Пейзаж с чудовищем

– Он в мастерской. С постели поднялся – надо же! Врач ему строго-настрого запретил, приказал лежать, пока такой жар, – Аполлон всплеснул руками. – Слада с ним нет!

Они оба пересекли салон и распахнули двустворчатые двери, ведущие в мастерскую. Эта комната-зал имела два входа. В нее можно было попасть не только из салона, но и из спальни, через гостиную. Юлиус фон Клевер считал это удобным.

В мастерской – сильный терпкий запах свежей краски.

Ученики узрели своего патрона посреди комнаты, у подрамника, на котором была укреплена картина. Четвертая из цикла о вилле Геката. Цикл из четырех картин имел название – Юлиус фон Клевер сам его придумал. Однако его секретарь и подмастерье избегали произносить это название.

Юлиус фон Клевер – невысокий мужчина средних лет с темными волосами, обычно аккуратно расчесанными на прямой пробор, почти прилизанными и смазанными помадой, а сейчас дико растрепанными, – действительно поднялся с постели. На нем были кальсоны, домашние тапочки и рабочая блуза художника, натянутая прямо на ночную сорочку. Стеганый халат валялся на полу. Юлиус фон Клевер порой, не замечая, наступал на него ногами.

Его лицо покраснело от жара.

Полотно на подрамнике уже было густо закрашено серой краской, а теперь Юлиус фон Клевер резкими жестами наносил поверх краски еще и грунтовку.

– Юлий Юльевич, что вы делаете?! – воскликнул Аполлон. – Вы уничтожили свою картину!

– Это не должно существовать… я не могу… это невозможно. – Фон Клевер буквально бросал грунтовку на холст.

– Юлий Юльевич, опомнитесь! – всполошился его ученик Петя.

– Нет, нет, нет, нет! – фон Клевер почти кричал. – Это выше моих сил. Это невозможно. Это надо уничтожить, не то я попаду вон туда, – он указал кистью в окно, в сторону Башни Сумасшедших. – Это тьма, мрак… Он затягивает меня туда… убивает… Это все должно быть уничтожено! Несите три другие картины!

– Юлий Юльевич, нет! Их уже купили, у нас покупатели, – Аполлон пытался урезонить патрона, поднял с пола халат, пытался накинуть ему на плечи. – Юлий Юльевич, дорогой, ну что вы в самом деле?

– Несите картины, черт вас раздери! – заорал фон Клевер не своим голосом. – Делайте, что сказал, бездельники, не то уволю всех к чертям! Я вам покажу… вы не смеете перечить!

Он никогда прежде не вел себя так. Ученик и секретарь никогда слова грубого не слыхали от милого, доброго, интеллигентного питерского немца.

Этот безумный вопль словно отнял у него последние силы. Фон Клевер внезапно уронил палитру с грунтовкой, схватился за голову, словно она раскалывалась на части, и он пытался удержать ее от распада, и начал заваливаться на бок.

Петя и Аполлон едва успели его подхватить. Их патрон лишился чувств.

Они отнесли его в спальню, уложили в кровать. Петя со всех ног бросился за доктором, благо тот жил в соседнем квартале.

Доктор явился, начал хлопотать. Они все спрашивали: это что, удар? С ним удар?

Но доктор заверил, что это всего лишь обморок от сильного жара. Он привел фон Клевера в чувство при помощи нашатыря, напоил лекарством и остался дежурить у постели больного.

Воспользовавшись моментом, Аполлон Дерюгин вызвал Петю на кухню и наказал ему тут же упаковать три оставшиеся картины в бумагу, увязать веревками и дуть что есть силы в художественную галерею братьев Гирш, вручить картины для выставки и продажи с тем, чтобы покупатель, предложивший за три полотна максимальную цену, сразу бы получил картины в собственность и заплатил бы деньги.

Петя недолго возился с упаковкой – через четверть часа он уже ехал на извозчике по Вене, вез три картины. Как ни странно, о четвертой, замазанной картине он не сожалел.

Глава 5

Пейзаж

Наши дни. Подмосковье

30 мая

– Как же здесь красиво! Прямо пейзаж садись и пиши.

Шеф криминального управления полковник полиции Федор Матвеевич Гущин произнес это с чувством неподдельного восхищения.

Катя – Екатерина Петровская, криминальный обозреватель Пресс-центра ГУВД Московской области, – процентов на восемьдесят была с ним согласна.

Они стояли на берегу Истринского водохранилища. И темно-зеленая водная гладь расстилалась перед ними до горизонта. В сером жемчужном свете ненастного, но теплого утра – часы показывали половину шестого – воздух над водой пропитался капельками тумана. Но эта взвесь, эта морось лишь добавляла картине колдовского очарования. Слева темнел лес, подступавший почти к самой воде, и столетние ели отражались в водной глади словно пирамиды – зелень хвои сливалась с зеленью воды, сгущала тени.

Там, откуда Гущин и Катя созерцали расстилавшийся перед ними пейзаж, берег был пологий и топкий, заросший кустами. Справа открывался вид на луга – изумрудные, с дымкой пара, курившегося над травой. За дальней рощей виднелись крыши каких-то строений.

Вдалеке по воде плыла маленькая белая яхта под белым парусом. И Катя этому немало изумлялась, потому что над Истринским водохранилищем царил полный штиль. Но яхта скользила по воде, словно призрак. И было так тихо, так покойно, что даже синие мигалки полицейских машин, оставленных на берегу подальше от топкого заболоченного берега, крутились, сияли беззвучно и походили просто на синие огни, волшебно мерцающие сквозь хвою.

Всю эту подмосковную истринскую идиллию нарушало лишь одно обстоятельство: эксперты из ЭКУ, облаченные в защитные костюмы и высокие резиновые сапоги, тихо чертыхаясь, кружили, словно в танце, возле мертвого тела, вытащенного ими с великим бережением из воды на берег и теперь буквально утопающего в грязи и тине.

Эксперты подсовывали под раздувшийся труп брезент, чтобы отволочь его в мало-мальски сухое место чуть выше по пологому склону. Но грязь держала свою добычу цепкой хваткой. Эксперты по щиколотку увязали в тине, все это месиво чавкало у них под ногами, и труп выскальзывал, пачкался и приобретал еще более жуткий и отталкивающий вид, хотя и в воде во время обнаружения выглядел страшно.

Полковник Гущин с силой хлопнул себя ладонью по глянцевой лысине – убил спикировавшего комара. В отличие от Кати он тоже оделся в защитный комбинезон из синей болоньи, позаимствованный у экспертов. И сейчас выглядел в нем нелепо, словно толстый карапуз.

Катя оделась тепло, однако в спешке забыла самое главное – резиновые сапоги. Впрочем, их у нее и не было. Но кроссовки для прибрежной топи явно не годились. И поэтому она лишь терпеливо ждала, переминаясь с ноги на ногу, когда труп подтащат поближе, то есть повыше, уложат на траву, и можно будет к нему подойти, чтобы…

Нет, лучше этого не видеть. Катя достала из сумки бумажную салфетку и поднесла к губам и к носу.

Она себе все это как-то иначе представляла – честное слово! В тот момент, когда полковник Гущин сам лично ей позвонил по мобильному – а на дисплее как раз высветилось 4.15 (это в субботнее-то утро!) – и тоже явно спросонья хрипло прокаркал: просыпайся, одевайся. На Истре убийство. Ты мне там пригодишься.

И Катя сползла с постели, словно улитка, встала под горячий душ в ванной и нацепила на себя все теплое: джинсы, майку, толстое худи, стеганую жилеточку и плотную парку-ветровку с капюшоном. Как капуста – сорок одежек и все без застежек – зато не промокнешь под моросью дождливого утра. Она села в машину Гущина – он лично «подхватил» ее на Фрунзенской набережной, у ее дома, – угнездилась на заднем сиденье и снова впала в дрему. Такая рань, что вы хотите от меня…

И где они там ехали на эту Истру, по какой такой пустой автотрассе – по Новой Риге или еще где-то, куда поворачивали – все это ей было до лампочки.

А потом она увидела узкую новую дорогу, отличного качества, с подсветкой, проложенную сквозь хвойный бор, и дальше увидела забор, забор, забор, забор – сплошную стену, составленную из бетона и металлических прутьев, уводящую куда-то в неизведанную даль.

Тут совсем рассвело, и они подъехали к автоматическим воротам и низкому зданию с черепичной крышей. И Катя увидела еще много полицейских машин, а за воротами – охранников в униформе какого-то ЧОПа. После обстоятельных переговоров их впустили туда – на территорию. Караван полицейских машин, сияя мигалками, однако с выключенными сиренами, растянулся по дороге.

Катя спросила у Гущина:

– Федор Матвеевич, что это за место?

Гущин ответил:

– Это деревня Топь.

И тут Катя разом проснулась. Сон отлетел, словно по волшебству. Ибо кто в Подмосковье (а тем более в подмосковной полиции) не слыхал про деревню Топь, столь же знаменитую, как и деревня Грязь!

Однако, опять же, никаких деревень она по пути – а ехали весьма прилично – не увидела. Из строений узрела лишь одноэтажные, крытые черепицей здания – это оказались конюшни. В просторном загоне паслись лошади. Они провожали полицейские машины недоуменными взглядами.

Никаких людей в этот ранний час ни возле конюшен, ни на дороге. А потом они пересекли луга, и за лугами открылся вид на Истринское водохранилище.

У самого берега плавал вздувшийся труп. Его, как доложили Гущину сотрудники Истринского УВД, первыми прибывшие в Топь, обнаружила охрана, утром совершавшая объезд берега по воде на моторной лодке. Мощный винт лодки спровоцировал всплытие трупа со дна. И он, колтыхаясь и вращаясь, как юла, внезапно возник у самой кормы под испуганные возгласы охранников.

Те не бросили его, не растерялись, подцепили веслом и на тихом ходу, волоча за лодкой, отбуксировали к самому берегу. Однако вытаскивать на сушу сами не стали, позвонили в полицию.

И вот теперь над трупом деловито и хмуро склонялись эксперты в защитных костюмах.

Катя, еще когда издали, с берега, наблюдала за их работой, поняла, что труп – женский. Это было пока единственное, что можно определить – по одежде, мокрой, вымазанной грязью и тиной.

– Утопленница? – спросила она.

Гущин не ответил. Он хлопнул себя по щеке, убил очередного комара и, широко шагая, направился вниз по склону к экспертам.

– Она утонула, да? Несчастный случай? – вдогонку спросила Катя.

И тут же вспомнила: он же по телефону ей сказал – на Истре убийство.

Значит, он сразу понял, что труп криминальный.

Скользя подошвами кроссовок по мокрой траве, она спустилась вниз. В нос ударил запах тины и разложения.

На брезенте лежало распухшее тело женщины, к вздувшимся пальцам присосались пиявки. На лицо было страшно смотреть: белая кожа с синюшным оттенком, словно брюхо гнилой рыбы. Черты лица искажены дикой гримасой, рот приоткрыт, и между зубами….

Тут Катя не выдержала и на минуту отвернулась.

Не идиотничай! Соберись!

Она снова обернулась, но старалась глядеть лишь на туловище и ноги: розовая ветровка вся в черной грязи, такие же грязные джинсы. На правой ноге слипон – синий, на белой подошве, левая – босая, и к ступне тоже присосались пиявки.

– Давность невеликая, – констатировал Гущин, закуривая сигарету, чтобы перебить запах тины и тлена.

– Не более полутора суток, – уточнил эксперт, щупая рукой в резиновой перчатке кожу на тыльной стороне кисти жертвы. – Она в воде пробыла сутки плюс еще шесть-восемь часов, не больше, судя по состоянию тканей и степени их разрушения.

Другой эксперт в этот момент осторожно повернул голову трупа набок, и все они увидели то, что до этого момента было скрыто.

На шее, в распухших складках кожи, утопала туго затянутая петля.

До Кати не сразу дошло, что это цветной шелковый шарф, весь замазанный грязью и покрытый прилипшими водорослями.

– Задушена, – сказал Гущин.

– Да, ее задушили. Однако лишь вскрытие даст ответ, удушение или утопление стало причиной смерти.

– Воду в легких станете искать? – спросил Гущин. – Так ее там нет, голову даю на отсечение. Девчонку задушили и бросили в воду с целью сокрытия убийства. И ДНК вы теперь ни хрена не найдете, раз труп больше суток в воде болтался.

– Вы всегда спешите, Федор Матвеевич, – сухо возразил эксперт. – Предоставьте нам делать нашу работу и подождите заключения патологоанатома.

Гущин кивнул.

– Работайте, работайте. Я как услышал от истринских, что у нее эта дрянь на шее намотана, иллюзии утратил.

– Возможно, это ее собственный шарф, им и задушили. Мы его снимем в прозекторской, сейчас трогать не будем, – эксперт осматривал удавку на шее утопленницы.

– Сколько лет девчонке? – спросил Гущин.

Катя не понимала, отчего он так упорно повторяет «девчонка». По искаженному гримасой удушья и признаками разложения лицу возраст ну никак не определишь. Утопленнице могло быть и сорок лет, и тридцать, и…

– При визуальном осмотре – от двадцати до тридцати.

– По состоянию зубов точнее скажете?

Эксперт лишь глянул на него.

– Двадцать пять, не больше. – Гущин указал на руку утопленницы: – Татуировка, колечко-неделька, браслетик фиговый, дешевенький, в форме резинки…

Эксперты осторожно осматривали тело, одежду, собирали что-то пинцетами в пластиковые емкости, паковали. Гущин курил и вроде бы думал о чем-то постороннем, однако Катя знала – он, несмотря на все свои словесные опусы, внимательно наблюдает за работой экспертов.

Все сильнее пахло тиной, речной водой.

Свет над Истринским водохранилищем из утреннего жемчужно-пепельного стал пастельным.

– Ни документов, ни денег, – сообщил эксперт, руками в перчатках обшаривая одежду утопленницы. – Социальная карта, кредитки и в воде бы сохранились, но ничего такого нет.

– Если и была сумка, то она сейчас на дне, – сказал Гущин. – Или убийца ее забрал.

– Ограбление? – спросила Катя.

– Ограбление в деревне Топь? – Гущин бросил окурок.

К нему подошли сотрудники Истринского УВД, он начал расспрашивать их.

– Местность здешнюю знаете?

Истринские покивали, покашляли.

– Я думал, тут все огорожено-перегорожено, стены крепостные вокруг замков, а стен не видно. – Гущин озирал луга и рощу, затем обернулся к водохранилищу.

Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом, – не к месту вспомнилось Кате.

– Ограда только по периметру территории, – доложили истринские. – Всего здесь шестнадцать гектаров угодий. И четыре так называемых домовладения. По четыре гектара на каждое.

– Имения-дворцы, – констатировал Гущин. – Владельцев знаете?

Истринские снова покивали, покашляли.

– Эта дорога куда ведет? – спросил Гущин, ткнув в сторону шоссе, где на обочине припарковалось большинство полицейских машин.

– К проходной, к воротам, но идти прилично, Федор Матвеевич.

– А там что? – он указал на противоположный конец.

– Там эллинги для парусных яхт, причал для лодок.

– Я так понимаю, что тело сюда течением отнесло, хотя и слабое оно здесь, – заметил Гущин. – Убили жертву где-то в другом месте, однако недалеко от воды. – Он смотрел в сторону леса, подступающего к дороге. – Тот лесок дорога пересекает?

– Да, там идти меньше полукилометра, и там спуск к водохранилищу.

– Прочешите окрестности, побеседуйте с охранниками на проходной, запросите пленки видеонаблюдения за четыре предыдущих дня. Обойдите все домовладения на территории с фотографией жертвы. Надо установить, кто она такая – здешняя или как-то попала на территорию.

– Никто с заявлением о пропаже женщины в полицию не обращался, Федор Матвеевич.

– А труп не мог приплыть оттуда? – робко спросила Катя, махнув на необъятную гладь водохранилища. – С другой стороны? Или ее в лодке заушили на середине и сбросили в воду?

– Все возможно, – изрек Гущин. – Надо проверять. Однако начнем здесь, а не на той стороне.

Интуиция, – подумала Катя. – Он себя уже убедил, что это убийство и что это местные художества. И если окажется, что женщину убили где-то там, за пределами деревни Топь, он будет разочарован.

– Если предположить, что она шла к проходной, то что там у этой здешней проходной, куда она могла стремиться? – спросил Гущин.

– На остановку маршрутки. Маршрутка останавливается за поворотом и едет до Истры, там можно пересесть на рейсовые автобусы.

– Другие варианты?

– Нет других вариантов, за воротами лишь дорога и лес – пешком три километра до ближайшей остановки автобуса на шоссе.

– Обслуга, – сказал Гущин, – если она местная, то из обслуги. Здешние замковладельцы ездят на «Ламборджини» и «Ягуарах», маршрутка для них навроде экзотики. Транспорт аборигенов. И откуда ведет эта самая дорога, упирающаяся в проходную и забор?

– Как раз от замков, как вы их называете, Федор Матвеевич. Женщина, возможно, не из обслуги. Она могла быть из числа приходящих подсобных рабочих – они обихаживают клумбы, сажают цветы, убирают парк, стригут траву на газонах возле особняков.

– А это что, господа, что ли? – хмыкнул Гущин. – Такая же обслуга, как и горничные. – Нам надо установить ее личность. Вот задача номер один. Без этого мы с вами никуда не двинемся даже на этих прекрасных шестнадцати гектарах.

– Возможно, ее изнасиловали, – предположила Катя. – Федор Матвеевич, детали как раз вписываются в картину изнасилования – удушение шарфом и сокрытие тела в воде, чтобы не определили ДНК. Классический случай.

Полковник Гущин смотрел на тело утопленницы, с которым все так же сосредоточенно и медленно работали эксперты.

– Будем проверять и это тоже, – сказал он самым будничным тоном, на какой только был способен.

Глава 6

В роли консультанта

26 мая. За четыре дня до обнаружения тела

– Документы и особенно картографические материалы весьма редкие и ценные. Нам бы не хотелось упустить возможность приобрести их, раз он собирается их продать. Но мы должны быть абсолютно уверены в подлинности этих документов и карт.

Роберт Данилевский, топ-менеджер банка «Глобал Капитал», говорил тихо, но невероятно настойчиво, внушая сказанное своему бывшему однокашнику Сергею Мещерскому.

Они сидели в просторном кабинете Данилевского окнами на Водоотводный канал. Совет директоров и правление банка занимали изящный, отлично отреставрированный особняк девятнадцатого века на Кадашевской набережной. Внутри царил классический стиль, щедро разбавленный стилем хай-тек.

В кабинете, несмотря на теплый майский день, горел камин и работал кондиционер. Данилевский и Мещерский по-царски расположились в креслах у камелька, пили хороший коньяк.

– Константин Вяземский в ходе своего путешествия в Юго-Восточную Азию оставил действительно ценные материалы. Он путешествовал исключительно верхом, в седле. Это девяностые годы девятнадцатого века, – подтвердил Мещерский. – Путешествие заняло у него три года, и он много где побывал: в Индии, Тибете, Китае, Вьетнаме, Лаосе, Бирме. О какой части путешествия идет речь?

– Вьетнам, Бирма – как раз самое интересное. Путевые дневники, а главное – карты местности. Наша финансовая компания хотела бы приобрести все это в свою коллекцию. И я надеюсь на твою помощь, Сережа.

Банк входил в финансовую группу с тем же названием. Мещерского связывали с банком и финансистами из «Глобал» давние деловые отношения – в банке хранился уставной капитал турфирмы «Столичный географический клуб», которой вместе с компаньонами владел Мещерский. Банк держал для них кредитную линию, оформлял страховые полисы, обеспечивал юридическую поддержку. Во времена оны Мещерский устроил для менеджмента «Глобал» немало дорогостоящих экзотических путешествий от Гималаев до джунглей Борнео и вояжей на остров Пасхи. Но все это было в прошлом. Экономический кризис ударил и по финансам. И теперь в «Глобал» старались инвестировать деньги только в беспроигрышные проекты. Покупка предметов искусства, художественных коллекций и антиквариата относилась как раз к этому разряду. Редкие антикварные карты и путевые дневники ценились знатоками.

– Феликс Санин приобрел все это дуриком, – усмехнулся Данилевский. – Хапал на аукционах все что мог, все, на что денег хватало. И раньше хватало на многое. А теперь хватать перестало. И он начал свои приобретения продавать. Понимаешь, Сережа, этот тип относится к той категории людей… ну ты видел его по телевизору.

– Да, – Мещерский кивнул.

Феликса Санина он видел по телевизору. Тот часто мелькал. Телевидение неотделимо от профессии и имиджа популярного шоумена. А Феликс Санин был мегапопулярным шоуменом.

– У него нет никакого образования в общем-то, кажется, только училище эстрадного и циркового искусства. – Данилевский хмыкнул. – Такого знатока древностей и художеств можно в два счета обвести вокруг пальца. Я ему, кстати, верю в том, что он считает все документы и карты Константина Вяземского подлинными. Его могли в этом уверить мошенники. Мы, конечно, перед покупкой назначим экспертизы, но ты сам понимаешь – все это накладно и дорого. Мы заключим контракт с экспертами, оплатим работу, а там все окажется не стоящим выеденного яйца, подделкой. И мы понесем убытки. Поэтому я хочу, чтобы ты для начала сам поехал к нему на Истру в его особняк и посмотрел все лоты, как специалист по старинным картам. И еще то немаловажно, что этот Вяземский – он ведь какой-то ваш дальний родственник, да? Вашей семьи князей Мещерских?

– Очень дальний, – ответил Мещерский.

– Каково это по нынешним временам – ощущать себя потомком князей? – усмехнулся Данилевский. – Аристократические корни. А что? Это ведь тоже капитал, Сережа. По нынешним временам надо стараться и это использовать тоже. Между прочим, когда мы сообщили Феликсу, что в роли нашего консультанта по картам будет выступать князь Сергей Мещерский, родственник того самого Вяземского – путешественника по Азии, он просто начал бить копытом. Мол, давайте, присылайте ко мне вашего князя. У этой категории золотых нуворишей из телевизора, которые родились в хрущобах на окраине Мытищ, остро развито почтение к старой родовой русской аристократии. Почти подобострастие. Так что в его пенатах тебе, Сережа, будет легко.

Мещерский пожал плечами и отпил из большого бокала коньяк.

Оказать услугу Роберту Данилевскому он согласился по двум причинам. Первая – чисто дружеская и деловая. Раз попросили, отчего не помочь хорошим людям? Вторая – чисто коммерческая. За консультацию обещали хорошо заплатить. А деньги и Мещерскому, и его туристической фирме, переживавшей от экономического кризиса жестокий шок, требовались как никогда. Увлечение старинными картами являлось давним хобби Мещерского. И постепенно из хобби превратилось в дело, приносящее кой-какой доход. Если рассматривать консультации как способ подработки, «фрилансерство», то это не плохой и не тяжкий заработок.

– На основании твоего вердикта, если ты определишься с выводами, что это не подделка, а подлинные дневники и карты, составленные Константином Вяземским в ходе его путешествия по Вьетнаму и Бирме в 1892 году, мы назначим все необходимые экспертизы и начнем готовить документы на сделку.

– Хорошо, я поеду к Санину и посмотрю, что у него там за материалы. Конечно, если все это подлинное, то надо покупать, – сказал Мещерский. – Я думаю, это зай-мет немного времени – от силы день-два. Я сразу сообщу тебе, Роберт, о результатах.

Мещерский поставил бокал с коньяком на низкий столик и хотел было подняться с кресла, но Данилевский мягко удержал его.

– Погоди, не спеши. У меня к тебе есть еще одна просьба. Это уже чисто конфиденциально.

– Я тебя слушаю.

– До нас тут в банке дошли слухи, что Феликс Санин собирается продать не только карты Вяземского, но и кое-что еще. И это он собирается выставить на аукцион в качестве лотов.

Данилевский поднялся, подошел к своему письменному столу из полированного ореха и взял с него стопку журналов.

Вернулся и положил стопку на столик перед Мещерским. Это были каталоги зарубежных аукционов – на английском, немецком и шведском языках.

Мещерский полистал их.

– Тут картины, – сказал он. – Я в этом не спец, ты же знаешь. Самый обычный дилетант – музейный ротозей.

– Мне не знания в этом вопросе от тебя нужны. А твои дипломатические способности. Способности князя Мещерского, который даже за глаза производит на Феликса такое неизгладимое впечатление. Умение князя Мещерского убеждать.

– Убеждать? Что-то ты хитришь, Роберт.

– Я сама честность и открытость. – Данилевский захлопал светлыми ресницами. – Я тебе сейчас все расскажу. Речь идет о четырех картинах Юлиуса фон Клевера.

– Это кто, художник? Никогда не слышал.

– Может, и не слышал, но наверняка видел какие-то его работы. – Данилевский снова поднялся, взял со стола свой «Макинтош», открыл, нашел файлы и повернул экран ноутбука к Мещерскому.

На экране возникли картины – пейзажи. Лес, закат в лесу, зимняя дорога, опять лес – ели и сосны, старый парк.

Картина, изображавшая старый парк, показалась Мещерскому знакомой. Да, точно видел в Интернете и не раз среди картинок.

Новый файл – и на экране возникла картина уже другого сорта. Если и пейзаж, то фантастический, мрачный, почти пугающий. Огромные деревья, лишенные листвы, корявые, словно изуродованные болезнью, сучья на фоне тусклого, желтого, разбавленного серым цвета – если это был закат, то среди туч, когда заходящее солнце словно умирает, запутавшись в колючих, растрепанных кронах. А среди деревьев пряталась темная тень – то ли живое существо, то ли демон дерева с сучьями, похожими на вздыбленные волосы, и длинными руками – то ли корнями древесными, то ли когтями, тянущимися к зрителю из этой гнойно-желтой предзакатной тьмы.