Марат

Он бросился назад. Несколько мгновений его ум лихорадочно рассчитывал ее силы. Может ли она встать? Идти? Как ей удалось ускользнуть так тихо? Он ворвался в комнату и сразу нашел ее. Она ползла – уже втащила половину своего тела в прихожую. Он схватил ее за ногу и втащил обратно в комнату.

– Мразь, – еле слышно зашипела она с пола. – Ты самый слабый и ничтожный мужчина, которого я видела.

По циновкам протянулась тонкая красная линия. На ее губах снова была свежая кровь. Марат догадался, что порвал что-то у нее внутри, когда вставал на ее живот. Неважно. Она проживет столько, сколько ему нужно. А потом умрет. Мучительно.

– Даже твоего имени никто не знает. Ты просто убийца шлюх, вот как о тебе говорят. Кусок желтого дерьма.

– Эти слова я вырежу у тебя на спине. – Марат сходил на кухню, принес банку варенья. Девушка с закрытыми глазами лежала на полу, из уголка рта кровавой ниткой стекала слюна. Он опустился на пол, надавил на ее разбитое плечо, заставляя перевернуться на спину. Потом встал на колени и зажал ее голову между своих ног.

– Тебе недолго осталось, – сказала она. – Я буду последней, или предпоследней, кого ты убьешь, а потом тебя найдут и пристрелят, как бешеную собаку.

Марат провел ножом по ее лицу. Лезвие легко рассекало кожу. Она задергалась, попыталась отвернуть голову, но не смогла – он держал ее крепко. Она не кричала, только начала дышать немного чаще. Ее глаза по-прежнему были закрыты, здоровая рука попыталась нашарить лицо мучителя, но была слишком слаба. Марат даже не обратил на нее внимания. Теперь его занимало ее платье. Он срезал его остатки. Обнаженная грудь проститутки была влажной от крови. Ему это нравилось. Он отложил нож и поднял банку с вареньем. Поводил в ней пальцами, потом облизал их. Они были холодными и сладкими, как опиумный дым.

– Тебя ищут по всему городу. Ты, возможно, даже не успеешь меня убить.

– Открой глаза.

– Я ничего не сделаю, чтобы доставить тебе…

– Сделаешь. – Марат сладкими пальцами схватил ее губы, ущипнул и выкрутил. Она безуспешно попыталась его укусить. – Ты мне не платила. А должна была.

– Тебе никто не платит, – она засмеялись, хрипло и отчаянно, – и не будет. Потому что ты никто.

– Открой глаза! – заорал Марат.

– Не дождешься.

– Я могу убить тебя хоть сейчас.

– Так убей.

Он отставил банку варенья и взял нож. Она почувствовала это, вздрогнула.

– Не так быстро, – в ярости ответил он. – Они будут платить мне, когда узнают, что я с тобой сделал.

– Ты ничего ни от кого не получишь, никогда. Потому что у тебя нет мозгов.

Он схватил ее пальцами за реснички и начал оттягивать веко. Она попыталась зажмуриться. Он легко провел лезвием по тонкой коже, увидел, как расходится натянутая ткань.

– Ты будешь на меня смотреть, – сказал он, – а они будут мне платить.

Теперь она дышала очень часто. Но все равно не кричала и не плакала.

– Ты последнее отродье, которое носит земля. – Слова были быстрые, жалящие. – Тебя имели и будут иметь, ты, ничтожество. Ты полукровка, ублюдок неизвестно чей. Я еще не видела таких арабов. Ты как араб, упавший в дерьмо.

Ему удалось срезать веко. Ее глаз, с огромным, расширенным от страха зрачком, уставился на него сквозь тонкую пелену текущей крови.

– Я убил Атреско, – сказал Марат, – и я буду получать все, что раньше причиталось ему.

Дождь шумел, заливал стекло, стучал по крыше.

***

Он второй раз в жизни сидел внутри роскошного автомобиля. Было очень тихо. Кондиционер больше не шипел – он заглох, когда Хади, пытаясь обернуться к Марату, всадил в решеточку поддува две пули из своего пистолета. Марат все еще переживал в памяти то мгновение, когда звук выстрелов и крик мгновенно сменились звенящей тишиной.

Ему казалось, что он уже был в этом автомобиле. Он снова сидел на заднем сиденье, снова чувствовал под собой шикарную мягкую обивку. И рядом с ним снова был человек, который считал, что может смеяться ему в лицо. Но сегодня все было не так, как в машине юриста Ульриха. Сегодня Марат сделал то, о чем раньше только думал. Он убил их всех: водителя, охранника и босса. Это произошло утром, после ночи, которую он провел у реки, купаясь и играя со своим ножом.

Лицо Хади было забрызгано кровью. Когда они боролись за обладание пушкой, Марат вскрыл ему вену на руке. Первая пуля Хади попала в висок водителю. Второй раз он выстрелил в лобовое стекло, потом два раза в очиститель воздуха. При каждой отдаче кровь фонтаном выплескивалась из резаной раны. Но охранник Атреско умер не от потери крови – Марату пришлось добить его ударом в сердце. После последнего выстрела в машине стало очень тихо. Марат помнил, как несколько секунд спустя скрипнула задняя дверца, и из нее наполовину вывалился сутенер. А потом наступила звенящая тишина.

В течение получаса Марат не мог сдвинуться с места. Он смотрел, как приходят, пугаются и убегают шлюхи. Он не шевелился. Он был захвачен ленивым и тягучим холодом. Он наслаждался. Он сидел и смотрел на убитых.

Атреско лежал на спине. Казалось, его голова отваливается. Красный мясистый порез на его горле по контрасту с кожей казался особенно ярким. Кровь стекала по волосам на асфальт.

Водитель повалился на руль. Половины затылка у него не было. Марат видел мозг. Потеки крови на сером желе. Влажный осколок кости, впившийся в обивку потолка. Отвратительное зрелище неожиданно напомнило Марату о матери, о гнилостной влажности ее волос, в которую ему каждый день приходилось залезать пальцами. Как он приподнимал ее голову, чтобы она напилась. Как он вычесывал корки отмершей кожи. Марата начало подташнивать. Он громко сглотнул, вытер нож о спинку переднего сидения и медленно вылез из машины.

Ветер играл в высоких кронах пальм. А над пальмами возвышался собор. Он был близко – его территория граничила с городским парком. Отсюда казалось, что Нотр-Дам-де-ла-Пэ занимает четверть неба. Марат долго смотрел на собор. Ему казалось, что они связаны. Он сдвинулся с места только когда услышал, как по дороге за деревьями проехал первый туристический автобус от Президентского отеля. Глупые белые платили, чтобы поближе увидеть самый большой на свете дом своего бога.

Он бросил нож в карман. Пора обчистить их всех и уйти. Но просто уйти он не мог. Он должен был сделать одну вещь, хотя и знал, что это совершенно бессмысленно.

Он обошел автомобиль и увидел лицо сутенера. Оно было неестественно запрокинуто, макушка трупа почти доставала до асфальта. Пустые глаза Атреско смотрели на ноги Марата. Рот глупо приоткрыт, в нем куском дохлого мяса лежит язык.

Марат расстегнул ширинку и помочился на лицо врага. Он облил все, что мог: глаза, рот, порез на шее. Ему показалось, что он слышал какой-то особенный звук, когда его струя била в направленные к небу ноздри мертвеца. Звук, с которым вода из автоматической колонки льется в горлышко уже почти полной канистры.

В карманах Атреско не нашлось ничего интересного. Марат выбросил на землю паспорт и шикарную золоченую расческу: они ему были не нужны. Открыл переднюю дверь. На мгновение ему померещилось, что Хади еще жив – на лице охранника застыло выражение ярости. До самой своей смерти он не принимал Марата всерьез. Уже искалеченный и потерявший много крови, он так и не взял в толк, как этот мальчишка смеет пытаться отнять у него оружие. Пистолет и сейчас был в его руке. Он выглядел не так, как раньше – Хади не использовал глушитель за пределами отеля.

Марат несколько секунд смотрел в темные глаза охранника. Потом успокоился: они мертвые. Он с трудом разжал пальцы трупа. Сведенная кисть Хади казалась сделанной из дерева. Пистолет. Нет, не об этой игрушке Марат мечтал всю свою жизнь. Он хотел иметь автоматическую винтовку, такую, как у Гиллы, длинную и тяжелую, с черным стволом и потертым деревянным прикладом. И все же приятно было чувствовать, как эта штука лежит у него в ладони. Он сжал рукоять оружия, увидел, как вздуваются мышцы у него на руке. Он чувствовал, что наливается холодом, как будто вырабатывает его жидкие кристаллы каждой клеточкой своего тела.

Он случайно нажал кнопку на рукоятке, и из пистолета выпала обойма. В ней оставалось еще две пули. Он погладил пальцем плавный изгиб курка, разжал руку и опустил оружие в карман с ножом. Штанина отяжелела. Марат обшарил тело Хади, нашел кошелек, открыл его и замер, увидев голубые, зеленые и фиолетовые развороты колониальных франков. Он улыбнулся, потом засмеялся. Бумажек было много – так много, как никогда не набиралось в жестянке Камилы. Охранник платил за маленькие прихоти босса; его карманные деньги были равны нынешнему недельному заработку Марата и в сто раз превышали те средства, на которые когда-то выживала его мать.

– Но ведь это еще не все, так? – Марата поразила очевидная мысль. Он присел на корточки и всмотрелся в лицо Атреско. – Ты где-то хранишь половину того, что этой ночью заработали все шлюхи Ямусукро.

Сутенер не ответил. Марат не планировал ограбление – он замышлял убийство. Но сейчас его захватила мысль о сокровищах. Он хотел эти деньги. Его увлекала сама абстрактная идея богатства. Ему казалось, что это последний этап восхождения, который нужен, чтобы оторваться от своих корней, от памяти о трущобах и матери. Он мечтал о том, как деньги сделают его еще сильнее, поднимут выше всех. И никто больше не сможет смеяться над ним за то, что он нищий оборванец.

В бардачке он обнаружил глушитель и кобуру для скрытого ношения пистолета. Рядом с ними был синий пластиковый мешок для мусора – такие использовались в урнах отеля. Хади уже завязал горлышко мешка в узел. Присмотревшись, Марат увидел сквозь полупрозрачный полиэтилен деньги. Он не стал их считать. Он даже не мог представить, сколько их там. Он просто взял их и пошел прочь. В парке не было ни души. Между деревьями висел утренний туман. Марат застегнул на себе ремни кобуры. Тогда ему пришла мысль о том, что он хочет занять место Атреско.

И теперь он оказался здесь, в комнате с циновками, сжимая в пальцах оторванное веко и не зная, что делать дальше.

***

Несколько секунд его жертва прерывисто дышала. Кровь из глаза струйкой вытекала на висок. Ее начало трясти, но она заговорила снова.

– Ты идиот. Ты самый глупый мужчина, которого я видела. Самый слабый и самый ничтожный. Ты даже глупее детей.

Марат начал оперировать ее второе веко. Сделав полдела, он остановился и снова полез в банку с вареньем. Ее второй глаз теперь смотрел на него сквозь дыры в разорванной коже.

– Ты урод. Чтоб ты отравился этим вареньем. Чтоб ты сдох от него, чтоб в нем было битое стекло, чтоб ты никогда не получил свой опий, чтоб тебя за месяц сожрал СПИД…

Марат с силой сжал ее голову между коленями, схватил веко и дернул вверх. Оно потянулось. Вместе с ним начала отрываться кожа брови. Проститутка замолчала. Ее лицо дергалось. Она пыталась закрыть глаза, но век больше не было. Марат отставил банку, дорезал остатки века. Дал ей отдохнуть.

– Проси, чтобы я убил тебя быстро, – сказал он.

– Не дождешься.

– Хочешь? – Он пропихнул кусок века ей в губы. Она не поддалась, зубы были плотно сжаты. Они улыбнулись друг другу дикими гримасами мучителя и жертвы.

– Ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать.

– Так сделай. Хватит угрожать. Ты что, боишься меня? Или боишься, что я говорю правду? Жалкий желтый недоносок.

Ее лицо напоминало кусок мяса с огромными выпученными глазами. Но этот кусок мяса продолжал его оскорблять.

– Ладно, – ответил Марат. – Буду резать тебя, пока ты не сдохнешь.

Ее дыхание свистело. Она боролась не с ним, а с собой. Потому что он пытался разбудить в ней маленькую, бьющуюся в страхе зверушку, а она не хотела, чтобы ее смерть превратилась в его удовольствие.

Он разломал ее ноги и руки. Он выгибал их и надрезал сухожилия, потом выворачивал суставы. Он работал, прерываясь только для того, чтобы в очередной раз залезть пальцами в банку с вареньем. Отрезал груди. Ее ребра оголились. Они казались бело-розовыми отмелями в красных озерах. Доедая варенье, Марат проколол ее живот и изнасиловал в рану, чувствуя, как текучая масса ее кишок скользит вокруг его члена.

Она все еще была жива. Но ее глаза не смотрели на него. Она ничего не делала. Она как будто не замечала его. И когда он в бешенстве спустил свое семя в ее внутренности, он почувствовал себя ничтожным паразитом, который кладет личинки в безразличное тело земли и получает взамен только холод и одиночество. Он испытывал все меньше удовольствия.

Варенье кончилось, и Марат остановился. Он встал и обрывками ее платья вытер с себя кровь. Часть впиталась в костюм. С этим уже ничего не поделаешь – придется купить новый. Он зашел на кухню и жадно напился прямо из баков с водой. Дождь все еще лил. Марат вымыл нож, убрал его в карман и наскоро застирал рукава пиджака – они не должны выглядеть слишком страшно, когда он придет в магазин. Потом все будет просто: он быстро возьмет один из костюмов и зайдет в примерочную. Сколько раз он уже так делал?

Марат наугад взял банку с зеленым джемом. Остальные были ему не нужны, и он толкнул коробку. Она упала, по полу разлетелись осколки стекла и сладкие брызги. Воздух наполнился терпким запахом фруктовой эссенции. Глаза у Марата заслезились, и он вернулся в комнату. Он больше не мог ходить по кухне босиком – там было слишком много осколков.

Девушка казалась препарированной лягушкой с биологического стенда. Марат видел такую в колледже. Он подошел к проститутке и пальцами ноги потрогал ее раскрытое влагалище. Ее глаза чуть шевельнулись. И все.

Марат понял, что нестерпимо хочет опия.

– Заработок у тебя в сумке? – спросил он.

Она не реагировала.

– А сумка во дворе. И я все-таки возьму с тебя деньги.

«Ее здесь уже нет, – подумал он, – ее нет в ее глазах. Тело еще дышит. Но она сама ушла к мертвым. И я тоже могу идти». Он потоптался на чистой циновке, потом натянул ботинки. Все это время они лежали там, где он их сбросил.

Он прошел через темную прихожую и открыл дверь. Дождь шумел. Во дворе все было серым. Марату показалось, что он различает за струями ливня яркое пятно сумки. Вон она, почти у самого забора. Он начал спускаться с крыльца. Он устал и истосковался по наркотику. Ему хотелось, чтобы в сумке был богатый куш, иначе ему придется вернуться в ее дом и битый час искать место, где она хранит свои деньги.

Шагнув на последнюю ступеньку, Марат понял, что у него за спиной человек. Кто-то прятался за дверью. Он начал вскидывать руки, чтобы защитить шею, но было слишком поздно. Удавка. Рывок. Марат, еле дыша, привстал на цыпочках. Противник был очень силен. И он был не один. За перилами крыльца прятались еще двое. Теперь они вскочили. Кто-то бежал через двор. Серые силуэты с темными лицами двигались от углов дома.

На Марата обрушилась воспоминание: две тени, которые он все время видел сквозь дождь, которые шли за ним. Они охотились на охотника. И они выследили его. Теперь он это понимал, но уже ничего не мог сделать.

***

Он заметался, пытаясь достать пистолет и нож. Слишком мало воздуха, чтобы быстро двигаться. Его схватили за руки, развернули и, заставляя смотреть вниз, втащили обратно в прихожую. Его держали трое крупных мужчин. Другие вслед за ними уже заходили в дом. Никто не кричал, даже не говорил. Марата повалили на колени, и только тогда удавка ослабла. Он жадно вдохнул. Казалось, с мира сдернули черную вуаль. Кровь застучала в висках. Сквозь грохот собственного сердца Марат расслышал, как захрипела полумертвая шлюха. Казалось, будто она кашляет, но Марат знал, что она смеется. Ее мутные, лишенные век глаза смотрели на людей вокруг. И она смеялась над ним – смеялась, что его поймали, смеялась, что обманула его и убежала от него.

Один из чернокожих наемников остановился перед ней, потом не выдержал, отвернулся. Его лицо было перекошено.

– Господин Торанс, – сказал он, – я же говорил, что надо войти в дом.

Марат понял, что они уже давно здесь. Он был в окружении и не знал об этом. Он увидел белокожего командира, к которому обращался наемник. У него было невыразительное пасмурное лицо со следами давно пережитой оспы. Марат подумал, что этому человеку столько же лет, сколько Сангаре. За плечами Торанса висел автомат. Он был из тех европейцев, которые уезжают в Африку, чтобы найти неприятности. Но он выжил.

– Нет, Яссоа, мои люди мне дороже, чем какая-то шлюха, – ответил Торанс. – Смотри. – Обернутой в платок рукой он вытащил из-под пиджака Марата пистолет Атреско. – Нельзя было заходить в дом.

– Я бы сдох, лишь бы не видеть этого, – возразил Яссоа. – Я не видел такого со времен войны в Конго. И никогда не захочу увидеть опять.

На нем не было лица. Он повернулся к Марату. Глаза горели дикой яростью.

– Выйди, – ледяным тоном сказал Торанс, – и позови Фахида.

Марат вскинул голову. Давно он не слышал этого имени.

Наемник ушел. Дверь дома хлопнула, и наступила тишина. Только дождь барабанил по крыше. Мужчины молча смотрели в разные стороны – кто в окно, кто в пол. Марат попробовал вывернуться, но его держали крепко. Паузу разорвал голос девушки.

– Убейте меня, – попросила она, – мне очень больно.

«Она жива, – подумал Марат, – она все это время была жива. Как же она пряталась от меня?»

– Потерпи еще немного, красавица, – ответил Торанс. – Скоро вы оба умрете – и ты, и этот урод.

– Хорошо. Могу я попросить еще об одном?

– Подожди Фахида, – сказал Торанс. – Он решит, как все будет.

– Жду, – очень тихо согласилась проститутка.

Странный страх пришел к Марату. Если это тот самый Фахид, тогда его судьба смыкается вокруг него непроницаемым кольцом.

В очередной раз хлопнула дверь. Марат услышал шаги. Они тонули в мягкой поверхности циновок, и все же он различал их. «Не может быть, – подумал Марат, – разве эту жизнь я просил у Намон?».

«Эту, – захохотала старуха у него в голове, – именно эту».

Он вывернул шею и увидел мужчину-араба. Да, это был тот самый Фахид, который много лет назад нашел его на грязной улице трущобного квартала. За прошедшее время мусульманин изменился. Он посетил Мекку – его чалма стала зеленой. Марат смотрел на него и не мог понять, узнает его Фахид или нет. Ему хотелось, чтобы не узнал.

Фахид несколько секунд рассматривал Марата, потом повернулся к полумертвой проститутке.

– Она просила исполнить ее последнюю волю, а потом убить, – передал Торанс.

– Это его пистолет? – спросил Фахид.

– Да.

Араб протянул руку, и Торанс вложил в нее прикрытое платком оружие. Фахид подошел к девушке.

– Говори.

– Меня зовут Малик Ирам. Я хочу, чтобы меня похоронили по католическому обряду.

– Продолжай.

– Я хочу, чтобы все мои деньги отдали в бараки у реки, – прошептала Малик. – У меня есть сестра, Старлин, пусть этот дом достанется ей.

– Что-то еще?

– Только это.

– Я обо всем позабочусь, – согласился Фахид. Он выстрелил раньше, чем договорил последнее слово. Пуля вошла в ямочку в центре ее лба. Ее голова вздрогнула и замерла, по циновке под затылком поползло новое мокрое пятно. Она была мертва.

– Прикройте ее, – сказал Фахид.

Один из наемников сорвал со стены циновку и накрыл мертвую. Марат в оцепенении смотрел на Фахида. У него отняли убийство. Так было первый раз. Еще никто так не поступал. И еще никто не убивал человека у него на глазах. Марата пугало то, как Фахид это сделал. Быстро, почти не глядя.

Фахид наклонился и положил пистолет на циновку рядом с девушкой.

– Теперь все выглядит так, будто он ее застрелил. – Его взгляд остановился на полукровке. Марат сжался.

– Повесим его на притолоке? – спросил Торанс. – Как будто сам удавился?

«Нет, – подумал Марат, – меня не могут убить».

– Нет, – сказал Фахид, как будто отвечая на его мысль.

– Почему?

– План изменился. Везем его к боссу.

Фахид продолжал смотреть на Марата. Ответов в его взгляде не было.

– Но… – замялся Торанс.

– Это не обсуждается, – отрезал Фахид. – У меня достаточные основания. Ведите его.

Марата вытащили во двор и повели к машине. Проходя мимо брошенной разноцветной сумки, он увидел, что она тоже плетеная. Малик любила циновки.

Глава седьмая, последняя

Хаос

Марат поднимался из глубин сна. Это было тяжело, сердце билось часто. Но он был в упоении и в восторге. Еще никогда он не приходил в сознание настолько пьяным от опия.

Где-то далеко загрохотал автомат. Потом второй. Взрыв и тишина. Марат подумал, что в Ямусукро этим утром случилось что-то интересное. Но вот оно кончилось. А он все пропустил. Он все пропускал из-за этой железной решетки.

Даже не открывая глаз, он знал, где она. Она разделяла комнату на две половины. В ней не было прохода – только узкое, укрепленное наваренными прутами окно, через которое Марат отдавал парашу и получал миску с едой. В эту же дыру старый китаец пропихивал ему узел с новым постельным бельем и забирал старое. У этой дыры он мыл Марата из шланга. В нее же совали книги, если Марат их просил. Но он не просил их уже давно. Последние месяцы он все больше и больше спал. Он просил только курительную трубку.

Марат сел и начал массировать виски. Он был голоден как никогда. Он не мог вспомнить, сколько прошло дней, даже не помнил, какой год и какое время года. Может, он курил не переставая? Не просыпаясь? Трубка была единственной вещью, которую он получал не через дыру. Ее узкий мундштук спокойно проходил между прутьями. Марат курил ее лежа. Если он делал это долго, старик-китаец приносил алюминиевый раскладной стульчик, садился у изголовья койки и раз за разом подносил трубку сквозь решетку. Марат втягивал дым, чувствуя, как его лоб упирается в холодные линии стальных прутьев.

– Есть хочу, – хрипло прокричал Марат, – и опий!

Прошло несколько секунд тишины. Вдруг заработал пулемет. Тяжелый харкающий рокот. Пулемету ответил автомат. Снова грохнул взрыв. Стрельба на долю секунды пресеклась, но тут же началась снова. Взвизгнуло и стукнуло где-то близко, еще и еще.

Марат окончательно проснулся. Он еще никогда не слышал, чтобы так стреляли. Это не обычная разборка между бандами. В городе шел бой.

Он открыл глаза и увидел светлый квадрат окна – единственного, узкого, проделанного в той половине комнаты, где ходил китаец и куда сам Марат попасть не мог. Ухнул новый взрыв, задребезжало стекло. За ним были сумерки. Марат не мог определить, утро он видит или вечер, но он точно видел признаки разрушения. И слышал. И чуял. Что-то горело. Черный дым смешивался с сырым воздухом и застилал мир. Сквозь пелену было видно зарницы. Они вспыхивали одна за другой, близкие и пугающие. Их разноцветные отсветы падали на стены и пол его тюрьмы.

Марат отпустил виски и взялся руками за прутья решетки.

– Китаец! – заорал он. – Старик! Я зову тебя!

Ни звука в ответ. Обычно его прислужник и тюремщик открывал дверь комнаты уже после первого оклика. Теперь нет. Марат внезапно понял, что снаружи все изменилось, действительно изменилось. Китаец больше не придет. Он сбежал или убит.

Шальная пуля пробила стекло и отлетела, визжа, от прутьев решетки. Окно не разбилось, только пошло белыми трещинами. В нем осталась маленькое отверстие. Марат скатился со своей койки, лег на пол и замер. Он слышал, как надвинулись звуки улицы. В комнату ворвался надрывный крик смерти, потом наступила тишина. Марат учуял влажный жар. Воздух был горьким, вязким, полупрозрачным. Он пах кровью и жженой резиной.

– Алла-а-ак-ба-а-ар! – протяжно закричал кто-то.

– Алла-акба-ар! – ответил другой голос.

И снова протяжное «Алла-а-ак-ба-а-ар». Боевая молитва мусульман далеким эхом разносилась по затянутым дымом улицам. По этому крику отряды узнавали друг о друге. Сквозь затишье Марат начал слышать, что где-то еще тоже идет бой. Там без перерыва стрекотало и ухало. Звук был приглушенным и раскатистым, будто стреляли в десятке километров отсюда.

– Китаец! – закричал Марат. Его вдруг охватила ярость. Он умрет здесь от голода. Никто не позаботится о том, чтобы его освободить. Война будет катиться по этой земле в одну сторону, потом в другую, его окно будут пробивать пули, но никто и не подумает войти в запертый дом. Он подохнет здесь, подохнет без опия, пойманный в клетке с запахом испражнений и грязного белья. Они будут воевать, даже когда он съест свой брючный ремень и примется за пальцы ног. А когда все стихнет, и китаец вернется, его труп будет лежать в углу камеры, у исцарапанной стены, из которой он пытался выковырять прутья решетки. И тогда Буаньи узнает, что его незаконнорожденный сын умер. Наконец-то умер.

Марат встал, уперся лбом и руками в решетку. Он мог только просунуть голову в прижатое к полу окошко: его широкие плечи, сильными мышцами которых он так гордился, не пролезали через этот крошечный квадрат.

– Я хочу опия! – потребовал Марат. – Опия! Старик, ты должен делать все, что я говорю! Так сказал отец!