Меря и Ростовское княжество. Очерки из истории Ростово-Суздальской земли

Дмитрий Александрович Корсаков

Меря и Ростовское княжество. Очерки из истории Ростовско-Суздальской земли

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России» (2012–2018 годы)

Печатается по изданию:

Корсаков Д. А. Меря и Ростовское княжество: Очерки из истории Ростовско-Суздальской земли. Казань, 1879

Д. А. Корсаков: черты биографии

Автор книги – Дмитрий Александрович Корсаков (1843–1919), представитель старой дворянской фамилии, приходился племянником известному русскому историку, философу и публицисту К. Д. Кавелину[1], но, в отличие от дяди, не был столь разносторонен в своей деятельности и никогда не менял избранный род занятий.

Вся жизнь Д. А. Корсакова со времен студенчества была связана с Казанским университетом. Поступив в 1860 г. и окончив курс с золотой медалью спустя четыре года, он некоторое время служил на разных должностях в пореформенных учреждениях Казанской губернии, но затем вернулся в университет, где в 1872 г. защитил магистерскую диссертацию по отечественной истории. Далее началась долгая научная карьера. Вначале доцент, после защиты в 1880 г. докторской диссертации – профессор, с 1887 г. заслуженный профессор кафедры русской истории. С 1900 г. на протяжении пяти лет исполнял должность декана историко-филологического факультета. В 1905 г. Д. А. Корсаков был избран членом корреспондентом Петербургской академии наук. Учебные занятия он перестал вести только в 1914 г., однако оставил за собой определенные обязанности и до последних дней жизни оставался профессором своей кафедры. Деятельность Д. А. Корсакова не ограничивалась университетом. Он состоял членом известных российских научных обществ и публиковался в их изданиях, читал публичные лекции. Научное наследие Д. А. Корсакова включает 170 печатных работ, среди которых статьи и монографии по отечественной истории разных периодов, публикации исторических документов, обзоры и статьи по этнографии Поволжья, очерки.

Монография «Меря и Ростовское княжество» стала первым большим исследованием ученого, его магистерской диссертацией, опубликованной, как было принято, в год защиты. Свою задачу Д. А. Корсаков видел в написании «истории Ростово-Суздальской земли», а жанр своего труда определил, как «очерки из истории этой земли». Слово «земля», как более общее понятие в сравнении с напрашивающимся по контексту «княжеством», употреблено автором специально, поскольку хронология его изысканий начиналась с эпохи до появления славян и возникновения Ростова и Суздаля, а древнерусский период истории виделся как время, предшествующее образованию Московского государства, и как «эпоха окончательного сформирования отличительных особенностей великорусского племени». Географически определенная территория Ростово-Суздальской земли охватывает Волго-Окское междуречье в пределах, ограниченных с юга бассейном р. Клязьмы, отчасти включает Костромское Поволжье и, в соответствии со сведениями летописи, к северу по Шексне достигает Белоозера. Для разных периодов истории границы земли уточняются, исходя из возможностей имевшихся источников

История, а по сути, предыстория края, начинается с характеристики мери, упомянутой летописью как народ, живший у озер Ростовского (Неро) и Клещина (Плещеево), и как первых «насельников» Ростова. Ничего принципиально нового к известному в то время Д. А. Корсаков добавить не смог. В его интерпретации меря была «чудским народцем», родственным другим финноязычным народам Поволжья и Поочья: черемисам (мари), мордве, муроме. Меря жила в лесистой дикой местности, занималась охотой и звероловством «и, быть может, распадалась на несколько родов, имевших своих князьков». Обращение к субстратной топонимии и поиск географических названий с основой «мер» позволило определить территорию расселения мери, которая оказалась значительно больше, нежели было указано в летописи. Однако подобную работу с похожим результатом в рамках общего исследования чуть ранее выполнил А. С. Уваров[2]. Как настоящий ученый, учитывая ограниченность и качество источников, Д. А. Корсаков сам признавался, что «выводы относительно мери в настоящее время не могут восходить далее гипотез».

Гораздо обстоятельнее и подробнее описана последующая история Ростовского княжества, начиная от появления на мерянской территории славянского населения в IX–X вв. и кончая событиями XIV в. Уже ознакомление с пространными, раскрывающими содержание отдельных частей заглавиями II–V глав книги показывает, что автор постарался охватить своим вниманием буквально все стороны средневековой жизни и происходившие исторические процессы. С той или иной степенью подробности в хронологической последовательности рассмотрены пути и формы древнерусской колонизации, обстоятельства возникновения городов и распространения христианства, внутренняя и внешняя политика князей, этапы развития торговых и культурных связей, последствия монголо-татарского нашествия и многое другое. Без внимания не осталось, кажется, ни одно отмеченное в летописях событие или известное историческое лицо.

В своей работе автор использовал все возможные исторические источники, от античных до документов XVI–XVIII вв., а также данные этнографии, археологии, топонимики, географии, учел все известные научные публикации и достойные внимания краеведческие материалы, появившиеся на то время в периодической печати и местных изданиях. Работа стала первым в историографии обобщающим исследованием по истории Северо-Восточной Руси, охватившим период от незапамятных (для автора) времен появления мери до возникновения удельных княжеств в XIII–XIV вв. Пользуясь современной терминологией, научный труд Д. А. Корсакова в полной мере можно охарактеризовать как комплексное научное исследование, построенное на совокупности всех доступных автору источников, отразившее существовавшие методы и уровень их научного анализа и господствующие воззрения на отечественную историю.

Книга Д. А. Корсакова долгое время оставалась наиболее подробным исследованием по истории Северо-Восточной Руси[3]. Но с позиций современной науки, спустя 144 года после своего выхода в свет, она вызывает лишь историографический интерес: труды последующих поколений историков многое добавили к нашим знаниям о средневековой Руси. Вместе с тем, «Меря и Ростовское княжество» небезынтересна и сейчас, как произведение своего времени. Например, замечательным русским языком и авторской манерой изложения: обстоятельной, неторопливой, с вниманием к отдельным фактам, тщательными формулировками выводов, где необходимо, пояснениями своей позиции и обязательным заключением к каждому разделу. Но в первую очередь книга примечательна благодаря богатому фактическому материалу, собранным воедино сведениям разнообразных источников.

доктор исторических наук

Андрей Евгеньевич Леонтьев

От автора

Специальная история Ростовско-Суздальской земли занимает очень видное место во всеобщей истории России, имеет весьма важное значение для уяснения нашей исторической жизни.

В земле Ростовско-Суздальской образовалось и окрепло младшее из трех племен нашего народа, племя великорусское – племя, собравшее и сплотившее русскую землю и создавшее могущественное русское государство, единственную самобытную в настоящее время славянскую державу.

В земле Ростовско-Суздальской сложилось и развилось начало единовластия, послужившее основанием нашего государственного строя.

В земле Ростовско-Суздальской, наконец, явилось несколько самостоятельных, независимых друг от друга княжеств. Относительно этих княжеств, самое незначительное – княжество Московское становится этнографическим и политическим центром земли русской: всея Великие и Малые и Белые Руси. Москва является выразительницей стремлений племени великорусского. Посредством Москвы это племя получает первенство в русской земле, посредством Москвы начало единовластия укореняется на Руси и объединяет ее разрозненные области.

Таким образом, история Ростовско-Суздальской земли составляет пролог к истории Московского государства.

Изучение корней, зародышей всех исторических явлений сопряжено с большими затруднениями. Затруднения эти усложняются еще больше при анализе этнографических и политических элементов великорусского племени, историческая физиономия которого до сих пор еще не выработалась в определенный тип.

Вполне понимая эти затруднения и, вместе с тем, сознавая недостаточность наших собственных сил для всесторонней разработки истории Ростовско-Суздальской земли, – мы ограничиваемся на первый раз представлением вниманию читателей «очерков из истории этой земли».

Предлагаемая работа, согласно трем главнейшим явлениям исторической жизни Ростовско-Суздальской земли, выставленным выше, – распадается на три части:

В первой части, состоящей из первой главы, мы сгруппировываем материал, на основании которого, по нашему мнению, возможно, будет впоследствии восстановить исчезнувший народец мерю. Этот народец, который причисляется учеными к обширному чудскому, или финскому, племени, заселявшему с давних пор северо-восток Европы, – обитал в верховьях Волги. Путем колонизации славян среди мери мало-помалу стала образовываться та ячейка, которая с течением времени выросла в племя великорусское.

Вторая часть (главы II и III) рассматривает зарождение элементов гражданственности в Ростовско-Суздальской земле: власти князя и христианства, и дальнейшее колонизационное распространение великорусского племени на восток. Часть эта обнимает собою всю Ростовско-Суздальскую землю, с утверждения в ней «мужей» первого князя Рюрика до нашествия татар – эпохи, около которой обособился старейший город земли Ростов в отдельное княжество. В этой части мы старались обратить наше внимание преимущественно на условия, при которых зачалось и развилось начало единовластия.

В третьей части (главы IV и V) излагается внешняя и внутренняя история Ростовского княжества и его уделов. Мы старались изложить эту историю настолько подробно, насколько позволили нам источники, бывшие в нашем распоряжении.

Задача нашей работы, таким образом, может быть сформулирована в следующих положениях:

1. Дать группировку материала для восстановления мери.

2. Представить попытку на посильное уяснение элементов гражданственности Ростовско-Суздальской земли до обособления в этой земле отдельных княжеств.

3. Изложить, по возможности подробно, историю старейшего из этих княжеств, княжества Ростовского.

Как мы выполнили нашу задачу – судить не нам; но мы желаем надеяться, что ученые специалисты простят нам невольные промахи и что критика укажет на наши ошибки.

Д. К.

Казань, 10 января 1872

Глава I

Чудское, или финское, племя и его ветви

Чудское, или финское, племя и его ветви. – Его название, происхождение и историческое значение. – Известие о северо-востоке Европы у греков и римлян. – Сведения о финнах у римлян, немцев, скандинавов и арабов. – Свидетельства Нестора и других наших летописцев и былин. – Чудской народец меря и его распространение. – Данные для восстановления мери: а) из свидетельств позднейших письменных источников; – b) из рассмотрения особенностей теперешнего великорусского населения губерний Ярославской, Костромской, Владимирской и Московской; – с) из аналогии с мордвой и черемисами; – d) из курганных раскопов и археологических находок. – Несколько предположений о языке, религии и быте мери. – Соседи ее чудского и славянского племени и литовский народец голядь. – Колонизация славян среди мери и главнейшие ее виды. – Древнейшие колонизации. – Возникновение Ростова

«Первые насельници в Ростове – мери, в Белоозере – весь», – говорит Нестор, определяя таким образом аборигенов Ростовско-Суздальской земли1. Меря и весь, по исследованию ученых, принадлежали к значительному чудскому, или финскому, племени, с издавна населявшему северо-восток Европы. Оба эти народца, и меря, и весь, – не существуют теперь, и нам, для того, чтобы прийти относительно их к каким-нибудь результатам, необходимо прежде всего взглянуть вообще на племя чудское в его совокупности.

Чудское племя, бывшее некогда одним из элементов формации великорусской народности и сохранившееся в настоящее время в разбросанных и разобщенных друг с другом народцах – представляет еще почти непочатое поле для исследователя. Остается желать в будущем более и более точных изысканий, наблюдений и исследований для того, чтобы наука могла окончательно уяснить историческую судьбу чудского племени. До сих пор, несмотря на многое, что уже сделано учеными-финнологами, какой-то непроницаемый туман лежит на всем финском вопросе, густая мгла скрывает от пытливого взора исследователя истинное значение финнов в истории нашего народа, истинную роль чудского племени в развитии новейшей европейской культуры. За недостатком положительных данных, непреложных фактов мы поневоле должны довольствоваться гипотезами, предположениями; за отсутствием прямого ответа на вопросы весьма важного свойства, восстающие пред нами, мы должны удовлетворяться гаданиями. Отчего же происходит этот туман, отчего является эта мгла? Ответы на эти вопросы следует искать в трудности историко-этнографических исследований вообще и в трудности таких исследований на русской почве в особенности.

Самая главная, непреоборимая трудность для историко-этнографического исследования России, для распознавания и анализа всех различных народностей, когда-то живших и теперь живущих на нашей территории, заключается в природных условиях русской земли: «На громадной равнине северо-восточной Европы, – говорит С. В. Ешевский, – сталкивались и перемешивались представители самых различных ветвей человеческого рода. Здесь не было физических преград к их смешению, не было условий для замкнутого, изолированного существования, тех условий, которыми, например, объясняется на Кавказе вековое сожительство на весьма тесном пространстве нескольких различных по происхождению племен в их первобытной чистоте со всеми особенностями языка и быта»2. Толстым слоем легли на этой равнине племена друг на друга, сплелись, срослись одно с другим такими причудливыми путами, что определять строго и точно грань между ними, проследить сплетения этих путей нет никакой возможности. Эти этнографические формации не поддаются точному анализу и строгой научной систематизации так же, как не поддаются этому анализу и этой систематизации напластания и формации геологические.

Другое затруднение в этих исследованиях, являющееся, с одной стороны, неизбежным результатом первого затруднения, а с другой – объясняющееся многими иными причинами, заключается в недостаточности и неточности предварительных ученых работ, археологических и лингвистических наблюдений над современным нам бытом народа: над обычаями, праздниками, обрядами, поверьями. Наша археология ступает еще неверными шагами, как ребенок, только начинающий ходить; изучение племенных наречий и местных говоров едва только начинается; а давно ли обращено серьезное внимание на изучение народного быта, этого наилучшего комментария археологии, на собирание песен, сказок, поверий? Между тем, это изучение с каждым годом делается все труднее и труднее: обычаи вымирают, песни и сказки меняются, поверья забываются.

Чудское племя, представители которого в настоящее время разбросаны по широкому пространству от Балтийского моря до Енисея и от Северной Двины до Оки и Суры, распадается на две главные ветви: западную и восточную, различные по внешнему виду, нравам и обычаям, но сходные по языку. Трудно уловить общие черты у теперешнего жителя Финляндии и Эстонии с полудиким черемисом и совершенно диким вогулом, но эти общие черты, доказывающие общее происхождение чудских народцев, определены учеными финнологами из анализа языка, древнейшего и надежнейшего показателя народности. К западной ветви причисляют обыкновенно финнов в собственном смысле, т. е. финлядцев и финские племена теперешних губерний: Эстляндской, Петербургской и частей Олонецкой и Тверской. Восточная ветвь заключает в себе народцы, живущие по Волге и Каме и за Уралом, по притокам Оби. Кастрен, один из ревностнейших и точнейших финнологов, подразделяет восточных финнов на группы: волжскую, камскую и уральскую. К первой он относит обширное, почти уже совсем обрусевшее племя мордвы и черемис; ко второй – зырян, пермяков и вотяков, к третьей – вогулов и так называемых уральских остяков3, С. В. Ешевский в статье своей «Русская колонизация Северо-Восточного края» считает это подразделение далеко не точным. Он видит в нем только попытку «систематизировать, наметить, хотя внешним, поверхностным образом, раздельные линии между племенами, родственными по языку и происхождению, как-нибудь сгруппировать многочисленные ветви, идущие, очевидно, от одного корня, но разошедшиеся уже весьма далеко друг от друга, принадлежащие к одной семье, но во многом уже различные»4. Сами финны не называют себя этим именем. Они зовут себя суомалайнен, т. е. житель болотной, низменной местности. «Финн» есть перевод этого названия и объясняется из старонемецкого слова: Fonn – «болото»; под этим именем знали финнов их германские соседи. Славяне называют финнов чудью, т. е. народом чужим, не своим. В самоназвании отдельных финских, или чудских, народцев ученые также видят везде присутствие корня, означающего болото, воду, влажное место (суо, ва, вад, вена на западных финских наречиях, и нер, нюр – на наречиях восточных). В звуках мор, мар, мер, мур, слышных во многих самоназваниях восточных чудских народцев, ученые желают видеть значение человека, выводя это значение из черемисского мара – человек. Так объясняют они происхождение названий: мордвы, муромы, мари (так зовут себя черемисы), морт-коми (самоназвание зырян), удморт (самоназвание вотяков)5.

Долго пытались ученые антропологи уяснить происхождение финнов, на основании строя их черепа, долго не соглашались они между собой, к которой расе отнести финнов, к кавказской или монгольской, – пока на помощь к естествознанию не пришла сравнительная филология. На основании этой науки Кастрен признает особую группу племен, называемую им алтайской, к которой относит: тунгузов, монголов, турок, самоедов, енисейских остяков и финнов. Финны, живя с этими соплеменными им народами на горах Алтайских, двинулись в Европу, по предположению многих ученых, через Уральские горы, почему их долгое время называли уральским племенем. О распространении чудского, финского племени тоже не согласны между собою ученые. Иные распространяют его по всей Европе, видя следы его и в Британии, и в Испании; другие же ограничивают его пределами северо-востока Европы6.

Историческая роль финнов понимается учеными также весьма различно. Иные считают эту роль очень ничтожной, другие, напротив, приписывают финнам слишком большое участие в исторической судьбе новейших европейских народностей. А. Л. Шлецер, в своей «Allgemeine Nordische Geschichte», первый высказал мысль о ничтожности исторической роли финнов. «Ни один из народов этого обширного племени, – говорит он, – кроме мадьяров, не играл видной роли в истории, ни один из них не достиг продолжительного самостоятельного существования, ни один не заявил себя завоевателем соседних народов, но, совершенно напротив, все они стали добычей своих сильных соседей. Поэтому, – заключает Шлецер, – история финнов читается в летописях их победителей»7. Но если история финнов и читается в летописях их победителей, то историческая роль их далеко не ничтожна и не бесследно прошли они по исторической арене. На северо-востоке Европы существовала когда-то теперь забытая цивилизация, следы которой доходят до нас через неясные сказания скандинавских саг о богатом и цветущем государстве Биармии. Мюллер, известный историк и этнограф финского племени, считает финнов за пробудителей того движения, изменившего все условия европейской цивилизации, которое известно в истории под именем великого переселения народов8. Кастрен полагает, что финны появились в Европе до эпохи великого переселения народов, хотя и говорит, что точное определение времени, когда финны, отделившись от родственных им племен в Нагорной Азии, утвердились в Европе – очень трудно9.

Все первоначальные сведения о финнах, о северо-востоке Европы, где застает их история – покрыты непроницаемым мраком.

Для представителей древнего мира, греков и римлян, северо-восток Европы был «украйной мира, страной, которую покинули люди и боги». Эта «украйна» являлась в их сказаниях сказочной, баснословной страной, обширным полем для разных вымыслов и фантастических рассказов. За Понтом Эвксинским с колониями по его северному берегу, за землей скифов обитали какие-то неведомые народы: исседоны, одноглазые аримаспы, грифы, стерегущие золото и блаженные гипербореи, жившие у хребта Рифейского (Уральских гор). Такова первоначальная этнография полуночных стран у Аристея. Не больше света находим мы и в свидетельстве Геродота о народах, живших на севере от скифов. Его невры, обращавшиеся в волков, андрофаги, меланхлены, фиссагеты – все это какие-то мифические расы, лишенные естественных этнографических признаков.

В таком же неясном, неопределенном виде перешли сведения о северо-востоке Европы от греков к римлянам. Страбон прямо отказывается передавать точные сведения об этих странах, потому что «по Танаису», говорит он, «мало что можно узнать по причине холода и бедности страны. Туземцы, народы кочевые, питающиеся молоком и мясом, могут сносить неприязненный климат, но иностранцы не в состоянии. Притом туземцы, – прибавляет Страбон, – не общительны, свирепы и дики и не пускают в себе иностранцев». Каталог народов, живущих между Доном и Волгой, представленный Плинием, до такой степени неясен, что Шафарик, приводя его, не решается сделать из него никаких выводов10. У Тацита впервые несколько проясняется этот мрак. Он первый приводит германское название чуди – финнов (Fenni) и сообщает некоторые сведения о наружности и быте этого племени. По его словам, финны – народ чрезвычайно дикий и очень бедный; степень его культуры весьма низка: это примитивный быт номадо-звероловный11. Птолемей упоминает весьма смутно о финнах, и из его свидетельства нельзя прийти ни к каким положительным выводам12.

Затем, до VI в. по Р. X. в письменных источниках нет сведений о финнах. Готский писатель VI в. Иорнанд, оставивший нам в своем сочинении «De Getarum sive Gothorum origine» хронику событий Остготского государства, одного из самых могущественнейших государств, основанных «новыми народами», первый из средневековых историков упоминает о финнах. Остготское государство Германриха в IV в. по Р. X. занимало обширное пространство древних Скифии и Сарматии, теперешней России. В числе народов, обитавших на этом пространстве в IV в. и подвластных Германриху, Иорнанд называет: весь, мерю, мордву, черемису и пермяков13. Таким образом, выступают перед вами впервые специальные названия народцев чудского, или финнского племени. Из западных летописцев, кроме Иорнанда, упоминает о мере Адам Бременский; о мордве говорит византийский император Константин Багрянородный14.

Скандинавы знают также финнов. В их сагах, с исхода IX до начала XII в., идут положительные сведения о торговой и богатой страна Биармии, занимавшей, по исследованию ученых, пространство от Северной Двины до верховьев Камы и Уральских гор. Вся северо-восточная сторона России носит в этих сагах имя Гардарикии, т. е. страны городов. Если верить этим сагам, то у финнов существовала какая-то довольно сильная, в настоящее время погибшая цивилизация. Западные финны, ближе знакомые скандинавам, являются в их сагах искусными кузнецами и мечи их славятся в целом свете. Западная ветвь финнов говорит сама о характере своей народности в своих заунывных, тихо-грустных песнях, в своем богатом религиозно-героическом эпосе «Калевала»15.

Арабы, бывшие в торговых сношениях с Болгарией, оставили нам также несколько свидетельств о чудском племени. Они знают Артанию, в которой некоторые ученые желают видеть мордву-эрву, виссу (весь) и югру16.

Наш первоначальный славянский летописец Нестор помещает чудские народцы, «свой язык имуще», в «странах полуночных», в «Афетовой части». Он перечисляет их в таком порядке: меря, мурома, весь, мордва заволочская, чудь, пермь, печора, ямь, угра. Далее он говорит о них определеннее, показывая местности, занятые некоторыми из них: «…на Беле озере седят весь, а на Ростовском озере меря, на Клещине озере – меря же: по Оце-реце, где потече в Волгу, мурома язык свой и черемиси язык свой, мордва свой язык»17. Этнографические данные о чудском племени у Нестора самые определенные из всех приведенных нами выше. Очевидно, что в эпоху Нестора чудское племя обособилось уже в несколько видовых типов, достаточно различавшихся друг от друга по языку и живших на известных местностях, хорошо знакомых Нестору.