Атмосфера

Все – обрубил себя Ерохин, если ты сейчас в панику свалишься, то ошибки могут быть еще страшнее. Сейчас – самое главное спросить, узнать, тогда уж мои действия только на два варианта раскладываются. Уж с раз-два мои мозги, как-нибудь справятся

Тетя Нюша, это он тебя?

Ой, что ты, нет сынок. Ты уж прости меня, сынок, ничего я интересного не узнала, только морду себе, дуреха разбила и немца озадачила. Ты домой-то меня, касатик, уж свези, голова то у меня все ж таки неспокойная…

Скажите тоже, тетя Нюша, да неужто я вас посреди дороги брошу! И Ерохин сделал то, что ему уже давно хотелось сделать – отдохнуть, отодвинуться от гнета опасности. Он завел резким движением мотор и, заставляя себя не визжать покрышками, степенно уехал из-под прикрытия березы. В любом случае, сейчас мы оторвались, не на вертолете же он за нами погонится. Когда милицейская машина, издавая гремящие звуки, отвезла их квартала на три, тихонько спросил – теть Нюшь, может все-таки в больницу?

Еще чего. Эх, милок, да я, бывалоча об притолоку на галдерейке как саданусь, аж искры из глаз и свет божий потухнет, да и то ничего. Шишка, вишь какая вострая растет. Потому, что место это сто раз битое перебитое. Я сейчас и приложилась – то вскользь, больше перепугалась. Давай-ка мы с тобой до дому доедим, я чайник поставлю и расскажу тебе все-таки обо что я, тама голову разбила. Особо не надейся, толкового мало, но я знаю, вашему брату любую мелочь надо говорить. Не, аптека нам не к чаму. Есть у меня дома мазь от ушибов, ха, ха, ха, да и голова толоконная. Ниче!

Они сидели на тети Нюшиной кухне, где почти все предметы имели какое-нибудь отношению к молоку – такой мини заводик по производству молочных продуктов. Ерохин вовсе не требовалось быть здесь внимательным, но он знал, что глаза уже автоматически фиксирует предметы и после осмотра также автоматически сделают по помещению вывод. Кухня – значит, в первую очередь уровень чистоты, потом ценовое выражение – соответствие доходов и стоимости содержимого, а уж потом – мозги и руки хозяина – умение организовать рабочий процесс.

Кухня молочницы – обычное для русских вместилище чистоплотности и критически низкого уровня доходов. Чисто простиранные с аккуратными краями куски марли теснятся над оттертой до блеска плитой. Банки от трех до литровых лежат вверх прозрачными боками на разделочном столе вдоль стены. Мебель самая простая, самодельная. Но оба стола накрыты кокетливых расцветок довольно новыми клеенками, дешевыми и чистыми, им в тон на проволоке и гвоздиках – занавесочки. Деревянные закопченные стены, плитка за раковиной, щербатый пол – все отчаянно изношенное. Надо бы помочь с ремонтом – не загадывая. А так хорошо, уютно.

Поставив на плиту чай, хозяйка уселась напротив Ерохина – чай торопишься, так слушай – началось все удачно – калитка открыта, на пороге никого. Слышу он где-то далеко наверху с тобой, наверно, говорит, а слов не разберу, ну и ладно думаю – у меня ведь совсем другая задача. Верно, ведь? Поставила молоко к стенке у порога. И так, прямо слева начала обход. Ступаю тихо, под ноги поглядываю, а руками стену ощупываю. Иду себе и иду. Все вроде так, как мне от порога и виделось, будто ничего вовсе и не изменилось. Только знаешь, одна странность все-таки была – хозяйки такие вещи сразу примечают. Понимаешь, пол, как будто все же убран, а вразлет цементные камешки лежат. И уж на что на сером цементе пыль – то не особо разглядишь, а эти уж очень запыленные, да еще и с паутиной. Свету всего ничего от открытой двери, а все равно видать. Понимаешь?

Не очень.

Ну, я хочу сказать, что по идее, пол и камешки эти одинаковой чистоты должны быть, и если пол недавно метен, то откуда на камешках на полу пыль и паутина столетняя? Будто кто-то сперва потрудился-прибрался, а потом по чистому полу грязные каменьями разбросал. Чудно как-то, верно?

А может эти камешки с потолка нападали?

Современный цемент? Ну хорошо, края второго этажа немец как-то укреплял, оттуда что пачканное свалится могло, но зал – то там знаешь каких размеров. Вот у тебя когда-нибудь со стола что-нибудь падало? Или наша милиция от этого заговоренная?

Почему? Конечно, падало.

Ну и как? Все что не упало, шлепнулось и в разные стороны разлетелось, разлилось. Да?

Наверное.

Ну, вот. И тут также. И чем больше я пол тот вспоминаю, тем больше уверяюсь, что никак по другому это происходить не могло. Пол подмели, камушки запылили и наклали. Как теперь говорят – создали интерьер.

Ну, ладно, допустим. А еще чего-нибудь интересное видали?

Ну вот. Переступаю я так по стеночке, уж вся запылилась, а никак ничего не нащупаю. И вдруг слышу – голос немца близко совсем. Уж и слова разбираю – что-то про какого-то Серегу. Я голову – то резко к лестницу поворачиваю, оглядываюсь чтобы, значит поглядеть, насколько близко он уже подошел, видит меня партизанку али нет еще. И тут…

Что?

Бьюсь лбом невесть обо что. Об воздух, получается. И хоть по башке-то меня сильно садануло, а я дело помню – вскачь к порогу вертаюсь, да еще на ходу халат отряхиваю, платок оправляю. Зорька да и бывшие мои коровенки подвижность у меня развили, с ними чуть зазеваешься, когда они, вишь ли, не в настроении, хвостом по физии враз огреют. Ну, вот, хватаю банку и замираю, а он уж вот туточки – почти с лестницы спустился. А я чую – голова гудит, да и мокро как-то во лбу – не иначе кровь, а до лба коснуться почему-то не смею. А главное никак не могу удивление с лица прибрать, глаза так и пучатся. А Сергей Оттович как увидели меня, так прямо и всполошились, ах, ах и где же вы, уважаемая, голову так сильно расшибли? Вроде сочувствует, а голос ехидный такой. Я говорю – вот, шла, шла, да упала, и про притолоку еще с дури за каким-то лядом понесла, никак остановиться не могу. А он слушает, кивает, только вижу – ни одиному слову не верит. Однако помощь предлагает – пройдемте – говорит, уважаемая, со мной – я вашу рану обработаю и руками с грязной банкой манит, так манит. Голос такой ласковый, уговаривающий, а глаза, что твой лед. И ведь ни в жисть никуда пройти не предлагал. И знаешь, взяла меня жуть. Я банку свою ему пихаю, его – прямо из рук рву, денег ждать – даже в голове нету и драпать – благо дверь настежь. Драпать – это, я конечно, сильно сказала, скорости-то нету никакой. Думаю – догонит он меня сейчас – враз догонит, еще по башке добавит и прощай Зорька. Но вишь, ничего, обошлось.

Теть Нюш, вы бы поточнее про удар о воздух вспомнили. Представьте, как вы стояли, насколько резко повернулись. Вы, когда по стенке шли, вам, ведь ничего не мешало, выходит препятствие где-то за вашей спиной или с боку появилось. Вы все-таки повернулись или оглянулись?

Оглянулась, потому как стояла я к стенке лицом, к лестнице спиной. А он должен был на лестнице появиться.

А не могло там ничего висеть? Какая-нибудь лампа, ну я не знаю.

Какая лампа, там на первом этаже и свету-то нет. По крайности я ни разу горящей лампочки не видала.

Хорошо, а тогда не мог сам немец в вас чем-нибудь кинуть.

На этот раз молочница надолго замолчала. Потом два раза повторила – кинуть, кинуть. Знаешь, сынок, попасть меня в тот момент все же тяжело было, несподручно, голову-то я поворачивала, правда и удар такой получился, вскользь. И все равно, не вериться мне, что он такой прямо снайпер, расстояние-то до лестницы прилично. И булыжник здоровенный быть должен, что б так много места на лбу зацепить, такой меня, пожалуй и вовсе бы пришиб. Похоже это больше всего было именно что на невидимою стену.

Выходит так. Шла я боком. А голову резко повернула и еще немного нагнула, что б всмотреться. Так что не обязательно преграда эта откуда-то в тот момент появилась. Скорее всего она там и до этого стояла, только мне не мешала. Так я думаю.

Тетя Нюша, так обо что вы все-таки стукнулись о стекло, метал, деревяшку? Вот притолока у вас, о которую вы бились – деревянная. Похоже?

Милок, ты чего шутишь, что ли. Когда искры из глаз – так тебе все равно обо что ты саданулся. Хотя знаешь, дерево оно нехолодное. А там мне показалось, вроде холод… Не знаю, не могу я тебе больше ничего толкового сказать. Прости уж. Поручение твое не выполнила.

Это вы меня простите. Если бы я вас не уговорил по холлу пройтись, был бы ваш лоб сейчас целехонек. А сейчас лягте, тетя Нюша, отдохните. И простите меня, пожалуйся.

Брось парень, я на тебя не в обиде. Да если б меня, как сегодня на зависть честному народу при полном твоем почтении на машине катали, я б согласилась каждый день лбы расшибать. И молочница, придерживая голову тихонько рассмеялась.

* * *

Безо всяких событий прошли еще пять дней. На утро шестого из КПЗ выпустили Мадьярова. И то потому, что вмешался мэр.

Ефимов, его срок задержания вышел давно. Что ты себе позволяешь?

Моя воля, он бы тут еще на месячишко задержался…

Ну знаешь, у тебя там не частная лавочка. Ты поставлен закон соблюдать, вот и блюди. Или по работе участкового соскучился?

Ладно, сегодня выпускаю.

Если бы у Ефимова в кабинете среди телефонов и раций имелся хотя бы плохенький видеотелефон, или к этому моменту уже изобрели СКАЙП, он конечно увидел бы, как при словах «что ты себе позволяешь», стоящая рядом с мэром блондинка довольно закивала. А при словах про участкового, зажимая себе рот, захихикала. А если бы у Ефимова был не кое-какой, а качественный видеотелефон, он бы непременно узнал в девушке рядом с мэром, его дочь Нелльку.

Ефимов, конечно, ничего не увидел, но настроение городского начальства понял очень хорошо. Он не припоминал такого грозного наезда главы города. И даже не стал сейчас ломать себе голову над вопросом, кто в малознакомом Мадьярову городе встал на его защиту, да так убедительно, что рассердил обычно уравновешенного мэра. Поэтому, не проводя больше не одного допроса, немедленно «выписал с исправления» задержанного. И опасаясь жалоб, даже хвоста к нему не приставил. Он только подумал – ну, ну… И все.

* * *

Одиноко стоящие в удалении избы тем и хороши, что к ним ведет всего одна дорога. Ну, если, конечно, у визитера нет желания обходить лес с болотом, то есть дать крюк километров в пятнадцать.

Сейчас по дороге к дому тети Нюши бодро следовал каких-нибудь полтора часа назад выпущенный на свободу Мадьяров. А за ним, так же нетерпеливо вышагивая, на расстоянии метров примерно двухсот – нес туда же гостинцы сержант Ерофеев.

Ерофеев увидел Мадьярова, когда они оба уже вышли на последний прямой участок дороги – повернул в Медового переулок.

Сержант хотел окликнуть Мадьярова. Ему не терпелось с ним поговорить. Кое-что спросить и все рассказать. Сержант уже принял виновность немца, так же как Ефимов – виновность самого Мадьярова. За годы службы сержант научился обсуждать происходящее. Он знал, как важно имея какую-либо информацию даже просто проговорить ее кому-нибудь. Эффект от обсуждения двух или нескольких человек почти всегда дает какой-то эффект, наводит на какие-то новые мысли.

Сержант открыл было рот, но тут же обратно его захлопнул. Нескольких секунд наблюдения вполне хватило, что бы заметить странность в поведении торопящегося впереди человека. Вокруг сгущались сумерки, да еще низкие осенние тучи убавляла освещение, но Ерофеев даже в условиях неважной видимости безошибочно понял – Мадьяров не желает быть узнанным. И если бы его, после отсидки, видимо, не потянуло на белую рубашку, на таком расстоянии, он практически сливался бы с серыми заборами, как сливались с ними нижняя часть его тела в темных брюках.

Ерофеев замедлил шаг – вот тебе и на. И в этот момент Мадьяров начал осторожно поворачивать голову, как будто почувствовал на себе взгляд. Ерофеев метнулся к заборам, упал за кстати подвернувшийся широкий пенек и замер.

Мадьяров поспешил дальше, а Ерофеев поднялся, отряхнулся, постоял немного и повернул в город.

По дороге он обдумал все, что можно обдумать и пришел к выводу, что ничего компрометирующего Мадьяров не продуцировал. Ну, не хотел, человек, что б его у тети Нюши увидали, так это его дело. В камере посидишь, надо, не надо осторожничать начнешь.

Однако, когда Ерофеев встал со скамейки у дома Мадьярова, чтобы приветствовать вернувшегося спустя полчаса хозяина, его вид Ерофееву совсем не понравился. Это мне пришлось прыгать на землю, а вовсе не Мадьярову. Может он упал где? Темень хоть глаз коли, да еще дождь закапал.

Гражданин Мадьяров – сделал Ерофеев пару шагов навстречу под самое яркое пятно фонаря, смягчая официальность обращения приветливой улыбкой и стараясь, чтобы ее разглядели – а я решил вас дождаться. Нам бы поговорить.

Зовите меня Олегом – пожимая протянутую руку предложил Мадьяров. Но факт неожиданно нагрянувшего сержанта явно смутил его.

Саша – в ответ представился Ерофеев внимательно наблюдая за Мадьяровым.

Милости прошу – сделал Мадьяров пригласительный жест в сторону дома и закрыл за гостем калитку.

А я вас тут уже какое-то время дожидаюсь – как бы заполняя паузу, пока они шли до крыльца, сообщил сержант – погулять решили?

А, да я… и видя, что Ерофеев ждет продолжения – скороговоркой добавил – в ресторане был.

И ребенок бы заметил, что ты врешь – отметил Ерофеев, но сказал – угу, понимаю по нормальной еде соскучились, да… у нас в КПЗ не Метрополь.

Вот именно…

Они уже входили на крыльцо, и Ерохин торопился перестроить план разговора в свете вновь открывшихся обстоятельств. Только из-за того, что ты один раз соврал, я не стану вовсе лишать тебя доверия – думал сержант – но и всех своих мыслей тебе тоже не открою. Пока так.

Этот разговор не принес обоим ничего позитивного. Мадьяров много говорил о незаконном задержании – как факте и о незаконном же сроке задержания. Потом так же горячо расспрашивал о проделанной Ерохиным работе, в смысле удалось ли узнать что-нибудь новое, появились ли какие-то факты?

Ерохин вежливо отвечал, мол, какие уж тут новости, когда не знаешь с чего начать. Ерохин ощущал обоюдное недоверие. Он предполагал, что Мадьярову по каким-то причинам не удалось поговорить с тетей Нюшей. С ней никак невозможно уместить разговор в неполных полчаса, поместив туда же пережевывание домашнего здоровущего ломтя белого хлеба с запиванием его крынкой молока. По другому из дома тетя Нюши не уходит никто.

Но если Мадьяров тетю Нюши не видел – думал Ерохин – то что он делал? Что можно сделать за полчаса? Допустим шел помедленнее, чем я. Это все-таки мой родной город. Или даже покружил немного, разыскивая путь домой.

Нет – тут же поправился Ерохин – дорогу он уже на пути туда изучил.

Ну, не знаю. И все-таки это не он. Не он виновник последних городских бед. Я бы чувствовал. Вон меня как перед домом немца последний раз заворачивало. Не иначе количество плохого в доме копится. А может и Мадьяров тоже в чем замешен, или предположим они работают или работали с немцем на пару, потом что-то не поделили. Просто Мадьяров йог какой или экстрасенс. Закрылся от меня, что б я ничего подозрительного не ощущал. Ну, не знаю.

* * *

Здравствуйте, фройляйн – услышала Поленька знакомое приветствие. За калиткой стоял Сергей Оттович и улыбался. Он поднял воротник дорогого серого пальто, однако дождь капал не только на его зачесанные назад волосы, но и попадал ему за воротник. От чего немец судорожно поводил плечами и сутулился.

Здравствуйте, Сергей Оттович – откликнулась Поленька – как поживаете?

Не люблю осень – доверительно сообщил тот и ладонью смахнул с лица дождевые капли. Жаль, Поленька, что с такой приятной собеседницей как вы теперь невозможно будет поговорить из-за наступления поры холодов и дождей. Вы, наверное, скоро перестанете сидеть на лестнице? Ах, ну что за погода. Вот если бы мы могли хотя бы изредка беседовать в закрытом помещении, а то на этой улице того и гляди то под конденсацию, то под сублимацию попадешь. И закончил грустную жалобу улыбкой – хорошо, что нам хоть протоновый дождь не грозит, мы ведь не пассажиры стратосферных самолетов.

Поленька тоже улыбнулась. Да, кончилось бабье лето. Мне тоже осенью всегда немного грустно. А, знаете, что, вам не стоит мокнуть под дождем. Может, зайдете в калитку? У меня тут широкий козырек и теплая шерстяная подстилка. А желаете, пойдемте домой. Я вас горячим фруктовым компотом напою. Правда от лета одни яблоки остались, но я мяту с мелиссой добавляю. Нашим нравится.

О, Поленька, благодарю за радушное приглашение. Ваша доброта общеизвестна. Однако, как вы выражаетесь – «вашим» может очень не понравится мой визит. Особенно – матушке. Мамы вообще плохо справляются с произошедшим однажды недоразумением. Думаю – я надежно зачислен ею, по аналогии с советскими временами в разряд невходных.

Полина снова улыбнулась – думаю – вы преувеличиваете.

Поленька, я вижу – вы уже чувствуете себя хорошо, ваша нога совсем прошла?

Да, спасибо, уже не болит.

Рад слышать. Скажите, давно хотел спросить, а как поживает ваш очаровательный младший братик? Вы знаете, я до сих пор иногда вижу его в сопровождении друзей, марширующем вокруг моего дома. Воинственные выкрики этой молодой команды в мой адрес звучат так энергично. Нет, нет, я не сомневаюсь в том, что ваш брат – хороший мальчик. Да и всплески этой непонятной мне антипатии носят скорее эпизодический характер. Я только беспокоюсь, что ваш юный брат может нажить себе серьезные неприятности, если когда-нибудь поменяет объект своего неприятия. Ну, я имею в виду – поместит в объект неприятия какого-нибудь другого человека. Вы ведь знаете – встречаются люди, которые плохо понимают мальчишек. О, Поленька, вам не нужно оправдываться. Я никакого зла на него и на его друзей не держу. Наоборот, выглянув иногда в окно, так приятно лицезреть такие прекрасные, юные раскрасневшиеся лица. Текст их выступлений моих ушей не достигает. Зрелище выглядит забавно. Вы знаете, ваш брат напоминает мне ежика или, знаете, мальчика с дюжиной торчащих из грудной клетки заноз.

Почему заноз?

Он похож на парня, накоротко пообщавшегося с другой энергичной природной стихией – циклоном, или как его называют в тех местах – торнадо.

Полина, испытывая неудобство за поведение брата, интуитивно заинтересовалась новой темой.

Сергей Оттович, вы так много знаете.

Ну что вы, Поленька, этот случай с мальчиком широко известен, как и многие другие.

О людях, пострадавших от циклонов?

Да, это одно из его названий. Видите ли, Поленька этой стихию называют в разных странах по разному. Но ее разрушительный характер, к сожалению везде одинаков. Никто не спорит – циклоны наделали много бед. Однако я согласен с гипотезой об их разумности. Да, да – не удивляйтесь. Согласно этой гипотезе циклонами кто-то управляет. А если они доставляют неприятности людям, то эти происшествия сродни, например, постройке человеком дома. Бульдозер не станет давить, а просто распугает кошек и собак, живущих на месте закладки дома. А вот методично выбирать из земли дождевых червей, жуков и муравьев, никто, разумеется, не станет. А иначе как объяснить своеобразие некоторых действий природных стихий, таких, как циклоны, их поразительную избирательность, даже остроумие, если позволительно так выразиться. Вот представьте, шутник торнадо «извлек» из дому через открытое окно одну, вовсе не жалевшую летать по воздуху, даму и отбросил ее на 20 метров, а рядом с ней разбил пластинку с названием «Бурная погода». Или поднял в воздух автомобиль, перенес его через целый квартал, затем пробил крышу приглянувшегося дома и втиснул свой подарок между кроватью и буфетом. Известен случай, когда торнадо проявил уважение к валюте государства, на территории которого расшалился. Так, правительственная облигация была аккуратно перенесена им аж на 60 миль от Эльдорадо – места первичного нахождения, а восемь сто долларовых банкнот были также унесены далеко от дома владельца и во время транспортировки ничуть не пострадали. Торнадо может даже – такие случаи также зарегистрированы, грубо схватить человека, покрутить его вместе с прихваченным мусором, а потом осторожно поставить на землю…

Поленьке нравились рассказы немца и она с удовольствием его слушала. Все ее мысли крутились сейчас вокруг мыслей – какой все-таки интересный человек этот Сергей Оттович. Как много он знает, какой он умный, все понимающий и совсем не обидчивый. Наверное, Сергей Оттович замечательный ученый, раз так увлеченно рассказывает.

Конечно, лучше бы Поленьки пришло в голову задать себе немного другой вопрос – не как, а почему. Почему стоящий под противным дождем малознакомый человек рассказывает ей эти забавные, но все же в достаточной степени устрашающие истории. Тем более в преддверии, припомнив ее брата. Но Поленька себе такой вопрос не задала.

* * *

На следующий день в милицию явились на пару две ближайшие соседки молочницы тети Нюши и заявили, что их подруженька дорогая, судя по всему, пропала. Куда-то делась! На вопрос почему пожилые дамы так решили, соседки перебивая друг друга принялись сообщать грозные подробности, среди которых не доеная, мычащая в хлебу Зорька являлась крайне убедительным, подтверждающая факт пропажи, аргументом.

Да ни в жисть она бы так со своей любимицей не поступила – повторила одна из соседок, а другая всхлипнула.

Наряд обыскал незапертый дом и опросил остальных соседей молочницы, а также ее известных клиентов, однако ничего нового не узнал, подтвердив лишь факт наличия громко мычащей коровы.

Немного позже выяснилось, что хозяину ресторана поступил возмущенный звонок от Крафта, который объявил, что протеже Петра Никодимыча сегодня к нему не явилась и соответственно молока не доставила. И Сергей Оттович очень просит впредь подобных срывов доставки его любимого напитка не допускать, или немедленно заменить тетю Нюшу на более надежную молочницу. Еще Сергей Оттович добавил, что ему не хотелось бы заказывать пастеризованное покупное молоко, но он считает такую замену допустимой, если Петр Никодимович не гарантирует работу ни одного частного лица города.

Петр Никодимович со свойственной ему тактичностью очень вежливо извинился, уверив, что рекомендовал Сергею Оттовичу наиболее надежную городскую молочницу и обещал немедленно в случившемся разобраться. Послал к тете Нюше посыльного, выслушал доклад, после чего лично немедленно отправился в участок.

Ерофеева весть о пропаже молочницы огорошила. Ударила по голове, даже на время ослепила. Он стоял в дежурке, слушал разговоры, смотрел в лица ребят, но ничего не видел и не слышал. Он пришел в себя, когда его дружески хлопнули по плечу.

Сань, ты чего, уснул?

А. да я… я щас. Ерофеев выскочил на улицу, закрыл дверь и привалился к ней спиной.

Никогда не стой у двери – зашибут – ясно услышал он голос матери и увидел сценку из детства. В который раз она тогда ему это говорила, до того, когда все-таки зашибли или уже после? Да какое это имеет значение, детям всегда и все нужно повторять по сто раз. А взрослых предостерегать вообще бесполезно. Взрослые считают себя умными, а на самом деле они – те же дети, только более осторожные и то лишь местами. Взрослые, конечно, не станут специально стоять под дверью, но это вовсе не означает, что им не разобьют головы в каком-нибудь другом месте и опять же по какой-нибудь другой глупости, из-за которой в детстве шишек не понабивали, не сподобились набить.

Ерофеев, десять минут спустя все еще находящийся под впечатлением новости, почувствовал мощной спиной, как дернулась дверь и отскочил в сторону. И дверь его в этот раз не задела.

В тот день Ерофеев работал как автомат, однако, когда время перевалило за обед и уже двигалось к концу, голова его тяжело с проворотами и короткими отключениями, но работать все-таки начала. Труднее всего Ерофееву было не скатываться в самобичевание. Оттого, что он в сотый раз называл себя уродом, отвлекаясь на личную антипатию от продумывания дальнейших и на этот раз исключительно правильный действий, ничего с места не сдвигало и розыскать тетю Нюшу не помогало.

У тебя, Урод – очень спокойно говорил себе Ерофеев – нету нисколько времени. И если ты, Урод, ничего срочно не придумаешь, то тебе прощения вообще не будет. Куда тебя, урод, понесло? Да если бы голова у тебя не по уродски работала, ты бы никогда не втянул хорошего человека в такое! А теперь нужно найти в себе мужество и признать, что ты вовсе не сержант милиции и даже не мужик, а просто Урод! Ты ничего не можешь сделать сам. Поэтому собирайся, Урод, и иди сдаваться Ефимову. Вот так.

Ерофеев ввалился к Ефимову, когда тот уже собирался домой. Ефимов взглянул на Ерофеева и весело поинтересовался – сержант, ты что водки глотнул? Потом вгляделся внимательнее и показал на кресло перед начальственным столом – садись!

Когда молчание немного затянулось, Ефимов подогнал – ну, чего там у тебя, докладывай.

Я – Урод – брякнул Ерофеев – и снова замолчал.

Ерофеев пробыл в капитанском кабинете полный час. Первые минут пятьдесят говорил один Ерофеев. В начале первых десяти минут Ефимов совершенно неначальственным жестом обеими руками схватился за голову и почти до конца разговора ее не отпускал. Он не перебивал сержанта, не задавал вопросы, лишь когда Ерофеев замолчал, спросил – все? С тобой разбираться сейчас некогда, дисциплинарное наказание, комбинатор, получишь, даже не сомневайся. А сейчас надо решить, что делать дальше. Скажи, откуда у тебя уверенность такая, что именно немец людей убивает? Может ты не все рассказал, про запас чего оставил, может все же желаешь героем одиночкой сделаться?