Будучи знакомым с Иваном Смагиным несколько лет, я только последнее время стал понимать, почему он гордится своей фамилией. Не из дворян, не благородный кровей, не из потомственных небожителей – чем, казалось бы, здесь гордиться? На эту тему мы напрямую никогда не говорили, лишь косвенно касались её несколько раз. И как-то недавно он внёс ясность, сказав: будущее – это прошлое, помноженное на настоящее. Можно прошлое возвеличивать, можно умалять. При любом раскладе результат будет искажённым. А кому оно нужно – искажённое будущее? «Мне – нет, – пояснил Иван, – потому и отношусь к прошлому бережно, объективно, уважительно, с гордостью. И к фамилии своей – так же».

Честно говоря, я посчитал эту краткую концепцию весьма туманной и даже, не скрою, несколько банальной. И отметил при этом про себя, что рассуждения такого рода вообще не могут быть свойственны кризис-менеджеру – человеку, как мне казалось, острого ума, аналитических способностей и неординарных креативных возможностей. Однако от моих оценок мало что зависело.

Да, по поводу кризис-менеджера. Им как раз и являлся мой добрый приятель Иван Смагин. При этом надо отметить, это слово он не любил. Кризис, говорил он, заключает в себе опасность и надежду. Опасность следует локализовать и изучить: может, и в ней есть какой прок. А вот надежде надо новые крылья пришить. И в процессе этом иголка – железная воля управленца, а нитка – ясное понимание реформ, хотя бы в общих чертах, всеми участниками процесса. Как бы то ни было, получалось у него неплохо – и в плане консультаций, и в плане исполнения краткосрочных контрактов по оздоровлению тех или иных проектов. И в этом я ему слегка завидовал. Не успехам, нет. А тому факту, что временами он полностью уходил в работу, а временами откровенно бездельничал и даже скучал. Вот эта вторая составляющая прельщала меня своим бесспорным комфортом. Полагаю, что не только меня.

В такие благодатные для всякого рода творческих полётов периоды Иван приглашал меня в свою уютную квартирку, где каждый новый год начинал с грандиозных преобразовательских планов – с дум о ремонте. Годы шли, но небрежно набросанный карандашом на ксероксной бумаге проект пылился где-то среди сваленных в творческом беспорядке книг. Я, конечно, принимал приглашение. Иван от избытка чувств практически втаскивал меня из прихожей в комнату, усаживал в большое и очень любимое мной кресло и в очередной раз начинал меня уговаривать, как правило, по трём направлениям. Первое – поехать всё-таки на Байкал. Второе – плюнуть на все и отправиться на рыбалку. Третье – помочь ему разобрать небольшой архив его прадеда, с которым он якобы уже давно и упорно возится, пролил семь потов, и так далее. Первое было из области мечты. Второе – хоть сейчас, рыбалка для меня приложение к дружбе с природой. А вот последнее вызывало у меня сложное чувство: разобрать это историческое наследие, конечно, желательно, но дальше что? Возни много, а выхлопа – никакого.

Иван именовал своё сокровище не иначе, как «Архив Смагина». Действительно, он время от времени извлекал из довольно объёмного сундука, тоже исторического наследия, не менее объёмные папки, раскладывал их на полу, вытирал пыль, листал, шептал, чертыхался, что-то рассматривал в огромную лупу… Не скажу, что эта кропотливая работа доставляла ему большое удовольствие, но душа его заметно теплела, глаза загорались, и сам он двигался в этот период на животворной волне. Я тоже иногда с его позволенья на неё подсаживался. Странное чувство, поверьте, поселяется и в сердце, и в душе, когда пытаешься оживить события, случившиеся давно, далеко и не с нами. Чувство трепетное, тревожное и влекущее возможностью повторения.

Я не раз предлагал сделать архив достоянием широкого читателя: мол, именно так можно осветить нашим литературным талантом некоторые небезынтересные дела минувших дней, а заодно и немного прославить и прадеда, и фамилию. Казалось бы, что проще? Однако Иван даже обсуждал эту тему неохотно. Разобрать, систематизировать – это одно. А вот составить из бессвязных служебных записок, плохо сохранившихся рапортов, распоряжений и даже доносов общую картину, представляющую интерес для массового читателя, – это совершенно другое, считал он.

Я понимал его сомнения, ибо сам не был уверен, что эта задумка может вылиться во что-то удобоваримое. Но одно дело понимать, другое – соглашаться. Я понимал, но не соглашался. Иван жил своей сложной, имею основания заверить, интересной и содержательной жизнью. Он не испытывал недостатка в эмоциях, в том числе – порождаемых экстримом. В таких случаях говорят: фигура самодостаточная. И вот у таких фигур, как мне подсказали не однодневные наблюдения, начисто отсутствует склонность к активному взаимодействию с окружающей средой, в нашем случае – с социумом.

Я не могу сказать, что Иван имел явные признаки эгоиста или эгоцентриста. Нет, конечно. Однако он полагал, что если он смог наполнить свою жизнь достойным и не скучным содержанием, то и любой другой может без особого труда сделать то же самое. Отсюда следовал вывод: вряд ли какие-то архивные записки или описание его личных переживаний или приключений могут кого-либо интересовать. Иван полагал, что у всех окружающих его людей проблем, переживаний, а главное – занятости и так хватает. В этом он, конечно, был неправ. Я придерживался другой точки зрения: бытовая суета, безусловно, затягивает в болото повседневности, но это вовсе не означает, что человек навсегда теряет глаза, жаждущие увидеть, уши, жаждущие услышать… Потребность в необычном, тайном, сказочном остаётся всегда. И потому не все усилия, направленные на удовлетворение этой потребности, тщетны. Иван меня слушал, согласно кивал, недовольно бурчал.

Со временем наступил перелом, и вызван он был событиями увлекательными, непростыми, порой страшными. И я даже затрудняюсь сказать, что стало движителем создания предлагаемых читателю записок: или упомянутый архив, или сами эти события. А раз однозначного ответа нет, то и пришлось объединить эти два временных пласта, и словосочетание «Архив Смагина» приобрело более широкое значение.

Иван согласился с таким подходом. И даже загорелся идеей. Но ненадолго. Он назидательно намекнул, что отрывочный лапидарный стиль архива надо бы оживить и, может даже, домыслить, дорисовать. А современную часть «архива» завуалировать, свести к основным штрихам – без деталей, которые очевидны, без изрядно всем надоевших подробностей. Словом, дал расплывчатые ЦУ и… пропал.

Нет, нет, он не пропал, так сказать, вообще, физически. Он просто погрузился в очередное порученное ему дело, опять бросился кого-то спасать. Я предположил, что этот «кто-то» был очередной основательно подсевший на казино романтик-капиталист, однажды рано утром проснувшийся и увидевший в зеркале банкрота; такое отражение его не устроило, ему стало стыдно, он решил начать жить, если не сначала, то хотя бы с места удачного старта к финансовому олимпу; Иван согласился ему в этом помочь. Возможно, я ошибался в своих предположениях, но был прав в главном – приступить к работе придётся в гордом одиночестве. В общем и кратко – тогда все и завертелось.

Морское танго

Москва. Кремль.

Во исполнение решения Совнаркома

от 15 марта 1921 года организовать

Управление режимных расследований (УРР).

Руководство отделом поручить

тов. Смагину Андрею Викторовичу.

Архив Смагина. УРР. Дело 11.5.22. «Морское танго»

Эту историю можно называть детективной, жуткой, романтичной, неправдоподобной. Кому как нравится. И ни один выбор не будет несправедливым – все эти эпитеты в полной мере могут быть отнесены к тем далёким событиям 1922 года. Вернее, события начались раньше, и насколько раньше, сказать теперь затруднительно. Фрагмент этих событий и связанных с ними различных – от реальных до фантастических – версий получил развитие в пятидесятые годы прошлого века, позднее и даже в настоящем. Но – лишь фрагмент. Архив Смагина содержит информацию, имеющее прямое отношение к деятельности УРР, документы охватывают конкретные действия сотрудников управления тем далёким летом.

Итак, начнём с известного рассказа Всеволода Иванова «Змий». В мае 1952 года писатель наблюдал в районе Карадага неизвестное животное, крупное, возможно, очень опасное, напоминающее издали огромную, если не сказать гигантскую, змею. Странное существо замечали другие жители Коктебеля и окрестностей, их рассказы трудно объяснить только лишь выдумками, оптическими и другими иллюзиями или розыгрышами. Всеволод Иванов поделился весьма впечатлившим его наблюдением с вдовой Максимилиана Волошина Марией. Её заинтересовала столь странная встреча, но сказать, что она была рассказом писателя поражена, будет преувеличением.

Легенда о карадагском змее уже тогда была не новой, и последний эпизод лишь дополнял копилку мрачноватых рассказов, слухов и воспоминаний. Мария Волошина поведала писателю: в 1921 году было много разговоров о неком «гаде», которого неоднократно наблюдали местные жители. По прошествии многих лет Мария не могла вспомнить, где именно и в каком виде предстал перед жителями побережья зловредный гад. Было ли отмечено его присутствие в море, был ли он замечен на суше? Связано ли его пребывание в этом благодатном крае с человеческими или какими-то другими жертвами?

Означенные вопросы в 1952 году уже не имели ответа, тем более, не имеются они сейчас, хотя надо отметить: обилие интернетовских и печатных материалов на эту тему склоняет к морской версии. Но вариант пребывания таинственного гада на суше тоже имеет под собой основание. И вот почему. В 1921 году феодосийская газета сообщила своим читателям: на побережье в районе Карадага был направлен отряд красноармейцев с целью «изловить гада». Эту заметку вырезал Максимилиан Волошин и направил её Михаилу Булгакову. Есть предположение, что именно эта заметка подтолкнула Булгакова написать «Роковые яйца». Так это или не так, судить трудно, но сам факт отправки пехотных красноармейцев на охоту позволяет предположить, что земная версия существования карадагского змея также имеет право на жизнь.

Остаётся только добавить, что в ходе беседы с Всеволодом Ивановым Мария Волошина, вспоминая события тридцатилетней давности, обращалась пару раз за помощью к крепкому мужичку средних лет, который помогал ей во дворе по хозяйству. Он согласно кивал: мол, верно, именно так оно и было…

Вот именно этот мужичок, а тогда двенадцатилетний мальчуган Кирилл в июне 1922 года помогал своему деду Михаилу разгружать лодку после рыбалки. Вёсла, черпак, холщовая сумка, уже пустая бутыль инаконец большая корзина с рыбой. Камбала, кефаль, большой ёрш-красавец…

– Вот он, зараза, уколет – с неделю будет огнём гореть, – предостерёг дед Кирюху.

Мальчик молча кивнул, снисходительно вздохнул: он уж и не мог сказать, в который раз слышал это предупреждение и все подобающие ему советы.

– Я его ножичком остреньким, осторожно, – выдавил он из себя.

Дед бросил взгляд в сторону моря. Вдалеке плыла лодка. Солнце, отражавшееся в воде, слепило глаза, расстояние не ближнее – в ней слабо просматривались фигурки двух, может, трёх человек.

– Чужаки. Повадились. Может, опять наука? До неё сейчас? – проворчал дед Михаил. – Иль беглые какие? Иль до яшмы да других каменьев любители?

Лодка быстро скрылась за скалой. Море – тихое, слабый прибой. До берега донёсся приглушённый расстоянием всплеск, неясные крики. Дед и мальчик прислушались. Тихо – только шум моря.

«Никак кричали, деда?» – спросил Кирилл и тут же подумал: может, чайки – души погибших моряков. Об этом он как-то прочитал в книжке, не помнил в какой. Сравнение ему не понравилось – надоедливые они, крикливые, прожорливые. Возможно, речь шла об океанских чайках, им не виденных. Океан большой, там штормы, огромные корабли, волны в двадцать саженей, не меньше. И ещё там есть «ревущие сороковые» широты. Кирилл отметил их расположение на старенькой карте, рассчитал расстояние – далеко. Там, в Океане, все может быть…

– Далеко. Может, и кричали. Шумные. Повадились тут.

Дед с тревогой посмотрел на мальчика.

– Ты смотри, осторожней в скалах. Не приведи господь…

Мальчик кивнул, улыбнулся: он уже большой и, как себя вести и в море, и на суше, и в скалах, давно знает. Дед и сам должен это понимать – не раз видел содранные в кровь коленки, пару раз вытаскивал из ладони внука рыбацкие крючки. Мальчик прекрасно плавал, нырял, без особых усилий мог за считанные минуты набрать с полведра рапанов – знал места и их координатами делился неохотно. А что касается мидий, так эту охоту Кирилл даже считал за себя зазорной – проще не бывает. Кирилл попробовал корзину на вес:

– О! И гостям, и нам хватит.

– Всем хватит. И гостям, – задумчиво с нескрываемым недовольством произнёс дед. – Сегодня гости – завтра хозяева. Кто их знает.

– Говорят, они из ЧК? – спросил мальчик.

– Много говорят. Может, и из ЧК. Время такое. Сегодня ЧК, а завтра…

Дед вздохнул.

– А лодку ты им дашь? – спросил Кирилл.

– Спросят – дам.

Дед взвалил вёсла на плечо, подхватил одну ручку корзины, Кирилл быстро схватил черпак, сумку и взялся за вторую ручку. Подняли добычу, тронулись. Дед оглянулся, окинул взглядом море, покачал головой. Яркие солнечные лучи, отражавшиеся от воды, больно ударили в глаза, он отвернулся, хотелось смахнуть пот со лба, но руки были заняты. Дед Михаил ранее не замечал порой охватывающей его сиюминутной беспомощности. В последнее время она стала его раздражать и вызывала лёгкие приступы грусти.

Тролль

Иван любил рыбалку. Я – не очень, ну, только если за компанию. А кому нужен такой компаньон, который «не очень»? Поэтому в этот, далеко не первый, раз Иван поехал на озеро Весёленькое самостоятельно. Добыча – не богатая, но развеяться получилось: отдохнул и от работы, и от дурацких телефонных звонков. Именно дурацких.

Поясняю. Вечером, перед выездом, в квартире Ивана зазвонил городской телефон, звонил долго и настойчиво. То, что ожил стационарный аппарат, событие само по себе из ряда вон выходящее, так как Иван пользовался им крайне редко, никому номер не давал и даже собрался вообще от этого вида связи отказаться. Но главное – содержание. Некий крайне взволнованный гражданин поинтересовался, действительно ли он говорит с господином Смагиным. На что Иван, естественно, ответил утвердительно. Затем диалог выглядел следующим образом. Привожу его один к одному, дабы картина была полной, плюс к этому разговор характеризует манеру общения моего друга.

– Вы действительно Смагин? (собеседник взволновал, близок к истерике).

– Повторяю, да, это я.

– Вы не могли бы назвать имя, отчество?

– Кто вы, и зачем вам это?

– Долго рассказывать. Поверьте, это в ваших интересах.

– Смагин Иван Юрьевич.

– Господи, так оно и есть.

– Вы что, ещё и с господом разговариваете?

– Нет, нет, это так, к слову… Вам угрожает опасность!

– Нам всем постоянно угрожают опасности, даже когда мы их не замечаем…

– Поверьте, мне не до шуток. Я прошу вас: будьте осторожны! Более я ничего не могу вам объяснить, ничего. Я не хочу, я не хотел бы… считаю своим долгом вас предупредить…

– В чём она заключается, эта ваша опасность? Что я должен сделать?

– Не могу объяснить, будьте осторожны, осмотритесь, прошу вас, умоляю, если хотите…

– Уверяю вас, буду осторожен, впрочем, как и всегда.

– Сейчас – это не всегда. Я рад, извините, я должен был…

Трубку положили.

Ну, что мог сделать после такого странного и тревожного случая мой друг Иван Смагин? Конечно – поехать на рыбалку. Озеро крупное, ловить в стоячей воде на поплавок – бесспорное удовольствие. Карась брал лениво, но терпение и сноровка дали свой результат.

Иван был в рыбалке ярко выраженным половинчатым консерватором. Снасти, катушки, шнуры, лески и прочие прелести рыбацкого оснащения он буквально отслеживал в специализированных магазинах, и, если появлялась новинка, достойная его внимания, она тут же пополняла его арсенал. Что касается всякого рода продвинутых привад, наживок, то здесь Иван был непреклонен и руководствовался «дедовскими» методами. «Все эти ароматизаторы и прочую химию» он упрямо не признавал, ими не пользовался и называл маркетинговым шулерством. Состав его прикормки – хлебные сухари, жареные подсолнечные семечки, мелённые на кофеварке, жмых. Насадка – червь, опарыш, тесто, приготовленное по мудрёным и постоянно обновляющимся рецептам. И ни шагу в сторону. Что ж – это его право.

Иван знал, что этот водоём пользовался недоброй славой. И отдельные люди здесь тонули, и лодка деревянная прогулочная как-то оказалась непонятным образом на дне, вместе с пассажирами. Поговаривали даже, что живёт в этом озере неизвестное злое животное, в любой момент готовое напакостить отдыхающим. Действительно, в осеннюю слякоть озеро выглядело мрачно, даже зловеще. Хотя надо признать, что и другие водоёмы выглядят при таком освещении не лучше. Что касается лета, то в это время и красиво, и удобно, и счастье рыбацкое стороной не обходит. Поэтому весь позитив Иван связывал непосредственно с озером. Ну, а негатив – с чрезмерным пьянством и скудной фантазией отдыхающих и местных жителей.

И на этот раз тот факт, что добыча была небогатой, впечатление не омрачил. Иван не был добытчиком, рыбалка – это отдых и где-то даже медитация, полагал он. А вот задержка в пути поначалу вызвала чувство лёгкой досады. Иван выехал в деревню ранним утром, почти ночью. На участке загородного шоссе, коим следовал Иван, произошла авария.

В неглубоком кювете лежал разбитый автомобиль, хозяин которого, предположительно, ехал на дачу. Бездыханное тело пострадавшего увезли. На дороге – несколько зевак-водителей, их машины, мешающие ожившему к утру движению. По сторонам дороги – поля, справа, если следовать из города, красовался ряд рекламных щитов. Двигатель прогресса явно не вписывался в ландшафт. Возможно, так было задумано – игра на контрасте, на парадоксах визуального восприятия.

Свидетелей нет. На взгляд человека, не в первый раз ставшего вольным или невольным участником такого печального казуса, количество служителей фемиды, пребывавших и в форме, и в штатском, было несколько чрезмерным, такому банальному случаю не подобающим. Это Ивана не могло не заинтересовать. Иван обладал поразительной способностью быть незамечаемым. Я уж не знаю, как ему это удавалось. Он мог без труда пройти почти на любой охраняемый объект, попасть в высокий кабинет, не встретив лобовой атаки секретарши или широкоплечего референта, получить аудиенцию небожителя, сделав краткий предварительный звонок. Какими ходами, приёмами и волшебными словами он пользовался, я не знаю, но всё получалось. Воспользовался он этим своим качеством и на этот раз.

В сторонке – немолодой крупный мужчина в штатском – ну, точно киношный генерал – строго беседовал с подполковником. Последний слегка недоумевал:

– Я понимаю – шестой случай. Но ночь, скорость, водитель без пассажиров, внимание притупляется…

– Вопрос не в том – сколько. Вопрос в том – как.

– Место – сами видите. Техническое состояние – экспертиза покажет, – без особого энтузиазма комментировал происшествие подполковник.

– Она уже показала, по предыдущим случаям, что технически исправные машины летят на обочину как… Как заколдованные. И все – покойники.

Подполковник мнётся: что тут скажешь? Молчит, пытаясь изобразить руками неопределённость своей точки зрения по обсуждаемому вопросу. Начальник внимательно следит за руками, ни разгадки, ни подсказки в манипуляциях не видит. Он сбавляет громкость:

– Понимаю, понимаю. Только не понимаю, почему все пострадавшие – одиночки.

И вновь к нему обращается недоумённый взгляд подполковника. И тогда шеф поясняет:

– Все пострадавшие ехали в единственном числе. Теперь понятно?

Подполковник силится осмыслить сказанное и неуверенно говорит:

– При такой скорости – оно и к лучшему. Если б не один, смело умножай на два, на три, а то и… Не дай бог.

– Так-то оно так. Но не так…

Подполковник замолчал, решил переждать. Начальник опять допустил неопределённость:

– Стал бы я сюда приезжать…

Подполковник подумал и, видимо, решил, что медлить с оценкой происходящего больше нельзя:

– Вот и я думаю… Гибель людей – конечно, ЧП. Но – бьются каждый день.

– И то верно – каждый день, – ответил начальник и обвёл взглядом место происшествия.

Кивнул на рекламные плакаты, спросил:

– А это ещё что? Давно?

– Реклама: народу – товар, казне – доход. С полгода как поставили, освещение подвели. Сейчас наполняют.

– Доход – дело нужное, – с лёгкой усмешкой сказал начальник. – Дорожное покрытие?

– Сухо. И ночью было сухо. А вот в нескольких случаях, в тех, что раньше, дождик шёл. Так что – немудрено…

– Это понятно, – начальник не дал собеседнику закончить мысль и уточнил: – Меня интересует укладка. Укладка покрытия. Может, ямка какая, перекос? Машину заносит, выбрасывает, центробежная составляющая.

– Проверяли. Норма.

– Ещё раз проверьте!

– Будет сделано, – отрапортовал подполковник, нерешительно приблизился к собеседнику и вкрадчиво поинтересовался:

– А что этот, пострадавший, – не из простых?

– Из простых, из сложных – не знаю. Дело это – не из простых. И этих дел… таких вот накопилось… Вот таких, что тяни-тяни – не натянешь, хоть списывай за давностью, хоть засаливай!

Закончив диалог таким замысловатым способом, начальник повернулся и пошёл к служебной машине. Подполковник проводил его тревожным взглядом. Начальник, садясь в машину, ясности не прибавил и лишь коротко бросил:

– Занимайтесь!

И машина укатила.

Иван решил, что более он ничего интересного не увидит, не услышит, сел в автомобиль и продолжил путь.

Прошедшая ночь была почти бессонной, и по прибытии домой он собрался часок-другой поспать, иначе весь день насмарку – в голове сумбур, в глазах туман. Разумное решение. И только мой друг собрался его реализовать, произошло то, чего он в глубине души ожидал: зазвонил городской телефон. Или неумный шутник, или сумасшедший, подумал Иван, вспомнив странный вчерашний разговор. И оказался прав. Неизвестный опять вежливо, как показалось Ивану, заплетающимся языком, уточнил фамильные данные Ивана и истерически предупредил об опасности. Забавное перестало быть забавным. Розыгрыш – слишком тупо. Запугивание – ещё тупее, и нет оснований. Ошибка? Но человек же уточняет фамилию, имя. Бред какой-то.

Иван походил по комнате, побросал самодельные дротики в самодельную мишень, пару раз промахнулся и повредил и так уже изрядно обитую штукатурку, покурил, что он делал весьма редко – по настроению, подумал. Ничего не понятно.

Морское танго

Смагин Андрей Викторович.

Год рождения 1895.

Начальник управления РР.

Служит в управлении

со дня основания.

Смагин сидел на перевёрнутом ведре в тени небольшого, сложенного из природного камня сарая. Он выглядел старше своих лет, как и многие молодые люди, выдернутые из обыденной мирной жизни и поставленные в условия, в которых принцип «лучше быть победителем, чем побеждённым» приобрёл самый что ни на есть нериторический смысл. Андрей Смагин вспомнил предшествующий его новому назначению разговор с товарищем Листером, который, к его удивлению, не только не попрекнул его непролетарским происхождением, но даже сделал позитивный упор на этом факте. «Средняя интеллигенция также ощущала на себе гнёт самодержавной косности и не могла с максимальной отдачей физических и умственных сил служить своей стране, реализовать себя в полной мере, – сказал тогда Отто Листер. – А теперь пришло время выложиться на полную – так, как того требует новое время!» На слове «новое» он сделал мощное ударение и выжидающе посмотрел на Смагина. «Страховская мужская гимназия – солидное заведение, это и много, и мало. Смотря с чем соотносить. Соотносите с необходимостью в кратчайшие сроки построить мощное государство, где никто не будет обделён. Вы меня понимаете?» – продолжил Листер.

Понимаю, ещё как понимаю, подумал Смагин и передвинул ведро поглубже в тень. Он отметил одну странную деталь. Неоднократные попытки погрузиться в воспоминания заканчивались неудачей. Он пытался мысленно пройти по московским улицам тех лет. По Садово-Спасской, где находилась гимназия, по полюбившимся Мясницкой, Лубянской, Никольской… И не получалось. Ему казалось, что это все было настолько давно и теперь скрыто так далеко, что его разум не в состоянии преодолеть эти время и расстояние. Революция, гражданская война настолько спрессовали жизненное содержание, что стена, выстроенная из этого концентрированного материала, закрывала путь к прошлому.

1 2 3...6 >

На страницу:

Перейти

1 из 6