, пришла пора. Пойди в дружину к Игорю Святославовичу – тебя, такого богатыря, повсюду примут с радостью, за честь почтут. А там и про родню свою узнаешь… – и ясный взгляд Тихона вдруг заволокло туманом, он глубоко вздохнул.

– Что ты, дядя? – тревожно спросил Всеслав. – Аль прихворнул?

– Да нет, – медленно, словно с трудом, произнес воевода.

– Мучает меня, сын, вина горькая.

– Да в чем же твоя вина? – удивился Всеслав.

– То дело давнее, уж никто его и не помнит, кроме меня. Ведомо ли тебе, отчего мы с твоим отцом не виделись столько лет, и о гибели его внезапной я от чужих людей спознал?

– Ведомо, – растерянно отвечал Всеслав.

– Хорошо… А может, тебе и то ведомо, отчего такое приключилось?

Всеслав покачал головой. Из глубин памяти всплывали слова, сказанные кем-то из родичей, или из дворни, и подслушанные им: «не поделили».

– Люди говорили, не поделили вы чего-то, – робко начал Всеслав.

– Точно, – глухо сказал Тихон, поднимая на Всеслава глаза. – Матушку твою, покойницу, мы не поделили. Она, видишь ты, люба мне была, а сама братца моего выбрала. Оно и понятно, они друг другу под пару были. Веселые да светлые, аки голуби. А я, увалень такой, никому не нужен стал. Вот и разобиделся.

– Неведомы мне такие волнения любовные, – ответил Всеслав. – Но, пожалуй, я тебя понимаю. За что ж ты себя винишь?

– Ты дальше слушай. Жизнь-то семейная у меня не задалась – женился от горя да с досады, чтоб Татьяну из сердца вырвать. Сам знаешь – матушка Михайлы, царствие ей небесное, родами умерла, мальчонку мне на руки оставила. Грех так говорить, а все ж скажу, ничего не утаю – может и хорошо, что так-то вышло. Как бы я с ней жил, с нелюбимой, немилой?

Тихон передохнул и продолжал:

– А когда я про смерть братца узнал да поехал к вам – уж знал, что тебя под опеку возьму. Да только другая у меня задумка была. Честно тебе говорю – лелеял я надежду матушку твою в жены взять. Какое-то время выждать, как полагается, да и окрутиться… Думал – согласится она, одной-то с двумя детишками трудненько, мужик в доме нужен, опора и защита. Да заробел, не смог ей ничего сказать. Решил только вот тебя забрать, растить так, словно сын ты мне…

– И не сказал? – тихо спросил Всеслав.

– Заробел, – согласился воевода. – Как юнец заробел! А ведь не о баловстве думал – годы мои уж не те. А она, может, и ждала, что заговорю. Как ты мыслишь?

– Может, и ждала, – уклончиво ответил Всеслав.

– Так вот о том я и думаю – коли не струсил бы, и забрал ее и с девчонкой сюда – были бы живы обе. Вот и рассуди, есть за мной вина, ай нет?

Всеслав молчал, понурившись, но, услышав вопрос, встрепенулся.

– Нет, конечно! – воскликнул горячо. – Кто ж знать-то мог, что такое случится? Не казни себя, не поминай об этом!

– Ладно, – вздохнул воевода, поднимаясь. – Собирайся в путь-дорогу. Да обо мне не забывай, парень. Знаю – путь неблизок, службы у тебя там много будет, а все равно – наезжай почаще к дядьке. Я тебе всегда помогу, ежели беда какая.

Всеслав крепко обнял воеводу, глядя на него сверху вниз. В это мгновение он ясно припомнил, как Тихон приехал за ним в Новгород, как Всеслав впервые увидал его на пороге. Каким великаном – рослый, широкоплечий – показался он тогда! А теперь воевода хоть и не похож на немощного старца, которого ветром качает, но сдал сильно, усох, даже ростом меньше стал – врастает в землю.

– Экий ты медведь, племянничек! – Тихон высвободился из объятий и к нему вернулся его обычный, добродушно-насмешливый тон. – Чуть ребра мне не помял!

Тебя, парень, и женить нельзя будет – раздавишь жену, заспишь!

И с неудовольствием заметил, как покраснел племянник.

Всеслав выехал на заре. Роса еще не высохла, и вся степь сверкала в первых лучах восходящего солнца, словно осыпанная драгоценными каменьями. Ранние птахи пробовали голоса, ветерок шевелил травы – и от всего этого уходило смятение, а в истерзанной душе селился долгожданный покой. Только одно смущало и мучило – вчера зашел Всеслав попрощаться перед отъездом к Михайле.

Встречен был ласково. Хотя хозяин уже отобедал – снова велел накрывать большой стол, потчевал гостя от души. Всеслав поглядывал на брата, дивился. Вот как на человека покойная-то жизнь действует! Размордел Михайла, отяжелел. Стати воинской пока не потерял, но уж жирком подергиваться начал. Уловив взгляд Всеслава, Михайло усмехнулся.

– Вот как живем, братушка! Это вы там в тревогах, в сражениях лишнюю тягость растряхиваете. А у нас жизнь мирная. Взял товар – продал – барыш прихватил. И сиди на печи, чеши пузо! Оттого и тяжелею.

– Хорошо, значит, дела идут? – спросил Всеслав, пытаясь уйти от щекотливой темы.

– Да уж куда лучше! Хотя, если добром помыслить, могли б и лучше идти. Разговор у меня к тебе будет.

– Ну? – Всеслав отчего-то – и сам не понял, отчего – насторожился, даже привстал. Но Михайла засмеялся.

– Да ты сядь, не прыгай. Выпей лучше со мной.

Михайло потчевал гостя и следил, чтобы кубок его не пустел. Всеслав, однако, пил мало, зато хозяин к концу обеда налился до краев. Здравого смысла, столь необходимого торговому человеку, не потерял, только глядел осоловело. Всеслав чуял, что недаром братец его подпаивает – верно, хочет о чем-то попросить, чего-то вытребовать. Но особенно не волновался – с него, сироты, взять нечего. Оказалось, нашлось…

– Вот что, братка, – зашептал, наконец, Михайла, перегнувшись к Всеславу через стол и обдавая его крепким, хмельным духом. – Говорят люди, и батюшка мне не раз сказывал, что к тебе перешел оберег наш родовой.

– Ну! – кивнул Всеслав. – Не первый раз мы с тобой, брат, этот разговор затеваем…

Давным-давно, еще когда мальчонками были оба, пытался Михайла выпросить у брата перстенек батюшкин заветный. Какие только сокровища не обещал взамен – и биту новую, и сокола своего ручного, к охоте уж приученного. Всеслав – ни в какую. А когда воевода проведал о происках своего сына – сделал ему порядочное внушение, так что тот три дня садился, морщась. Но, видно, забыл Михайла ту науку.

– Так зачем он тебе? Посмотри: неудачный ты у нас. Не в обиду тебе будь сказано – отец лихой смертью погиб, а за ним и мать с сестрицей твоей. Сам ты в монастырь идти вздумал. Тоже не Бог весть какое счастье. Только и чести, что богатырем уродился – так в нашем роду мелких и не бывало никогда! Значится, не в пользу тебе оберег-то идет.

– Странно ты, братец, рассуждаешь, – задумчиво ответил Всеслав. – А что, ежели судьба моя совсем другая была? Что, если начертано мне было умереть, когда весь Киев животом смертельно маялся, или когда князь на половцев пошел? А я вот жив, и какую-никакую, а добыл себе славушку. Не такой уж неудачный я, как ты говоришь!

– Да ты не обижайся, не для того сказано. Сам посмотри, как наши отцы-деды жили, кому перстень доставался? Сразу из грязи в князи, сразу богатство приваливало. Воеводу-то помнишь Владимирова? В Константин-град ездил за верой христианской – во как! Сколько богатства нажил, какую славу себе сыскал! Да и твой батюшка, земля ему пухом, неплохо пожил. Из простых дружинников в тысяцкие за невесть какие заслуги угодил, забогател…

– Ты отца моего не трогай! – Всеслав давно уж сдерживал себя, но тут вспылил-таки. – Отец мой своим умом да храбростью всего добился. Да ты на батюшку своего посмотри, коли уж у нас о том речь зашла. Он в воеводы выбился без всякого оберега!

– Ну да, ну да, – умиротворяюще забормотал Михайла, видимо, испугавшись. – Да и не о том я вовсе говорю! Просто я человек торговый, у меня все от удачи зависит. Такое дело – чуть ошибешься, по миру пойдешь. А ты, скажем, не передумал насчет монастыря-то?

У Всеслава отлегло от сердца. Слава Богу, бросил братец свою задумку. Ответил спокойно, ровно:

– Про то пока не ведаю. Хочу узнать, что с матушкой моей и сестрицей приключилось. Может, не умерли они? Спрятались где-нибудь, приютили добрые люди. Или в полон их угнали. Найти бы их тогда… Как мыслишь, может такое быть?

– Что ж, всяко бывает… – задумчиво ответил Михайла. – А как выяснишь, так что?

– Может, потом и в монастырь пойду. Сам знаешь, дяденька меня тогда тем и отговорил – мол, каково семье без кормильца. Коли живы они, коли нужен я им еще – буду для них стараться, всю жизнь положу. Искуплю свою вину, что покинул их, дал в обиду. А коли нет… Пойду, пожалуй, и в монастырь.

– А тогда отдашь кольцо? – спросил Михайла.

Всеслав хотел рассердиться, но передумал – братец спросил его как-то по-детски жалобно, умоляюще, что пришлось только улыбнуться ему.

– Вот тогда и поговорим.

Теперь Всеслав вспоминал тот разговор, и он все больше и больше не нравился ему. Сам он в силу оберега не очень-то верил, ценил его как последний дар отца. А не понравилось ему в разговоре то, что Михайла так решительно поставил на нем крест. Выяснял, не собирается ли он удалиться в монастырь! Ежу понятно – если идешь в монастырь, значит, обрекаешь себя на безбрачие, на бездетность. Заранее боится оглядчивый братец, чтоб сокровище не ушло в чужие руки, жаждет им завладеть прямо сейчас!

С неожиданной для самого себя нежностью Всеслав взглянул на кольцо. Вроде и невзрачное оно, а повернешь эдак – и в камне переливаются, вспыхивают багровые огоньки. Один, другой, ближе, дальше… Глаз не оторвать! Как отдать такую красоту, да еще и отцовское благословение?

Через несколько дней скрылась за перевалами степь, начался дремучий лес. Сквозь непролазную чащобу едва-едва пробивается узенькая тропочка. Проложили этот путь еще при Игоре Святославовиче, а обновил Владимир Мономах. Ходили этим путем монахи – крестили водой и огнем непокорное племя лесных язычников. Ходили и купцы – возили из Киева на торги свои товары. Коли добирались – получали барыш немалый. Да только солоно приходилось купеческому обозу в этих дебрях. Случалось, проходил по лесу молодецкий посвист, а вслед за тем валились с деревьев, как спелые яблоки, соловьи-разбойнички. Купчику – кистень в лоб, себе – товары или барыш. Честная дележка!

Рассказывали люди и про лихого разбойничка Есменю Сокола. Велик был ростом, повадкой вальяжен. Говорили – из княжеских, дескать, детей, да обидели его, байстрюка, выбросили из вотчины. С тех пор и бесчинствует по лесам. Становится на пути у обоза, в одиночку. Просит добром, тихим голосом: «поделитесь-де, ребятушки». Неопытные купцы за дурачка его принимали, шугали с дороги. Но стоял он крепко, а тут и соколики его подоспевали. Но повадка у Есменя была почище княжеской – предлагал самому крепкому из купцов биться на кулачках. Побивал купца и грабил обоз, кто воспротивится – убивали его товарищи. Но, говорили, если кто победит его – отпускал с миром, да и награждал еще. Да вот только неведомо, случалось ли такое.

Правда, объявлялись время от временем люди из торговых да из ратников, которые уверяли, что нос к носу столкнулись с Есмень Соколом и побили его в честном бою. Но все они говорили разное, и так безбожно врали, что самые неприхотливые слушатели морщились и чесали затылки.

Всеслав улыбался про себя, вспоминая разные байки про лесной татебный народец, про коварных язычников, что до сей поры обитают в этом лесу и приносят своим богам в жертву живых людей, про прочую тварь лесную, уж совсем небывалую – кикимор, лесовиков. Так призадумался, что не услышал тот самый посвист молодецкий, о котором столько баек слышал. И очнулся от дум лишь тогда, когда, как в сказке, встал на дороге огромный, рыжий детина в доброй одежде, в сапожках и красной шапке даже.

Всеслав обомлел так, что даже испугаться не догадался. Да и не к лицу было витязю пугаться лихого человека, так что даже хорошо вышло.

– Мир тебе, добрый человек, – сказал только.

Детина усмехнулся.

– Надо ж, давненько доброго слова не слышал. Ну что ж, и тебе того же… добрый человек. Не побрезгуй, поговори со мной, мужиком неотесанным. Куда путь-дорогу держишь?

– Еду на родину, в Новгород. А ты ушел бы с дороги. Брезгать не брезгую, да недосуг мне лясы точить, уж не обессудь.

– Ишь ты, какой скорый! – парень прищурился, смотрел на Всеслава с усмешкой. – А коль не пущу?

Всеслав глубоко вздохнул несколько раз – это помогало ему сдерживать свой горячий нрав – и спокойно произнес:

– Тогда придется тебя с пути убрать. Не охоч я до драк, да что ж поделать?

– Да уж, делать нечего, – согласился его собеседник. – А ты, парень, бесстрашный, как я погляжу. Аль не знаешь, кто я?

Тут-то Всеслав и испугался. Кто он такой – догадался сразу, как только взглянул, но не решался себе в этом признаться.

Может, и приумножила молва мощь Есменя Сокола, но на него посмотреть стоит! Ростом будет выше даже Всеслава, который в Киеве почитался богатырем, но плечики поуже будут, а лапищами такими землю без сохи пахать можно!

Смеряв взглядом противника, Всеслав заметил:

– Знаю, кто ты. Есмень Сокол, не иначе. Только вот не пойму, почто ты себе такую долю выбрал – людей обижать, чужим трудом жить?

Есмень Сокол неожиданно захохотал, широко открыв рот.

– Ну и парень! Ну, умыл так умыл! Видно сокола по полету, добра молодца по соплям! – и тут же перестал хохотать, как отрезало. – Биться будем? – спросил деловито.

– Можно, – согласился Всеслав и спешился.

… С первых мгновений боя разгадал он хитрость Есменя. Тот на рожон не пер, не наваливался, как медведь – хитрой лисой кружил, от ударов уходил легко – выжидал время, когда противник рассвирепеет, ярость глаза ему затмит. Тогда и бил наверняка, валил одним ударом. Хитер оказался Сокол, да Всеслав и сам не прост. Разгадал соперника, начал делать, как и он. В ближний бой не лез, от ударов уклонялся. Есмень был легче, проворнее, да видать, привык к легким победам – зазевался, пропустил удар, потом еще один… Тут-то и разъярился, зарычал, сам нарывался на кулаки – ослеп от ярости.

Всеслав держал себя в руках, рассудком был тверд и ясен. Не бой даже занимал его мысли теперь – ждал одного мига, о котором стал призадумываться со времен последнего боя с половцами. И узнал его, уловил – вот!

Внезапно помутилось в глазах, закружилась голова. И вдруг стало легко, так легко двигаться! Пропал страх, усталость, тоска – а на смену пришла не злоба даже, а жажда смерти врага. Спокойная, ровная жажда – нужно убить, и все тут!

Приметил это за собой Всеслав, когда рубил половцев направо и налево. Тогда не стал раздумывать, да и недосуг было в бою-то. Не сдержался, дал себе волю – но тут-то не половец поганый перед ним! Крещеная душа, свой, русский человек, хоть и разбойный. И, дождавшись, когда схлынет дурнота, остановился, как вкопанный.

Есмень, видно, испугался – решил, что противник задумал какую-то хитрость. Но, видя, что тот стоит неподвижно, успокоился. Утер рукавом кровь с разбитой рожи, через силу улыбнулся.

– Крепко ты меня, – сказал с трудом.

– Будет, что ли? – так же трудно спросил Всеслав. – Отпусти меня, хватит уж…

Тут только догадался оглянуться – из-за всех деревьев вокруг глядели разбойнички. Десятка два их было точно, и видно – народ все закаленный, отчаянный. На Всеслава смотрели с почтением, без злобы.

– Куда ж я тебя теперь отпущу? – усмехнулся Есмень Сокол. – Аль обычая не знаешь? Теперь попировать следует, хмельным вином смыть кровь и обиду. Ты, молодец, здорово меня побил, и держался хорошо. Многому меня научил. Так что ты теперь вроде как брат мне. Как звать-то тебя, друже?

– Всеславом.

– Доброе имя. Пойдем-ка, гостенечек дорогой, в мои хоромы, потчевать тебя буду.

Не без трепета шел Всеслав за разбойным атаманом. Темные мысли не оставляли – вдруг заманить да убить хочет, отплатить за обиду? Но опомнился и порешил так: коль хотели жизни лишить – далеко ходить не надо, могли бы прямо на той тропке всем миром навалиться. К тому ж Сокол был весел, шутил по-доброму. Через малое время вышли на делянку. От землянок, покрытых ветвями, шел теплый, живой дух, на вековой сосне висели чьи-то отмытые портки.

– У нас тут и бабы есть, вот как! – похвалился Есмень. – Кто из ребятушек женок своих на вольную жизнь привел, кто девок с бою отбил. Да теперь ничего, не жалуются. Уж и детишек наплодили, никакого покою от них нет!

И правда – из одной землянки доносился детский плач и тихий женский голос говорил: «Ну что ты, что ты, маленький!».

Под деревьями поставили сработанный для таких случаев длинный стол, и бабы стали стаскивать на него угощение. Всеслав только дивился – кажется, какая тут, в лесу, снедь найдется? Мясо с травками, да и все. Но стол поражал изобилием – не только мясо, разными способами приготовленное, но и сочные плоды – точно уж не лесные дички! – и хмельной мед, и заморские вина, какие и князь не отказался бы испробовать, и прочие кушанья. Некоторым Всеслав и названия не знал. Взял со стола, с деревянного, точеного блюда, круглый плод солнечного цвета.

– Заморское яблоко, – подсказал чернобородый, коренастый мужичишка. – Недавно проезжие купцы целый ларь подарили. Сверху вроде как скорлупа, она невкусная, а внутри – сласть великая, не хуже меда.

Всеслав ногтем расковырял толстую, мягкую «скорлупу», снял ее со всего плода, надкусил. В рот брызнул сладко-кислый сок, вкус был незнакомый, слишком резкий к тому же, но приятный, освежающий.

– Это ж надо, сколько всего на свете, чего мы не знаем! – поделился с примостившимся рядом на скамье Есменем.

– Это точно, – согласился он, поскучнев лицом. – Вот так посмотришь – что в стольном граде, что в глухом лесу. Эх, вырваться бы на волю, посмотреть мир! – и закинул голову, глаза стали прозрачны…

– И я о том же помышляю, – тихо сказал Всеслав.

Но Есмень словно не слышал, так замечтался.

– Вот купцы, гляди-ка! Говорил я тут с некоторыми. По разным странам ведь ходят, а толком ничего сказать не могут. Только и разговоров, на сколько кого облапошили, обсчитали да обвесили, где какой барыш взяли. А начнешь спрашивать – что за люди живут? Какой у них обычай? Так либо плечами пожимают, либо начнут неправдашнее молоть – уши вянут. Вот скажи ты мне – правда, что есть за морем земля, где все люди с песьими головами?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.