В красном стане. Зеленая Кубань. 1919 (сборник)

Илья Савченко

В красном стане. Записки офицера; Зеленая Кубань. Из записок повстанца

© Оформление. ООО «Кучково поле», 2016

© Посадский А. В., вступ. ст., 2016

О записках белого подпольщика

Офицерские мемуары – это своего рода визитная карточка русского зарубежья. Огромный свод воспоминаний активных участников Белого движения, гражданских беженцев, государственных деятелей и деятелей культуры позволяет почувствовать «потонувший мир», по выражению Б. А. Энгельгардта, русской военной и в целом дореволюционной жизни. Воспоминания писались по-разному, пока все живо в памяти или спустя время. Кто-то из белых вождей сразу взялся за перо. В 1921 году стали выходить знаменитые «Очерки русской смуты» А. И. Деникина. В том же году П. Н. Врангель опубликовал свои «Записки». Название подчеркивало, что это не воспоминания постфактум, а лишь заметки по ходу: жива была надежда на продолжение борьбы, на «весенний поход».

Многие старые офицеры оставляли фундаментальные воспоминания о всей своей офицерской жизни, вели долгую переписку с рассеянными по миру однополчанами, скрупулезно выясняя, кто где, каковы судьбы тех или иных сослуживцев. Это делалось потому, что в межвоенный период многие считали, что когда-нибудь Россию придется возрождать едва ли ни исключительно по живой памяти и традиции; считалось, что большевиками уничтожены все архивы, весь тот материальный запас, который наработала русская военная культура. Оттого и возник позыв сохранить в мельчайших подробностях сам военный быт, назвать как можно больше имен, сохранить саму ткань прежней военной жизни, традиции полковой семьи.

Некоторые мемуары блистательно изложены, талантливо беллетризованы. Достаточно вспомнить Н. А. Раевского, С. Я. Эфрона, Ю. А. Рейнгардта.

Многие лагери Гражданской войны оказались более или менее безмолвны. Крайне мало свидетельств из повстанческого лагеря. Неписьменный был народ. Существуют фантазийные воспоминания киевского атамана И. Струка, которому посчастливилось живым выбраться за границу. А в основном эта среда «молчит». Немного сохранилось и неподцензурных свидетельств тех из офицеров, которые неволей, не сочувствуя революции, оказались в Красной армии.

Мы рассуждаем на тему о природе мемуаров оттого, что выделить чем-то очередные, публикуемые впервые или републикуемые, воспоминания нелегко. Слишком высока конкуренция остро интересных и содержательных текстов. Однако текст Ильи Савченко и на весьма впечатляющем фоне имеет свои уникальные черты. Это воспоминания белого офицера, который в тифу, при развале деникинского фронта попал в плен к красным, оказался в РККА и с самого начала планировал уход к кубанским повстанцам. Воспоминания написаны в 1920 году, сразу как автор вырвался за рубеж. Итак, на лицо нестандартность ситуации: на положении красного командира автор внимательно слушает, запоминает и делает это с позиции противника, а не приспособленца; свежесть впечатлений – вот что делает интересными воспоминания Савченко.

Автор пишет последовательный очерк отрезка своей жизни от мартовских дней на Кубани, когда отступали белые войска, до своего ухода в горы, как можно понять, в конце июля или начале августа того же года.

Иногда в повествовании появляются отсылки к бол ее ранним событиям, хотя их немного. Ни о своей предыдущей службе, ни об участии в повстанчестве автор не распространяется. Красный стан 1920 года – вот предмет его внимания. Про повстанческую борьбу на Кубани он написал отдельную работу «Зеленая Кубань», которую читатель найдет в настоящей книге. Однако в «Красном стане» содержится гораздо больше личного, в этом произведении больше авторской оценки описываемых событий.

Попробуем выстроить пунктир биографии автора. Он говорит о себе весьма скупо, но некоторые черточки все-таки позволяет подметить. Савченко называет себя донцом, есаулом, который служил в Донской армии с 1918 года, в том же году был ранен. Служил в 26-м конном полку, в зимних, 1919–1920 годов, боях на Маныче был уже старшим оперативным адъютантом штаба 4-й Донской конной дивизии[1]. Насколько можно понять, Савченко проходил и дореволюционную военную службу. В то же время он университетчик, знакомого именует товарищем по перу, что позволяет предполагать гуманитарное образование и предрасположенность к литературным занятиям. Действительно, свои воспоминания он успешно беллетризует, хотя и без мелодраматичности и ущерба достоверности. Автор упоминает продолжительное проживание в Сибири. Вот, собственно, что можно почерпнуть из текста. Кроме того, он обнаруживает вполне «университетские» настроения своей молодости: мечты об освобождении, святость идеи Учредительного собрания.

Предполагая, что фамилия Савченко подлинная, обратимся к базе данных на участников Белого движения, составленной С. В. Волковым[2]. В ней обнаруживается лишь один подходящий кандидат. Это Савченко Илья Григорьевич (1889–1961), есаул Кубанского войска, служивший в Добровольческой армии и ВСЮР. В мае – сентябре 1920 года он состоял в партизанском отряде на Кубани. В эмиграции во Франции – войсковой старшина; литературный критик и писатель. Что интересно, в справке отражено, что у него есть неопубликованное сочинение 1929 года «Кубанские повстанцы» на французском языке. Трудно сказать точно, о каком человеке в данном случае идет речь, но некое сходство в описании однозначно есть. Савченко не кубанец, а донец, большую часть означенного срока он проводит на красной службе, а отнюдь не в повстанцах. Однако более близкой кандидатуры не обнаруживается. Напечатанный текст помечен 1920 годом, Галлиполи. Можно предположить, что Савченко успел перебраться в Крым и эвакуироваться с русской армией. Возможно, он ушел с Кубани с войсками С. Г. Улагая.

Автор правильно указывает ряд лиц комсостава тех соединений, в которых служил, в частности начальников 4-й конной дивизии генералов Лобова и Калинина. Н. П. Калинин командовал одно время 4-й Донской конной дивизией. Генерал Г. П. Лобов также командовал этой дивизией в октябре 1919 – феврале 1920 года. Упоминаемый автором полковник В. П. Барцевич – незаурядный офицер, погибший в ЧК в 1920 году, в конце 1919 года возглавлял штаб 4-й Донской конной дивизии.

Можно предположить, что автор из тех «универсантов», которые с началом войны решительно выбрали офицерскую стезю.

Общая канва повествования такова. События, описываемые в мемуарах, обнимают всего несколько месяцев – с конца февраля по конец июля или начало августа 1920 года. Автор ориентируется на старый стиль, судя по датировке вступления красных в Екатеринодар. Интересно, что он пишет о появлении красных 6 марта, в то время как официальная дата взятия города красными – 4 (17) марта. Едва оправившись от возвратного тифа, И. Савченко оказывается в красном плену. Далее следуют регистрация, жизнь на квартире «до распоряжения», постепенное полное выздоровление. Савченко не желает мириться с новой властью, но понимает, что, будучи больным, он мало что может предпринять. Пока он внимательный наблюдатель. При регистрации недавний офицер не скрывает белой службы. В апреле возникает небольшой повстанческий штаб из группы офицеров, желающих продолжать борьбу. В его составе оказывается и Савченко. В красные части 9-й армии массово вливают недавно плененных чинов Вооруженных сил Юга России. Их так много, что в городе даже шутят: кто у кого в плену? Это позволяет налаживать связи в частях. На 1 мая назначен парад войскам. Заговорщики планируют окружить на площади революционные части и захватить город. Заговор раскрыт накануне парада. Савченко остался на свободе, но вскоре был арестован по обвинению в соучастии. Вынесенный смертный приговор помогает отменить его однокашник-коммунист, с которым автор встретился в первые недели плена. Вскоре Савченко совершает побег и далее живет уже с фиктивной биографией по подложным документам, хотя и сохраняет свою фамилию как распространенную на Кубани. Отныне в его прошлом белая служба не значится. Он вступает в Красную армию и в качестве разведчика, подпольщика старается наладить связи с недавними белыми в красных рядах. Теперь его интересует карьерный рост и максимально независимое положение. Он получает должность заместителя командира запасного кавалерийского дивизиона 9-й армии. Савченко удается через верных донцов – нынешних красноармейцев – наладить связь с кубанскими повстанческими отрядами, он делится с ними информацией, распространяет антибольшевистские листовки. Развязка наступает после того, как его бдительный помощник-коммунист разоблачает связи командира с зелеными. Приходится экстренно уходить в горы. Автор упоминает известия об июльском десанте донцов полковника Назарова, но ни слова не говорит о гораздо более крупном десанте генерала Улагая непосредственно на Кубань. Очевидно, он ушел в повстанцы раньше, чем получил известия об этом событии.

Такова основная сюжетная линия повествования. Быстрые смены обстоятельств позволяют автору за короткий срок побывать в разных ролях. Он бессильный, едва живой пленный, он подсудимый трибунала, он участник красных вечеринок с высокими чинами, на которых недавние генштабисты и комиссары толкуют весьма дружно, он жесткий строевик в красной кавалерийской части.

Необходимо определить и общий контекст событий на Юге в последние месяцы перед крушением белого фронта. Вооруженные силы на Юге России под командованием А. И. Деникина в октябре 1919 года достигли наивысшего успеха. В их руках были Курск и Орел, войска вступили в Тульскую губернию; взятие Москвы рассматривалось как вопрос ближайших недель. Однако красный контрудар привел к глубокому отходу на сотни верст. В январе – феврале 1920 года упорные бои развернулись на нижнем Дону. В этих боях были весьма основательно потрепаны ударные соединения красных – 1-я конная армия и Конно-сводный корпус. Однако в целом успех склонился на сторону красных. Конфликт главного командования с Кубанской радой создавал для казаков-кубанцев соблазнительные поводы уклоняться от фронта. В результате 17 марта пал Екатеринодар, 27 марта – Новороссийск. Добровольцы и часть донцев оказались эвакуированы в Крым, десятки тысяч донских и кубанских казаков до начала мая оставались на черноморском побережье, и, в конце концов, были вынуждены капитулировать. Эти массы пленных наскоро зачислялись в красные части. Офицеры, как это делалось с первых месяцев советской власти, регистрировались и также устраивались на новую службу. Бесконечные регистрации и подробнейшие анкеты – квинтэссенция подневольной офицерской судьбы на советской территории.

Итак, автор попадает в плен, мучаясь возвратным тифом, на больничной койке, в забитом больными и ранеными Екатеринодаре. Последние дни кубанской белой столицы – это толпы раненых и больных, вши, отступление, безнадежность. С первых строк повествования узнаются сюжеты, характерные для многих белых мемуаров, повествующих об отступлении. Вот поезд с ранеными и больными остановился в чистом поле, нервозность, в вагоне ставят пулемет. Такой же сюжет находим, например, в воспоминаниях Д. Мейснера[3]. Молодые белые добровольцы при появлении на горизонте кавалерии имеют одну заботу: успеть разуться, чтобы застрелиться из винтовки (на спусковой крючок должно нажимать пальцем ноги), так как револьверов нет. Офицеры возятся с пулеметами в вагоне, у них не ладится. По счастью, кавалерия оказалась своя. Подобные драмы, надо полагать, разыгрывались в сотнях схожих ситуаций. Заботливый казак-вестовой привычно обращается к своему офицеру «ваше благородие», по-старорежимному.

Захваченный лазарет быстро наполняется красными ранеными и больными. Впервые враги рядом. Сходные ощущения вспоминает другой белый мемуарист Волков-Муромцев. Только там красные раненые пленники оказываются в белом лазарете[4].

Для Савченко еще незнакомо слово «буденовка». «Четыре человека в коммунистических островерхих шапках», – так напишет он о фигурах, явившихся в лазарет. Совсем по-другому смотрелись и именовались бы васнецовские «островерхие шапки» при победном завершении Великой войны!

Автор оказался в американском лазарете по протекции, в положении лучшем, чем многие тысячи других. Идет поспешная эвакуация. Тяжелых больных и раненых не берут. Больной тифом начштаба Донского корпуса полковник Поливанов требует везти себя на вокзал, его не принимают в поезд, и он находит смерть на лазаретной койке. Очень выразителен бунт калек: безногие офицеры требуют эвакуировать их, требуют исполнения долга по отношению к тем, кто сам отдал свой долг сполна. Бессильный бунт ни к чему не привел, но он показывает, что белые офицеры от красных ждали только позорной и мучительной смерти – того, что случалось уже многократно в Гражданской войне. Однако на этот раз у побежденных возник повод удивиться. И. Савченко пишет о благодушном отношении вошедших в Екатеринодар красных к белым офицерам. «Снимай погоны, ваше благородие», – говорилось уверенно, но вполне примирительно. По хоже, победители чувствовали, что дело сделано, войне конец, и не испытывали ожесточения. К тому же город был сдан без больших боев.

В Екатеринодар вошел Д. П. Жлоба, командовавший с февраля, после ареста комкора Б. М. Думенко, Конно-сводным корпусом. Д. П. Жлоба – классический партизанский командир с опытом 1905 года, своенравный, имевший довольно сложную боевую судьбу за плечами, в том числе конфликты с сослу живцами, неподчинение, арест в конце 1918 года. Тем интереснее, что именно жлобинцы, красная вольница, по приходе в Екатеринодар выказывали признаки как дисциплинированности, так и великодушия. По городу ходили слухи про приказ Жлобы о том, что Красная армия не Красная гвардия и никаких безобразий не будет допущено. Это очень характерно. Надо сказать, что затронутый Савченко сюжет психологически очень существенен для понимания настроений Гражданской войны. Дисциплинированная Красная армия – своего рода соблазн для русского офицера и интеллигентного обывателя. В 1917–1918 годах революция имела самый отталкивающий облик разнузданности, массовых расправ, отвратительного торжества вооруженного хама. В тех, кто пережил «еремеевские ночи» и всякого рода «ликвидации буржуазии», вторичное явление красных во второй половине 1919 – начале 1920 года вселяло надежду: они изменились.

Переживший целый калейдоскоп смен власти в Полтаве В. Г. Короленко писал о том, как большевики научились «входить»: порядок, дисциплина, предупредительность. Но теперь вместо грабежей и безобразий сразу же начинала функционировать Чрезвычайная комиссия. Короленко к этому времени не питал иллюзий, но многим государственная осанка большевистской власти импонировала и давала жизнь добрым предчувствиям. Свое свидетельство о «втором большевизме» оставил и Савченко. Удивительные вещи бросались ему в глаза. На военном кладбище Екатеринодара, бережно содержавшемся при Деникине, рядом с белым участком возникает революционный. Интересно, что вандализма победителей на кладбище не было – еще одно свидетельство новых тонов в Красной армии по сравнению с эпохой красного добровольчества. Из той же области – паломничество красного начальства на «корниловскую ферму», к месту гибели белого вождя в 1918 году. Это резко контрастирует с поведением победителей в 1918 году, когда могила была осквернена и труп генерала в дикарском восторге предавали публичным поруганиям.

Мемуарист не перестает быть белым. Для него нет проблемы выбора пути. Однако ему интересны победители, среди которых он оказался.

До конца белой власти богатый Екатеринодар не имел недостатка в продовольствии и жил, в общем, вполне мирной жизнью. По приходу красных все разительно изменилось. «Все необходимое точно провалилось сквозь землю»: в продаже остались только прохладительные напитки и старый рахат-лукум. Частная торговля закрылась. Содержимое богатых особняков и магазинов стало перекочевывать в многочисленные советские учреждения. Уместно вспомнить платоновский «Чевенгур», описание первых нэповских дней: «Теперь Дванов увидел город не местом безлюдной святости, а праздничным поселением, освещенным летним светом. Сначала он подумал, что в городе белые. На вокзале был буфет, в котором без очереди и без карточек продавали серые булки. Около вокзала – на базе губпродкома – висела сырая вывеска с отекшими от недоброкачественной краски буквами. На вывеске было кратко и кустарно написано: „ПРОДАЖА ВСЕГО ВСЕМ ГРАЖДАНАМ. ДОВОЕННЫЙ ХЛЕБ, ДОВОЕННАЯ РЫБА, СВЕЖЕЕ МЯСО, СОБСТВЕННЫЕ СОЛЕНИЯ“». Савченко доводится увидеть обратный процесс. Жизнь стала настолько трудной и несуразной, что в городе бытовала уверенность в недолговечности большевистского правления. Вот Шкуро под Армавиром, Пилюк в плавнях под городом: на Кубани большевикам не удержаться. Парадоксально, что «немыслимость» большевистского устройства жизни часто работала на красных. Многим казалось, что такой порядок настолько нелеп и непродуктивен, что развалится сам собой. Надо только подождать. Сразу появился городской фольклор: убогие советские кооперативные лавки горожане именуют «советским Мюром и Мерилизом»[5], совнархоз (совет народного хозяйства) превращается в совнархаос.

Новая власть неизменно рушила налаженный быт, будила самые низменные помыслы. В образцовом лазарете с приходом красных весь персонал остался прежний. Однако очень быстро, само собой, служба стала нестись небрежно, полы перестали тщательно мыть, младший персонал начал прекословить. Опять-таки, подобных наблюдений в ходе революции сколько угодно. Читатель может вспомнить и блистательные эпизоды из «Собачьего сердца»: «Пусть! Если социальная революция – не надо топить». В многочисленных клубах и кинематографах появлялись, как иронизирует автор, трогательные объявления с просьбой не грызть семечек, но помогали они мало.

Савченко подробно описывает, каким нехитрым, но верным способом втягивали интеллигенцию и чиновничество на советскую службу. Альтернатива, при стремительном огосударствлении всей жизни, оказывалась совершенно элементарной: или мой клозеты в качестве «общественных работ» и не имей куска хлеба, или ставь свою квалификацию на новую, советскую, службу и получай паек.

Однако автор видит и несломленных людей. Собственно, он сам таков. Мимоходом упоминается разговор о белогвардейской организации в буденновских частях. Сам он состоял в организации, готовившей восстание. Без подробностей автор упоминает о концлагерях, бунтах в них, побегах, неизменных расстрелах. Показательно, что находились немногочисленные штатские упрямцы, которые сносили всякого рода общественные работы, но на советскую службу не шли. Автор пишет о екатеринодарском семействе, которое было искренно шокировано, увидев его в форме красного командира. Отношения восстановились, только когда он объявил, что вошел в ряды РККА как разведчик.

Савченко отмечает интересную разницу в проявлениях большевизма в городе и станицах. За пределами города он был мягче, с настойчивым стремлением изымать ресурсы, но до времени не вмешивался во внутреннюю жизнь. Автор выводит такую формулу: «В станицах большевизм был коркой, под которой пульсировала, вопреки всем декретам, почти прежняя жизнь». Но все же не совсем прежняя. Очень любопытны наблюдения автора о проникновении нового быта в кубанскую станицу. Он пишет о том, что местная молодежь оказалась весьма падкой на «разврат», хулиганство, гулянье с красноармейцами. Девицы легко принимали подарки в виде награбленных колец, отрезов и т. п. Станичный врач жаловался на обширную клиентуру молодых казачек, о чем прежде и помыслить было нельзя. Малолетние дети играли в красных и белых. Все желали быть красными, стать комиссаром – верх удовольствия. И это происходило в семьях, из которых едва ли ни в каждой кто-то был в белых, погиб или скрывался в зеленых отрядах.

Савченко встречает однокашника – сотрудника политотдела 33-й стрелковой дивизии Красной армии. Перед нами разворачивается картина убеждений русского коммуниста с университетским значком. Да, революция – это насилие, нас понимает лишь малая часть России, народ – не более чем стадо. Но насилие во имя светлых идей. Предстоит глубокая переделка человеческой психики. Таков ход рассуждений рационального коммуниста. Вскоре состоится встреча со старым университетским другом – также политработником и убежденным коммунистом. Автор улавливает мотивы, уже знакомые ему по недавней аналогичной беседе: насилие как принцип, народ – ребенок. Революцией надо пользоваться, так как латать тришкин кафтан бесполезно, нужны настоящие перемены. «Страшно интересно жить», «мировой сдвиг» все равно состоится, даже если и не победим. Интеллигентный коммунист при этом видит ужас Чрезвычайки. Савченко подробно передает эти беседы, видно, ему самому они были интересны и нужны. Он делает вывод: нынешние большевики не только разрушители, но и фанатики новой жизни. Это очень глубокая тема. Савченко имел возможность видеть, как формируется советская номенклатура: новоназначенный министр торговли и промышленности Сибири – консерваторский студент. И он даже готов почитать книги о Сибири, в которой не бывал – «подготовиться» к должности.

Сослуживцы автора уже по Красной армии – интеллигент с университетским образованием, бывший меньшевик, а ныне партийный коммунист, комиссар инспекции кавалерии армии, Понамарев, командир и комиссар запасного кавалерийского дивизиона, который не преминул заявить, что ехал с Лениным в пломбированном вагоне (в доступных списках такой фамилии не значится, поэтому, видимо, он привирал и таким образом добирал себе веса). Последний – человек не военный, циник, легко забывающий о службе, когда есть на кого ее свалить, молодожен, более всего хлопочущий о переезде к себе супруги. При этом, по мнению Савченко, обладатель некоего секретного мандата от самого Ленина, который обеспечивал ему особое положение в местной большевистской иерархии. Будучи арестованным, наш герой попадает к следователю-интеллигенту. Это не облегчало участи арестованного, но избавляло от мордобойных приемов следователей из низших сословий, которые сводили весь допрос к скорейшему получению признательных показаний.

Сверхреволюционный буденовец в лазарете грозит перебить всякую контру, но под подушкой держит узелок с награбленными драгоценностями. Савченко видит и классического революционного пройдоху, который понимал всяческое комиссарство как кратчайший путь к обогащению и выходу в начальство.

Вообще, официальный коммунизм, как он видится автору, и его реальные проявления составляли причудливые контрасты.

Имея несколько свободных недель как выздоравливающий пленный Савченко много видит в городе, который на глазах превращается в коммунистический центр. Очень ценны наблюдения пленника о первых неделях красной власти. В годы Гражданской войны выходил журнал «Революция и церковь», в котором печатались подробные отчеты о вскрытии мощей святых. И Савченко видит, что цветные плакаты подобного содержания быстро возникли на заборах «освобожденного» Екатеринодара. Он замечает автомобили, с которых разбрасывается агитационная литература. Как грибы после дождя растут всевозможные клубы. На перекрестках улиц устанавливали граммофоны, и улица оглашалась выступлениями Ленина, Троцкого и других вождей. Столь же активно создавались библиотеки, которые, собственно, не являлись таковыми, а представляли собой агитпункты. В этих библиотеках обнаруживалась только агитационная литература, которую можно было не возвращать, а, напротив, следовало «передать товарищу». Книги дореволюционного издания могли выдаваться лишь по особым распоряжениям. С горечью пишет автор: «Интеллигенты стояли за библиотечным прилавком и раздавали коммунистическую литературу, которая призывала к погрому интеллигенции и буржуазии».

Вообще, искусству уделялось повышенное внимание. Стремительно возникали студии, театры, вечера, на которых царили футуристы.

Савченко берется читать бухаринскую «Азбуку коммунизма», которую, еще более вульгарно, чем диктует сам оригинал, представлял полуграмотный агитатор. Тем временем приходится осваивать заново и обыкновенную азбуку. Уже на красной службе рапорт автору приходится переписывать трижды – «ять» и «твердый знак» «предательски проскакивали на свои места».

В напористой агитации в ходу выражения типа «Крестовый поход против буржуазии». Подобные обороты в революционные годы встречались нередко. В одной из провинциальных корреспонденций было написано про деятельность контрреволюционеров: «Призвав на помощь всех богородиц, начали свою дьявольскую работу». Красная агитмашина переосмысливала и пускала в оборот привычные фигуры речи.

С массами только что плененного офицерства новые власти поначалу ведут себя лояльно. Собираются офицерские митинги. Недавний штабс-капитан, а ныне красный командарм-IX Левандовский выступал эффектно, офицеры хлопали. Комиссар армии, опять-таки с университетским значком, рассуждал о том, что белые генералы – выскочки, а весь лучший генералитет – в Красной армии. Комиссар называл и имена тех людей, которые красными не были или позднее перешли к белым. Наряду с Брусиловым, Гутором, Зайончковским, Каменевым (отнюдь не генерал!) назван и Андогский, перешедший к белым, и Лечицкий, весьма условно состоявший в РККА несколько месяцев до своей смерти. В положении офицерства предсказуемый разброд. Кто-то начинает искать пути в армию победителей, кто-то выжидает. Лишь небольшая часть пытается организовать восстание. К штабу подпольщиков примыкает и автор. Об этом в воспоминаниях говорится очень скупо. Он замечает вскользь, что к заговору примыкали и старые красноармейцы. Идея заключалась в том, чтобы поднять восстание во время первомайского парада, замкнуть на площади отборные части, выведенные на парад, и захватить власть. В ночь перед выступлением последовали аресты. На заборах появился список из 25 расстрелянных. Многочисленное офицерство согнали в концлагеря. Савченко пишет о страшном лагере на кирпичном заводе. В других импровизированных лагерях режим был гораздо спокойнее. Еще одна черта эпохи – абсолютное своеволие местных начальников. Автор уцелел, но надежды на переворот пришлось оставить. Интересно, что в этот же красный праздник инцидент произошел и в Ростове-на-Дону с участием 1-й конной армии. Заключенный Б. М. Думенко кричал в окно, что армия его, а не Буденного. В рядах некоторых частей было движение за освобождение Думенко из-под стражи[6]. Большевистские карнавалы бывали опасны для самих их организаторов! Летом 1920 года последовала очередная офицерская регистрация, на этот раз весьма глубокая, захватывавшая и тех, кто уже два года служил в РККА. Автор вновь на весьма опасной грани, но сослуживцы освобождают его от угрозы разоблачения. Феномен регистрации отмечен во многих мемуарах. Офицеры не у дел, без привычной среды, без средств к существованию оказываются весьма податливы на всякого рода устрашения. Например, перспектива высылки на север очень быстро склоняла к позорной петиции в пользу советской власти, которую готовы были подписать многие регистрируемые. Революция вообще умела заходить с «неудобной» стороны.