Правила виноделов

– Не принимай уж слишком всерьез, Гомер, слова Профессора, – напомнила приемышу миссис Дрейпер, которую сам Профессор всегда называл Мамулей (а Мамуля его – Профессором).

Даже если Гомер и не считал разглагольствования Профессора простыми и ясными, они его не раздражали. Пусть студенты и коллеги Дрейпера на кафедре истории считают его претенциозным занудой и разбегаются при его приближении, как кролики из-под носа добросовестной, но заторможенной охотничьей собаки. Это не могло повлиять на отношение Гомера к первому в его жизни отцу, достойному сравнения с доктором Кедром.

Гомера окружили в Уотервилле заботой, какой он никогда прежде не знал. Сестра Эдна и сестра Анджела занимались им только в экстренных случаях, а доктор Кедр скорее исполнял роль строгого, отстраненного наблюдателя, хотя и любившего его всем сердцем. Миссис же Дрейпер была настоящей «мамулей», заботливой и внимательной. Вставала задолго до его пробуждения и, пока он завтракал, пекла пирожки, которые чудесным образом оставались теплыми в ранце до полудня. Более того, она сама возила Гомера в школу на велосипеде – не по шоссе, а напрямик по пешеходным тропам; это был, как она говорила, ее моцион.

После лекций профессор Дрейпер заходил за Гомером на спортивную площадку – казалось, расписание уроков было специально составлено так, чтобы последний урок совпадал с последним занятием Профессора, – и они вместе возвращались домой. Зимой это был настоящий лыжный поход: искусство ходить на лыжах Профессор приравнивал к умению читать и писать.

«Упражнять надо и тело, и ум, Гомер», – любил повторять профессор.

Легко понять, почему этот человек произвел столь благоприятное впечатление на Уилбура Кедра. Он был живым воплощением полезности.

Честно говоря, Гомеру нравилось это размеренное, лишенное неожиданностей существование. Сирота еще больше, чем обычные дети, нуждается в незыблемом, предсказуемом распорядке жизни. Именно поэтому доктор Кедр никогда не отступал от раз и навсегда заведенного распорядка. Завтраки, обеды и ужины поглощались в строго отведенные часы. По вечерам доктор Кедр читал вслух в спальне мальчиков, начиная и кончая чтение всегда в одно время, даже если случалось остановиться на самом интересном месте. Мальчишки просили – еще немножко, хоть пять минуточек, но Святой Кедр был неумолим. «Завтра продолжим в то же время», – говорил он под вздох разочарования. Он воспитывал в сиротах то, что представлялось ему главным, – ощущение стабильности жизни. «Здесь, в Сент-Облаке, – писал он в своей хронике, – ребенок чувствует себя защищенно, поскольку уверен, что все обещанное сбывается. Обещание для него – залог завтрашнего дня. И он живет, предвкушая следующее обещание. Только так действуя, медленно, но неуклонно, можно воспитать в сироте чувство защищенности».

Это «медленно, но неуклонно» как нельзя лучше описывает образ жизни Дрейперов. Каждое действие заключало в себе полезный урок, в каждом углу уютного богатого дома находилось что-то достойное внимания, сулящее в будущем принести пользу.

– Это Руфус. Он очень старый, – знакомил Профессор Гомера со своей собакой. – Это коврик Руфуса, его владение. Когда Руфус спит в своих владениях, не буди его, он может тяпнуть.

Говоря это, Профессор будил древнего пса, тот ощеривался, клацал зубами и озадаченно принюхивался, чуя забытые запахи прошлого, – так пахло когда-то от теперь уже взрослых детей Профессора, обзаведшихся семьями и собственными детьми.

Гомер познакомился со всеми ними в День благодарения. Этот день в семье Дрейперов превращался в грандиозное празднество, способное пробудить в любой семье комплекс неполноценности. Мамуля превзошла себя в приготовлении лакомых блюд. Профессор сочинил выступления на все мыслимые и немыслимые темы: сравнительный анализ белого и темного мяса домашней птицы; последние выборы; возможные конфигурации вилок для салата; преимущества романа девятнадцатого века (не говоря уже о всех других преимуществах прошлого столетия); искусство приготовления клюквенного соуса; истинная сущность покаяния; польза физических упражнений (включая сравнительную оценку рубки дров и катания на коньках); послеобеденный сон – один из семи смертных грехов. Каждое мудреное выражение Профессора встречалось его взрослыми детьми (двумя замужними дочерьми и женатым сыном) одобрительным хором, в котором преобладали восклицания:

– Вот именно, Профессор!

– Так оно всегда и бывает!

– Истинная правда, Профессор!

Эти автоматические реплики умеренно разбавлялись любимой присказкой Мамули: «Спокойно, спокойно, не принимайте слова Профессора совсем уж всерьез!»

Гомер выслушивал это нескончаемое сотрясение воздуха, как инопланетянин, силящийся расшифровать язык барабанного боя неведомого племени. Он то и дело терял нить разговора. Бессмыслица происходящего душила его. И, лишь став гораздо старше, он задался вопросом: что больше тогда отвращало его – самодовольство, то явное, то подспудное, или же энтузиазм, с коим отправлялось это насквозь фальшивое торжество?

Постепенно жизнь в Уотервилле разочаровывала его, происходящее становилось препятствием на пути к самому себе, к тому, чем ему предстояло стать. Ему вспомнились Дни благодарения в Сент-Облаке. Да, они были не такие шумные и богатые, как у Дрейперов, но в них было больше человеческого, и он чувствовал там, что нужен. Случалось, пургой обрывало электрические провода – и он по всему дому зажигал свечи и керосиновые лампы. Кормил самых маленьких, помогал мыть на кухне посуду, успокаивал вместе с сестрами Эдной и Анджелой плачущих малышей и даже был курьером доктора Кедра – самое ответственное и почетное дело в Сент-Облаке. Словом, к десяти годам, еще задолго до того, как доктор Кедр сказал то знаменитое напутствие, в Гомере уже окрепло ощущение своей полезности.

Чем же все-таки День благодарения у Дрейперов так разительно отличался от праздника в Сент-Облаке? Как кулинар Мамуля не знала себе равных; стало быть, дело не в еде – в Сент-Облаке еда как раз не отличалась изысканностью. Может, молитва благодарения? В Сент-Облаке молитва была довольно проста и прозаична, ведь доктор Кедр был не очень-то религиозен.

– Вознесем благодарение… – начинал он и делал паузу, как будто и впрямь решал, за что благодарить. И чуть погодя объявлял: – За все то доброе, что мы ежедневно получаем. – При этих словах доктор Кедр сдержанно оглядывал сидевших вокруг брошенных, нежеланных детей и произносил окрепшим голосом: – Вознесем благодарение за то, что у нас есть сестра Анджела и сестра Эдна. За то, что есть выбор… За возможность начать новую жизнь, – добавил он однажды, бросив взгляд на Гомера.

Одним словом, молитва в Сент-Облаке отличалась разумностью и сдержанностью – отличительными свойствами доктора Кедра.

У Дрейперов же молитва была странным, весьма продолжительным действом, что, по-видимому, объяснялось особым – семейным – пониманием сущности покаяния. Согласно профессору Дрейперу, истинное покаяние следует начинать с объявления себя грешником. Молитву благодарения Профессор начал словами: «Повторяйте за мной: я грешен, я сам себе омерзителен, но я возношу благодарение за всех членов моей семьи!» И все хором повторили эти слова, даже Гомер, даже Мамуля, которая на сей раз воздержалась от своего любимого: «не относитесь так уж всерьез…»

Приют Сент-Облако был не очень сентиментальным местом, но благодарственная молитва произносилась от всего сердца. Первый раз Гомер заметил фальшь в семье Дрейперов именно в День благодарения. В отличие от Сент-Облака, жизнь в Уотервилле зиждилась на крепких устоях, дети и внуки были желанные. В чем же тогда каяться? Может, счастью, удаче всегда сопутствует чувство вины? Фамилия Кедр (как объяснили Гомеру) означает дерево. Но тогда Богу (в Уотервилле Его без конца поминали) подошло бы название чего-то более прочного – льда или, скажем, скалы. Бог Дрейперов был трезвый Бог, но День благодарения в Уотервилле, к удивлению Гомера, обернулся настоящей попойкой.

По выражению Мамули, Профессор в тот день «изрядно перебрал». Это, похоже, означало, что он превысил дневную дозу, от которой, прибавила Мамуля, он бывал лишь навеселе. Обе замужние дочери, да и женатый сын тоже, как видно, перебрали. По случаю праздника Гомеру (и внукам) позволили пойти спать позже, и он оказался свидетелем забавного представления. Он и раньше слышал, засыпая, возню на лестнице, стуки, скрипы, шуршание, чей-то приглушенный укоряющий голос. Выяснилось, что голос принадлежал Профессору, протестующему против насильственных действий Мамули, которая волокла его по лестнице в спальню: там подняла его на руки и не очень вежливо уложила спать, проявив незаурядную физическую силу.

– Вот что значит регулярные тренировки! – воскликнул взрослый женатый сын и вывалился из зеленого шезлонга на коврик подле старины Руфуса, словно раскусил во рту ампулу с цианистым калием.

– Яблоко от яблони!.. – воскликнула одна из замужних дочерей.

Вторая замужняя дочь молчала – она мирно спала в кресле-качалке, опустив пальцы до вторых костяшек в почти полный бокал, балансировавший, подобно канатоходцу, у нее на коленях.

Оставленные без присмотра внуки с упоением попирали все домашние правила и устои. Увещевательные речи Профессора были забыты.

Гомер Бур, которому еще не было десяти, поднялся к себе в комнату и лег в постель. Чтобы уснуть, он часто прибегал к испытанному средству: вспоминал один особенно грустный эпизод из жизни Сент-Облака – отъезд матерей из приютской больницы, которая соединялась с отделением мальчиков длинным переходом (в нем когда-то хранились запасные лезвия к циркулярным пилам). Было еще очень рано и совсем темно, шел снег, подсвеченный огнями стоявшего у дверей больницы фургона. Гомер всегда плохо спал, часто пробуждаясь ни свет ни заря – как раз когда подъезжал фургон, привозивший со станции работниц – поварих, уборщиц и первую смену больничного персонала. Фургон, собственно, был списанным железнодорожным вагоном, зимой его ставили на полозья, превратив в огромные сани, запряженные лошадьми. Иногда снега на дороге было мало, и полозья со скрежетом высекали из булыжников снопы искр (их сменяли на колеса лишь с приходом весны). На самодельном сиденье рядом с закутанным в пледы возницей горел фонарь ярким, но неровным светом, напоминавшим пламя факела; внутри же вагона теплились лишь слабые огоньки. В то раннее утро возле вагона топтались в снегу несколько женщин, ожидая, когда из него выйдут приехавшие. Гомер никого из этих женщин не знал, вид у них был робкий, будто пристыженный. Служащие приюта, выходившие из вагона, старались держаться от них подальше, одна даже обронила какую-то грубость. Что именно – Гомер не расслышал, но женщин как порывом ветра отбросило от обидчицы. Они поднимались в вагон, понурив голову, не глядя друг на друга, не перекидываясь словечками. А возница, веселый, добродушный малый, готовый вступить в разговор с любым пассажиром в любую погоду, молчал, точно набрал в рот воды.

Вагон медленно развернулся и заскользил по обледенелой дороге к станции. В освещенные окошки было видно, что одни женщины прячут лицо в ладони, другие сидят безучастно, окаменело, как на похоронах, боясь шелохнуться, чтобы не потерять самообладания.

В то утро Гомер впервые увидел мам, навсегда оставивших своих детей в Сент-Облаке. Он их почти не разглядел, но хорошо, что видел их сейчас, когда все позади, а не накануне, в день приезда, с огромным животом, придавленных грузом забот. Выглядели они совсем не так, как люди, сбросившие наконец тяжкое бремя, его собственные глаза были свидетелями этому. Никогда в жизни не видал он более несчастных существ, и, наверное, не случайно покидали они приют в предутренние часы.

В ту ночь, завершившую День благодарения у Дрейперов, Гомер, чтобы скорее уснуть, вспоминал этих матерей, ожидавших на снегу фургон, но не ограничился только виденным. Когда сон не шел, он совершал с женщинами весь их путь до станции, садился с ними на поезд, провожал до жилищ; он отыскивал среди них мать и шел за ней. Было трудно вообразить себе, как она выглядит, где живет, откуда родом, воротилась ли в родные места. Еще труднее было представить себе отца. Как она вернулась к нему, если вернулась? Подобно многим сиротам, Гомеру казалось, что он часто встречает родителей, но те не узнают его. Когда он был маленьким, его много раз ловили на том, что он, расширив глаза, смотрел на чужую женщину, иногда с явной любовью, иногда с интуитивной враждебностью. «Перестань, Гомер, – говорил ему в таких случаях доктор Кедр. – Просто не думай об этом, и все». Но и став взрослым, Гомер Бур частенько замечал, что смотрит на идущую мимо женщину тем же вопрошающим взглядом.

В ту ночь в Уотервилле он так отчаянно вглядывался в образы родителей, что казалось, еще миг – и они материализуются; но именно в этот миг он в изнеможении уснул. Его бесцеремонно разбудил один из внуков, мальчик постарше его. Гомер совсем забыл, что в ту ночь он будет с кем-то делить постель – дом был переполнен гостями.

– А ну подвинься, – потребовал мальчик.

Гомер подвинулся.

– И не вздумай доставать свой петушок, – добавил мальчик, хотя, разумеется, причин для такого заявления не было. – Знаешь, что такое содомия? – помолчав немного, спросил мальчик.

– Нет, – ответил Гомер.

– Знаешь, не ври. В Сент-Облаке вы все этим занимаетесь. Трахаете друг друга! Только попробуй прикоснись ко мне, отправишься обратно в приют без своего петушка, – пригрозил мальчишка. – Я его отрежу и скормлю собаке.

– Руфусу? – спросил Гомер.

– Ему, а кому же! Будешь еще врать, что не знаешь про содомию?

– Не знаю, – повторил Гомер.

– Сейчас узнаешь! Хочешь, покажу?

– Не очень.

– Хочешь, хочешь, – заявил мальчишка и попытался было проделать то, о чем Гомер и слыхом не слыхал.

Внук этот освоил технику содомии в очень дорогой частной школе, но вот кричать во всю силу легких там его не обучили; Гомер же еще в младенчестве овладел этим искусством и сейчас счел за благо огласить дом своим знаменитым воплем.

Вопль разбудил Мамулю, спавшую сном праведницы (остальные Дрейперы пребывали в отключке), и, конечно, всех внуков, которые были младше Гомера и к тому же не знали его легендарной способности, так что вопль вызвал среди них настоящую панику. Даже дряхлый Руфус и тот залязгал зубами.

– Бога ради! Что здесь происходит? – ворвалась Мамуля в спальню Гомера.

– Он хотел трахнуть меня. Ну я ему и наподдал, – сообщил ученик очень дорогой частной школы.

Гомер силился справиться со всей легендарной способностью, вернуть ее обратно на страницы истории. По младости лет он еще не знал, что взрослые верят внукам больше, чем приемышам.

«Здесь, в Сент-Облаке, – писал доктор Кедр, – происхождению значения не придается. Это жестоко и унижает достоинство. Увы, в других местах на земле сирота, чья родословная неизвестна, всегда вызывает подозрение».

Мамуля отлупила Гомера, доказав, что семейству из Порогов по этой части далеко до нее. И отвела до утра в котельную; там было сухо, тепло, стояла раскладушка, которую летом брали с собой в походы.

Еще там сохло много пар обуви, одна из которых принадлежала Гомеру. Подобрал он и сухие носки по ноге. Нашел теплый, почти сухой комбинезон и облачился в него. Он понимал, что Мамуля и Профессор слишком дорожат семейной репутацией и не станут поднимать шум из-за какой-то там содомии. Так что, если он хочет вернуться в Сент-Облако, а он уже хотел, действовать надо самому.

Во время экзекуции Мамуля намекнула Гомеру, как его будут воспитывать, и сказала, что верит в его скорое исправление.

А в котельной велела встать на колени перед раскладушкой и повторять за ней странную молитву Профессора.

– Я грешен, я сам себе омерзителен, – повторял Гомер, чувствуя фальшь каждого слова.

Но никогда еще он так не нравился сам себе: еще немного – и он поймет наконец, кто он, что он и какую пользу сможет приносить в жизни. Он был уверен: произойти это может только в Сент-Облаке.

Поцеловав его на ночь, Мамуля сказала:

– Не придавай значения, Гомер, всему, что пишет о содомии Профессор. И не принимай все его речи так уж всерьез.

Гомер Бур решил не дожидаться речи Профессора еще и на эту тему. Вышел из котельной; снегу выпало по колено, но это не остановило его. Профессор Дрейпер научил его преодолевать пешком заснеженные пространства. Гомер оказался отличным ходоком. Очень скоро он вышел на главную улицу, которая привела его на широкое, уходящее вдаль шоссе. Уже рассвело, когда возле него притормозил первый грузовик, груженный бревнами. Как раз то, что нужно, решил Гомер.

– Мне надо в Сент-Облако, – сказал он водителю. – Я заблудился, не знаю, куда идти.

В 193… году каждый лесозаготовитель знал, где находится Сент-Облако. Но мальчик шел в противоположную сторону.

– Ты идешь не туда, малыш, – сказал водитель Гомеру. – Поверни и поймай машину, которая едет в обратном направлении. А ты правда из Сент-Облака? – спросил водитель. Он, как и многие, полагал, что дети обычно бегут из приюта, а не возвращаются в него.

– Я просто там живу, – попытался объяснить Гомер, но водитель махнул ему рукой и уехал.

По мнению доктора Кедра, этот бессердечный водитель, оставивший ребенка одного на дороге в такой снегопад, наверняка работал на компанию «Рамзес». Следующий грузовик был также с лесоповала, шел порожняком за новой партией бревен, и Сент-Облако был ему по пути.

– Ты сирота? – спросил водитель, узнав, куда держит путь Гомер.

– Нет, – ответил Гомер. – Я просто пока там живу.

В 193… году по заснеженным дорогам штата Мэн ездили медленно. Сильно смеркалось, когда Гомер добрался наконец до родного дома. Было так же темно, как и тогда на рассвете, когда он впервые увидел мам, оставивших в приюте детей. Какое-то время Гомер стоял у дверей больницы, наблюдая, как падает снег. Затем повернулся, подошел к отделению мальчиков, постоял там. И опять вернулся к дверям больницы, где было больше света.

Он все еще думал, что сказать доктору Кедру, когда у входа в больницу остановился почтовый фургон со станции – тот самый вагон на полозьях, привозящий и отвозящий невеселых пациенток Сент-Облака. На сей раз из него вышла всего одна женщина. У нее был такой огромный живот, что возница хотел было проводить ее, боясь, что она поскользнется, но, вспомнив, зачем она здесь, подумал, наверное, что богопротивное это дело – помогать таким женщинам. Развернул свой вагон и покатил обратно на станцию. Женщина осторожно брела по колено в снегу, приближаясь к Гомеру. Вид у нее был такой потерянный, что он сам позвонил в дверь. И подумал: ей, наверное, тоже нужно собраться с духом, приготовиться к разговору с доктором Кедром.

Если бы кто увидел их сейчас, принял бы за мать и сына. Во взглядах, которыми они обменялись, было именно это родственное взаимопонимание, как будто они читали мысли друг друга. Гомера беспокоил предстоящий разговор с доктором Кедром, но он понимал, что женщине труднее, – она ведь не знакома с доктором и ничего не знает о Сент-Облаке.

Внутри вспыхнул яркий свет, и Гомер различил величественный силуэт сестры Анджелы, спешащей к дверям. Непонятно, что толкнуло его взять за руку беременную женщину. Может, он заметил у нее на щеке замерзшую слезу, а может, самому захотелось опереться на чью-то руку. Но, увидев, как сестра Анджела вглядывается в снежную мглу, отпирая замерзший замок, Гомер успокоился и сказал женщине, беременной никому не нужным ребенком:

– Не волнуйтесь. Здесь все очень хорошие люди.

Женщина в ответ с такой силой сжала Гомеру руку, что ему стало больно. И с его губ чуть не сорвалось самое, казалось бы, не подходящее сейчас слово «мама!». Но в этот миг сестра Анджела совладала наконец с замком и заключила Гомера в объятия.

– О-о! – воскликнула она. – Гомер! Мой, наш Гомер! Я так и знала, что ты вернешься!

И поскольку рука беременной женщины все еще крепко сжимала руку Гомера – у обоих не хватало духу их разнять, – сестра Анджела повернулась к ней и тоже обняла. В эту минуту ей почудилось, что эта женщина – такая же сирота, как Гомер, и, так же как он, вернулась к себе домой.

Доктору Кедру Гомер сказал, что в Уотервилле от него не было никакой пользы. Но тут позвонили Дрейперы, сообщили, что Гомер убежал, и объяснили причину. Так что Гомеру пришлось-таки рассказать историю с содомией. Пьянство профессора немало удивило доктора Кедра (пьяниц, как правило, он распознавал безошибочно), а услыхав о молитве, только развел руками. В результате записка, посланная доктором Кедром Дрейперам, отличалась несвойственной ему лаконичностью.

«Покайтесь», – гласила она. На этом можно было поставить точку, но Кедр не удержался и приписал: «Вы грешны, вы должны быть сами себе омерзительны».

Уилбур Кедр понимал, что найти четвертую семью для Гомера будет не так-то просто. Поиски заняли три года – к этому времени Гомеру было уже двенадцать лет – почти тринадцать. Кедр знал, в чем беда, – нужны годы, чтобы Гомер где бы то ни было почувствовал себя покойно и защищенно, как в Сент-Облаке.

«Здесь, в Сент-Облаке, – писал Кедр в своих хрониках, – у нас есть только одна проблема. То, что на свете были и будут сироты, нас не заботит; ситуация в принципе неразрешима, наше дело – как можно лучше заботиться о них. Не проблема и вечная нехватка денег: приюты финансируются в последнюю очередь, и с этим ничего не поделаешь. Нас не касается и то, что женщина, забеременев, иногда не хочет ребенка. Наверное, придет когда-то просвещенное время и закон даст ей право избавляться от нежеланного ребенка. Но и тогда останутся женщины необразованные, запутавшиеся, испуганные. Так что и в самые просвещенные времена никому не нужные дети все равно будут рождаться на свет.

И конечно, всегда будут дети-сироты, чье рождение ожидалось как манна небесная, но которых обездолил несчастный случай или злонамеренное насилие. Но это тоже не наша проблема. Здесь, в Сент-Облаке, мы не можем впустую тратить духовные и физические силы, коих и так немного, на борьбу с темными сторонами жизни. Здесь, в Сент-Облаке, есть только одна проблема. Имя ей – Гомер Бур. С этим мальчиком мы добились особых успехов. Сиротский приют стал для него отчим домом. Это-то и есть проблема. Государственное учреждение не может и не должно вызывать в детях любовь, какая уместна только в семье. А тем более приют для сирот. Ведь это всего лишь пересадочный пункт на пути к лучшей жизни. И нельзя превращать его в монстра – начальную и конечную станцию, представляющуюся сироте единственным надежным на земле пристанищем.

Ничто не может оправдать жестокость, но здесь, в сиротском приюте, нам, возможно, вопреки себе, надо сдерживать свою любовь; если это не удастся, мы создадим приют, который ни один сирота не захочет покинуть по доброй воле. И мы породим новый человеческий подвиг – вечного сироту, ибо его отчим домом будет сиротский приют. Да простит меня Господь (или кто там вместо Него), я своими руками вырастил вечного сироту: имя его – Гомер Бур, и похоже, что он останется в Сент-Облаке навсегда».

К двенадцати годам Гомер знал Сент-Облако как свои пять пальцев. Досконально изучил газовые плиты и дровяные сараи, плавкие предохранители, бельевые шкафы, прачечную, кухню; все укромные уголки, где ночевали кошки; знал всех поименно, кто в какую смену работает; когда привозят почту; кто получает письма; где поступившим матерям бреют лобки; сколько времени они остаются в приюте, когда уезжают и в какой нуждаются помощи. Он знал расписание всех звонков, – вообще-то, он сам их и давал; знал всех преподавателей, опознавал их по походке с расстояния двухсот ярдов, когда они шли со станции. Знал в приюте всех девочек, но те немногие, что были старше, почему-то его пугали; он редко заглядывал к ним в отделение, и то только по поручению доктора Кедра, разнося его послания и прописанные им лекарства. Заведующая отделением девочек не имела медицинского образования, и доктор Кедр лечил девочек сам – либо приходил в отделение, либо они шли к нему. Заведующей была ирландка из Бостона, работавшая какое-то время в Новоанглийском приюте для малолетних бродяжек. Звали ее миссис Гроган, хотя она никогда не поминала мистера Грогана, да и, увидев ее, вряд ли кто заподозрил бы, что у нее был когда-нибудь спутник жизни; наверное, слово «миссис» нравилось ей больше, чем «мисс». Миссис Гроган принадлежала к обществу «Маленькие служители Господни». Доктора Кедра это вначале насторожило, но миссис Гроган не делала попыток превратить Сент-Облако в филиал общества, и факт этот сам собой забылся. Скорее всего, ей было не до общества; она не только заведовала отделением девочек – на ней лежал весь учебный процесс, каким бы хилым он в Сент-Облаке ни был.

Для сирот, которые кончали в приюте шестой класс, образование на этом завершалось. Но таких было немного. Школа-шестилетка находилась в Порогах-на-третьей-миле – всего одна остановка на поезде. Но в 193… году поезда часто опаздывали, да и машинист, работавший по четвергам, обычно в Сент-Облаке не останавливался. Видно, принимал его за вымерший город – столько в нем было заколоченных домов, а может, не одобрял женщин, сходивших на этой станции.