Заповедь любви

Дмитрий Красавин

Заповедь любви

Одиссея лейтенанта Байдера

Поиски парашютиста

Поиски парашютиста, якобы выпрыгнувшего из сбитого над водохранилищем немецкого самолета, заканчивались безрезультатно. Ну хорошо, самолет ушел под воду и скрылся под слоями всплывшего на поверхность торфа. Его уже не найдешь. Но выпрыгнувший из кабины пилот не мог же исчезнуть без следа! Пусть даже сам он, отцепив стропы, давным-давно добрался по ледяной воде до берега или утонул, но парашют-то должен был остаться на плаву! И потом, кто мог сбить самолет в этой глухомани? Из Перебор1 зенитки не дотянут – слишком далеко. Истребители наши с тех пор, как фрицы дали деру из-под Москвы, больше не дежурят на подступах к Рыбинску. Слишком уж много во всей этой истории неясного и сомнительного. С другой стороны, не пригрезились же сразу трем дояркам и горящий в воздухе самолет, и парящий вдали над водами водохранилища серый купол парашюта?

Лейтенант НКВД Евгений Иосифович Байдер, предварительно подняв из воды мотор, аккуратно подвел лодку к дверному проему возвышающейся посереди Рыбинского водохранилища церкви села Городок. Перебрался через борт на покрытый водой порог колокольни. Привязал лодку пеньковой веревкой к торчащему из стены массивному металлическому стержню и заглянул внутрь здания.

Югская Дорофеева пустынь. Затоплена водами Рыбинского моря.

С правой стороны от входа со стены смотрели на него глаза Николы Чудотворца, все остальные фрески вместе со штукатуркой были сметены взрывом при сносе колокольни. От ведущей на верхние ярусы лестницы уцелели под самым потолком несколько развороченных ступенек, еще удерживаемых какой-то неведомой силой в стене винтового хода.

То ли Волгострой взрывчатку экономил, то ли сроки поджимали, но таких полузатопленных зданий над Рыбинским морем вздымалось множество: храмы и постройки Леушинского и Афанасьевского монастырей, Югской пустыни, колокольня церкви села Роя и множество других…

Для помнивших Шексну и Мологу капитанов они были своего рода навигационными знаками. А может, с этой целью и оставил их Волгострой – когда еще все судовые ходы необходимым количеством бакенов да створ разметят, а по колокольням уже сейчас, хоть и приблизительно, но ориентироваться можно.

Лейтенант считал себя человеком неверующим, атеистом, но, переступив порог затопленного храма, воровато оглянулся по сторонам и торопливо трижды перекрестился на Николу – вреда не будет, а польза, может, какая и выгорит. Внутри здания вода не доходила выше колен, но была опасность распороть сапоги осколками стекла или гвоздями, поэтому передвигался Евгений Иосифович медленно, с осторожностью. Подойдя к остову лестницы, взялся правой рукой за свисающую сверху скрученную полоску железа, подтянулся, перехватился чуть выше левой рукой, упираясь ногами в стену, подобрал тело вверх и перебросил на нижнюю ступень лестницы. Из-под бедра выскользнула и осыпалась вниз штукатурная крошка, сверху донесся беспокойный крик чайки. Лейтенант прополз по опасным ступенькам чуть выше, поднялся на ноги. Дальнейший путь наверх не представлял сложностей.

Спустя пару минут Евгений Иосифович поднялся на заваленный обломками кирпичных стен третий ярус колокольни. Взобравшись повыше, чтобы ничто не заслоняло обзора, достал из висящего за спиной футляра бинокль, приложил его к глазам и принялся квадрат за квадратом осматривать расстилающуюся внизу поверхность водохранилища.

С восточной стороны километров на двадцать море было чистым до самого Пошехонья. Ближе к берегу виднелись небольшие по площади всплывшие со дна островки торфа, над которыми кружили стаи чаек, да выступавшие из воды руины Покровской церкви. Чуть севернее – островок поросшей лесом земли. На северо-востоке взгляд цеплялся за поднимающиеся над водой голые стволы деревьев и остов колокольни Довшинской церкви. Далеко позади них возвышались над обрывистым берегом крохотные, почти игрушечные избы деревни Измайлово. Еще севернее, почти до того места, где Кондора впадает в водохранилище, вода на много километров вдоль береговой полосы была усеяна плавающими торфяными островами. Левее островов два буксира навстречу друг другу тянули баржи по Восточному судовому ходу. На северо-западе, по 63-му судовому ходу, склонившись на левый борт и выпуская клубы черного дыма, шлепал плицами пассажирский колесный пароход. С западной стороны, километрах в десяти, поверхность вновь была покрыта серой торфяной массой.

Лейтенант отвел бинокль несколько южнее, и сердце захолонуло предвкушением удачи и борьбы. Вот оно! Вдалеке от судоходных путей, километрах в тридцати от берега, по воде в северном направлении довольно споро двигался большой бревенчатый плот. Но не сам по себе плот, являющийся довольно объемным незарегистрированным плавающим средством, создающим помехи судовождению, заставил затрепетать сердце молодого чекиста, а поднятые над ним паруса из секторов темно-серого парашютного купола.

Положив корпус бинокля на остов стены, чтобы дрожь в руках не создавала помех наблюдению, Евгений Иосифович навел резкость. Над передней, суженной частью плота вздымалась закрепленная на двух столпах икона Богоматери с младенцем на руках. Под иконой, облокотившись спиной на один из столпов, сидел седовласый бородатый старец, укутанный в черную монашескую мантию. Слева, примостив голову на колени монаха, дремала девушка-подросток, укрытая лоскутным одеялом. Позади них возвышался покрытый зелеными еловыми ветками шатер с деревянным православным крестом на крохотной маковке. Над входом в него две женщины, приставив лестницы, выкладывали из цветов какой-то рисунок. Чуть дальше, привалившись спинами к составленным в несколько ярусов деревянным ящикам, сидели еще несколько женщин разного возраста, некоторые в монашеских одеждах. Между двух мачт, наполовину сокрытое парусами, проглядывало что-то наподобие кошевы2, но гораздо больших размеров. Вплотную к кошеве, сбоку, была пристроена не то длинная жердь, не то труба. За ней лежала перевернутая вверх дном одноместная лодка. В задней части плота двое мужчин мастерили какую-то замысловатую конструкцию из жердей и досок. Один из них, тот, что крупнее и выше, был одет в серую немецкую форму!

Оторвав глаза от окуляров, выпрямившись и убрав бинокль в футляр, лейтенант скатился с груды обломков, сбежал по винтовой лестнице до обрывающихся под потолком первого яруса ступенек и, не мешкая ни секунды, спрыгнул с них в воду.

Эх, разве можно быть таким неосмотрительным! Жгучая боль пронзила голень правой ноги.

Евгений Иосифович упал, ткнулся лицом в холодную воду, вновь поднялся. Напрягшись всем телом, чтобы не потерять сознание от боли, высвободил ногу из расщелины между обломками стен, стянул порванный сапог, размотал портянку – под ободранной, сочащейся кровью кожей явственно выступала наружу сломанная кость голеностопного сустава.

То и дело падая, опираясь руками о дно, он добрался до лодки, отвязал конец пеньковой веревки от стержня и заставил себя перенести тело через высокий борт. Отдышавшись пару минут соединил, превозмогая боль, обломки кости, туго перебинтовал портянкой место перелома и на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, оттолкнул лодку от стен колокольни, натянул на промокшее тело прорезиненную плащ-накидку, опустил в воду мотор, завел. И вначале медленно, чтобы не дать движку заглохнуть на мелководье, а потом со все возрастающей скоростью помчался вдогонку за ковчегом.

У него не было конкретного плана действий по задержанию фрица и его сообщников. Конечно, гнаться в одиночку за превосходящим тебя числом и силой врагом не совсем правильно. Разумнее и безопаснее было бы направить моторку в противоположную сторону – в Пошехонье. Там и катер с мотором не чета лодочному, и трех-четырех бойцов можно взять с собой в качестве подмоги. Такой вариант имел свои плюсы, и никто не посмел бы осуждать лейтенанта, выбери он его, но имелся у этого варианта и бесспорный минус – потеря времени.

Лейтенант был молод, горяч, поэтому, не задумываясь над последствиями, решил действовать в одиночку. Как? Подскажут обстоятельства, помогут смекалка, воля и жгучая ненависть к фашистской нечисти.

Неожиданно с запада на небо набежали тучи. Подул ветер, крепчая с каждой минутой. Пошла волна: не пологая, как в соленых полноводных морях, а обрывистая, крутая. Лодка запрыгала по воде, сотрясаясь от ударов. Дождя не было, но раскаты грома нарастали, почти сливаясь по времени с блеском молний.

Несмотря на ухудшающуюся видимость, плот и происходящее на нем были уже отчетливо видны без бинокля. Женщины и старец с девушкой-подростком укрылись в шатре. Немец и его напарник в ожидании грозы спустили паруса и теперь крепили к задней мачте распорки. Расстояние до плота стремительно сокращалось.

Оставалось уже каких-то сто-сто пятьдесят метров, как вдруг высоко задранный нос лодки резко накренился к кромке воды, корма поднялась, винт обнажился, мотор взвыл и заглох. Лейтенант снова и снова наматывал на шкив шнур, дергал за рукоятку, подкачивал топливо к форсункам – мотор не подавал никаких признаков жизни.

Ветер стал разворачивать лодку лагом к волне. На смену прыжкам и тряске пришла более грозная бортовая качка, грозящая перевернуть утлое плоскодонное суденышко. Вытащив из кобуры пистолет, Евгений Иосифович попытался привлечь к себе внимание звуком выстрела, но оружие давало осечку за осечкой. Бросив пистолет на дно лодки, торопливо отстегнув от пояса кобуру, сняв с шеи футляр с биноклем, лейтенант наскоро затолкал все под сиденье и, сложив ладошки рупором, закричал в сторону плота:

– Тону, спасите!

Никто не откликнулся. Из высокой трубы, пристроенной сбоку от кошевы, повалили клубы черного дыма, затем донесся звук заработавшего двигателя. Из кошевы вышел старец-монах, перекрестился, подергал на корме какие-то рукоятки, плот дал задний ход и, спустя пару минут, заслонил собой лодку от волн.

На краю плота возникла фигура немца (Евгений Иосифович уже не сомневался, что перед ним тот самый вражеский парашютист, которого ранним утром перед восходом солнца видели доярки в небе над водохранилищем). В руках у него был длинный линь с «грушей» на конце. Широко размахнувшись, он метнул ее в лодку и что-то крикнул на своем тарабарском языке. Впрочем, тут и без перевода все было ясно.

Поймав линь, Евгений Иосифович закрепил его узлом к металлическому кольцу на корме. Немец отрицательно покачал головой, развел руки, показал, что к другому концу линя привязан швартовый канат. Лейтенант, мигом сообразив, что к чему, выбрал линь полностью, принял швартовый, привязал к кольцу, подергал с силой, чтобы убедиться в крепости узла. Немец одобрительно поднял вверх большой палец правой руки.

Спустя пару минут лодка была пришвартована к борту плота. Немец протянул лейтенанту НКВД руку, приглашая перейти на плот. Евгений Иосифович на миг заколебался – может ли коммунист принимать от фашиста руку помощи, но резкая боль в голени тут же вернула его к действительности. Сейчас не время для противоборства – сила явно не на его стороне. Главное – перебраться на плот, разведать обстановку, определить, кто свой, кто чужой на этом странном ковчеге, а потом уже действовать.

Превозмогая боль, он натянуто улыбнулся фрицу и, указывая на сломанную голень, жестами объяснил, что не может самостоятельно передвигаться. Немец прыгнул в лодку, увидел пропитанную кровью портянку, долго не размышляя, подхватил лейтенанта на руки, положил на край плота, выбрался из лодки сам, снова поднял и понес в кошеву. Едва за ними закрылся полог кошевы, как снаружи по ее брезентовой крыше застучали крупные капли дождя.

На ковчеге

Кошева оказалась машинным отделением ковчега. С правой стороны от входа стоял чугунный котел, от которого тянулись трубы к установленному в центре помещения паровому двигателю. Над ним на кронштейнах была закреплена перекладина с приборами, центральное место среди которых занимали судовые часы в начищенном до блеска бронзовом корпусе. По бокам двигателя до самого верха кошевы возвышались поленницы дров, оставляя лишь узкий проход для обслуживания агрегата.

В помещении было жарко и тесно. Две женщины в брезентовых фартуках без конца подбрасывали в топку котла березовые чурки. Немец посадил лейтенанта на бревна слева от входа, вышел наружу, тут же вернулся в сопровождении девочки-подростка, прежде спавшей на коленях старца, что-то сказал ей. Она в ответ согласно кивнула головой. Он снова вышел. Девочка протиснулась вглубь кошевы, за двигатель, вынесла оттуда рубашку из мешковины, широкие семейные трусы, прожженные в нескольких местах ватные брюки, замасленный тулуп – все неимоверно больших размеров, и помогла лейтенанту переодеться. Промокшую одежду положила сушиться на трубы, соединяющие двигатель с котлом. Сапоги, перевернув вверх подошвой и надев на деревянные колья, поставила рядом с трубами. Снова нырнула вглубь кошевы за двигатель и тут же вернулась с ободранным дерматиновым чемоданчиком, который оказался своего рода аптечкой. Размотав мокрую портянку, обработала рану йодом и туго, в несколько слоев, перебинтовала голень широкой марлевой полоской. Достала сверху котла алюминиевый чайник, кружку, бросила в нее горсть каких-то трав, залила кипятком, подала лейтенанту и, не ожидая благодарностей, тут же нырнула наружу за полог.

Спустя какое-то время в кошеву вошел старец-монах. Тоже заварил себе чайку, присел на бревнах спиной к котлу, напротив гостя, и, отхлебывая кипяточек, поинтересовался:

– Что с ногой-то?

– Да вот, прыгнул неудачно.

– И где же ты на своей шхуне так прыгал, что ногу сломал?

– Это не в лодке. От матери из Пошехонья возвращался, заглянул из любопытства в Успенскую церковь, что из воды торчит на полпути в Брейтово. Там лестница была сломана, я и прыгнул со второго яруса колокольни на первый.

– Святые, сакральные места зовут к молитве, а ты прыгать вздумал, – с легким укором заметил монах.

– Так я, как и все ныне, Закона Божьего не знаю, неверующий, вот и прыгал.

– Законы Божьи у всякой твари в сердце написаны – их невозможно не знать, – старец закрыл глаза и, помолчав несколько секунд, добавил:

– А про неверующего врешь – кто ж тогда перед Николой кресты клал?

Лейтенант почувствовал легкий озноб в теле – откуда этот седобородый старик мог узнать о Николе? Однако собравшись с духом и сделав вид, что не понял риторического вопроса, стал говорить о своем природном любопытстве к разного рода развалинам.

Старец досадливо замахал на него руками:

– Хватит, хватит! Расскажи лучше: кто ты, откуда родом, где твой дом?

Евгений Иосифович представился колхозником, жителем деревни Филимоново, что на Сити рядом с Брейтово. Рассказал, как в начале марта от рыбы в реке лед ломился3. Нафантазировал, сколько он сам якобы насолил и навялил щук, налимов, плотвы с окуньками. Тут же посулил все эти запасы отдать старцу, потому как самому ему все не съесть, к тому же он нуждается в немедленной врачебной помощи, и старец, разумеется, не откажет доставить его на плоту в Брейтово. Часика два-три потеряет, зато дело доброе сделает и рыбкой для своей команды на все лето запасется.

Старец выслушал лейтенанта со вниманием, снова закрыл глаза и, вздохнув, подытожил:

– Сочинять ты мастак. Профессия обязывает – понятное дело. А что с мотором случилось?

Евгений Иосифович хотел было высказать обиду старцу за недоверие, но почему-то решил, как и в случае с Николой, сделать вид, что пропустил все мимо ушей и промолчал.

– Так что с мотором-то случилось? – повторил свой вопрос старец.

– Заглох. Разбирать надо: форсунки смотреть, свечи…

Старец поднялся с бревен, поставил кружку на котел, вышел из кошевы. Евгений Иосифович, пользуясь моментом, приступил было с расспросами к топившим котел женщинам, но разговора не получилось – монах вернулся. Присел на бревна рядом с лейтенантом, похлопал по плечу:

– Ты, брат, не отчаивайся – все образуется как надо, расскажи-ка мне пока про Алису.

– Кто такая? – удивился лейтенант. – Первый раз такое имя слышу.

– А имя отца Петра из Скорбященской церкви Петербурга тебе ни о чем не говорит?

– Я даже и церкви такой не знаю.

– Значит, забыл. Если вспомнится, уважь старика – для меня это очень важно. А теперь к делу. Дождь через пару минут закончится, и Курт займется твоим мотором – он по этой части мастер. Часика не пройдет, наденешь свое просохшее белье, и поедете вместе в Брейтово.

– Курт – это который немец?

– Он самый. Хочет передать информацию для наших военных.

– Так он же ни бум-бум по-русски.

– НКВД найдет переводчика. Если на месте знатоков немецкого не будет, запросят из Перебор или самого отправят туда. Твоя задача – втолковать своим коллегам, что Курт – наш человек, антифашист, чтобы к нему не применяли мер особого воздействия. Так, кажется, у вас мордобой называют?

– Откуда мне знать: фашист он или антифашист? И потом, если по дороге что случится, как с этим антифашистом общаться?

– Настя поедет с вами. У нее немецкий слабоват, но других вариантов нет.

– Пусть кто-нибудь мне костыли сделает. Не хочу, чтобы меня немец на руках в НКВД вносил. И потом…

Лейтенант замолк, пораженный внезапно стихшим шумом дождя. Бросил взгляд на судовые часы – прошло ровно две минуты. «Засекай время». В голове замелькали вопросы, требующие незамедлительного ответа. Кто такой этот старец? Как он узнал про Николу и про профессию, которая «обязывает сочинять»? Каким образом простой смертный так точно предсказал время окончания дождя? А может, он не простой смертный? Тогда кто?

– Ты что смолк? – тронул его за рукав ватника монах.

Евгений Иосифович напряг свою волю, пытаясь найти рациональное объяснение происходящему, – безрезультатно.

– Что с тобой? – забеспокоился старец.

– Ничего. Так, немного подумалось. Но пока все ясно.

– Да нет. Ты хотел о Курте узнать, как он попал сюда. Да и сам плот, и вся наша компания у тебя под подозрением. Разве не так?

– Мне б до дому да к врачу быстрее, – начал было бормотать Евгений Иосифович, тут же понял, насколько неуклюжи и бесполезны попытки обмануть этого прозорливца, и вдруг, неожиданно для себя, выпалил как на духу: – Я лейтенант НКВД, Евгений Иосифович Байдер. Ищу по всему водохранилищу немецкого парашютиста, выпрыгнувшего ранним утром из горящего самолета. Это Курт?

– Если ты про тот самолет, что упал в районе Иловны4, – он самый.

– А вы, и эти женщины, и тот парень, что с Куртом на корме был, – кто вы все? Откуда взялись? Куда вас несет?

– Ишь ты, как тебя прорвало! Это хорошо. Бог помогает людям понять друг друга, если они искренни в общении. А когда один другого провести хочет, Бог отходит в сторонку – посмеяться или поплакать.

– Не уходите от ответов. Кто вы?

– Иеромонах Серапион, по воле монашествующих принявший на себя крест настоятеля Святоозерного монастыря.

– Не слыхал о таком монастыре. Далеко он от Рыбинска?

– Стоял в пяти верстах от Мологи, а сейчас – у тебя под ногами.

– Ваш плот – монастырь?

– Истину глаголешь. Как вода начала прибывать, мы кельи и церковь разобрали, бревна, доски, утварь, иконы, книги погрузили с молитвами на плот, сами на него взошли и вот, как Ной на ковчеге со своей семьей, устремились к новой суше. Парня, которым ты заинтересовался, зовут Равиль. По национальности татарин, мусульманского вероисповедания, мастер на все руки, живет при монастыре, молится Аллаху. Мы поддерживаем его, он – нас. А куда нас «несет» – знать для тебя лишнее, потому как по своему служебному долгу обязан будешь указать начальству это место на карте. И тогда наш монастырь постигнет судьба всех прочих российских монастырей5. Потому, уж извини, в соблазн вводить не стану. Не будешь знать – и нас не предашь, и долгу не изменишь.

– Оставим на время монастырь. Как к вам попал Курт?

Старец не успел ответить – в кошеву вошел Равиль с двумя самодельными костылями и подал их лейтенанту:

– Примерь, как они тебе.

Евгений Иосифович, опираясь на руки Равиля, встал, попробовал поместить костыли под мышки – они давили на мышцы, и перекладина для ладони отстояла от верха слишком далеко.

Равиль сделал мелом на костылях пометки, помог лейтенанту снова сесть, забрал костыли и пошел доделывать.

– Вы не ответили, как попал к вам Курт, – напомнил Евгений Иосифович старцу.

– Бог послал, – ответил тот и пояснил: – Вчера днем нашим сестрам, то ли по недогляду, то ли из корысти, вместо ткани для парусов подсунули в лабазе обрезки марли, завернутые в шелк. Откладывать отъезд было невозможно по ряду обстоятельств, а марлю вместо шелка на ветер не поставишь – всю ночь молили Матерь Божью, чтобы попросила Сына даровать ковчегу паруса. Утром Равиль на своем намазе обратил взор в сторону Мекки и увидел парящий в небе парашют. Возблагодарил Аллаха за такой подарок, нас будить не стал, спустил лодку, подобрал и парашют, и парашютиста.

– Интересно у вас получается: русские молились своей Богоматери, а отрабатывал молитвы Аллах через татарина, обратившего взор в сторону Мекки!

– Для Бога не существует ни евреев, ни эллинов6, ни русских, ни немцев, ни татар, ни мусульман, ни православных, ни атеистов. Если намерения чисты, исполнены любви, Бог устраивает все наилучшим образом. А через кого – через мусульманина, германского парашютиста или лейтенанта НКВД – дело третьестепенное.

– Меня что, тоже к вам Бог послал?

– А как же? Мы приняли от Курта в подарок парашют, и встал вопрос, как его самого в НКВД переправить. Помолились – и ты на лодочке подкатил, предварительно обезоруженный и малость пообтрепанный, чтоб глупостей каких не наделал.

– Ладно, оставим басни. Кто допрашивал Курта? Что он сказал? Как вы так быстро вычислили, что он не диверсант, а антифашист?

– Для тех, у кого «все и во всем Христос», нет ничего сокрытого и не надо никого допрашивать. Курт исповедался после литургии. Господь принял его исповедь. Теперь Христос – его защита.

– Вы что, на плоту службы проводите?

– С утра была полунощная, следом – акафист, потом – часы, литургия, – старец обратил взор к часам. – Через полчаса будем вечерню начинать, за ней – утреня. Службы – главное в монастыре. Нет выше дела на земле, чем служение Господу.

– Ваш немец, коль позволили ему исповедаться, тоже православный?

– Какое имеет значение: православный, нет ли? Христос живет во всех. И в тебе тоже. Он не нудит никого ни в любви, ни в вере – каждый волен от Него отвернуться. А вот Он не отворачивается от тех, кто взывает к Нему. Если не можешь сменить ненависть на любовь, постарайся быть нейтральным к Курту. Не иди против Христа.

– Что вам немец поведал?

– Извини, время поджимает, – старец поднялся, отогнул край полога, позвал Курта и, обернувшись к лейтенанту, пояснил: – Часика через три начнет смеркаться, некогда лясы точить. Настя по дороге в Брейтово расскажет. Что неясно, спросишь через нее у Курта. Случится какая беда – молитесь. Беды Господь попускает ради очищения и возвышения нашего. Преодолевая напасти, человек познает услаждения души. Испытания становятся ступеньками ко Христу. Дай Бог, вам на них не поскользнуться!

Довольно улыбаясь и вытирая промасленные руки ветошью, немец подошел к кошеве, что-то сказал старцу. Тот в ответ дружески хлопнул его по плечу и снова обернулся к лейтенанту:

– Мотор в порядке, можно забираться в лодку. Полагаю, твоя одежда успела просохнуть. Отдай это Курту, – он тронул ладонью надетые на лейтенанте замасленный тулуп и ватные брюки, – а сам переодевайся в свое.

Евгений Иосифович украдкой взглянул на часы – прошло пятьдесят минут, как фашистский ас занес его на руках в эту кошеву.

– Батюшка, – послышался голос Насти, и тут же перед ними выросла она сама. – Можно я с собой возьму учебники?

– Как же иначе? – улыбнулся старец. – Ступай, забирай все свое. Я тоже кое-что для тебя припас.

Старец с Настей вышли из кошевы, и внутрь шагнул Курт, держа под мышкой костыли. Положил их на бревна, снял с труб просохшую одежду, портянки, подал лейтенанту, помог переодеться и обуть сапоги. Скинул с себя форму, вытащил из карманов документы, завернул в тряпочку. Аккуратно сложил все в узелок. Тут же натянул на тело рубаху из мешковины, тулуп, ватные брюки, став похожим на обнищавшего колхозника. Вот только высокие немецкие ботинки, едва прикрываемые короткими ватными штанами, выдавали в «колхознике» иностранца.

Костыли оказались Евгению Иосифовичу впору. Правда, с непривычки на покачивающемся плоту, он чуть было не упал, когда прыгал на одной ноге по скользким намокшим бревнам к моторке, но немец помог устоять, перешагнуть через борт и устроиться на среднем сиденье, сам прошел на корму к мотору. Улучив момент, Евгений Иосифович провел рукой под сиденьем: бинокль, кобура, пистолет – все было на месте.