Взлёт без посадки

– Ляля, кофе очень крепкий, – Костя был бледный и напряжённый.

– Оставьте меня, – кричал Стас.

– «Тёпленькая», не пойдёт. Терпи, алкаш. Чего тебя так развезло? Ляля, сухую одежду найди и разотри его.

Я готова была даже прыгнуть из окна, лишь бы быть рядом с Костей.

– Сегодня годовщина смерти моего сына. Алёнка пьёт. Я тоже. Ты же знаешь, русский человек горе заливает водкой.

– Стас, ты ведущий лучшей программы на ТВ. Ты пример для многих. Ты открыл это новое видение. Ты не имеешь права. Знаешь, мой отец говорил: «Больно тебе, страшно, тяжело, беспросветно – терпи. Никто не должен этого видеть и чувствовать, что ты уязвим.

– Твой отец кто был, потомственный ученый – человек высокой культуры, а мой – пьяница и мать пьяница. Нам ваши высокие чувства не понять!!!

– Брось ёрничать. Ты всё можешь, умеешь и способен держать себя в руках. Иначе ты сам будешь себя презирать.

– Я уже презирал себя, когда вёл пропагандистские программы на радио. Тошнило. Мы врали в каждом слове. Тогда начал попивать.

– Сейчас ты имеешь возможность формировать новое мнение целой страны. Тебя любят, уважают и прислушиваются. Не дай им себя убить. Всё, встал и пошёл работать, – Костя рванул Стаса с дивана и закричал – все заходите. Мы закончили водные процедуры. Нам легко и тепло. Стас командуй.

Костя быстро покинул студию «Взора».

– Там всё в порядке? – трусовато спросил Лёва.

– А что-то случилось? Текст учите, двоечники, – Костя поцеловал каждого в макушку и вошёл в продюсерскую.

– Алло, Константин здравствуйте, это Элла Маковская. Я давно добиваюсь с вами интервью, но вы всё время заняты или просто не желаете со мной общаться.

Бортнев включил телефон на громкую связь, так, что все, кто находился в продюсерской, имели возможность слышать разговор. По ходу того, как Маковская настойчиво уговаривала Ведущего, Костя строил всякие рожицы, раскланивался в сторону телефона, пританцовывал и одновременно снимал смокинг. Присутствующие в комнате умирали от смеха, стараясь делать это тихо в ладонь или отворачиваясь в сторону, но, тем не менее, подсматривая за Костиной игрой.

– Я счастлив, слышать вас, Элла, но есть одна проблема – я в Москве, у меня запись за записью, и я очень сосредоточен. Трудно перестроится так быстро.

Бортнев нагло лгал. Он был способен перейти от одной темы к другой с такой же лёгкостью, как прима-балерина сделать тридцать два фуэте.

– И, тем не менее, я прошу уделить мне немного времени, – резко поменяла тон Маковского с требовательного и самоуверенного на просительно-умилительный.

– Не могу отказать такой «нежной» женщине, – продолжал изгаляться Костя.

Все знали, что журналистка Элла Маковская жестокая, лживая и безжалостная дама. Но Бортнев был не тот противник, которого ей было легко победить. Костя отомстит ей за всех, кого она опорочила, пригвоздила и отшлёпала, как жестокая воспитательница в детском саду. Она не любила и не жалела никого из тех, кто был с ней откровенен и честен. Маковская каким-то образом переворачивала все беседы так, что люди, с которыми Элла общалась, превращались либо в монстров, либо в бездарностей, незаслуженно вознесенных на Олимп. Знали и то, что она делает проплаченные материалы. Но Бортнев не та фигура, которую можно как короля легко превратить в пешку.

– Тогда когда же вы изволите уделить мне внимание? – пыталась иронизировать журналистка.

– Насколько я знаю, вы хотите создать атмосферу Каннского фестиваля. И на пляже, почти в неглиже я буду размышлять о высоком искусстве. Замечательно. Тогда приезжайте в Останкино. В наших павильонах, да и у бутафоров и костюмеров мы сможем подобрать интерьер и костюм для солнечного летнего дня. С морем сложнее, но шумовики помогут, создадут звук. Так вас устроит, милая? Ваши статьи, как и декорации и есть фантазия на любую тему, о любом человеке. Вам же всё равно, какой объект перед вами. У вас в голове своё кино. – Костя курил и пил кофе, при этом громко прихлебывая и шумно выпуская дым.

Чувствовалось, что Маковская на том конце телефонных волн готова была уже сгрызть подушку, но держалась из последних сил.

Я представила себе, как она будет готовиться к этому эпохальному интервью.

На следующий день в Зимнем саду, созданном для начальства, но для такого случая охотно предоставленного для Маковской, которое начальство побаивалось, было декорировано под Лазурный берег.

Все, кто был свободен от работы, собрался за одной из стеклянных стен, чтобы хотя бы посмотреть на удивительное зрелище.

Костя в шлёпанцах, панаме и с полотенцем через плечо, давал интервью знаменитой скандальной журналистке Маковской. Они сидели в зимнем саду среди тропических растений на элегантной бамбуковой лавочке.

Я всё ж нашла место, откуда было и видно и слышно их общение. Над стеклянной стеной была очень маленькая полочка. На неё я и забралась. Через пару минут рядом самой я увидела Голубеву, которая как эквилибрист добралась до меня.

– Мы провалимся, – прошептала я.

– Вряд ли. Но так будет даже смешнее, – «успокоила» меня Ирина.

– А теперь ещё одно письмецо. Не уверена, что оно вам понравится, – съязвила Маковская и достала листок.

– Вот, – она показала в телекамеру листок с детским круглым почерком и пришпиленная скрепкой фотографией девочки лет десяти. Его прислала нам Алёна Кундилова из Нальчика.

«Нелегко в одиннадцать лет писать такому взрослому человеку, и всё-таки: я вас ненавижу. Вы заменили надежду фальшивой иллюзией, а милосердие превратили в свой жадный и грязный бизнес…»

– Это писала девочка десяти лет? Какой слог, – восторгался Бортнев.

– Адрес есть в редакции, – тут же парировала журналистка.

– Я не сомневаюсь, – Костя посмотрел в камеру и сказал: – Иллюзия выше реальности. Когда-нибудь Алёна, ты это поймёшь. Милосердие – это религия, но церковь – это уже бизнес. Попробуйте их разлучить, – Бортнев встал, вытер лицо полотенцем, сбросил шлёпанцы и панаму. – Больше Элла, ко мне не подходи. Я тебя видеть не хочу. В этот раз ты плохо написала. Ребёнка приплела, ты б ещё грудничка достала, который помнит, что было в утробе матери. Где взяла девочку с таким «изящным русским языком» или для достижения цели все средства хороши. Только никак не пойму, какова твоя цель. Уважать тебя всё равно никто даже не пытается, – сказал он невозмутимой, но бледной Маковской и пошёл сквозь, толпу официантов, техников и зевак, окружавших съёмку.

Мы с Голубевой, с трудом балансируя по узкой площадке, скатились вниз и посмотрели друг на друга.

– Потрясный мужик. Такой бы характер и всех можно сделать, – восторженно качая головой, задумчиво сказала Ира.

– Я просто хожу за ним, будто он меня привязал. Бортнев, но ещё Клёнов два супермена нашего телевидения. Благодаря ним всё изменится. Хотя дерьма на ТВ тоже навалом. Но со временем, они всё перевернут, – сказала я с гордостью, что знакома с такими людьми и пошла за Ирой в буфет.

– Ой, я забыла, что мне нужно зайти в рекламное агентство, – извиняющимся тоном проговорила Голубева.

– В «Щелкопер» что ли? – удивилась я. – Что тебя может связывать с этой троицей.

– Меня очень попросили, – напряглась Ирина.

– Можно я пойду с тобой. Любопытно, зачем тебя позвали. Эти просто так не приглашают. А мне нужно учиться и рекламному бизнесу тоже. Я хочу знать всё о ТВ.

– А как же Бортнев. Ты же от него не отходишь, – язвила Ирина.

– Ну, возьми меня с собой, – ныла я.

Голубева мотнула головой в знак согласия.

Ирина постучала в дверь, на которой было написано: «Вадик, Дима, Митя».

Внутри среди разнообразного занятного хлама сидел Игорь Сергеевич. Рядом с ним сидел красивый мальчик, который всё время хихикал и заглядывал И.С. в глаза, словно спрашивал, правильно ли он себя ведёт. На него никто не обращал внимания. В углу за компьютером отхлёбывал пиво интеллигентный Дима. Вадик готовил кофе. Митя расхаживал по комнате, напевая какую-то мелодию.

– Вызвал я тебя, чтобы сообщить, что ты у нас будешь горькая подзаборная сирота, не обращая на меня внимания, изрёк И.С.

– Ого, – сказала Ирина.

– Не бойся, всё продумано, – И.С. взял её за руку.

– Подброшенная однажды, – возвысил голос Митя. Молодой человек был здоровый, толстый, бородатый, похожий на приходского попа… – к дверям дома младенца, – продолжил размышлять Митя. Росла ты, сладкая моя, не знаючи материнского тепла и отцовской ласки, в добрых руках детского дома № 6, что в городе Фастове украшает собой улицу Первых космонавтов, дом № 3, против Камвольного комбината.

– Как-то уж очень конкретно. Не погорим, – задымив всю комнату очередной любимой сигарой, засомневался продюсер.

– Игорь Сергеевич! – торжественно сказал Митя, – вы имеете дело с интеллигентными людьми. Директор детдома № 6, Роза Борисовна Эпельбаум, истинная стахановка приютского дела. За видеодвойку для красного уголка и контейнер детского питания подтвердит, что у неё на руках вырос не зная роду и племени хоть… хоть Принц Чарльз! Хоть Никита Михалков!

Пока Митя придумывал дальше, я размышляла о том, что попала в сумасшедший дом. Хотя на самом деле, что такое телевидение, чего я ждала. Это мир безумных идей и событий, которым потом пичкают народ. Нужно поговорить на эту тему с Бортневым.

– … так: детство было нелёгким. Порой ребята из старшей группы отбирали у младших компот и апельсины, выданные к 7 ноября, и тогда ты тихо плакала под одеялом, пряча под подушкой туристический фонарик, подарок шефов, и любимую книгу – повесть Максима Горького «В людях».

Ирина, которая слушая Митю, не двигалась, не издавала ни единого звука, словно медитировала, вдруг поморщилась.

– Что, милая? Грубо? Но ведь проходит! И ещё как проходит! Да и найдётся ли на этой земле сердце способное усомниться словам сироты?

– Да не, – вяло сказала Ирина. – Книгу можно поменять?

Я постоянно наблюдала за реакцией Голубевой. Неужели ей весь этот надуманный бред нравится?

Лицо испытуемой, вообще, ничего не выражало. Она словно витала в облаках. Но Митя был в восторге от своей фантазии и продолжил…

Минуту…! и пряча под подушкой любимую книгу – роман Гюстава Мало – «Без семьи. Были, впрочем, и светлые дни. Как-то собирали вы дружно металлолом на территории Камвольного комбината, – продолжал бредить, на мой взгляд, Митя. – За сараем, где хранилась готовая продукция, мальчик Серёжа несмело поцеловал тебя и прочёл стихи Есенина.

Ирина внезапно засмеялась, чем явно удивила «великого придумщика» Митю.

– Тебя что-то не устраивает? – удивился Митя. – По-моему, всё гениально.

– Надсона, – поправила Ирина, не объясняя причину своего смеха. Да, собственно, никому из присутствующих, кроме меня, её реакция была неважна.

– … Надсона. Но, однажды, романтика больших дорог поманила тебя. Сбежав из-под ласковой опеки Розы Эпельбаум, ты направилась в Москву. Сердобольная проводница приютила тебя, кстати, Пелагея Тихоновна до сих пор работает на дальних рейсах. Если надо всё подтвердит. Ты доехала до столицы, но с первых минут попала в компанию вокзальных карманников. Руководил вами вор по прозвищу Сиплый.

– Это уже-е-е «Оливе-ер Твист». – На штампах работаете, ребятки. – пристыдил рекламщиков И.С – Предлагаю сделать перерыв. Ирина должна переварить этот бесконечный роман.

Митя обиделся, но сказал, что обязательно закончит то, что придумал для «сиротки» Голубевой.

Мы с Ирой вышли из комнаты.

– Тебя устраивает эта туфта? – спросила я удивлённо.

– Посмотрим, но надо переварить то, что они придумали, – со странной усмешкой посмотрела девушка куда-то вдаль.

– Что ты собираешься делать? – не унималась я.

– Скоро узнаешь. Пока это секрет. Пойду думать, – Ирина улыбнулась и пошла, читая какие-то стихи.

Мне была противна вся эта «бурная фантазия» Мити. Я не очень понимала, зачем Голубевой нырять в этот омут. Что-то тут не то, но что? Устав думать о «горькой судьбе» будущей звезды, я направилась искать Бортнева, но наткнулась на Клёнова, который давал интервью милой молодой взволнованной девушке.

– Скажите, Стас, как возникла идея создания «Взора»?

– Не стану рассказывать с самого начала. Я уже много раз говорил, что «Взор» был альтернативной молодёжной передачей. Сверху прилетела идея делать молодёжную информационно-развлекательную программу. Чтобы она в каком-то смысле отвлекала молодёжь от прослушивания зарубежных радиостанций. Начальство вытащило старую сценарную заявку, предложили мне попробовать ещё раз. Я согласился. Это была одна из первых программ, сделанная прямым эфиром из студии, были включены музыкальные клипы. Это была единственная возможность увидеть многих исполнителей, популярных в тот момент на Западе. Мы чувствовали себя молодыми улыбчивыми суперменами, этакими «рыцарями правды» и борцами за новое телевидение. Смысл новизны заключался в независимости суждений. Кроме того, появился особый динамичный ритм, в котором мы чувствуем себя естественными. В этом, как мне кажется, и есть обаяние нового времени. За полтора часа в программе успевают поговорить обо всём – и ни о чём всерьёз. Но воспринимают её всерьёз. Как знак нового сознания. Как образ мысли поколения. Отображает ли она нужды общества? Бесспорно. Она даёт иллюзию прикосновения к предметам доселе табуированным, охотно и задиристо разоблачает то, что было под запретом.

– А вы не боитесь, что за эти новые суждения вас могут побить или даже убить. Вы не носите оружия с собой?

– Нет. Я не ношу даже газового баллона. Если захотят убить, то ничто не поможет. Убийца – он всегда готовый и с прекрасной реакцией, гораздо лучше, чем у меня. Наверное, с оружием, ощущаешь себя спокойней, но я ж не стану устраивать ковбойские «игры». Да и вообще, кому я нужен?

– Хорошо, что вы так уверены в себе. Какие ваши ближайшие планы, идеи?

– Дайте осуществить то, что уже придумано. Мы приглашаем в гости интересных неординарных людей. Мы стараемся, чтобы передача не была тяжеловесной. Чтобы она была понятна всем и интеллектуалу и простому человеку. А теперь извините, меня ждёт удав. – Стас засмеялся и побежал в студию.

Я пошла в курилку и попробовала оценить то, что я наблюдаю на ТВ – месте, куда я стремилась ни один год. Передо мной предстала мозаика разных и совершенно несовместимых вещей и событий. С одной стороны новое телевидение, новый взгляд на мир. Появилась элитарная игра, которая поднимает людей на совершенно иной высокий уровень. С другой стороны жуткая придуманная бездарная блажь – создать Звезду, создавая дурацкую надуманную историю жизни, которой никогда не жила Голубева. Зачем? Кроме того бегает огромное количество новых редакторов на длинных ногах, которые не очень правильно говорят и пишут на родном языке, пишут пустые репортажи. Но есть и блестящие журналисты, которые с трудом пробиваются в эфир. После каждого они ждут, что их программу закроют. А ещё – старики, как их называют. Некоторые из старой гвардии ушли сами, не дожидаясь пока их «вежливо» попросят. Другие остались и приспособились к новой жизни, но их было немного. Некоторые заглядывали молодым и рьяным в глаза с вопросом: «Может, чем помочь»? Умный молодняк с удовольствием пользовался знаниями накопленными редакторами и ведущими за долгие годы работы на советском телевидении. Многие, барахтаясь в воде, делали вид, что сами знают, что и как надо делать. В принципе новое телевидение больше напоминало табор, где в каждом шатре были свои правила, свой барон, и они никого не пускали в свои тайные дела.

ТВ отражало то, что происходило на улице. Битвы за власть с кровавыми исходами, смена сильных мира сего. Притом, всё это было грязно, страшно и цинично. Люди ходили по улицам как-то тихо, грустно, ожидая перемен и надеясь на лучшее, а наши эфиры через стекло Останкино сообщали «радостные» новости, высоко подняв победный флаг. Это было время разбойников, воров и глупцов. Но наше новое телевидение надеялось на то, что сможет изменить отношение людей к жизни, саму эту жизнь, и бой Кремлёвских Курантов будет отбивать другое время.

В то время я не очень еще разбиралась во всех сложных перипетиях, происходящих на новом ТВ. Видимо, мне нужно глубже нырять в процесс осознания происходящего вокруг. Я увидела, что Бортнев пошёл в студию. Видимо, начинается запись программы «Звезда экрана». Естественно я быстро побежала пока не закрыли двери, и не появилась надпись «Тихо, идет запись». Вот, по-моему, единственный человек, который мудро не пытался участвовать ни в политических, ни в служебных представлениях. У него была своя отдельная жизнь и ИГРА, в которой он всегда был главным подарком и престидижитатором. Но он не манипулировал людьми в отличие от других ведущих, а действительно показывал искусные фокусы феерических знаний, понимания природы человеческих чувств и тайных желаний.

В студии, на записи пилота новой программы Бортнев сидел среди десятка родственников и знакомых, приглашённых в качестве публики. На сцене стоял проповедник. Одет он был необычно – чёрный пиджак, свитер с белой стоечкой протестантского священника, а на голове иудейская кипа, в руках – чётки. За его спиной стояла ударная установка, колонки, динамики и синтезатор.

– И может, однажды, – вещал священник громко и возвышенно, – мы обретём понимание, что слова Спасителя, «несть не эллина, ни иудея», ни догмат новой веры, но отмена всех конфессий, всех границ меж людьми, каковые есть лишь сатанинские ухищрения и ничего больше. И это и есть подлинная вера, что лишь в ней и Бог един, и люди – равны.

За спиной священника появился ВИА, именно вокально-инструментальный ансамбль, этак года 1972 –го, жабо, манжеты, волосы той моды и запел. Причём, проповедник, взяв гитару, присоединился к остальной группе:

Средь картин и гардинДоживёшь до седин –Или наг и нищ,Не скопивши тыщ,И пусть мощна пуста,Зато душа – чиста,И не три перстаИ не два перстаИбо Он всё равно – один!

Тут на первый план вышли дети – мальчик и девочка. Ансамбль, бросив инструменты, воздел руки и стал отхлопывать ритм ладошками, а дети в ритме речитативом:

Нет, не два пер-ста!И не три пер-ста!Пусть мош-на-пус-та!Зато ду-ша чис-та!Ты се-бе гос-по-дин!И-бо пон-нял, что Он О-дин!

В зале все, кроме Бортнева, поднялись и тоже хлопали в такт.

У Бортнева зазвонил мобильный телефон, он, посмотрев определитель, поднёс телефон к уху.

– Ало, да пап, я не слышал. Что у тебя? – тихо спросил Костя. – Да заеду обязательно. А что врачи говорят? Ладно.

Он поднялся и вышел, решительно раздвигая хлопавших счастливых людей, которые продолжали скандировать:

Пусть мош-на пус-та!

Зато ду-ша чис-та!

На телевизионной лестнице, в клубах дыма, как на светском рауте все проходящие чинно раскланивались. Туда же прибежал взмыленный проповедник:

– Ну, – спросил, он нервно закуривая.

– Эфир дают? – спросил Костя, со знанием дела. – Как часто? Учти, реже двух раз в месяц – бессмысленно. Не будет рейтинга.

– Да подожди ты, видишь, только пилот снимаем! Мысли есть? – нервничал Рома-проповедник.

– Вот что, – отбросил папиросу Костя. – Рано подаёшь финал. Не говори свой текст на фоне инструментов. Все сразу ждут песен. А это ж ударное место! Возьми какой-нибудь задник на складе, скажем, звёздное небо, ну, что найдёшь, и закрой. А потом, ба-бах!

– Точно – согласился проповедник. – Что значит опыт…!

Я обратила внимание, что неподалёку от Бортнева и Ромы стоит Голубева и явно чего ждёт.

– Константин, – обратилась смущённо она к Бортневу.

– Да, слушаю внимательно, восходящую звезду, – раскланялся и поцеловал руку Ирине.

– Не могли бы вы пойти в рекламный отдел и послушать то, что они мне предлагают, то, что они хотят из меня сделать. По дороге я вам расскажу, что уже Митя придумал, – просительно заглядывая в лицо Бортнева, попросила Голубева.

– О, Митя – большой фантазёр. Интересно, что за феерическую историю придумал этот утопист. Пошли, пообщаемся с желторотыми птенцами и их мыслями, – Костя почти вприпрыжку направился к рекламщикам.

– «Реклама – двигатель прогресса» – сказал Бортнев вместо приветствия. – Извините за банальность. Ирина по дороге к вам поведала мне «потрясающую» историю. Очень захотелось услышать продолжение. Не возражаете. Может, и я чему научусь, а то всё старые идеи. Надо ж двигаться вперёд, – с «серьезным» видом сказал Бортнев и сел рядом с Игорем Сергеевичем.

Ребята были несколько растеряны, но отказать Бортневу не решились.

– Так я продолжу, – настойчиво сказал Митя. – Штампы – почему-то имеют успех у почтенной публики. Мне ли вас учить…. В общем, однажды у автомата с газированной водой поймал нашу сиротку за руку красивый мужчина в лётной куртке, но не позвал милицию, а повёл к себе. Выбросив билет в Ялту, куда ехал лечиться после ранения…

– Подожди, дорогой, – остановил летящего Митю Бортнев, – в Ялте вокзала нет. Читай Набокова…

Митя внимательно посмотрел на карту, висевшую на стене.

– Разумеется, в Симферополь… короче, звали его Серёжа, был он военный лётчик. Прожили вы с ним пять лет. Счастья не занимать. Но ушёл однажды Серёжа, да так и не вернулся.

– Ты оказывается сказочник, Митя, – вытирая глаза то ли от смеха, то ли от слёз Костя.

– А, по-моему, съе-е-едобно, – не согласился И.С. – Продолжай свое повествование. Мне даже интересно, чем всё закончится.

– Афган, – догадался Бортнев.

– Сбили под Кандагаром, – вздохнул Митя.

Было очень смешно смотреть, как рассказчик переживает свою придумку.

– Секретное задание… Короче, из казённой квартиры тебя тут же в шею, благо не жена. Поскиталась ты по родной земле, пока не встретился тебе хороший человек.

– Это – я, – гордо выпятил грудь И.С.

– И что? – спросила Ирина.

– А то, красивая моя, что если заказчик (Митя указал на И.С.) не против, тогда со следующей недели эта ахинея – твоя судьба.

– И ходить ты будешь в сарафане и кокошнике. Хотя на ТВ этим никого не удивишь, – подмигнул Ирине Костя. – Удачи вам друзья. Он встал и быстро вышел из комнаты.

– Дайте мне время. Я должна войти в роль. Продолжим позже, – довольно жёстко сказала Голубева. – Вы ещё многое должны мне объяснить. Я же официантка, а не актриса.

– Но ты ж закончила Гнесинку. Чему-то вас там научили? – сопротивлялись упорству Ирины все, находящиеся в рекламном отделе.

Ирина встала и, не говоря ни слова, вышла.

– Тут всё делается вот так? – спросила она меня.

– Не знаю, но ты всё ж дослушай их рассуждения.

– Чуть позже. Сейчас мне хочется расцарапать им рожи.

По пути в курилку мы встретили Бортнева и Клёнова, которые о чём-то напряжённо беседовали.

Я услышала только, как Стас сказал, что у них начинаются неприятности. Вызывают наверх. От этого ничего ждать хорошего не приходится. ОНИ хотели легкой шутливой молодёжной программы и немного западной музыки. А мы стали приглашать разных интересных людей, которых хоть и пытались выводить на легкомысленные темы, но многих несло. Они всё равно переводили разговор на серьёзные темы. Нам приходилось, чтобы не выглядеть полными идиотами, им поддакивать, тоже быть серьёзными. Тем более что народ хотел от молодёжи обстоятельных бесед, советов и так далее…

Одним ухом внимая Голубевой, я старалась услышать, что отвечает Бортнев.

– Стас, политика – это всегда грязь. Вы влезли в опасную игру. Но если я могу чем-то помочь, скажи, – Костя пожал руку Стасу и быстро ушёл, пытаясь не смотреть в ищущий взгляд Голубевой.

Вдруг Бортнев обернулся и спросил меня, не желаю ли я посетить Дом кино. Лицо у него было весёлое, а глаза печальные.

– Костя с вами хоть в бездну, – пыталась соответствовать, его манере общаться, я. Подойдя ближе, тихо спросила, а Голубеву нельзя взять с собой.

– Наглеешь, Лялька, но ладно бери. Только избавь меня от необходимости давать ей советы. У неё уже есть руководители.

В Доме кино, прямо на лестнице мы встретили Ваню, и Костя с удовольствием побежал к нему, явно отделываясь от нас.

– «Поздравляю», – торжественно сказал Иван, показывая газету с портретом Бортнева. – «Стареющий Гудвин снова запустит адскую машину на следующей неделе… Пафос Бортнева, анонсирующий приз пятилетия так же лжив, как и его энциклопедическая эрудиция». – Слушай, эта Элла тебя прямо в сухомятку лопает.

– Думаю, не без майонеза Двинского и Протасова. А я ещё Стасу сочувствовал, – тихо произнёс Бортнев. Его лицо улыбалось, но губы были крепко сжаты.

На верхней ступеньке у самого выхода в ресторан стояла девочка-журналистка. Она протянула к Бортневу диктофон и выпалила.

– Вика Лисовская – «Комсомольская правда». Господин ведущий, можно вопрос, если хотите не для печати. Вы богатый человек?

– Именно для печати, – засунув руки в карманы брюк смокинга и прислонившись к колоне, скрестив ноги, Бортнев выпалил – попрошу дословно. Я один из богатейших людей этой страны. У меня семья, любимая работа и настоящие друзья. Многие ли могут этим похвастаться?