Тяжелые дни. Секретные заседания Совета министров

Между тем запросы в Государственной думе заслушивались и одобрялись, причем произносились соответствующие обличительные или негодующие речи. Последние расходились по всей стране и заграницу и воспринимались массой, не разбиравшейся в своеобразии положения Совета министров, в качестве показателя неспособности, бездеятельности, чуть ли не злонамеренности правительства. На почве таких вопросов и запросов обострялись отношения между правительственной властью и законодательным учреждением, и углублялся кризис, назревавший внутри.

Будущий беспристрастный историк разберется во всем сцеплении вольных или невольных ошибок, явлений, пробелов, неудач, действий, скрытых намерений, движущих побуждений, – и воздаст каждому по делам его.

Франция, 9 февраля 1926 года

Аркадий Яхонтов

Заседание 16 июля 1915 года

«Считаю своим гражданским и служебным долгом заявить Совету министров, что Отечество в опасности».

Так в заседании Совета министров 16 июля 1915 года приступил генерал Поливанов к своему очередному докладу о положении на фронте. В голосе его чувствовалось что-то повышенно-резкое. Присущая ему некоторая театральность речи и обычно заметное стремление влиять на слушателя образностью выражений стушевывались на этот раз потрясающим значением произнесенных слов.

Воцарилось томительное молчание. Наступившая тишина казалась невыносимой, бесконечной. А между тем ни для кого не была тайной та чрезвычайно тяжелая, почти беспросветная обстановка, в которой очутилась наша армия под упорным давлением немцев. За последнее время в Совете министров неоднократно, с возраставшей тревогой, говорили о грозном обороте военных событий. Но с такой яркостью обрисовки надвинувшейся беды до сих пор никто не выступал перед правительством. Из Ставки шли запоздалые сухие официальные сообщения, поддерживались надежды на не сегодня-завтра возобновляющееся наступление.

Ни Верховный главнокомандующий, ни начальник его штаба не находили нужным освещать перед Советом министров истинное положение, заблаговременно предупредить о надвигающейся катастрофе. Поэтому заявление военного министра и показалось чуть ли не взрывом бомбы.

Когда прошла первая минута, когда охватившее всех нервное напряжение немного ослабло, председатель Совета министров И. Л. Горемыкин обратился к А. А. Поливанову с просьбой объяснить, на чем он строит столь мрачное заключение.

Военный министр в общих чертах нарисовал картину фронта, оговорившись, что приводимые им сведения представляются, вероятно, устаревшими, так как, во-первых, наше отступление развивается с возрастающей быстротой, во многих случаях принимающей характер чуть ли не панического бегства, и, во-вторых, Ставка Верховного главнокомандующего не сообщает главе Военного ведомства никаких данных о положении на боевой линии. Военному министру приходится судить об этом положении на основании доходящих непосредственно в Петербург донесений нашей контрразведки о передвижениях в неприятельском лагере. Во всяком случае, для каждого, мало-мальски знакомого с военным делом, человека ясно, что приближаются моменты решающие для всей войны. Пользуясь огромным преобладанием артиллерии и неисчерпаемыми запасами снарядов, немцы заставляют нас отступать одним артиллерийским огнем. Тогда как они стреляют из орудий чуть ли не по одиночкам, наши батареи вынуждены молчать даже во время серьезных столкновений.

Благодаря этому, обладая возможностью не пускать в дело пехотные массы, неприятель почти не несет потерь, тогда как у нас люди гибнут тысячами. Естественно, что с каждым днем наш отпор слабеет, а вражеский натиск усиливается. Где ждать остановки отступления – богу ведомо. Сейчас в движении неприятеля все более обнаруживается три главнейших направления: на Петербург, на Москву и на Киев… В слагающейся обстановке нельзя предвидеть, чем и как удастся нам противодействовать развитию этого движения. Войска, несомненно, утомлены бесконечными поражениями и отступлениями. Вера в конечный успех и в вождей подорвана. Заметны все более грозные признаки надвигающейся деморализации. Учащаются случаи дезертирства и добровольной сдачи в плен. Да и трудно ждать порыва и самоотвержения от людей, вливаемых в боевую линию безоружными с приказом подбирать винтовки убитых товарищей…

«Но, – продолжал военный министр, – на темном фоне материального, численного и нравственного расстройства армии есть еще одно явление, которое особенно чревато последствиями и о котором больше нельзя умалчивать. В Ставке Верховного главнокомандующего наблюдается растущая растерянность. Она тоже охватывается убийственной психологией отступления и готовится к отходу вглубь страны, на новое место. Назад, назад и назад – только и слышно оттуда. В действиях и распоряжениях не видно никакой системы, никакого плана. Ни одного смело задуманного маневра, ни одной попытки использовать ошибки зарвавшегося врага. И вместе с тем Ставка продолжает ревниво охранять свою власть и прерогативы. Среди разрастающейся катастрофы она даже не считает нужным посоветоваться с ближайшими сотрудниками. Не только командующие армиями, но даже главнокомандующие фронтами ни разу не были призваны в Ставку для совместного доклада о положении, о возможном исходе из затруднения, о способах дальнейшей борьбы.

Над всем и всеми царит генерал Янушкевич. Все прочие должны быть бессловесными исполнителями объявляемых им от имени великого князя повелений. Никакой почин не допускается. Никто из старших военачальников не ведает, куда и зачем его двигают. Молчать и не рассуждать – вот любимый окрик из Ставки. Но при этом в происходящих несчастьях виновата не Ставка, а все – и люди, и стихии. Виноваты генералы, полковые и ротные командиры, виноваты сами чудо-богатыри, виноват военный министр, виновато правительство в его целом и отдельные члены, виноват тыл. Словом, ответственны все, кроме того органа, на котором непосредственно лежит ответственность. И эта чреватая внутренними последствиями мысль внедряется из Ставки в общественное сознание…»

Отметив затем угрожающее нарастание раздражения в стране и признаки революционных веяний не только в тылу, но и на фронте, А. А. Поливанов воскликнул: «Печальнее всего, что правда не доходит до Его Величества. Государь оценивает положение на фронте и дальнейшие перспективы только на основании сообщений, обработанных Ставкой. Его мнение о происходящем складывается лишь на основании тех материалов и заключений, которые считают возможным сообщать генералы Данилов с Янушкевичем…» «На рубеже величайших событий в русской истории, – с силой продолжал военный министр, – надо, чтобы русский царь выслушал мнение всех ответственных военачальников и всего Совета министров, которые должны откровенно сказать ему о том, что приближается, быть может, последний час и что необходимы героические решения. И наша, господа, обязанность, не откладывая ни минуты, умолять Его Величество немедленно собрать под своим председательством чрезвычайный военный совет. Никакие откладывания и отсрочки более недопустимы, ибо впереди и недалеко трагедия и внешняя, и внутренняя. Мы все единодушно и настойчиво должны просить государя созвать военный совет при участи правительства в ближайшие дни. Иначе может быть поздно…»

Призыв военного министра встретил горячий отклик в Совете министров. Решено уполномочить И. Л. Горемыкина и А. А. Поливанова представить Его Величеству единодушное ходатайство правительства о неотлагательном созыве военного совета, причем докладчики обязаны указать государю, что мера эта обусловливается не только военной необходимостью, но и соображениями внутренней политики, ибо население недоумевает по поводу внешне безучастного отношения царя и его правительства к переживаемой на фронте катастрофе. Со своей стороны отдельные министры, при очередных всеподданнейших докладах, обязались повторять государю о настоятельности и своевременности совещания царя со своими генералами и министрами.

Следует отметить, что мысль о необходимости чрезвычайного военного совета возникала в Совете министров неоднократно в связи с печальными событиями на Карпатах и понесенными нашей армией поражениями, повлекшими за собою проникновение врага глубоко внутрь страны. Еще в заседании Совета 8 июля 1915 года под высочайшим председательством в Царском Селе мысль эта была доложена государю императору, и Его Величество, признав ее по существу целесообразной, изъявил согласие созвать военачальников и министров в срок в зависимости от дальнейшего развития событий.

Происходивший после доклада военного министра обмен мнений я не был в состоянии записывать последовательно. Рука дрожала от нервного напряжения.

У меня помечено по окончании беседы по этому поводу: «Всех охватило какое-то возбуждение. Шли не прения в Совете министров, а беспорядочный перекрестный разговор взволнованных, захваченных за живое русских людей. Век не забуду этого дня и переживаний. Неужели правда, все пропало! Не внушает мне Поливанов доверия. У него всегда, чувствуется преднамеренность, задняя мысль, за ним стоит тень Гучкова».

Во время беседы некоторыми из министров было, между прочим, отмечено, что если в тылу и в штабах наблюдается некоторая растерянность, то на фронте, напротив, офицерство настроено бодро и не теряет веры в конечную победу и в переход в наступление. Отход объясняется, как суворовский маневр заманивания неприятеля внутрь страны, подальше от коммуникационных линий. Когда же немцы достаточно зарвутся и отойдут от своей основной базы, им будет нанесен сокрушительный удар и их погонят за Вислу.

По поводу этих толков А. А. Поливанов резко воскликнул: «Вопрос о вере в конечную победу, все россказни доморощенных стратегов и писателей военных обзоров глубоко меня раздражают. Переход в наступление через Вислу – вредная иллюзия, расслабляющая общественное сознание. Для этого нет ни технических возможностей, ни достаточно войск. Надо думать не о победах, а о том, как бы спасти жизненные центры России от захвата врагом. Надо не убаюкиваться несбыточными надеждами, а сосредоточить все силы на сопротивлении. Повторяю, господа, Отечество в опасности».

В дальнейшем ходе заседания был затронут болезненный вопрос о взаимоотношениях гражданских и военных властей как вообще, так в особенности в Петербурге. Последний был включен в состав территории театра военных действий и подчинен главнокомандующему 6-й армией. Лицо это, на основании Положения о полевом управлении войск в военное время, ведало всеми решительно проявлениями жизни столицы и в действиях своих руководствовалось исключительно указаниями из Ставки. Ни Совет министров, ни министр внутренних дел, ни другие главы ведомств для него не существовали. В итоге создавалась неразбериха и расстройство работы отдельных органов управления. Сплошь и рядом штаб 6-й армии принимал в Петербурге по рабочему, продовольственному и другим вопросам такие своеобразные меры, которые шли в полном противоречии с правительственной политикой и осложняли без того весьма сложную внутреннюю обстановку. О видоизменении и отмене подобных мероприятий заинтересованному министру приходилось входить со всеподданнейшим представлением к Его Императорскому Высочеству Верховному главнокомандующему, который, если ему угодно было согласиться с нецелесообразностью опротестованных распоряжений 6-й армии, объявлял через генерала Янушкевича соответствующее повеление. На всю эту волокиту требовалось время (пока напишут, пока ответят, пока исполнят).

Ненормальность такого положения, о котором и Совет министров, и его председатель, и отдельные министры с начала войны неоднократно докладывали и великому князю, и государю императору, вызвала в конце концов высочайшее повеление разработать и представить Его Величеству проект создания при главнокомандующем 6-й армией особого смешанного органа с участием военных и гражданских представителей для обсуждения мероприятий общего значения по петербургскому округу. Составление положения о таком органе было возложено на междуведомственную комиссию. Осведомившись об этом, великий князь в рескрипте на имя председателя Совета министров выразил свое неудовольствие по поводу доклада Государю и рассмотрения в комиссии, без предварительного сношения со Ставкою, вопроса, затрагивающего прерогативы и компетенцию Верховного главнокомандующего. О таковом неудовольствии Его Высочества И. Л. Горемыкин сообщил Совету министров. Последовавшие прения весьма любопытны для характеристики того тяжелого положения, которое создавалось для правительства отношениями со Ставкой и военными властями.

«Приветствую рескрипт великого князя, – заявил А. В. Кривошеин. – Приветствую его как повод вернуться к наболевшему вопросу и пересмотреть ранее высказанные заключения. Сейчас вопрос этот уже выходит из рамок петербургского округа и приобретает гораздо более широкое значение. С развитием отступления и приближением военных администраторов со всех сторон учащаются жалобы на трения, волокиту и путаницу в делах. Гражданские власти обязаны считаться с велениями многообразных бесчисленных военных начальников, чуть ли не до этапных комендантов включительно, но эти начальники, в свою очередь, ни с кем и ни с чем не находят нужным считаться. На местах получается полная анархия. Все приказывают, но ответственных людей не найти. Дезорганизация принимает столь угрожающий характер, что становится страшно за будущее. Иной раз, слушая рассказы с мест, думаешь, что находишься в доме сумасшедших.

К сожалению, со стороны Ставки не видно каких-либо действий, направленных к обузданию чрезмерно ретивых генералов, полковников и прочих героев военного тыла. Напротив, сама Ставка отдает распоряжения и проводит различные мероприятия по гражданской части, без каких-либо сношений с заинтересованными ведомствами. Создается разность политики, путаница в управлении и хаос. Казалось бы, что в данную минуту у Ставки столько чисто военных забот, что она могла бы отказаться от реформаторской деятельности уже не в завоеванных, а исконно российских областях и губерниях. Так или иначе, но бедламу должен быть положен предел. Никакая страна, даже многотерпеливая Русь, не может существовать при наличии двух правительств. Или пусть Ставка возьмет на себя все и снимет с Совета министров ответственность за течение дел, или же пусть она и ее подчиненные считаются с интересами государственного управления. Надо твердо и бесповоротно установить такой порядок, чтобы ни одно распоряжение правительства, касающееся интересов войны, не издавалось без сношения со Ставкой и чтобы ни одно распоряжение Ставки по гражданской части не проводилось без ведома Совета министров или подлежащего ведомства. Наш долг доложить об этом государю и указать, что настоящее положение длиться не может».

П. А. Харитонов, вполне соглашаясь в существе с мнением А. В. Кривошеина, отметил, что поддержание связи и взаимное осведомление путем переписки по возникающим вопросам вызвало бы на практике значительные затруднения и замедления. Поэтому представлялось бы предпочтительным прибегнуть к уже испытанной в Турецкую войну мере, а именно – к назначению при Ставке правительственного комиссара, который, будучи в постоянной связи с правительством, являлся бы при великом князе докладчиком по гражданским делам.

Кн. Н. Б. Щербатов:

«За короткий срок моего пребывания во главе Министерства внутренних дел я на горьком опыте убедился, что дальше так идти не может. Губернаторы заваливают меня запросами и телеграммами о невыносимом положении, порождаемым деяниями военных властей. При малейшем возражении – окрик и угрозы, чуть ли не до ареста включительно. Невозможно разобраться, чьи приказания и требования следует исполнять. Сыплются они со всех сторон, причем нередко совершенно противоречивые. На местах неразбериха и путаница невообразимые.

Распоряжаются все, начиная от любого предприимчивого прапорщика. В возникающих спорах и столкновениях высшие военные начальства становятся на сторону своих, но за всякий беспорядок отвечать должны чины Министерства внутренних дел. Среди последних все сильнее проявляется стремление или перевестись во внутренние губернии, или же просто уйти в отставку. Получается в итоге полное расстройство местной службы. Это явление надо во что бы то ни стало остановить, иначе скоро правительство окажется без аппарата на местах. Но министр внутренних дел ничего не может сделать. И юридически, на основании положения о полевом управлении, и фактически у него нет реальной власти на территории театра войны. Эти подробности, конечно, неизвестны массе населения, да и самим деспотическим прапорщикам. В их глазах во всем и во вся виновато ведомство внутренних дел. В конце концов, я, в качестве министра, становлюсь всеобщим козлом отпущения, тем злосчастным Макаром, на которого все шишки сыплются. Лично мне это все равно, но ведь страдает авторитет правительственной власти. В толпе ширятся толки о бездеятельности, неспособности Совета министров, подогреваемые беззастенчивой печатью и некоторыми

общественными кругами. К каким это может привести последствиям при общем возбуждении умов – едва ли нужно говорить. Если подобные толки служат громоотводом для одних и способом достижения политических целей для других, то для государственного правопорядка они представляют серьезную угрозу.

Вот в ближайшие дни соберется Дума. Я знаю из верных источников, что нас хотят забросать запросами по местным делам. Что же я буду отвечать? Ведь я ни в чем, касающемся подчиненных военному командованию территорий, точно и исчерпывающе не осведомлен. Да и как я могу давать объяснения о действиях и распоряжениях, которые принимаются и проводятся без моего ведома. Как я могу отвечать за политику Ставки, принципы и цели которой вырабатываются без моего участия, о которых меня не осведомляют и которые осуществляются вне моего контроля. Настоятельно прошу Совет министров возможно скорее принять меры к установлению постоянного живого контакта с Верховным главнокомандованием. Я докладывал об этом и великому князю, и государю и встретил с их стороны полное сочувствие».

А. В. Кривошеин:

«Слова министра внутренних дел дополняют то, что нам пришлось сегодня услышать от военного министра о состоянии умов в Ставке. Картина вырисовывается такая, что жутко становится за будущее. На фронте бьют нас немцы, а в тылу добивают прапорщики. Над Россией нависает какая-то безысходная трагедия. Пока военное реформаторство распространялось на одну Галицию – один вопрос.

Сейчас неприятель захватил почти третью часть Европейской России. Казалось бы, наступил момент для пересмотра гражданских полномочий военных властей.

С многовластием надо решительно покончить, иначе мы зайдем в такие дебри, из которых выхода не будет. Наша обязанность все это разъяснить государю».

Кн. Н. Б. Щербатов дополнил свой предшествующий доклад указанием на тяжелое положение, которое после объявления войны получилось в Архангельске. Город этот был включен в состав территорий театра военных действий с подчинением его командующему войсками в Петрограде. Будучи таким образом изъят из ведения гражданского начальства и министерств, Архангельск остался в конце концов без всякого начальства, ибо петроградский военный округ не обладал ни необходимыми органами, ни знанием местных нужд и условий и не имел ни времени, ни возможности заниматься делами за сотни верст отдаленного города. В итоге упущено много драгоценных месяцев для развития архангельского порта, столь нужного нам в качестве единственного окна в Европу.

А. А. Хвостов:

«А что творится с эвакуацией очищаемых нами местностей? Ни плана, ни согласованности действий. Все делается случайно, наспех, бессистемно. Сплошь и рядом учреждения получают приказ об отъезде чуть ли не за несколько часов до очищения города войсками. Были случаи выезда суда с арьергардом. Архивы, имущество бросаются на произвол судьбы. Места водворения эвакуируемых учреждений предуказываются военной властью без сношений с заинтересованными ведомствами даже в отношении губерний, вне театра войны находящихся и, следовательно, Ставке не подчиненных. Губернаторы узнают об избрании их района для данного учреждения лишь в момент прибытия поездов с чиновниками и грузами. Ни помещений, ни продовольствия не заготовлено. Прибывшие испытывают всевозможные лишения. Приходится рассовывать кое-как и куда попало. Население ропщет от неожиданных стеснений. Надо было бы обратить внимание Ставки на создающееся положение и потребовать упорядочения эвакуации с участием гражданских ведомств.

А как отнестись к таким, например, действиям, как разрешение формировать различные польские легионы, латышские батальоны, армянские дружины? Подобные формирования выходят за пределы узковоенных интересов, в корне затрагивая вопросы общегосударственной политики. Ведь этот шаг есть в существе не что иное, как установление принципа образования национальных войск. Разве допустимо, чтобы такая мера принималась без согласия Совета министров. С ее последствиями по окончании войны придется считаться не Верховному главнокомандующему, роль которого кончится с заключением мира, а правительству. Распустить национальные батальоны будет нелегко, и они тяжелым грузом будут давить на нашу окраинную политику».

А. В. Кривошеин:

«Совершенно ясно, что вопрос об урегулировании взаимоотношений со Ставкой не терпит никаких отлагательств. Ставка приближается, а с ней и все то, что грозит России неисчислимыми последствиями. Мнение Совета министров определилось настолько ясно, что остается только довести о нем до сведения великого князя и доложить государю императору».

П. А. Харитонов:

«Да, доложить с указанием на необходимость назначить в Ставку комиссара, избрав для этого высокопоставленное лицо, которое по своему положению, опыту в государственных делах, своей независимостью было бы достаточно авторитетно в глазах Верховного главнокомандующего. Следовало бы добиться того, чтобы Янушкевич стал начальником исключительно военного штаба, а комиссар – гражданского, причем каждый из них докладывал бы великому князю по своей специальности. Думается, что Янушкевич не должен бы возражать против такой постановки вопроса. Освобождение от бремени мало ему известных штатских дел дало бы ему досуг более серьезно заняться фронтом и борьбой с неприятелем.

Эта сторона обязанностей начальника штаба, по-видимому, порядком у него запущена…»

Министр торговли и промышленности кн. В. Н. Шаховской:

«Обуздание своеволия военных начальников особенно важно в рабочем вопросе. Открыто обвиняя промышленников в недостаточно интенсивном развитии производства и в преобладании соображений выгоды над сознанием патриотического долга, военные власти в то же время давят на рабочую массу террором. При малейших недоразумениях пускаются в оборот полевые суды, вооруженная сила, лишение льгот по призыву и тому подобные устрашения. Незначительный конфликт раздувается в крупное, чуть ли не революционное событие. Сейчас на фабриках и заводах настроение заметно повышается. Надо быть особенно осторожным и тактичным. Иначе могут вспыхнуть волнения и забастовки».

С. В. Рухлов:

«Не может быть двух мнений о необходимости заставить военную власть считаться с интересами гражданского управления. Мы все точно так же работаем для России и не меньше господ военных заинтересованы в спасении Родины от вражеского засилья. Нельзя примиряться с таким положением, будто каждый чиновник, каждый правительственный служащий является помехой для носящих военный мундир и что во всем виновато крапивное семя.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.